Текст книги "Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны"

Голодомор

Гражданская война завершилась полной победой большевиков. Но крестьянские восстания продолжались, и у большевистских вождей не было ощущения, что они покорили Украину. Многие украинские политики и историки считают голодный мор на Украине в начале тридцатых годов актом геноцида, то есть сознательного уничтожения Москвой украинцев. Есть ли основания для таких оценок?

Большой голод стал прямым следствием сталинской политики коллективизации и раскулачивания, что подорвало производительные силы деревни.

Сталину мало было того хлеба, который собирался нормальным образом продать государству справный хозяин. Вождь пожелал отобрать у крестьян весь хлеб! И опасность войны, «вредительство» были прекрасным предлогом для проведения хлебозаготовок и подавления оппозиции.

Зерно нужно было для того, чтобы расплатиться с огромным внешним долгом. Чекисты по всей стране отбирали у населения валюту и золото. Продавали за границу музейные ценности. Но этим не расплатишься. Единственный экспортный товар – зерно; его и гнали за границу – в те месяцы, когда люди умирали от голода. Крестьяне не хотели умирать, не отдавали хлеб, и государство объявило им войну. Сталинское руководство заявило, что хлеб в деревне есть, но враги, то есть кулаки, его прячут.

«Власти фактически действовали как шайка разбойников, которая вторглась в чужую страну, – отмечает известный историк Олег Витальевич Хлевнюк. – Многочисленные документы, которые открылись в последние годы, рисуют ужасную картину насилия над деревней. У голодающих крестьян отбирали последнее имущество и выгоняли из домов».

А иностранным корреспондентам запретили без разрешения уезжать из Москвы. Главное было – скрыть реальные масштабы голода от окружающего мира, отмечает профессор Уссурийского педагогического университета Константин Теодорович Тихий («Новая и новейшая история», № 5/2008). Журналисты конечно же знали, что происходит. Но не все рисковали писать.

В апреле 1933 года в Москве устроили судебный процесс по делу британской компании «Метрополитан – Виккерс», которая поставляла электротехническое оборудование для электростанций и столичного метро. Советских и британских сотрудников обвинили в «шпионаже» и «вредительстве». К суду было приковано мировое внимание, от корреспондентов в Москве требовали ежедневных ответов. Но заведующий отделом печати Наркомата иностранных дел Константин Александрович Уманский по-свойски объяснил иностранным корреспондентам: те, кто пишет о голоде в Советском Союзе, доступ в зал суда не получат.

Поэтому о голоде сообщали только те, кто уезжал и не собирался возвращаться. Остальные старались не злить советскую власть. Так, корреспондент «Нью-Йорк таймс» Уолтер Дюрранти писал, что в азиатской стране России коммунизм стал «гальванизирующей силой», а советские руководители «честно пытались создать дисциплинированную и уважающую себя нацию из орды вновь освобожденных рабов».

В сентябре 1933 года Дюрранти позволили поехать на Северный Кавказ. Он описал рынки, полные продуктами: «Даже ребенку ясно, что здесь не голод, а изобилие». Его лояльность была замечена. Ему дважды давал интервью Сталин. И только десять лет спустя американский журналист описал то, чему он был свидетелем…

Сталин считал, что на Украине хлебозаготовкам мешает «заговор петлюровцев», которые сохранили в подполье свои кадры. Они и саботируют хлебозаготовки. Весной тридцатого года украинские крестьяне восстали против колхозов, а Сталин трактовал их возмущение как очередную войну против советской власти. Антикрестьянские настроения вождя усиливались страхом перед активизацией украинского национального движения.

«Украинские крестьяне, – отмечают историки, – находились под двойным подозрением – и как крестьяне, и как украинцы, в то время как русские крестьяне находились под подозрением только как крестьяне».

На Украине просто не было того количества хлеба, который Сталин распорядился собрать. Но вождь ничего не желал слышать. Он требовал вести хлебозаготовки любыми средствами.

«Он хотел получить «свой» хлеб, – пишет Олег Хлевнюк, – и Сталина не интересовало, сколько крестьян в результате реквизиций умрет от голода… Крестьянство рассматривалось как реакционная и в силу своей многочисленности крайне опасная сила, препятствие на пути социалистического строительства, класс, исторически обреченный на вымирание».

