Текст книги "Цапля ловит рыбу"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Школа каратэ

Журавлева оказалась молодой, модно одетой – сошла с обложки «Бурда моден». Она сама открыла ему дверь. Глубже, в коридоре, Денисов увидел амбала в спортивном костюме, кроссовках «Пума».

Амбал молча, оценивающе глянул в его сторону.

– Это о вас звонили? – голос у целительницы оказался хрипловатым, однако не грубый, с доверительной ноткой. – Проходите.

Амбал сразу отошел, держался где-то поблизости.

За дверями кухни и комнат, выходившими в прихожую, чувствовалось присутствие многих, может, нескольких десятков людей – сидевших за столами, ужинавших, смотревших видео.

Когда Денисов внизу ставил «газик» место пришлось искать рядом с машинами модных марок.

– Поговорим здесь? Я ненадолго. – Визит, был сугубо деловой; они оба – оперуполномоченный и признанная официально колдунья – это понимали.

– Давайте сюда, – она отступила в прихожую. Денисову с одной стороны была видна часть кухни – широкая полированная столешница, бутылки, ноги людей, торчащие из-под такой же полированной деревянной скамьи. По другую сторону со стены смотрели картины.

Взглядом любителя Денисов тотчас заметил отсутствие натюрмортов и пейзажей, большей частью здесь были портреты, похожие на иконы; интересовали только лица, глаза. Две большие картины изображали сказочных людей-птиц с крыльями за спиной. Денисов помнил их по рисункам в школьном учебнике истории.

«Ассирия! Древнейшее государство Мессопотамии… Кажется, так!»

– Крылья – форма изображения внутренней энергии, – заметила Журавлева, проследив направление взгляда. – Это мои работы.

Из кухни доносились запахи жареного мяса, специй.

– Садитесь с нами.

– Спасибо, я спешу. Вам сказали – я интересуюсь Сабиром Жанзаковым. Он неожиданно исчез со съемок…

– Я никогда не слышала о нем.

– Он дружит с Камалом Досымбетовым. Вы его ученица…

Журавлева остановила жестом. Не оборачиваясь, негромко назвала чье-то имя.

Из комнаты появилась вторая женщина – худая, похожая на стрекозу; все в ней было в тон – от рыжих веснушек до кофейного цвета брюк, включая медный браслет и тяжелую желтую цепочку. Журавлева сказала несколько слов.

Еще две женщины и мужчина пересекли прихожую, направляясь в кухню. Они несли тарелки. Денисов не ошибся – в квартире было много людей, работало одновременно несколько музыкальных устройств: звуки доносились с обеих сторон.

Амбал, который встретил Денисова, подошел ближе, прислушался – за поворотом стены, внизу, Денисов увидел голубые носки кроссовок.

Еще через минуту та же женщина передала Журавлевой фотографию.

– Вот.

Она протянула снимок Денисову. На нем изображена была голова юноши и чьи-то протянутые сзади к голове руки с растопыренными пальцами. Юноша был сфотографирован в профиль, выглядел изможденным, придавленным.

– Таким Камал был несколько лет назад. Я пробовала ему снять головные боли. Это мои руки.

– Меня ввела в заблуждение подпись. Ее многие видели – «Учителю от благодарной ученицы»…

Журавлева не ответила, черные глаза смотрели пристально. Денисов не чувствовал в них гипнотической силы. Понял другое. Целительница хочет о чем-то умолчать, сделав так, чтобы он сам догадался.

– А что Эркабай?

Она снова рукой предложила не продолжать; Эркабай ее не интересовал.

– Не представляю. – Подумав, она добавила: – Как раз сейчас группа видных ученых, как мне известно, обратилась в Моссовет с ходатайством выделить Камалу жилую площадь и прописать в Москве.

Кроссовки за ее спиной шевельнулись.

Журавлева негромко произнесла имя, Денисов не расслышал.

Из комнаты выбежал мальчик. Женщина что-то сказала, подняла ребенка на руки. Она по-прежнему пристально смотрела на Денисова, прижимала сына к груди.

«Меня хотели навести на какую-то мысль, – подумал Денисов, спускаясь по недавно отреставрированной лестнице. – Амбал-телохранитель в прихожей, ребенок на руках… Похоже, Журавлевой кто-то угрожает… Но кто? Аспирант? Камал? Но я не смог понять подсказку…»

Из автомата во дворе он набрал номер квартиры в Крылатском.

