Текст книги "Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны"

И дальше перевел разговор на менее важные темы.

Деканозов, составляя отчет о беседе, не мог объяснить, почему Шуленбург, который сам все это затеял, внезапно утратил интерес к идее обменяться письмами…

А дело в том, что немецкий посол пришел к выводу, что в Москве его не понимают. И не верят, что война вот-вот начнется.

Сталин полагал, что фюрер так же холоден и расчетлив, как и он сам, и не станет рисковать, поставив на кон все достигнутое во имя нереальной цели – покорения Советского Союза. Но Гитлер бесстрашно строил воздушные замки. Сколько бы насмешек ни вызывал его вид и очевидная театральность выступлений, люди слушали фюрера открыв рот.

Десять лет его считали фантазером и безумцем. Его планы завоевания власти и мирового господства вызывали смех. Но наступил момент, когда все, что он хотел, стало реальностью. Гитлер сам поверил, что его воля способна преодолеть любые препятствия.

Сталин был уверен, что Гитлер не станет воевать на два фронта – пока Англия не завоевана, вермахт не повернет на восток. А сосредоточение немецких дивизий на советской границе – средство политического давления на Москву. Гитлер блефует и пытается заставить Сталина пойти на уступки, скорее всего экономического свойства.

Германия, промышленная держава среднего уровня, нуждалась в закупках продовольствия за границей. Сельское хозяйство оставалось отсталым, ему не хватало специалистов и умелых управляющих. Ситуация только ухудшалась из-за того, что деревню пронизали партийные структуры и нацистские руководители старались вывести сельское хозяйство из-под влияния сил рынка, введя систему контроля над производством и над ценами.

Немецкие проблемы с продовольствием не были секретом для советского руководства. 13 августа 1940 года нарком внутренних дел Берия со ссылкой на своих разведчиков доложил Сталину: «Германия начала вывозить из Норвегии и отчасти из Голландии имеющиеся там запасы продовольствия. В самой Германии нынешний урожай, по предварительным справкам, будет далеко хуже среднего. Положение же в Польше, Бельгии и Франции такое, что Германии придется заботиться о снабжении продовольствием этих стран».

«Мясной рацион придется урезать на сто граммов в неделю начиная со 2 июня, – пометил в дневнике 1 мая 1941 года Геббельс, который был по совместительству и секретарем столичного горкома нацистской партии. – Если нам предстоит пережить третью военную зиму, то мы проедим последние запасы хлеба».

22 мая он записал: «Я распорядился выдать со складов 140 миллионов сигарет для продажи в Берлине. Мы не можем не вмешаться в эту бедственную ситуацию. Также большая проблема с одеждой. Невозможно купить количество, обозначенное в карточке. А обувь вообще отсутствует. Но с этим мы ничего поделать не можем. Война есть война!»

Заместитель имперского министра продовольствия и сельского хозяйства Герберт Бакке внушал Гитлеру:

– Оккупация Украины решит все наши экономические проблемы. Если нам нужна какая-то территория, то именно Украина. Только на Украине есть зерно…

Военно-экономическое управление вермахта подсчитало, что сможет выкачать с Украины не менее четырех миллионов тонн зерна. А вслед за Украиной нужно взять и Кавказ: Германии катастрофически не хватает топлива.

Если Германия не захватит нефть и зерно Советского Союза, не нарастит добычу угля, считали в Берлине, произойдет резкое падение производства и катастрофическое снижение уровня жизни. Только в СССР были уголь, сталь, природные ископаемые, необходимые для бесперебойной работы военно-промышленного комплекса. Только на Кавказе была нефть, которая сделала бы Германию независимой от импорта энергоносителей. Только с ресурсами Советского Союза Германия могла продолжать мировую войну.

Сталин исходил из того, что рано или поздно интересы Германии и Советского Союза неминуемо столкнутся. Но это произойдет через три-четыре года. Пока что Гитлер войну на два фронта не осилит. Немецкая экономика, которая так зависит от советского сырья, советской нефти и советской пшеницы, длительной войны не выдержит.

В принципе Сталин рассуждал правильно. Да только Гитлер и не планировал затяжную войну! Он намеревался нанести молниеносный удар, разгромить Красную армию за несколько летних месяцев и решить все проблемы.