Вот почему государство не оказало голодающей деревне даже минимальную помощь. Но не только на Украине. В распоряжении историков нет документов, свидетельствующих о том, что хлеб специально забирали для того, чтобы уморить украинцев. Изъятие хлеба обернулось такой же катастрофой и для Казахстана.

Во время коллективизации у кочевников-скотоводов отбирали единственное средство пропитания – скот. Люди умирали от голода. Скот в колхозах пал без кормов и без ухода. По статистике в 1928 году в Казахстане насчитывалось в общей сложности сорок миллионов голов скота. К 1933 году осталось всего пять миллионов голов! Из-за голода и последовавшей за ним эпидемии тифа погибли миллион семьсот тысяч человек. Это сорок процентов всего казахского населения. Еще несколько сотен тысяч казахов бежали в соседние Китай, Монголию, Афганистан, Иран, Турцию… Всесоюзная перепись населения 1926 года зафиксировала численность казахского населения – 3 миллиона 628 тысяч человек. Перепись 1939 года показала: казахов осталось около двух миллионов.

Голодающие крестьяне пытались украсть немного зерна, чтобы накормить детей. И тут уже вступало в действие ведомство госбезопасности, ОГПУ. 7 августа 1932 года появился один из самых варварских законов сталинского времени – так называемый «закон о пяти колосках». Это было постановление ЦИК и Совнаркома «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности».

Постановление, принятое для борьбы с голодающим крестьянством, приравнивало хищение государственной и общественной собственности к преступлениям, за которые приговаривают к смертной казни. Причем тройкам ОГПУ разрешили приводить в исполнение смертные приговоры без утверждения их комиссией политбюро. В 1932 году по закону от 7 августа вынесли тысячу смертных приговоров. Столько же казнили за первую половину 1933 года.

В 1933 году ввели паспортную систему, чтобы контролировать передвижение населения. Постановление Совнаркома от 28 апреля 1933 года о выдаче паспортов запрещало выдавать их «гражданам, постоянно проживающим в сельских местностях», то есть крестьянам, с тем чтобы не дать им возможность уйти из деревни. Крестьянина советская власть фактически держала на положении крепостного. Этот запрет был отменен только в 1974 году!

Ситуация в промышленности была не лучше, чем в деревне. Деньги вкладывали в незавершенное строительство, в то время как действующие предприятия не получали сырья и оборудования. Финансовая система разрушилась. Правительство подняло цены, ввело обязательные займы и печатало ничем не обеспеченные деньги. Продовольствие выдавали по карточкам. Магазины опустели. Продукты продавались только в магазинах Торгсина (Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами), где принимали как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты.

Голод 1932–1933 годов унес от четырех до пяти миллионов жизней. И вот что потрясает! Члены политбюро, как показывает анализ поступавших к ним документов, были прекрасно осведомлены о масштабах голода, о страданиях людей. Но историки отмечают, что не найдено ни одного документа, в котором Сталин и другие руководители страны хотя бы сожалели о смерти миллионов сограждан.

Борис Иванович Стукалин, который в доперестроечные годы был заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС, уже на пенсии вспоминал:

«Даже сейчас, много десятилетий спустя, не могу без содрогания вспоминать о том, чему был свидетелем летом и осенью 1933 года. В стране разразился страшный голод. Городские жители получали хлеб по карточкам… Во многих же районах, где случился неурожай, а последние запасы зерна были изъяты государством, наступило настоящее народное бедствие. Миллионы людей хлынули в города в надежде устроиться на работу, чтобы получать хлебную карточку или продержаться за счет подаяний…

В те дни мне встречались десятки этих несчастных. Многие уже ничего не просили, а просто лежали на земле, прислонившись к стене дома или забору, и с мольбой смотрели на прохожих. Страшно было видеть их распухшие ноги, изможденные, потемневшие лица… Люди умирали тут же на улицах и подолгу оставались лежать неубранными.