– Это Денисов.

– Я узнала вас, оперуполномоченный… – Трубку взяла жена Аркадия. – Мы думали, что вы отсыпаетесь, не хотели будить.

– Но вы тоже на ногах.

– Только-только уложила Терезу.

– Как вы узнали, что Жанзаков нашелся?

– Терезе позвонил Рустам Хаббибулович, отец. А тому – отец Сабира. Сабир сказал, все в порядке, что у него с понедельника начинаются съемки.

– Откуда он звонил?

– Не сказал. Да и отцу Сабира ни к чему. Он считает, что из Москвы. Разговор был короткий: «Как вы? Как мама, сестра?» С родителями проживает его младшая сестренка. «Привет тестю с семейством…» Завтра сам все объяснит. Сейчас позвонил Сухарев – он только теперь приходит в себя. Как вы, оперуполномоченный? – Она была готова к продолжению бесконечного, не затрагивающего ни сердце, ни ум, трепа.

«Только с Гамазиным на даче, – подумал Денисов, – она говорила несвободно и трудно. По-человечески. Тогда я мог бы, пожалуй, спокойно выдержать ее взгляд».

– Все нормально. Спасибо.

Денисов еще постоял. Звонить было некуда. Телефон квартиры Сильвестрова, где находился Ниязов, он не записал.

Странная пара – в рясах, в черных высоких шапках, с окладистыми бородами – прошла в глубь двора. Из-под ряс виднелись начищенные до блеска туфли «Саламандра». Поравнявшись с Денисовым, один из священнослужителей заговорщицки улыбнулся, кивнул на подъезд.

«Сложись обстоятельства иначе, – подумал Денисов, – именно Камал, а не Журавлева, жил бы сейчас в этом доме. Не в этом ли дело?»

В машине Денисов всю дорогу молчал. Он только кивнул, .высаживая в Марьиной Роще, водитель, уловив его состояние, сказал как о само собой разумеющемся:

– Сейчас заправлюсь – и сразу на ужин. Я быстро. Здесь рядом, Денис!

Младшего инспектора Денисов нашел на кухне в квартире; о которой рассказывала Витаускене. Самого Сильвестрова дома не было. Ниязов разговаривал с парнем спортивного вида, в куртке, в надвинутом на лоб капюшоне, который тот почему-то не снял.

Лицо парня сразу показалось Денисову знакомым, через секунду он уже знал:

«Атлет с фотографии „Цапля ловит рыбу“.

– Костычев, – представил его Ниязов. – Студент МВТУ имени Баумана… Сильвестров позвонил ему в пятницу. Передал через мать, что уезжает, но будет звонить…

Неулыбчивый «закрытый» Ниязов относился ко всему одинаково серьезно. Это сильно ему вредило.

«Нет избирательности. Приходится просчитывать все варианты. И сейчас тоже. Акцент сразу на всем…»

– Сильвестров позвонил?

– Нет. Костычев приезжает сюда уже второй вечер. Ждет звонка. У них так условлено.

– А ключ? – Денисов подвинул свободный табурет. Машину теперь все равно следовало ждать.

– Соседка открыла. Один ключ хозяин постоянно держит у соседей. Любой может войти в его отсутствие… – Ниязов вернулся к студенту. – Давно знаешь Сильвестрова?

– Еще со школы.

– Какой у него предмет?

– Историк, кандидат исторических наук.

– Преподавал?

– Вел курсы каратэ. Мы ходили с ребятами. Давно это было.

Ниязов продолжил расспросы. Отсутствие избирательности и здесь сослужило ему плохую службу. Разговор надолго ушел в сторону.

– Платные курсы?

– Да. Комплекс, построенный на учении античных медиков. О вреде перегрузок, мягкости, которая оказывает сопротивление грубой силе…

Костычев говорил охотно. Капюшон он так и не снял, Денисову был виден его профиль – детская складка губ, нос-закорючка и один крупный, как у скакуна, чистый глаз.

– Сен-сей, как мы его называем, говорил, что изучает с нами курс, основанный на гибкости: уйти, поставить блок…

– Сен-сей?

