Текст книги "Введение в русскую религиозную философию"

Война. В этом вопросе Соловьев также выступает оппонентом Льва Толстого. Война – зло, она приносит бедствия, гибель людей. Но это зло нередко бывает вынужденным, на него идут, чтобы предотвратить еще большее зло. Война может оказаться вынужденно необходимой, если она сдерживает разгул большего зла. Поэтому христианин не должен уклоняться от воинской повинности, ссылаясь на заповедь «не убий». Впрочем, войны приносят только внешнее благо и не дают возможности внутреннего нравственного перерождения человечества. Лишь в Церкви человек может стать другим и начать жить согласно правде Божией. Только Церковь может облагородить человечество, хотя на это уходит много времени. Соловьев, будучи представителем культуры XIX в., считал, что христианство принесет вечный мир, пока не написал «Три разговора».

Соловьев поддерживал земство. Центральная власть должна быть ограничена, с одной стороны, законом, а с другой – земством, относительной экономической свободой граждан и их ассоциаций, а также самоуправлением на местах. В то же время у него нет рассуждений о путях децентрализации власти или передаче части властных полномочий на нижние уровни социальной организации, но он имел трезвый взгляд на эти вещи: чрезмерная централизация власти в государстве не может служить общему благу, которое лучше достигается, если принятие решений распределено по возможности шире.

Экономические вопросы. Соловьев критиковал социализм и капитализм за то, что они оставляют труд, хозяйство, экономику вне нравственности, свидетельством чего являются соответствующие политэкономические учения. Социализм превратил труд в работу на систему, как это можно видеть в истории. Капитализм рассматривает экономику с точки зрения прибыли, расширения производства, контроля капитала, и здесь труд человека является предметом купли-продажи. Соловьев возражал, что труд человека имеет нравственное значение. Он наметил здесь ряд пунктов.

Труд человека входит в сферу ответственности перед Богом. По заповедям Божиим, человек должен трудиться. Еще в Эдеме до грехопадения было сказано возделывать и хранить райский сад. Поэтому в труде и в распределении его результатов человек несет ответственность перед Богом. Экономический индивидуализм должен быть ограничен, он должен умеряться общим благом и высшей ответственностью человека. Бизнесмен так же ответственен, как всякий человек.

Труд не должен закрывать перед человеком пути духовного возрастания. Человеку должны быть доступны и досуг, и возможность образования, нравственного совершенствования. Труд – составная часть духовной жизни человека, и он не должен всю жизнь отдавать труду и только труду.

Частная собственность не должна рассматриваться как зло, как это делает социализм. Навязчивое требование социализма устранить частную собственность Соловьев рассматривал как скрытую тенденцию к установлению плутократии. Частная собственность – благо относительное, и она должна соотноситься с общим благом. Она расширяет сферу свободы человека, и это хорошо, но есть духовный риск: чем больше человеку вверено, тем больше ответственность. Маммоне нельзя быть на месте Бога.

Существует еще и экологическая ответственность. Природа, с точки зрения Соловьева, – не вещь, она не бездушна; земля – нечто живое, и к ней надо иметь жалость. Благородство обязывает человека брать на себя ответственность за низшую тварь, заботу о животных, растениях, земле. Без любви к природе нельзя осуществить нравственную организацию материальной жизни. В этом задача и призвание человека.

Работа «Смысл любви» немало повлияла на культуру «серебряного века» и особенно часто переиздавалась в последние годы. Эротически озабоченные деятели современной «постхристианской» культуры, надо думать, находят в ней полезное для себя. Соловьев, возможно, едва ли был бы этому рад. Рассмотрим, что же он написал.

Человек, с точки зрения Соловьева, призван быть проводником Всеединства, носителем его духа. Он должен входить своей любовью в ту любовь, которая есть в глубинах Всеединства. Чтобы это сделать, нужно преодолеть свой эгоизм. Силой разума это невозможно – теоретическое мышление может мотивироваться эгоистически. Только любовь упраздняет эгоизм. Общий смысл любви, согласно Соловьеву, в спасении человека путем преодоления эгоизма; это «оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма» (6, т. VII, с. 16).