Эти жуткие картины потрясли детское сознание, и я уже никогда больше не испытывал такой душевной боли, чувства неосознанного протеста против страшной несправедливости и кошмарной нелепости происходящего. Даже во время войны, когда приходилось видеть всякое, смерть людей не воспринималась с такой остротой, с таким щемящим ощущением беспомощности и какой-то смутной вины, как гибель людей на улицах Тамбова. Голодающие не только заполняли улицы, они наводняли дворы, ходили по квартирам, вымаливая хоть немного любой еды. Ходили больше женщины с детьми. Увы, подавали им редко и скупо, ибо многие тамбовчане сами страдали от недоедания».

Но понятно, почему возникло предположение, что украинцев губят сознательно. Голод на Украине был страшный.

Детский писатель Корней Иванович Чуковский осенью 1932 года записал в дневнике:

«Вчера парикмахер, брея меня, рассказал, что он бежал из Украины, оставил там дочь и жену. И вдруг истерично:

– У нас там истребление человечества! Истреб-ле-ние чело-вечества. Я знаю, я думаю, что вы служите в ГПУ, но мне это все равно: там идет истреб-ле-ние человечества. Ничего, и здесь то же самое будет. Я буду рад, так вам и надо!»

12 марта 1933 года киевские чекисты информировали Центр: «В ряде случаев людоедство переходит даже «в привычку»… В пораженных людоедством селах с каждым днем укрепляется мнение, что возможно употреблять в пищу человеческое мясо. Это мнение распространяется особенно среди голодных и опухших детей».

В мае местные органы госбезопасности и прокуратуры получили секретное письмо ОГПУ, союзной прокуратуры и Наркомата юстиции: «Ввиду того, что существующим уголовным законодательством не предусмотрено наказание для лиц, виновных в людоедстве, все дела по обвинению в людоедстве должны быть переданы местным органам ОГПУ».

На Украине массовая коллективизация и реквизиции хлеба вызвали волну крестьянских восстаний. В семидесяти трех сельсоветах восставшие крестьяне просто свергли советскую власть. Особые отделы – органы госбезопасности в вооруженных силах – фиксировали пугающий рост недовольства среди украинцев-красноармейцев: «В частях Украины отмечается национальная рознь между украинцами и великороссами, имеются шовинистические группировки, агитирующие за «незаможнюю Украйну» и стремящиеся дискредитировать партработников, комсостав и Советскую власть».

В Москве были крайне обеспокоены масштабами крестьянского недовольства на Украине. Ощущали шаткость своей власти. Боялись соседней Польши, которая в Гражданскую пришла на помощь независимой Украине – и две армии воевали вместе.

Сталин писал своему ближайшему помощнику – члену политбюро и секретарю ЦК Лазарю Моисеевичу Кагановичу: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. В Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии».

Мнение вождя мгновенно обретало силу закона.

Политбюро в 1934 году постановило:

«1) Переселить с западных приграничных районов Украины в восточные ее окраины (Старобельская и т. п.) 7–8 тысяч хозяйств ненадежного элемента.

2) Обязать НКВД выслать в порядке репрессии с западных приграничных районов 2000 антисоветских семейств».

Агентов Юзефа Пилсудского на Украине не было, но украинцы за пределами СССР знали и говорили о том, что происходит на Советской Украине. Вот тогда в Европе услышали это страшное слово «голодомор». Советские лидеры предстали в облике настоящих живодеров. В ответ советская пропаганда еще злее писала о клевете западных изданий, усиливая у людей ощущение западного заговора против страны.

Сталин в своем кругу на пленуме ЦК подвел итог:

– Раньше международный капитал думал опрокинуть советскую власть в порядке прямой военной интервенции. Попытка не удалась. Теперь он старается и будет стараться впредь ослабить нашу хозяйственную мощь путем невидной, не всегда заметной, но довольно внушительной экономической интервенции, организуя вредительство, подготавливая всякие «кризисы» в тех или иных отраслях промышленности и облегчая тем самым возможность будущей военной интервенции. Ни о каких случайностях не может быть речи. Одно из двух: либо мы будем вести и впредь революционную политику, организуя вокруг рабочего класса СССР пролетариев и угнетенных всех стран, и тогда международный капитал будет нам всячески мешать в нашем продвижении вперед; либо мы откажемся от своей революционной политики, пойдем на ряд уступок международному капиталу, и тогда международный капитал, пожалуй, не прочь будет «помочь» нам в деле перерождения нашей социалистической страны в «добрую» буржуазную республику…

Сталин обратился к собравшимся в зале членам ЦК:

– Америка требует, чтобы мы отказались принципиально от политики мировой революции, уверяя нас, что все пошло бы хорошо, если бы мы пошли на такую уступку. Что же, товарищи, может быть, пойти на эту уступку?