– Или наставник. Все равно.

– В соревнованиях участвовали?

– Нет. Нам, конечно, пацанам, хотелось, но сен-сей был против. И родители тоже. Занимались бесконтактным способом. Не соприкасаясь. Две трети времени отводилось физической подготовке. Разминке, согреванию, растяжке.

– А потом? Когда каратэ запретили?

– Стали приходить как друзья. Обычно тут собираются интересные люди, говорят о любопытных вещах. Я, например, впервые здесь узнал, что есть феномены, которым достаточно провести руками вдоль тела другого, чтобы узнать о его здоровье, поставить диагноз, а иногда и тут же исцелить. Я имею в виду экстрасенсов.

– Но Сильвестров много старше, – младший инспектор был традиционен.

– Эркабай еще старше!

– Эркабай Юнусов… – Ниязов кивнул. – Знакомы?

– Как-то сидим с ребятами, входит странный, с бусами на шее, в халате. Подошел. «Как зовут?» Поцеловал каждому руку. Потом пригласил к себе – в Каракалпакию.

– Ездил?

– Несколько раз. – Костычев окончательно разговорился. Ему и нечего было скрывать. – Живет с матерью, нигде ее не оставляет. В детстве над ним смеялись: «За мамину юбку держится…» В ауле у него домик. Со всех концов к нему едут. Спит на полу, одежду шьет сам. Никакой роскоши. Ему вообще ничего не надо.

– А деньги? На самолет, например…

– Любой даст. И Камал, и Сабир. А еще подаяния. Особенно на уразу. Каждый готов помочь.

Денисов взглянул на часы:

«Водитель едва ли еще подъехал к заправке…»

Он достал блокнот, перелистал записи.

Теперь, после звонка Жанзакова, большая часть заметок выглядела ненужной, другие – в особенности касающиеся смерти, самоубийств – по меньшей мере странными. Как эта:

«На первых ступенях культуры почти безоружный, встречающий смертельную опасность чуть ли не на каждом шагу, человек свыкся с идеей насильственной смерти, смотрел с большим хладнокровием, чем мы. Этим объясняется удивительное, даже презрительное отношение к смерти у дикарей…»

«Слишком многое я объяснял неустроенностью Жанзакова, – подумал он. – Но ведь не придумал же я! Ни раздвоенность, ни прилеты в Ухту, ни бездомность. Ни стремление к успеху любой ценой».

Денисов мельком просмотрел записи. Некоторые были существенными, другие потеряли актуальность, он прочитал их от конца к началу:

«…Мастера дзен пинают своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов…»

«…Пройти путь испытаний. Смири гордость… ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый. А ты – бей человека, который в десять, в сто раз сильней и крепче… Бей чемпиона каратэ…»

«…Во время сеанса Йонас говорил с ним. Камал сказал, что сам много болел, лечился у старцев, у буддийских монахов…»

Их было много – заметок, которые должны были напомнить о важном, объяснить.

«Долинин, диктор ЦТ. Собственная сильная биоэнергетика. Камал не смог помочь. Аристархов. Статья о Журавлевой…»

«В моей смерти прошу никого не винить…»

«…А гибель отношений – это грех, даже если ты жертва, а не палач. И добродетель тут не оправдание. Грэм Грин».

«…Когда-нибудь я только чуть-чуть двину пальцами, даже не вытягивая руку, и спичечный коробок упадет».

– Где здесь телефон? – Денисов поднялся.

Костычев показал на дверь.

Соседняя комната была почти пустой: книжная полка, циновки на полу, стереосистема. В углу несколько сальных мешков. Телефон. Повсюду преобладали оранжевые цвета.

Словно почувствовав его недоумение, Костычев крикнул из кухни:

– Это чтоб сидеть на полу. Полезнее. Постоянно фильтруется кровь, не бывает отложения солей. Поневоле несколько раз за день согнешься, разогнешься… А оранжевый цвет – как самый благоприятный. Фиолетовый, темно-синий вызывают заторможенность…

Денисов подсел к телефону. Угол был затянут паутиной – ее намеренно не убирали. Быстрый серый паук скользнул куда-то вбок: оказалось, Денисов все-таки задел нить.