Гитлер исходил из того, что Сталин боится войны, поскольку истребил командный состав собственной армии и деморализовал солдатскую массу, которая не верит своим офицерам и генералам. Соратникам фюрер пренебрежительно заметил, что советский генерал, которого прислали в командировку в Германию, в немецкой армии мог бы командовать только батареей. О советском вооружении фюрер заявил: материальная часть, техника устарели. У русской армии отсутствует духовный размах…

Гитлер сильно ошибался. Но неудачная война с маленькой Финляндией, казалось, подтвердила невысокий уровень командного состава и слабые боевые возможности частей Красной армии. Немецкие планировщики исходили из того, что победа над Красной армией будет достигнута в кратчайшие сроки. Отклонение от этого плана исключалось. В 1940–1941 годах в Германии наблюдалась стагнация военного производства и катастрофическое падение производительности труда. Гитлер уверенно обещал своим солдатам, что они вернутся на свои рабочие места в конце августа. В октябре сорок первого планировалось демобилизовать треть армии, чтобы нарастить военное производство.

Разработчики операции «Барбаросса» делали ставку на скорость, на моторы, на концентрацию сил на главных направлениях, на первую решительную битву. Генерал-фельдмаршалу Федору фон Боку, которому было поручено захватить столицу Советского Союза, фюрер уверенно сказал:

– После захвата Украины, Москвы и Ленинграда Советам придется пойти на мировую.

Упоение собственными успехами сыграло дурную шутку с руководством Третьего рейха. Французы в сороковом не выдержали первого удара. Советский Союз, куда более мощное государство, располагая несравнимо большим военным, экономическим и демографическим потенциалом и пространством для маневра, выстоял. Не сумев одержать победу в сорок первом, Германия была обречена.

В годы войны личный кабинет Черчилля и секретариат находились в бомбоубежище – Лондон постоянно бомбили. Здесь британский премьер-министр написал первое личное письмо Сталину, одно из многих, которые он ему потом адресует. Это было предостережение. Премьер-министр хотел обратить внимание советского руководителя на грозящую ему опасность.

«Я отправил Сталину краткое и загадочное письмо, – вспоминал Черчилль, – надеясь, что сам этот факт и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему, привлекут его внимание и заставят призадуматься».

Предупреждения Уинстона Черчилля о готовящемся нападении нацистской Германии на Советский Союз однозначно воспринимали в Кремле как провокацию, как желание поссорить Москву с Берлином.

Тем более что и британская разведка весной сорок первого не верила в возможность войны между Советским Союзом и Германией. По мнению британского военного командования, главная цель нацистской Германии в сорок первом – окончательный разгром Соединенного Королевства. В Лондоне полагали, что Сталин и Гитлер скорее сговорятся за счет Англии, чем станут воевать друг с другом.

В двадцатых числах мая британские разведчики сошлись во мнении, что слухи о войне между Германией и Советским Союзом развеялись. Москва и Берлин готовятся подписать новое торговое соглашение. Исходили из того, что германская экономика затяжную войну без советских поставок не осилит.

По всем каналам – дипломатическим и разведывательным – шел поток противоречивой информации. Даже британская разведка, располагавшая широкой сетью, никак не могла понять, что в реальности происходит между Москвой и Берлином.

Только 5 июня разведка пришла к выводу, что, судя по масштабам германских военных приготовлений в Восточной Европе, речь идет о чем-то более серьезном, чем торговый договор. Возможно, Гитлер решил нанести удар по Советскому Союзу. Но и 10 июня разведка все еще не знала, чего ожидать. Докладывала Черчиллю: в конце месяца мы станем свидетелями либо войны, либо соглашения. И только 12 июня разведка сообщила Черчиллю: новые данные свидетельствуют о том, что Гитлер нападет на Советский Союз.

Утром 19 июня сотрудник контрразведывательного подразделения главного управления имперской безопасности унтерштурмфюрер СС Вилли Леман (оперативный псевдоним Брайтенбах) позвонил в советское полпредство. На встречу с ним пришел Борис Николаевич Журавлев, молодой сотрудник резидентуры внешней разведки. Леман сообщил, что нападение Германии намечено на три часа утра 22 июня. В тот же день разведчики отправили шифровку в Москву – в порядке исключения за подписью не резидента, а Деканозова.