Зал бурно отреагировал:

– Нет!

Рузвельт и Литвинов, или Разговор о религии и атеизме

Отношение Соединенных Штатов к Советской России было сформулировано сразу после Гражданской войны: американское правительство не намерено признавать советское правительство, которое не представляет в полной мере волю народов России. Об этом свидетельствует роспуск Учредительного собрания и тот факт, что большевики не допустили всенародных выборов. О безответственности лидеров советского правительства свидетельствует их отказ признать обязательства России перед другими странами. И наконец, тот факт, что эти лидеры злоупотребляют привилегиями дипломатических представительств, используя их в качестве каналов для распространения революционной пропаганды…

В январе 1921 года советская миссия была выслана из США после двухлетних бесплодных попыток договориться. 4 марта 1921 года Вудро Вильсона на посту президента сменил Уильям Гардинг, бывший издатель городской газеты и сенатор от штата Огайо.

– Я не гожусь для этой работы и не должен был здесь оказаться, – констатировал Гардинг, оказавшись в Белом доме.

31 марта 1921 года советское правительство предложило ему подписать соглашение между двумя странами. Оно было отвергнуто. Хотя президент Гардинг не был ястребом. Он отправил американцев спасать русских от голода в конце 1921 года. Подписал декларацию об окончании войны с Германией. Помиловал видного американского социалиста Юджина Дебса, отбывавшего десятилетний срок, и даже пригласил его в Белый дом.

Энн Рузвельт Лонгворт, дочь покойного президента Теодора Рузвельта и жена влиятельного конгрессмена-республиканца из Огайо, побывала на вечеринке в Белом доме. Она обнаружила в президентском кабинете всех дружков Гардинга, начиная с министра юстиции, огромное количество бутылок с виски любых сортов, игральные карты и фишки, словом, атмосферу полного расслабления.

– Гардинг не был плохим человеком, – заметила она. – Он имел несчастье окружать себя сомнительными персонажами.

Президент привел с собой в правительство многих старых приятелей. Самый близкий из них, руководитель его избирательной кампании Гарри Догерти, стал министром юстиции. Два видных сенатора-республиканца отговаривали президента от этого назначения. Гардинг к ним не прислушался. Отрезал:

– Догерти – мой лучший друг. Он сказал мне, что желает стать министром юстиции. И, видит бог, он им станет!

22 августа 1921 года Эдгар Гувер был назначен заместителем начальника Федерального бюро расследований, а подчиненный ему разведывательный отдел вошел в состав бюро. В том же году умер отец Гувера – как тогда говорили, от «меланхолии». В реальности он страдал от депрессии, что стоило ему потери работы и ускорило его смерть. Гувер жил с матерью, пока она не умерла. Близким помощникам говорил, что не женится из страха, что неудачный брак сломает ему жизнь. Племянница Гувера, которая очень хорошо его знала, как-то заметила:

– Мне иногда кажется, что он действительно боялся слишком близких отношений с людьми.

Эдгар Гувер оказался неплохим организатором. Но, пожалуй, его главное качество – невероятное терпение и умение ждать.

На борьбу с коммунизмом Гувер мобилизовал всех – своих агентов, различные спецслужбы, полицию. Он считал, что красные пытаются проникнуть в профсоюзы, школы, колледжи, редакции газет и журналов. В его еженедельных сводках для министра об этом говорилось постоянно. А министра Догерти и уговаривать не надо было.

– Советская Россия – враг человечества. Они намерены захватить не только Америку, но и весь мир.

Почти все, кто руководил американской компартией, в 1918–1923 годах оказались в тюрьме. И не по одному разу. Редкая неделя обходилась для них без встречи с полицейским или судьей. Глава компартии США Чарлз Рутенберг упрямо отстаивал свои права в суде, пока 2 марта 1927 года не ушел из жизни в возрасте сорока четырех лет. Его прах отправили в Москву, где захоронили в Кремлевской стене.