«Слишком большая муха попалась…» – подумал оперуполномоченный.

Он набрал номер, назвал себя.

– Ты где? – спросил дежурный.

– Вместе с Ниязовым. Дежурный догадался:

– Водитель ужинает?

Да. Такая просьба: набери Сосногорск… – Он продиктовал номер Овчинниковой. – Позвони сюда. Соедини через пульт.

– Надеешься услышать? – дежурный усомнился.

– Попробую.

Он вернулся в кухню. Костычев объяснял Ниязову:

– Элементарно: все жирное, жареное идет прямо на сердце, в желудок. Всего трем моментам нужно уделять внимание: диафрагме, сердцу и перистальтике. – Общение с людьми старше его, интересующимися биоэнергетикой, диетологией, бог знает чем еще, не прошло для него бесследно.

– Сначала надо есть сахар и фрукты, – объяснял он Ниязову. – Потом овощи, жиры, белки. В последнюю очередь хлеб и картошку. Тогда каждый продукт поступает в то место, где ему положено быть…

Сосногорск не давали. Денисов сказал себе:

«Пока никаких гипотез…»

Новейшие рекомендации диетологов, о которых рассказывал Костычев, не вызывали особого интереса.

По Кодексу правил розыскников, которых он и его коллеги придерживались, говорить о правилах питания, болезнях считалось дурным тоном, так же, как при малейшем повышении температуры, например, брать больничный лист. За это их обвиняли в медицинском невежестве и отчасти справедливо: больные заражали здоровых.

«Правда, те, в свою очередь, тоже не уходили домой, продолжая работать. С другой стороны… – подумал Денисов, – какой процент из получивших бюллетень и не выходящих на работу действительно находится дома, выполняет предписания врачей?»

Мысли его были связаны с тем, о чем говорили Костычев и Ниязов, но текли параллельно, своим курсом, не сливаясь.

Прозвенел звонок.

– Это мне. – На проводе действительно был Сосногорск.

– Денисов, здравствуйте…

Слышимость через пульт оказалась и в самом деле отвратительной. Голос в трубке был едва различим.

– Новостей нет? – крикнул Денисов.

– Нет. Если несчастье, он тем более мне не позвонит… – Овчинникова что-то еще говорила, Денисов ни слова не разобрал. Потом связь и вовсе оборвалась. «Жанэаков мог звонить и не дозвониться…» Он вернулся на кухню. Костычев словно почувствовал немой вопрос к себе, обернулся. Он так и сидел, надвинув капюшон на лоб.

– Сильвестров уехал не один. Правда? С ним кто-то из твоих друзей?

Костычев скрипнул табуреткой.

– Максим Шаншевич.

– Вместе учитесь?

– Учились. В школе, потом у сен-сея.

– На курсах каратэ?

– Да. Теперь он в МАИ.

– Родители знают, где он?

– Нет. Я звонил. Да он им и не скажет… Обо всем докладываться, жить в тисках! Не раскрепоститься! Так ничего не получишь. Будь хоть учеником у самого Будды!

– И как же родители Шаншевича? – спросил Ниязов.

– Смирились.

– А твои?

Костычев пожал плечами.

«Ряд, начавшийся людьми вполне безобидными, хотя и не до конца симпатичными, – подумал Денисов, – кончается слишком мрачно…»

Он подошел к окну: «газика» у дома еще не было.

– Хорошо. – Теперь он знал, с чем имеет дело. – Жанзаков – актер. Он хочет использовать биоэнергетику в искусстве. А вы? Ты, например, Шаншевич? Ребята, которые ходили на каратэ?

Костычев встал. Он оказался неожиданно длинным: узкий, в клетчатых брюках, он возвышался высоко над столом.

– Получать дополнительную силу? Это элементарно!

– То есть?

Денисов ногой подтянул табурет, Костычев тоже сел.

– Смотрите: боец пробивает рукой бревно или метровую толщу шифера. По всем физическим законам рука неминуемо должна сломаться. А она цела. Значит, используется жизненная сила – чи или кими… Учитель-гуру, конечно, объясняет тайну этой силы не каждому. Это опасно – научиться управлять биоэнергетикой.

– А еще что за цель?

– Быть здоровее физически. Быть устойчивым в социальном плане. Снимать психические недомогания. Стрессы…

– А способы достижения?