Где же достигается победа? Не в мистицизме, где ищут слияния с Абсолютом, писал Соловьев, потому что, возвращаясь в обычное состояние после слияния, люди остаются эгоцентриками. В любви родителей и детей эгоизм тоже не преодолевается; эта любовь продолжает род и редко когда ведет к жизни в духе и истине. В дружбе тоже каждый остается собой, без глубинного преображения душ, означающего, что «эго» отходит на второй план. В античности дружба (филиа) высоко ценилась, но это не агапе – не та жертвенная любовь, образец которой дал Господь. Патриотическая любовь побуждает человека приносить свою жизнь в жертву за родину, но происходит это, как думал Соловьев, где-то на периферии души, а «эго» не затрагивается. Тем более оно не преодолевается в любви к науке, искусству, в культурном творчестве.

Соловьев предлагает свое решение: эгоизм полностью преодолевается только в подлинной половой любви. Она – высший образец любви, она побуждает нас всем существом признать за другим то безусловное значение, которое в силу эгоизма мы придаем только себе. Видя центр своей жизни в другом, он или она достигают единения внутреннего и, настаивал Соловьев, окончательного.

Конечно, признавал Соловьев, такое бывает крайне редко. В большинстве случаев любовь мужчины и женщины поверхностна, стеснена житейскими рамками и быстро угасает. Люди, пройдя через ее угасание, насмешливо относятся к влюбленным, у которых еще впереди взаимное разочарование и тусклое, пустое, безлюбовное, но вынужденное (дети) совместное существование. Так происходит в большинстве случаев. Но человек должен не попадать в этот тупик.

Соловьев также утверждал, что в половой любви утверждается образ Божий. Истинный человек – образ и подобие Божие – это не мужчина или женщина отдельно, а «истинный андрогин» – цельный человек, единство мужчины и женщины. Отдельно взятый человек как бы и не имеет в себе образа Божия. Получается, что Соловьев сам должен отказать себе в этом достоинстве, поскольку был одинок.

Раскрытию образа Божия содействует идеализация, благодаря которой любящий видит в другом красоту, совершенство и высший идеальный образ. Этот высший вечный замысел дан не для любования, а для серьезной духовной работы, для воплощения в жизни другого человека. Единство двоих – это осуществление высшего образа в каждом из них. Двое созидаются как «абсолютная индивидуальность» или «абсолютная личность» (6, т. VII, с. 30). Соловьев приравнял это почти что к спасению.

Далее Соловьев писал: истинная любовь не только одухотворяет того, кого любит, но желает ему вечной юности, утверждает в вечной жизни. Она требует бессмертия, поэтому основана на вере. «Признавать безусловное значение за данным лицом или верить в него (без чего невозможна истинная любовь) я могу только утверждая его в Боге, следовательно, веря в самого Бога и в себя, как имеющего в Боге средоточие и корень своего бытия» (6, т. VII, с. 43). Это возможно, пишет Соловьев, когда для меня Бог – центр и корень моего собственного существования. Подлинная любовь аскетична; ее нет без противодействия житейским соблазнам.

Предоставленная самой себе, она умирает. Вера дает любви силы бороться за свою жизнь и с терпением нести свой крест. «Чтобы заслужить свое блаженство, она должна взять крест свой. В нашей материальной среде нельзя сохранить истинную любовь, если не понять и не принять ее как нравственный подвиг. Недаром православная Церковь в своем чине брака поминает святых, мучеников и к их венцам приравнивает венцы супружеские» (6, т. VII, с. 49).

В статье есть одна линия рассуждений, которая перечеркивает лучшее из сказанного ранее. Утверждая другого в Боге, т. е. во Всеединстве, влюбленные видят друг в друге индивидуализацию Всеединства. Соловьев заявляет, что каждое индивидуальное существо – это как бы луч Всеединства, живой и действительный. Всеединство – софийно, из чего следует, например, что женщина, которую любит мужчина, должна быть для него просто земной персонификацией небесной Софии, ее «лучом». Софию он и любит, имея для этого поводом земную женщину как реализацию «Вечной Женственности».