Сотрудник министерства иностранных дел Германии Рудольф фон Шелия в документах советской военной разведки значился под псевдонимом Ариец. Он ненавидел и нацистский режим, и советский. Его завербовали от имени британской разведки. Он снабжал Москву секретной информацией, думая, что помогает Англии.

Все, что он знал, рассказывал Ильзе Штебе, псевдоним Альта. А она передавала информацию своему связному из советского посольства. 20 июня Альта встретилась с Рудольфом фон Шелия. Он сказал, что Германия нападет на СССР в течение ближайших двух дней.

21 июня Альта попыталась встретиться со своим связным, чтобы сообщить в Москву эту жизненно важную информацию. Но советский офицер-разведчик не смог прийти – из-за плотного немецкого наблюдения. На следующий день, 21 июня, Альта сама пришла к советскому посольству, но увидела, что повсюду сотрудники гестапо.

В Москве поздно вечером 21 июня Молотов пригласил немецкого посла и выразил протест против систематического нарушения границы германскими летчиками:

– Любой другой стране мы бы уже давно объявили ультиматум. Но мы уверены, что немецкое командование положит конец этим полетам.

Заодно Молотов задал Шуленбургу главный вопрос:

– Создается впечатление, будто немецкое правительство чем-то недовольно. Но чем? Нельзя ли объясниться? Советское правительство удивлено слухами о том, что Германия готовит войну против Советского Союза. И к тому же у нас имеются сведения, что жены и дети персонала немецкого посольства покинули Москву. С чем это связано?

Шуленбург обещал доложить о разговоре в Берлин. Что еще он мог ответить?

В германском посольстве в Москве работал давний агент советской разведки – Герхард Кегель. Утром 21 июня он встретился со своим связным. Это был военный инженер 2-го ранга Константин Леонтьев. Встреча состоялась возле станции метро «Дворец Советов» (ныне «Кропоткинская»).

Кегель сказал:

– Ночью начнется война.

Откуда он знает? Посол Шуленбург получил из Берлина важную телеграмму. И Кегель обещал к вечеру узнать, что именно в ней сказано.

Связной передал донесение агента руководству. В Кремль, зная настроения Сталина, сообщать не стали. Начальник военной разведки генерал Голиков принял решение ждать до вечера. Это был последний мирный день.

Вечером 21 июня Кегель вновь покинул посольство и отправился на улицу Горького. Из здания Центрального телеграфа позвонил по оставленному ему номеру. Приехал связной. Было уже семь вечера. Кегель подтвердил, что ночью начнется война.

Военный инженер 2-го ранга Леонтьев вернулся в разведывательное управление Красной армии. Составили спецсообщение. Генерал Голиков приказал в запечатанном конверте отправить его Сталину, Молотову и наркому обороны маршалу Тимошенко.

В личном послании Шуленбургу из Берлина содержались последние указания министра Риббентропа:

«Первое. Все зашифрованные материалы должны быть уничтожены. Радио выведено из строя. Второе. Прошу Вас немедленно информировать господина Молотова, что у Вас есть для него срочное сообщение и что Вы поэтому хотели бы немедленно посетить его.

Сделайте господину Молотову следующее заявление…»

На нескольких страницах Советский Союз обвинялся в подрывной деятельности против германского рейха, в концентрации войск на германской границе и в переговорах с Англией о военном сотрудничестве против Германии. Документ был состряпан на скорую руку, но никто в ведомстве Риббентропа и не озаботился тем, чтобы придать ему минимальную достоверность. Чего зря стараться, если Россия уже обречена?

В пятом часу утра Шуленбург через спящий город приехал в Кремль. Молотов находился у Сталина. Немецкая авиация уже бомбила советские города, а наземные части вермахта перешли границу. Но когда посол попросил приема, у Сталина, похоже, шевельнулась надежда: может, Гитлер решил пошуметь на границе, чтобы придать весомости своим требованиям?