Костычев объяснил:

– Есть несколько путей. Полная внутренняя свобода, отказ от вещизма. Снять комплексы – это в первую очередь. Некоторые пробуют и метод нравственного шока. Вроде оглушения. Вернер Эрхард, например, знаменитый будда, живой Бог, получил просветление в Калифорнии в пиковый момент. На автостраде… Но это исключение. Обычный путь тяжел…

«Сколько, должно быть, переговорено здесь на этот счет, – подумал Денисов. – И на каком уровне!»

…Пройти путь подчинения Учителю. Отказаться от собственного «Я». Не замечать, не чувствовать, даже если тебя, например, оскорбят, ударят. Не реагировать на унижение. Просить милостыню. Короче: полностью расковаться.

– Учитель – это Камал? – понял Денисов.

– Гуру – ударение на первом слоге – Камал! Как ученый он уникален. Это все признают. И ученые, и писатели. В первую очередь востоковеды. Чтобы изучить механизм психотерапевтического воздействия, например, он принял обряд крещения, а чтобы проникнуть в тайны тибетской медицины, стал буддийским монахом. О нем можно много говорить… Мне, например, он велел постоянно контролировать себя, что бы ни делал, в каком бы состоянии ни находился. Переносить психологические нагрузки. Побеждать чувство, наступающее после кайфа. Преодолеть стыд, тщеславие. Терпеть неудобства. – Он еще ниже, на лоб, натянул капюшон.

– Какого ты мнения как боец о своей сегодняшней подготовке?

– Не знаю, – Костычев напряг мускулы, куртка на плечах словно раздулась. – Сильвестров считает, что мы достигли права носить только белый пояс, то есть низшей ступени.

– А как с приемами?

– Трудно сказать. Сен-сей заставил дать клятву. В самом начале… Суть в том, что мы будем прибегать к приемам только в целях самообороны. Еще – для спасения жертв нападения или в защиту общественного порядка.

Костычев выглядел вежливым, доброжелательным парнем. Скорее всего и был таким.

– Это все?

– Ну, и по указанию Учителя. Это подразумевается. У самого Сильвестрова желтый пояс, вторая ступень мастерства.

– А что за подготовка у Жанзакова?

– Чемпион! Актер и каскадер… Должен был получить дан от самого Аямы. Да вы, наверное, видели его в фильмах.

Денисов достал листок с цитатой о мастерах дзен, который перед тем показывал Лаву и Семеновой. Протянул Костычеву: написанное имело отношение к тому, о чем тот говорил.

– Знакомый текст? Костычев сразу подтвердил:

– Это Джиду Кришнамурти! Живой бог!

– Как там дальше по тексту? В курсе?

– Суть в том, – Костычев злоупотреблял словечком «суть», – что ученик должен безоговорочно подчиняться Учителю, верить, что удар, нанесенный ему Учителем, как бы благословение, сочувствие…

«Камал – Учитель! Гуру! Его приказ – закон для Сабира Жанзакова. Для других учеников…»

Наступила минута главных вопросов. Денисов безошибочно чувствовал ее приход, доверие рождало откровенность.

– У Камала есть враги?

Костычев удивился.

– Вообще нет. Двое-трое людей в Вильнюсе…

Ниязов, слушавший до этой поры молча, спросил:

– Знаешь их?

– Альгимантас, Миндаугас… – Костычев неожиданно легко произнес литовские сложные имена. – Один художник, другой физик. Считают, что у Камала поверхностные знания, что им нечему у него учиться. А сами по нескольку раз прилетали в Бируни, в Талас. Жили у него в доме.

– А еще? – Денисов подошел к окну. «Газик» уже ждал у подъезда.

– Вы имеете в виду Журавлеву? Целительницу?

«Любопытно, какая подготовка у амбала в голубых кроссовках, который дежурит у Журавлевой в прихожей? Какой у него пояс?»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Прогноз на вчера

– Ты надолго? – Дежурный оглянулся. – После твоей ориентировки сейчас со всех концов начнутся звонки. – Денисов посмотрел на часы:

– Скоро буду. Надо проветрить мозги.

– Суров ты, старик!

– А что остается?!