Видные коммунисты понимали, что следят за ними постоянно. И были правы. В осведомителях недостатка не было, так что в ФБР точно знали, кто ездит в Москву, какие инструкции получает и сколько денег привозит с собой.

Эдгар Гувер говорил министру юстиции, что стране грозит кровавая коммунистическая революция. Догерти, в свою очередь, внушал президенту, что страну ждет гражданская война. Похоже, министр слишком серьезно относился к тому, что слышал от Гувера. Советские шпионы мерещились ему повсюду, даже в конгрессе. В конце 1922 года Догерти серьезно заболел. У министра случился нервный срыв: ему показалось, что из корзины с цветами – у подножия трибуны, с которой он выступал, – сочится отравляющий газ. Его уложили на больничную койку.

Президент Гардинг 2 августа 1923 года скончался в гостинице «Палас» в Сан-Франциско. Ему было всего пятьдесят семь лет. В Белом доме его сменил Кэлвин Кулидж, бывший губернатор Массачусетса, известный тем, как сурово он подавил забастовку бостонских полицейских.

Министром юстиции Кулидж сделал своего старого друга – еще по колледжу – Харлана Фиска Стоуна, декана Колумбийского юридического факультета. Тот не был либералом, но верил в закон. Он жестко критиковал облавы на красных в 1920 году. Просил сенат расследовать аресты и депортации радикалов как очевидное нарушение закона и конституции. 8 апреля 1924 года министр был приведен к присяге.

Месяц Стоун бродил по коридорам министерства, изучая своих новых подчиненных. Он нашел, что от бюро расследований плохо пахнет, что там работают люди, совершившие правонарушения. 9 мая он уволил директора ФБР Уильяма Бернса.

Министр издал приказ: «Секретная полиция может стать угрозой свободным институтам, потому что несет в себе возможности злоупотребления властью, что не сразу становится понятным».

10 мая министр вызвал к себе Эдгара Гувера и поручил ему временно руководить ФБР. Уточнил объем его полномочий:

– Бюро занимается только случаями нарушения федеральных законов. Никаких ночных вторжений. Никакой незаконной деятельности. Никаких массовых арестов. Бюро не будет инструментом политической борьбы. И шпионажем оно не занимается.

Гувер дисциплинированно ответил:

– Есть, сэр.

Он всегда говорил начальству «да», а делал по-своему.

10 декабря 1924 года Гувер стал полноправным директором бюро. На его счастье принципиальный Харлан Фиск Стоун пробыл в кресле министра всего девять месяцев, потом стал членом Верховного суда.

А Эдгар Гувер руководил ФБР сорок восемь лет.

В министерстве юстиции Гуверу объяснили, что федеральное законодательство не запрещает коммунистам и другим радикалам действовать. По закону за ними даже нельзя следить. Первая мировая закончилась, и закон о борьбе со шпионажем перестал действовать. Все, что осталось, – это закон времен еще Гражданской войны в Америке, требовавший доказательств, что подозреваемые намеревались силой свергнуть правительство…

Но Гувер к своему удовольствию обнаружил, что есть юридическая зацепка для секретной слежки за левыми. В 1916 году, накануне вступления в Первую мировую войну, администрация Вудро Вильсона поручила бюро секретно подслушивать немецкое посольство. Деньги на это тайно выделялись из бюджета. Этим прецедентом Гувер и воспользовался.

Когда в сенате в 1924 году обсуждался вопрос о признании СССР, Государственный секретарь Чарлз Эванс Хьюз попросил Гувера представить справку о влиянии Москвы на американских коммунистов и получил объемистый пятисотстраничный доклад.

Гуверу доложили, что глава компартии Уильям Фостер и его соратники отправились в Москву в мае 1929 года и их принял сам Сталин. Директору бюро расследований стало известно, что именно им сказал советский вождь:

– Недалек тот день, когда в Америке начнется революционный кризис. Товарищи, вам надо употребить все силы на подготовку к этому моменту.

Конгрессмен Гамилтон Фиш из Нью-Йорка спросил лидера американских коммунистов Уильяма Фостера:

– Верно ведь, что американские рабочие считают Советский Союз своей второй родиной? И считают советский флаг своим флагом?

– У рабочих людей есть только один флаг, – последовал ответ, – это красный флаг.

Экономический кризис начался в ноябре 1929 года с краха на Уолл-стрит и фактически продолжался до самой Второй мировой.