Влюбленный мужчина соединяется, согласно Соловьеву, с Софией, что и определяет «единую и неизменную мистическую основу истинного любовного процесса». «Низшее», как он говорил, земное «существо женской формы» не должно быть для мужчины субъектом самых серьезных обязательств: «Его единственное значение для любящего может быть и преходящим» (6, т. VII, с. 47). А выше Соловьев говорил об окончательности единства мужчины и женщины в любви.

Кн. Е.Н. Трубецкой решительно критиковал многие из этих идей. Бердяев в какой-то мере их продолжал, насколько его можно считать чьим-то продолжателем, когда заявлял: любовь – это бытие, а семья – это быт. Рассуждения Соловьева могут к этому подвести. Он писал о любви практически не интересуясь браком. Он, а затем и Бердяев, отделили любовь от продолжения рода.

Трубецкой признал правоту Соловьева в том, что в половой любви эгоизм действительно преодолевается, если она настоящая, но это ни в коей мере не означает спасения в вечности, не означает, что она дает ключ к двери в Царство Небесное. Для этого есть только ключ Давидов (Откр. 3:7), который находится в руках Сына Божия. Половая любовь может заблуждаться, ложно идеализировать другого человека, она может попытаться увековечить свой воображаемый прекрасный образ того, кого любит, не прозревая его образа в вечности как высшего замысла. Соловьев ошибочно приписал половой любви то, что свойственно любви Христовой. Половая любовь – это не агапе, это естественное чувство, нуждающееся в духовном претворении, она освящается и преображается в Церкви. У Соловьева этого нет.

Он хотел увековечить любовь между двоими. В ответ Трубецкой предлагает следующий пример. Саддукеи пришли ко Христу с вопросом: у одной женщины было семеро мужей, и каждый умирал. Как же быть? Кто кого здесь увековечивает? Ясно, что, оставаясь на позициях Соловьева, мы ответа не найдем. А как быть с теми, чья любовь не имела отклика? Как быть с образом Божиим? «Царство Божие похоже на увековеченный роман – оно населено любящими человеческими парами, навеки сочетавшимися воедино, в одну бессмертную и абсолютную индивидуальность» (1, т. 1, с. 583). А в Евангелии сказано, что в Царстве Божием люди будут как Ангелы на небесах. Брак, который в земных условиях благословляется Церковью, в вечность не переходит. «В будущей вечной жизни, где Бог будет всем во всем, потому самому нет места для исключительного отношения одного ограниченного лица к другому; одностороннее блаженство с возлюбленным или возлюбленною тут станет невозможным, потому что всеединство, а вместе с ним и блаженство будет явным для всех. Райское состояние именно в том и заключается, что всякая тварь становится равною своей божественной идее, предвечная Мудрость открывается во всей своей полноте во всех и каждом» (1, т. 1, с. 585).

Кн. Трубецкой касается и вопроса об андрогине – единстве двоих в «абсолютной индивидуальности». С подачи Соловьева платоновская тема андрогина впоследствии привлекла внимание Н. Бердяева и др. наших авторов. Соловьев уверял, что таков всеобщий путь спасения. Но и с этим нельзя согласиться. Трубецкой не принял также соловьевское понимание смысла венчания. Действительно ли возлагаемые венцы означают то же, что и мученичество свидетелей веры? Конечно, брак – это отнюдь не гладкая жизнь вместе, в нем бывают тяжелые, мучительные периоды, но не следует сверх меры сближать крест Христов и венцы брачные.

Подводя итог, Трубецкой пишет: «Место половой любви – у преддверия рая, а не в вечной и бессмертной жизни» (1, т. 1, с. 586). Всякая попытка относительное, земное возводить в ранг абсолютного кончается разрушением относительного: «Попытка возвести половую любовь в идеал абсолютной и вечной жизни ведет только к утрате той относительной ценности, которая в действительности бесспорно ей должна принадлежать. Навязывая любви задачу, ей непосильную и несовместимую с самым ее существом, Соловьев зато пренебрегает тем, что составляет действительное ее призвание» (с. 590).