Через багажный двор Денисов вышел на Дубининскую, оттуда по трамвайным путям к хозяйственному. До него было недалеко. Магазин помещался в жилом доме, не работал. Денисов прильнул к витрине. Какая-то пара средних лет пыталась, как и он, что-то разглядеть сквозь мутное стекло.

– Полировка мне нравится, – глубокомысленно изрек мужчина.

Денисов заметил за витриной «БИО-3», «Лотос» – порошки, не вызывающие у жены аллергию.

У торца здания стоял автомат, он был свободен. Денисов так с утра и не позвонил домой.

«Пока не решу для себя все с Сабиром Жанзаковым, разговор все равно не получится…»

Он мысленно вернулся к Журавлевой, к телохранителю у нее в передней. К фотографиям целительницы. Одну он видел сам – руки врача у головы погруженного в себя болезненного юноши; о второй ему рассказали – профессор Семенова, научный работник, старик на даче у Милы: фото Журавлевой с дарственной надписью Камалу – «Учителю от благодарной ученицы».

«Ошибиться в том, кто Учитель, а кто ученик, невозможно. Журавлеву запугали!..»

Проект ориентировки в Вильнюс, который Денисов, вернувшись из квартиры сен-сея, сразу передал в управление дежурному, произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Особенно занервничал ответственный – телекс должен был уйти за его подписью.

– Какие у нас основания? Журавлева, она что – пожаловалась? Просила принять меры?!

Разговор шел с выводом на динамик – на Павелецком дежурному наряду было все хорошо слышно; Денисов мог рассчитывать на молчаливое одобрение и поддержку коллег.

– Журавлева боится за ребенка. Явно дала мне это понять. Прижала к груди мальчика. И потом телохранитель в прихожей… – Связного изложения снова не получилось – кто-то мог понять, кто-то нет; расчет был на коллегу – профессионала.

Ответственный дежурный не соглашался: ему не хотелось ставить свою подпись на телексе.

– Тем более, от Сабира получено известие!

– Если с ним все в порядке, он бы обязательно связался с Сосногорском, с дочерью! С женой, наконец!

– Но Овчинникова же предупредила: «Мне он не позвонит!»

– Если несчастье… Совесть не позволяет обратиться за помощью к человеку, которого бросил… У него беда. Понимаете, наконец? Ему некому звонить. А может, нет возможности!

– Не будем пороть горячку!

– А если потом будет поздно?!

Отношения с ответственным были безнадежно испорчены. Утешало, что ответственные назначались на сутки, раз в месяц. Остальное время занимались своим кровным делом – БХСС, связь, материально-техническое снабжение. Или транспортом, как сегодняшний.

– И вообще! В чем причина ваших возражений? Какая у вас позиция?

– Денисов, – вынужден был вмешаться штатный дежурный. – Все! Мы посоветуемся. А ты тоже выйди на свой Павелецкий. Проветрись. Подумай на темы субординации… Что, если все будут так разговаривать?

Вечерние поезда отбывали один за другим, но пассажиры все подъезжали. Вокруг сновали носильщики, дети, старики. Сотни людей.

Какая-то девочка запнулась, повисла на руке у матери. – Марина! – крикнула мать, еще не зная, в чем дело. – Под ноги надо смотреть! – Ребенок заплакал. Нервозность родителей передавалась детям.

В киоске «Союзпечати» продавали свежий номер «Советского экрана» с портретом Жанзакова. В залах по-прежнему было полно людей, все кресла заняты. У буфетов, касс чернели очереди.

Рядом с отделением связи освободился телефон. Денисов вошел в кабину, набрал номер. В квартире Сильвестрова сразу ответили. Костычев ждал звонка сен-сея. Ниязов стоял рядом; услышав голос Денисова, он взял трубку:

– Слушаю вас.

– Из Вильнюса не звонили? – спросил Денисов.

– Нет.

– Леонтьев прибыл? – Из отдела в помощь Ниязову был направлен второй инспектор.

– Здесь он.

– Как Костычев принял предложение остаться до утра?

– Спокойно. Нормальный парень… – Младший хотел о чем-то спросить.

– Что-нибудь неясно?