Молотов был очень усталым. Шуленбург едва ли выглядел лучше. Помощник наркома рассказывал потом, что у немецкого посла дрожали руки и губы. Он трагически переживал то, что ему предстояло объявить.

«Шуленбург, – сказано в записи беседы, – говорит, что не может выразить свое подавленное настроение, вызванное неоправданным и неожиданным действием своего правительства. Он отдавал все свои силы для создания мира и дружбы с СССР…

Товарищ Молотов спрашивает, что означает эта нота? Шуленбург отвечает, что, по его мнению, это начало войны».

Молотов и посол пожали друг другу руки и разошлись. Вячеслав Михайлович вернулся в кабинет Сталина. Вождь был уверен, что Шуленбург передаст Молотову список политических, экономических и территориальных требований Гитлера и можно будет как-то договориться. Молотов сказал, что Германия объявила войну…

В Берлине посол Деканозов несколько дней пытался встретиться с Риббентропом. Министр уклонялся от беседы. В его секретариате отвечали: министр находится вне Берлина и появится поздно вечером. Когда он вернется, посла об этом уведомят.

В Берлине было три часа ночи, когда Эрих Зоммер, переводчик германского МИД, позвонил в советское посольство. Трубку взял переводчик посла Валентин Михайлович Бережков. Зоммер сказал, что Деканозова ждет Риббентроп. Нацистский министр часто принимал послов ночью. Странность состояла в том, что советского посла повезли на немецком автомобиле. Обычно он ездил на своем.

Деканозов пытался вручить полученную из Москвы ноту. Риббентроп его прервал и кивнул руководителю своей канцелярии. Тот зачитал заявление об объявлении войны. Деканозов слушал молча. Видно было, как его лицо краснело, кулаки сжимались.

– Весьма сожалею, – произнес он.

Переводчику Риббентропа Эриху Зоммеру Деканозов позднее заметил:

– Крайне сожалею, что наши вожди, Сталин и Гитлер, не встретились. История пошла бы иным путем.

Когда Деканозов и Бережков вернулись из министерства в советское посольство, здание было окружено эсэсовцами. Прервалась телефонная связь. Посол распорядился уничтожить секретные документы и шифры. Покидать посольство немцы запретили.

Если бы Гитлер не напал на Советский Союз, Третий рейх, возможно, существовал бы достаточно долго. Но безумные взгляды фюрера толкали его к завоеваниям. Вся политика Гитлера была сплошной авантюрой! Просто до поры до времени ему невероятно везло.

Граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург после возвращения из Москвы работал в министерстве иностранных дел, хотя партийное руководство ему не доверяло. Участники заговора против Гитлера, попытавшиеся убить его 20 июля 1944 года, чтобы закончить войну, прочили Шуленбурга на один из важных постов в новом правительстве.

«Когда оппозиционные группы в Германии обратились к Шуленбургу с целью привлечь его на свою сторону, – рассказывал один из его сослуживцев, – он согласился занять пост министра иностранных дел в новом национальном правительстве, если переворот окажется успешным».

Некоторые заговорщики полагали, что Сталин не прочь заключить сепаратный мир с Германией, чтобы прекратить кровопролитную войну… Сам Шуленбург не очень в это верил. Но был готов – ради переговоров со Сталиным, – чтобы его перебросили через линию фронта. После провала заговора 20 июля гестапо арестовало Шуленбурга. 10 ноября его повесили во дворе берлинской тюрьмы Плёт-цензее.

Бывший помощник военного атташе в Москве Ханс Кребс, который не решился доложить в Берлин, что столкновение с Россией станет гибельным для Германии, в войну сделал изрядную карьеру. Он стал последним начальником Генштаба сухопутных сил вермахта. 1 мая 1945 года генерал Кребс покончил с собой в бункере фюрера.

После начала войны весь состав советского посольства вернулся на родину через Турцию. Деканозов приступил к своим обязанностям в Наркомате иностранных дел. Его карьере повредило увлечение слабым полом. Будто бы одна из тех дам, на кого он положил глаз, устроила скандал. Его перевели в Главное управление советского имущества за границей (им руководил его старый знакомый – бывший министр госбезопасности Всеволод Николаевич Меркулов). Главное управление занималось ко всему прочему вывозом трофейного имущества, в том числе для высшего начальства, вагонами везли из поверженной Германии картины, антиквариат и мебель.