Во время Великой депрессии компартия, несмотря ни на что, получила поддержку профсоюзов и безработных. Тогда, в 1930 году, конгресс пожелал выяснить, что такое американский коммунизм. Через год комитет по расследованию коммунистической деятельности под председательством республиканца Гамилтона Фиша завершил работу.

Фиш констатировал, что ни один правительственный орган не занимается коммунистами. А в одном только Нью-Йорке сто тысяч коммунистов! Если члены партии в один прекрасный день нападут на Белый дом и похитят президента, то правительство узнает об этом только на следующий день из газет…

Но ни конгресс, ни Верховный суд не желали принимать репрессивные законы против коммунистов. Председатель Верховного суда Чарлз Эванс Хьюз исходил из того, что и коммунисты имеют такие же конституционные права, как и все остальные американцы. Он добился отмены приговора калифорнийского суда, который дал пять лет молодому человеку, работавшему в летнем лагере, за то, что он каждое утро поднимал красный флаг. Верховный суд счел, что приговор нарушает Билль о правах: в Америке можно свободно поднимать красный флаг.

20 января 1931 года директор ФБР Эдгар Гувер сообщил правительству о пугавших его планах Лиги рабочих – ветеранов Первой мировой, которую считал прокоммунистической. Лига требовала денежных выплат за участие в войне. Гувер предупредил: Лига объединяет силы с компартией.

Летом 1932 года тысячи безработных ветеранов вышли на антиправительственную демонстрацию. Один из лозунгов гласил: «В той войне мы сражались за боссов. В следующей будем сражаться за рабочих». Вместе с семьями ветераны устроили марш на Вашингтон. Разбили лагерь на Капитолийском холме.

28 июля президент Герберт Гувер вызвал войска. Ими командовал знаменитый генерал Дуглас Макартур и его адъютант майор Дуайт Эйзенхауэр, которого тоже ждало блестящее будущее. Они без колебаний пустили в ход танки, кавалерию, пулеметы. Лагерь сожгли. Вооруженные силы не использовались против гражданского населения со времен Гражданской войны.

Компартия США оставалась организационно слабой – всего несколько тысяч членов, которые клялись в верности Сталину и советской власти. Но среди сочувствующих коммунистическим идеям было немало левых интеллектуалов и радикалов, презиравших американскую политическую систему.

ФБР сопротивлялось признанию Советской России. Не хотело, чтобы в Вашингтоне появились советское посольство и дипломаты: где дипломаты, там и шпионы. Признание затормозили на десятилетие. Аргумент был простой: зачем признавать режим, который так откровенно желает уничтожить Соединенные Штаты?

В 1933 году американским президентом стал Франклин Делано Рузвельт. Уже из его предвыборных речей следовало, что он намерен признать режим в Москве. Советский Союз – изолированный и самоизолировавшийся от внешнего мира – в двадцатых и начале тридцатых годов не играл сколько-нибудь значительной роли в глобальной политике. Но Рузвельт почувствовал, сколь опасен приход Гитлера к власти. Для противостояния немецкому фашизму требовались все союзники, которых только можно было найти.

Но Государственный департамент не спешил вступать в переговоры с Москвой. У американцев были свои заботы. Они боялись японцев, которые уже захватили Китай и намеревались еще больше расширить свою империю. Американские дипломаты опасались, что сближение с Советской Россией «разозлит бешеную собаку, сорвавшуюся с цепи на Дальнем Востоке» – так говорили тогда о Японии.

Правда, в Вашингтоне нашлось и немалое число сторонников признания – среди тех, кто рассчитывал на развитие торговли, наивно полагая, что Советский Союз будет покупать американские товары на десятки миллионов долларов. Экономика США остро нуждалась в заказах, чтобы стимулировать производство и остановить рост безработицы. Некоторым американцам нравилась идея планового хозяйства. Читая левые газеты, они восхищались грандиозными преобразованиями, затеянными в Советском Союзе.

В октябре 1933 года президент Рузвельт подписал послание председателю ЦИК Михаилу Ивановичу Калинину с предложением направить в Вашингтон советского представителя для переговоров о нормализации отношений между двумя странами. 7 ноября нарком Литвинов сошел в Нью-Йорке с борта океанского лайнера «Беренгария». Плавание продолжалось целую неделю. Наркома принял Рузвельт.