– Нас здесь двое теперь. Я и Леонтьев…

– Я и сам хочу приехать. Но прежде выскочу утром в Шереметьево, к первому самолету. Потом к поезду Вильнюс – Москва. Будем следить, как развернутся события… – Ему пришлось подробно сначала Ниязову, а затем и Леонтьеву пересказать содержание направленного в Вильнюс телекса.

– Все понятно?

– Да.

Мимо телеграфа, междугородных телефонов-автоматов Денисов прошел дальше в конец зала – обрывки слов, разговоров здесь, казалось, плавали в густом, уплотненном воздухе.

У одной из кабин он остановился: кто-то говорил на немецком:

– Вас махст ду дох? – спрашивал немец. – Им бет? Лист? Вас лист ду дох? Цайтунг? Одер бух? – его абонент лежал в кровати с газетой или книгой. Денисов вдруг заметил, что он понимает каждое слово.

В первую секунду это показалось необъяснимым.

Лишь отойдя, уже на улице, Денисов понял, что фразы, которые он перевел, были самыми простыми, из школьной программы.

Он не спешил возвращаться, прошел вдоль здания. Одно из окон на первом этаже было слегка освещено. В депутатской комнате работал телевизор, из-за не до конца незадернутой шторы был виден экран. Шел сериал очередного детектива.

Денисов остановился.

К ночи основательно подмерзло. Уже через несколько минут он почувствовал это спиной и подошвами. Какой-то человек подошел, встал рядом. Денисов заметил у него в руке «вечный календарь» – зубчатое колесико с таблицей, рассчитанной до конца тысячелетия. Мужчина вскоре ушел. Денисов продолжал смотреть.

Следователь или оперуполномоченный на экране – красивый, осанистый подполковник – осматривал чью-то одежду. Несколько человек – мужчины и женщины – ему помогали.

«В принципе, – понял Денисов, – подполковник решает те же вопросы, что и я, это вполне могла быть та одежда, которую Жанзаков оставил в поезде: голубая рубашка, пуловер…»

Подполковник на экране был ростом с Денисова, но плотнев, представительнее. Действовал он с размахом, в его руках сосредоточивались все нити расследуемого преступления; был он сметлив, раскован.

«Один почерк, – сказал он кому-то, – и там, и здесь действовала одна и та же рука…»

Денисов вдруг подумал, что автором, может быть, является Аркадий Савельев, муж Милы.

«Дался им этот преступный почерк!.. И Ниязов, и даже Кравцов, пришедший в розыск чуть более года назад, не говоря уже о Денисове и Бахметьеве, – каждый скорее бы откусил себе язык, чем заговорил бы о преступном „почерке“ и „руке“… Так, куда ни шло, могла еще выразиться Лина. А в общем, смотреть можно».

Подполковник выглядел элегантным и мудрым, роль его играл известный актер. На время Денисов забыл о собственном деле. В этом и заключалась чудесная сила детектива.

Обсуждение мероприятий подполковник продолжил в летнем саду за шашлыком. Денисов все не уходил. Личность владельца одежды герой установил, прохаживаясь по живописному розарию, рассуждая о проблемах иммунологии. Отпечатки пальцев убитого были идентифицированы где-то далеко на Западе, и тамошний детектив сообщил об этом по телефону на ломаном русском. Подполковник, правда, не догадался включить диктофон, как это делал дежурный на Павелецком, и его помощнику пришлось быстро, на слух писать в блокноте. Но это было неглавным.

«Среди пациентов Камала почти нет серьезных больных… – Денисов больше не мог не думать о собственных проблемах. – С чем обращаются к Камалу, к Эркабаю? Переутомление, недомогание. Их неумение лечить очевидно. А популярность растет…»

Он прошел дальше за угол. Незаметно для себя снова оказался в зале для транзитных. Кабина телефона здесь была занята. Денисов остановился у колонны.

«Но если все больше людей тем не менее втягиваются в орбиту, значит, кто-то заинтересован. Ничего таинственного. Греет руки… Чистая криминалистика. Спор о существовании биополя только используется, Камал с таким же успехом мог быть удачливым поэтом, журналистом-международником. Лишь бы это было модным, привлекало интерес. Вот главное».

Средних лет пара подошла к автомату. На женщине было искусно сшитое черное, с низко опущенными плечами пальто, черная шляпа. Женщина бросила взгляд на Денисова, отвернулась.