Итоговый вывод: «Я решаюсь утверждать, что его понимание любви ненормально именно с точки зрения быть долженствующего. О нормальности в смысле физиологическом, или естественном, не может быть и речи: на нее не претендует сам Соловьев. Половое воздержание при самом интимном общении и интенсивной взаимной любви вряд ли может быть признано вполне нормальным и с точки зрения чисто человеческой. А с точки зрения Божеской Св. Писание, как известно, находит лучшим вступать в брак, нежели разжигаться. Своим путем Соловьев надеется достигнуть той “цельности человеческого существа”, которая представляется ему абсолютной нормой. В действительности как раз наоборот: этим обостряется антагонизм духа и плоти и усиливается их раздвоение. – Такое понимание любви ни с какой точки зрения не может быть признано здоровым, и всего менее с точки зрения религиозной» (1, т. 1, с. 587–588).

Приведем также оценку о. Георгия Флоровского: «Это какой-то жуткий оккультный проект воссоединения человечества с Богом через разнополую любовь» (19, с.464). С древнехристианских времен известно, что любовь ко Христу преображает душу человека больше и сильнее, чем какая-либо иная любовь. Начиная со св. Амвросия Медиоланского, эту любовь нередко ассоциировали с сутью девства, целомудрия, подлинного мистического брака со Христом, что не имеет совершенно ничего общего с «софийным» мистическим браком в смысле Соловьева. И нужна серьезная духовная борьба за обретение подлинного духа девства.

В «Трех разговорах» участвуют князь (выражающий позицию Л.Н. Толстого), либерал-политик (эпикуреец без веры и святынь – характерны его слова: «Только религии поменьше, ради Бога, религии поменьше!» – 6, т. Х, с. 142), генерал (участник карательных экспедиций против тех, кто устраивал резню армян на Кавказе), дама, украшающая всю компанию, и г-н Z, выразитель позиции Соловьева. В диалоге разбираются вопросы политики, войны и судеб мира. Завершается все «Повестью об антихристе».

Первый разговор – это полемика с толстовским «непротивлением злу силою». Генерал высказался за уважение к воинскому званию: в старину «изо всех мирских профессий только одну военную считали воспитывающею… своих лучших представителей для святости. Вот этот-то взгляд и несовместим с теперешним походом против войны» (6, т. Х, с. 97). Князь: «Христианство безусловно осуждает войну» (с. 97). Либерал: «система милитаризма» должна исчезнуть, но войска должны быть в порядке вынужденной повинности. Генерал: когда подорвана вера в святость военного дела, не ждите доблести. Г-н Z: нет ничего недопустимого в том, чтобы силой останавливать злодея, и это – по разуму и по совести. Князь, следуя Толстому, потребовал признать абсолютность заповеди «не убий», не считаясь с возражениями. Тогда генерал вспомнил случай, когда он напал на тех, кто устроил резню армян. Как только он догнал их с казаками, стало совершенно ясно, что «пришел час воли Божией» (с. 112). Они перебили всех насильников, кого удалось, и не было сомнений: «С нами Бог! Кончилось дело. А у меня на душе – светлое Христово воскресение» (с. 113). Против этого с позиций толстовства возразить по существу нечего.

Кн. Е.Н. Трубецкой назвал князя, последователя Л.Н. Толстого, «современным нам предтечей антихриста» (1, т. II, с. 278). При внешнем различии между Толстым и антихристом «существенная черта того и другого явления заключается в злонамеренном отрицании Христа и фальсификации его дела… [Ее суть] заключается в обманном утверждении христианства без Христа» (с. 278–279). Образованное российское общество еще не доросло до искушений самого антихриста – хватит и Толстого. А в последние дни Толстой уже не понадобится – выбор между добром и злом будет предложен в другой форме. Государство превратится в орудие зла, а те, кто теперь за Толстого, будут вместе с антихристом. Единственное, с чем не согласился Трубецкой, так это с оценкой Соловьевым Толстого как «современного антихриста по преимуществу, что явно несправедливо» (1, т. II,с. 283).