Американцы хотели получить от советского правительства гарантии, что оно не станет с помощью Коммунистического интернационала поддерживать организации, которые ставят своей целью насильственное свержение американского правительства. Кроме того, американцы надеялись вынудить советское правительство согласиться со свободой вероисповедания, в частности, позаботиться о том, чтобы персоналу американского посольства в Москве была обеспечена возможность религиозного обучения своих детей. Третьей крупной проблемой был вопрос о долгах и будущих кредитах. Поскольку Советский Союз принципиально отказывался выплачивать долги прежних правительств и компенсацию американцам за национализированную собственность, кредитов Москва не получила. Американцы специально создали Экспортно-импортный банк, но он практически не работал, потому что существовал закон, по которому кредиты предоставлялись только тем государствам, которые возвращают военные долги.

У каждой стороны имелся список претензий, но вместе с тем наличествовало и желание установить дипломатические отношения, хотя и Рузвельт и Литвинов подозревали друг друга в попытке обмануть партнера.

Когда Франклин Рузвельт 7 ноября 1933 года без пятнадцати шесть вечера впервые принял наркома Литвинова, то они довольно легко договорились о долгах царской России. И президент Соединенных Штатов сразу заговорил о том, что религиозные свободы в России – базовое условие для переговоров об установлении дипломатических отношений. 17 ноября Рузвельт опять принял Литвинова и вновь завел разговор на эту тему.

– Ну, хорошо, Макс, – говорил американский президент наркому, – знаете разницу между религиозными и нерелигиозными людьми? Вот в чем она заключается. Вас воспитали благочестивые родители. Через какое-то время настанет вам срок умирать, и что же, Макс? Вы вспомните своих родителей – хороших, набожных евреев, которые верили в Бога и возносили ему молитвы. Я уверен, они и вас научили молиться.

Литвинов покраснел как рак, не зная, что ответить. Рузвельт продолжал как ни в чем не бывало:

– Сейчас вы считаете себя атеистом. Но я говорю вам, Макс, вас воспитали в религиозном духе. И когда придет время умирать, вы будете думать о том, чему вас учили ваши отец и мать…

Максиму Максимовичу, искреннему коммунисту и в силу этого атеисту, было не по себе, но он упрямо защищал позицию Советского государства: верить в Бога не запрещено, хотя это и не приветствуется. Он договорился с Рузвельтом только об одном: американские граждане, приезжающие в Россию, получат возможность посещать церковную службу…

Президент сказал жене, что добился двух третей того, чего желал, но каждый раунд переговоров с советским наркомом так же мучителен, как рвать зубы без наркоза.

16 ноября 1933 года дипломатические отношения с Соединенными Штатами были установлены. Последняя крупная страна Запада признала Советскую Россию. Это стало звездным часом наркома иностранных дел. После возвращения Литвинова Сталин подарил ему дачу.

Первым американским послом поехал в Москву Уильям Буллит. Он долго ждал этого часа, уговаривая последовательно нескольких президентов признать Советскую Россию. В 1923 год Буллит женился на вдове американского коммуниста Джона Рида, похороненного у Кремлевской стены. Посла ждало большое разочарование. Он писал о Сталине: «Президент Рузвельт думал, что в Москве сидит джентльмен, а там сидел бывший кавказский бандит».

А вот обещание пустить в страну католического священника, который бы духовно окормлял американских дипломатов, было исполнено. Дело в том, что католическая церковь тоже стала жертвой борьбы против «реакционного духовенства».

В декабре 1922 года закрыли католические церкви Петрограда, а в марте 1923-го в Москве арестовали группу католических священнослужителей и посадили их на скамью подсудимых как «участников контрреволюционной организации церковников». Экзарх русских католиков Леонид Федоров заявил на суде:

– Мы смотрим на советскую власть как наказание Божие за наши грехи.

Прелата Константина Буткевича, который в Петрограде преподавал в тайной семинарии и отказался сдать власти приходские ценности, признали виновным в «сопротивлении Советской власти и ослаблении пролетарской диктатуры». Его расстреляли, что вызвало в мире возмущение как свидетельство очевидного преследования христиан.