«Люди, создавшие славу Камалу… Многие из них, в первую очередь, делают рекламу самим себе. Их имена у всех на слуху, рядом с именами суперменов. Другие, пониже рангом, сдают своих идолов в аренду. За это перед ними открываются двери, прежде закрытые. Приглашают, печатают… Что любопытно – они сами как бы на грани людей необычных и при случае могут перейти эту черту. У диктора ЦТ „сильная биоэнергетика“, у журналиста аура вокруг головы…»

Он огляделся. От колонны ему был виден обширный, заполненный людьми угол зала. Молодая пара напротив, у кабины, везла завернутого в целлофан огромного игрушечного льва, задние ноги хищника свешивались с кресла. Рядом, закинув голову, спал спортивного вида парень с бритыми, как у панка, висками.

«Как она спросила меня, профессор Семенова… – Воспоминание относилось к последним часам непрерывного двухсполовинойсуточного поиска. – „Ведь если Камал и Эркабай и в самом деле мистификаторы и им удалось ввести в заблуждение – во что я совершенно не верю – наших видных литераторов, ученых, возникает вопрос: зачем? Ведь денег за лечение они не берут, а что могла им дать я?“

Из мира духовных ценностей, философских систем и загадочных явлений человеческой психики он наконец возвращался в мир знакомых понятий.

«С академиков, популярных писателей, поэтов Камал денег не берет. Ему достаточно быть принятым, по возможности появляться на людях рядом с профессором Семеновой – почетным доктором наук многих зарубежных университетов, вместе с академиком Столповских. На первых порах – с целительницей Журавлевой… Деньги приносят ученики, по разным причинам прибегающие к его помощи, запутавшиеся в делах. Не надо забывать про деньги Сабира Жанзакова, снятые им со счета…»

Он подошел к кабине, за ним тут же образовалась очередь – молодая женщина в свитере и вторая – в кофте, поперек которой бежало не менее дюжины латинских букв.

«Любопытно, что среди поверивших Камалу – все в основном интеллигенция, кандидаты, доктора наук, аспиранты, студенты… Как она сказала, профессор Семенова? „Мои родители тоже были учеными… Мать, как и я, профессор. Кстати, тоже выросла в этом доме…“

Еще он подумал:

«В чем я могу упрекнуть Семенову, Терезу Жанзакову, Милу… Какие претензии могут быть к соседке драматурга по даче, к Головкиной? Или к другим, кто ошибся. Они не смогли распознать Камала. Но разве жизнь, которую они прожили, или воспитание, которое получили, научило их этому? Что они знают о тех, кого ни под каким видом нельзя впускать в квартиры, приводить к пожилым людям, где в домах хранят дорогие картины, коллекции? К кому нельзя садиться в машину, тем более на первое сиденье? С кем ни при каких обстоятельствах нельзя входить в темные подъезды, в пустые лифты? Какие претензии к ним? В их присутствии Камал был подчеркнуто скромен. „Пил чай, пел под гитару…“

Денисов почувствовал, что успокаивается. Кабина автомата освободилась, он позвонил Лине.

– Алло! – голос у жены был грустный.

– Извини, Лин! Сутра завертелось. Вернее, с вечера.

– Так нельзя, – она даже не обиделась.

– Я был у хозяйственного, Лин! Стиральные порошки только «БИО-3» и «Лотос».

– Не забивай себе голову. Тебя ждать?

– Понимаешь: лучше меня никто не знает это дело. Пока ничего не ясно.

– Мы будем укладываться.

– У меня просьба… – Придуманный телевизионный подполковник подействовал на него неожиданным образом. – Возьми «Жизнь животных». Найди, пожалуйста, «цаплю». Отряд голенастых, по-моему…

– Сейчас… Нашла! – сказала Лина через минуту. – Что тебя интересует?

– Питание.

Она поискала.

. – Цапли… Серая, большая, белая… Вот. «Излюбленная добыча – рыба, на которую они ведут охоту. Долгие часы цапля стоит не шелохнувшись, потом мгновенно наносит смертельный удар…»

Прогулка по вокзалу и «проветривание мозгов» стоили Денисову разговора с консультантом по корейской борьбе тхеквондо. Он узнал об этом от дежурного.