Второй разговор посвящен проблеме прогресса, культуры, улучшения нравов и социально-экономических условий жизни, европеизации России. Позиция политика проста: «Нельзя ни от кого требовать ни высшей добродетели, ни высшего ума или гения, но можно или должно требовать от всех учтивости. Это и есть тот минимум рассудительности и нравственности, благодаря которому люди могут жить по-человечески» (6, т. Х, с. 155). И соответственно:

«Мирная политика есть мерило и симптом духовного прогресса» (с. 156). Г-н Z дает ответ: если мирная политика есть симптом, то и сам прогресс – тоже симптом: «Заметный, ускоренный прогресс есть всегда симптом конца» (с. 159), близкого конца мировой истории. Идея прогресса не выдерживает критики, если вспомнить о высшем смысле человеческой деятельности: смерть уравнивает всех и в смерти зло торжествует над добром. Победа над злом – в грядущем торжестве воскресения над смертью, в победе Царства Божьего. «В этом вся сила и все дело Христа, в этом Его действительная любовь к нам и наша к Нему. А все остальное – только условие, путь – шаги» (с. 184).

«Краткая повесть об антихристе» предваряется словами о «панмонголизме» – грядущем нашествии восточных народов на Европу и Россию с привлечением сил Ислама. Соловьев указывает на то, о чем никогда раньше не говорил: будет хорошо разработан и блестяще реализован франкмасонский заговор против оккупантов.

Кн. Е.Н. Трубецкой писал: основная цель масонов – «борьба против Христа и христианства. В ответ на возражение друзей, что современные франмасоны не годятся в предтечи антихристу вследствие своего крайнего и поверхностного рационализма, Соловьев приводил известный текст Апокалипсиса о звере, выходящем из моря: “И видел я, что одна из голов его как бы смертельно ранена, но сия смертельная рана исцелела, и дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонилась дракону, который дал власть зверю” (Откр.13:3). По его толкованию (не лишенному личного домысла. – Л.В.), “рана” означает изъян в умственном кругозоре современных отрицателей Христа, их органическую неспособность понять чтолибо таинственное, мистическое. В наши дни “тайна беззакония” не может совершиться как раз благодаря этому непониманию тайны: дело антихриста парализовано именно тем, что миросозерцание его последователей – одна сплошная рана, дыра в голове. Но в конце веков эта рана исцелится; облеченный мистической силою, антихрист будет магически действовать на человечество, и тогда только поклонится ему вся земля, плененная и околдованная его сверхъестественными чарами» (1, т. II, c. 280–281).

Масоны организуют мировую империю. Будущий император – из их среды. К 33 годам он прославится как великий мыслитель, писатель, общественный деятель. Соловьев описывает его бескорыстие, воздержание, гениальность, красоту, благородство. Он аскет, филантроп, любит животных, вегетарианец. Дж. Биффи добавляет: он пацифист, экологист и экуменист (22, с. 77). «Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя. Он верил в Добро, но всевидящее око вечности знало, что этот человек преклонится перед злою силой, лишь только она подкупит его. Не обманом чувств и низких страстей, даже не высокой приманкой власти, а через одно безмерное самолюбие» (6, т. Х, с. 197–198). В какой-то момент «горделивый праведник» счел себя вторым по Боге, «признал себя тем, чем в действительности был Христос» (с. 198). Возненавидев Христа, он принимает искушение сатаны: действовать только во имя свое. Получив от него мощную творческую силу, он пишет трактат «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию», который делает его знаменитым на весь мир. В книге он мастерски решает социальные, экономические, политические, религиозные и многие другие вопросы. «И чудный писатель не только увлечет всех, но он будет всякому приятен, так что исполнится слово Христово: “Я пришел во имя Отца, и не принимаете Меня; придет другой во имя свое – того примете”. Ведь для того чтобы быть принятым, надо быть приятным» (6, т. Х, с. 202).