После смерти Сталина Берия мобилизовал всех своих людей и назначил Деканозова министром госбезопасности Грузии. Ненадолго. Уже в декабре 1953 года его расстреляли вместе с другими ближайшими соратниками Лаврентия Павловича. Бывшего резидента советской внешней разведки в Берлине генерал-лейтенанта Амаяка Захаровича Кобулова расстреляли в октябре пятьдесят четвертого.

Больше повезло переводчикам. Густав Хильгер написал важную для историков книгу, которую в советские времена перевели на русский язык для идеологического начальства. Занимался этим его бывший партнер на переговорах Владимир Павлов, которого после смерти Сталина сослали в издательство политической литературы. Собственные – весьма краткие – записки Павлова были опубликованы, когда сам он уже ушел в мир иной.

Интересные воспоминания оставил Валентин Бережков. Счастливо одаренный от Бога, с аристократической осанкой и безукоризненными манерами, он был предметом всеобщего восхищения. В конце войны поговаривали, что он поедет послом. Вместо этого Бережкова внезапно убрали из Наркомата иностранных дел, где он был помощником Молотова. В аппарате Берии его сочли неблагонадежным. Впрочем, такой блестящий человек без дела не остался. Он стал известным журналистом и с опозданием на сорок лет все-таки получил дипломатическое звание и отправился на работу в Вашингтон…

Его отец, инженер-судостроитель, в 1916 году был командирован в США и хотел уехать за океан вместе с беременной женой, но теща отговорила. «Не будь бабушка столь упрямой, – вспоминал Бережков, – я бы родился в Соединенных Штатах. И, быть может, оказался бы переводчиком не Сталина, а Рузвельта…»

Возвращаясь к «заговору послов», вновь и вновь задаешься вопросом: имела ли смысл вся эта история? Не был ли наивен посол Шуленбург, когда все это затеял?

Остановить Гитлера летом сорок первого было невозможно. Он вознамерился уничтожить нашу страну. Но каждый выигранный день имел значение! Командование вермахта планировало завершить разгром Красной армии до осени. Долгая война Германии была не под силу. Кто знает? Если бы замысел Шуленбурга удался, исполнение планов Гитлера хотя бы немного отложилось, начало войны пришлось бы на более поздний период. Вермахт успел бы меньше в сорок первом, меньше бы погибло наших солдат, легче было бы одолеть нацистскую Германию…

Заклятые друзья, или Копейка из кармана

22 июня 1941 года вся советская внешняя политика развернулась на сто восемьдесят градусов. Вчерашние друзья, союзники и партнеры стали врагами. А вчерашних противников предстояло обратить в союзников.

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль первым сделал дружеский жест. В тот же день, 22 июня, бывший организатор крестового похода против коммунизма заявил по радио:

– Прошлое с его преступлениями, безрассудством и трагедиями остается позади, теперь Англия окажет любую помощь России и русскому народу.

В своем кругу Черчилль предельно откровенно объяснил:

– Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы публично поддержал самого дьявола.

Англичане могли перевести дух. Нападение Гитлера на Россию означало, что высадка немецких войск на Британские острова отменяется или, по крайней мере, откладывается. 27 июня в Москву срочно вернулся британский посол Стаффорд Криппс. С ним прилетели военная и экономическая делегации.

Англичане, которые только что были предметом насмешек в Кремле, превратились в главных союзников. Вот теперь Криппса принял Сталин. Разговор шел о поставке военной техники и снаряжения, необходимых Красной армии.

В Совнаркоме составляли список того, что нужно. Список получился огромный: самолеты, танки, зенитные орудия, противотанковые ружья, алюминий, олово, свинец, сталь, фосфор, сукно, пшеница, сахар… И все это необходимо в ближайшие месяцы, пока не заработает эвакуируемая на восток промышленность.

Новая задача наркома Молотова состояла в том, чтобы сколотить антигитлеровскую коалицию. И он употребил всю свою энергию и упорство на то, чтобы методично выколачивать из союзников экономическую помощь, поставки оружия и требовать скорейшего открытия второго фронта. В мае 1942 года, прилетев в Англию, он впервые пожал руку Уинстону Черчиллю. Англичанам, должно быть, интересно было смотреть на человека, недавно пожимавшего руку Гитлеру.

Вячеслав Михайлович должен был сговариваться с людьми, которым не доверял и которых считал врагами своей страны. И западные политики нисколько не доверяли ни Молотову, ни Сталину. Массовые репрессии, насильственная коллективизация, голод – все это привело к тому, что в представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Заместитель начальника британского Генерального штаба генерал-лей тенант Генри Паунал пометил в дневнике, что не может относиться к советским вождям как к союзникам: «Они убийцы».

После заключения пакта с Гитлером Советский Союз рассматривался как фактический союзник нацистской Германии. Война Советского Союза с Финляндией едва не стала в 1940 году поводом для почти открытых действий Англии против Советского Союза.

Но необходимость сплотиться против Гитлера была важнее.

12 июля 1941 года в Москве было подписано соглашение с Англией. Договорились о взаимной помощи в войне с Германией и обязались не заключать сепаратного мира. С советской стороны его подписали Сталин, начальник Генштаба маршал Борис Михайлович Шапошников и нарком военно-морского флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Но истощенная войной Англия практически ничем не могла помочь Советскому Союзу. Всеми ресурсами располагали американцы. В военные годы американское направление советской внешней политики выходит на первый план.

Соединенные Штаты еще не находились в состоянии войны с Германией, но президент Франклин Рузвельт твердо сказал, что поможет Советской России, которая стала жертвой агрессии. 30 июля, когда Красная армия отступала под ударами вермахта, в кремлевский кабинет Сталина вошел Гарри Гопкинс, личный представитель Рузвельта. Ему были очень рады в Москве. Атмосфера переменилась. Президент Рузвельт уже предоставил Советскому Союзу первый беспроцентный заем в миллиард долларов.

30 августа Сталин отправил послу в Лондоне Ивану Михайловичу Майскому личную телеграмму. Он сообщал о тяжелом положении на фронте: «Если англичане не расшевелятся в ближайшее время, наше положение станет угрожающим. Говоря между нами, я должен сказать вам откровенно, что, если не будет создан англичанами второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом».

Майский ответил, что надежд на открытие второго фронта немного, но стоит вновь поставить этот вопрос перед Черчиллем (см. «Новая и новейшая история», № 4/2011).

3 сентября Сталин от руки написал письмо британскому премьер-министру. Советский посол, познакомившись с текстом, пометил в дневнике: «Твердый, ясный, беспощадный язык. Никаких иллюзий, никакой розовой водицы. Факты, как они есть. Опасности, как они угрожают».

Сталин писал:

«Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей… Должен, однако, сказать, что эти самолеты… не смогут внести серьезных изменений на восточном фронте… За последние три недели положение советских войск значительно ухудшилось… Мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда… Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой…

Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30–40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков.

Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбе с гитлеризмом».

Посол Криппс немедленно вылетел с этим письмом в Лондон. Министр иностранных дел Энтони Иден назвал послание Сталина «криком о помощи». Но Черчилль объяснил Майскому, что Англия с ее небольшой сухопутной армией не в силах ни открыть второй фронт, ни поставлять в таких количествах оружие:

– В течение ближайших шести-семи недель вам может помочь только Бог, в которого вы не верите.

Масштабную помощь могли оказать только Соединенные Штаты, но они даже не вступили в войну. Вождь принял британского посла.

«Я нашел Сталина очень подавленным и усталым, – доложил в Лондон Криппс, – он вернулся к прежней подозрительности и недоверию, которые в последнее время пошли было на убыль».

В Лондоне боялись, что отчаянное положение подтолкнет Сталина к немедленному миру с Гитлером на немецких условиях. Криппс задал прямой вопрос.

– Нет, – ответил Сталин.

И объяснил, что имел в виду, когда писал о возможности поражения Советского Союза в войне:

– Если придется уступить Донецкий бассейн с его углем и металлургией, а также Москву и Ленинград с их машиностроением, что не исключено, это будет означать потерю двух третей производственных мощностей для обеспечения фронта. Тогда армия не сможет должно воевать… Все эти районы необходимо удержать. Без них России придется выйти из активных боевых действий и занять фронт обороны, возможно, за Волгой.