К нему приходит помощник – чудодей по имени Аполлоний (явная перекличка с Аполлонием Тианским), полуазиат-полуевропеец, бывший католический епископ, соединивший достижения западной науки с восточной магией. Он объявляет кандидата тем, кого, согласно тайным книгам Востока, давно ждали (надо думать, это Аватар или Майтрейя), и становится его главным помощником.

Став мировым императором, он проводит ряд победоносных войн. Так и должно быть, например, по Маймониду, с той, однако, поправкой, что у Соловьева император – еврей, чуждый иудаизму. В христианских кругах на него смотрят с недоверием. Папа изгнан из Рима и находит приют в Петербурге при условии воздерживаться от пропаганды в России. Старая соловьевская тема союза папы и императора получает совсем другое выражение, но возможна также ассоциация с Павлом I, который звал Пия VII в Петербург. Видя брожение среди христиан, антихрист созывает вселенский собор в Иерусалиме, куда перенес свою резиденцию. (Евреи уже в Палестине, чего в конце XIX в. еще не было).

Строится огромный храм всех религий на Сионе. Это напоминает об универсальной религии будущего, о которой Соловьев писал в молодости, только здесь она стала делом антихриста. Приезжают православные, католики, протестанты. Католичество представлено папой Петром II, православие – старцем Иоанном, епископом на покое, о котором никто не знает, сколько ему лет и откуда он. Соловьев привлекает древнее предание, что Иоанн Богослов никогда не умирал, и ассоциирует его с этим старцем. Протестантов представляет Эрнст Паули – немецкий теолог.

Император ставит ключевой вопрос: «Что для вас дороже всего в христианстве?» (6, т. Х, с. 209–210). Члены собора медлят, и тогда он иронически предлагает каждой группе свое искушение. Католикам, которым «всего дороже духовный авторитет», объявляет о восстановлении папской кафедры в Риме, и огромная часть их устремляется на трибуну, кроме Петра с небольшой группой верных. Православных он соблазняет фондом для всемирного музея христианской археологии в Константинополе с целью собирания, изучения и хранения памятников церковной древности, преимущественно восточной. Многие направились к нему, кроме старца Иоанна с «малым стадом» верных. Протестантам он предложил мощное финансирование библейских исследований, и большая часть их ринулась к нему, но не профессор Паули и его круг. Пока еще не разоблаченный антихрист снова ставит тот же вопрос оставшимся.

Старец Иоанн отвечает: «Всего дороже для нас в христианстве Сам Христос… Исповедуй здесь теперь перед нами Иисуса Христа Сына Божия, во плоти пришедшего, Воскресшего и паки грядущего» (6, т. Х, с. 212–213). Император в приступе злобы едва владеет собой. Маг Аполлоний поражает молнией свидетеля веры. Перед этим старец опознает врага и успевает крикнуть: «Детушки, антихрист!» Преступный император заявляет: вселенский собор всех христиан единогласно постановил признать державного императора своим верховным вождем и владыкой. Ответ Петра II: «Contradicitur» (лат.: «Протестую». – На разбойничьем соборе в Эфесе это воскликнул один диакон из Рима), – и папа анафематствует антихриста. Молния Аполлония поражает и его. Антихрист уходит со всеми предателями. Проф. Паули составляет протокол собора с решением: «Прекратить всякое общение с отлученным и мерзким его сборищем и, удалившись в пустыню, ожидать неминуемого пришествия истинного Владыки нашего Иисуса Христа» (с. 214). Оставшиеся принимают это решение единогласно.

Они покидают Иерусалим. На третий день Господь воскрешает свидетелей Христовых и они соединяются с остальными верными братьями: «Так совершилось соединение церквей среди темной ночи, на высоком и уединенном месте» (6, т. Х, с. 218). Нет здесь былого «унионального» экуменизма, нет Софии. Тем временем евреи обнаруживают, что антихрист, которого они поддержали как Машиаха, просто не обрезан, что они обмануты, и поднимают восстание. Христиане уходят в пустыню к Синаю, чтобы встречать Второе пришествие. На этом рукопись обрывается.