1 октября 1941 года в Москве было подписано первое советско-американо-британское соглашение о поставке в СССР оружия, снаряжения и продовольствия.

Сталин предложил отправить двадцать пять – тридцать британских дивизий, чтобы они сражались вместе с Красной армией.

Такого количества дивизий в распоряжении Черчилля не было. Посол Криппс убеждал премьер-министра прислать хотя бы одну-две дивизии в качестве символического жеста: «Русские считают, что англичане готовы сражаться до последней капли русской крови, и толкуют наши действия таким образом, что мы отдыхаем, а они сражаются» («Новая и новейшая история», № 4/2011).

Черчилль ответил Криппсу: «В Москве не имеют никакого права нас обвинять. Они сами навлекли на себя свое несчастье, когда своим пактом с Риббентропом дали Гитлеру напасть на Польшу и тем самым начать войну. Советский Союз не помог Англии, когда она в одиночку сражалась с Германией. Англия делает все возможное, чтобы помочь. И будет это делать и дальше. Но было бы глупо послать две или три британские или англо-индусские дивизии в глубь России в качестве символической жертвы…»

Но посол Криппс настаивал: необходимо продемонстрировать Советскому Союзу искреннее стремление быть верным союзником. Черчилль выразил готовность подписать договор о военном союзе, обсудить принципы послевоенного устройства мира и прислать для этого в Москву министра иностранных дел Энтони Идена.

Приемы для зарубежных гостей, которые устраивались правительством и Наркоматом иностранных дел в голодные военные годы, производили впечатление своей щедростью и роскошью. 7 ноября 1943 года НКИД устроил в особняке на Спиридоновке пышный прием – члены правительства, советские дипломаты в только что введенных мундирах, генералы, увешанные орденами, писатели, актеры, журналисты. Американский журналист восторженно сказал Илье Григорьевичу Эренбургу:

– Впервые за восемь лет я чувствую себя в Москве хорошо. Вот что значит союз!

Однако же реальное отношение к англичанам и американцам в Кремле осталось прежним. Член политбюро Лазарь Моисеевич Каганович с фронта писал Сталину: «С огромным наслаждением прочитал я ваш ответ корреспондентам. Это заслуженный щелчок союзничкам, дали им слегка в зубы. Тут кровью истекаем, а они болтают, отделываются комплиментами и ни черта не делают. Нельзя прикрывать их болтовню чрезмерно деликатным наркоминдельским языком, надо было, чтобы и наш, и их народы знали правду. И как всегда, это сделали вы – коротко, просто, прямо и гениально».

В 1944 году в Москву приехал один из руководителей югославской компартии Милован Джилас. Его принимали Сталин и Молотов. Беседовали с ним очень откровенно, как со своим человеком.

Сталин по-свойски сказал Джиласу:

– Может быть, вы думаете, что мы забыли, кто такие англичане и кто есть Черчилль? У англичан нет большей радости, чем нагадить союзникам. А Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Ей-богу, копейку из кармана! Рузвельт другой – он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль – и за копейкой.

Железный занавес, отделивший Советскую Россию от остального мира, никуда не делся. Ненадолго умерили открытую враждебность по отношению к иностранцам, представителям стран антигитлеровской коалиции.

Кандидат в члены политбюро и секретарь ЦК Александр Сергеевич Щербаков инструктировал журналистов Совинформбюро, в задачу которых входила работа с иностранными корреспондентами:

– Мы предупреждали товарищей, и хочу еще раз сделать предупреждение, что всякого рода встречи, беседы, советы должны быть только с разрешения и ведома руководства.

Встреча с иностранцами даже по служебным надобностям считалась опасной и ненужной. Свободный доступ к иностранной печати не допускался. Ее выписывали в небольшом количестве экземпляров и разрешали читать только доверенным идеологическим работникам. Точно так же, «для служебного пользования», переводили современную политическую и научную литературу. Постоянно проводились чистки библиотек, изымались «крамольные» книги.