Текст книги "Шестерки Сатаны"

Удалось! Элен весьма ощутимо тяпнула инструмент зубками не отгрызла – и то спасибо. Выпустила толкушку из пасти ослюнявленной, но в основном целой.

Застонала в голос, будто ей нож всадили. Хотя стонать надо было мне, ибо этаоторва психованная, когда ее прохватило, цапнула меня за ляжки обеими руками, да еще и когти в меня вонзила. Но я ограничился тем, что звонко шлепнул ее по попке и тихо, шепотом, помянул не то Бетти Мэллори, не то Валентину Чебакову. Короче, ту самую биомать, которая произвела это чудовище на мою голову.

В тот момент, когда Элен от меня временно отпала, я вновь скосил глаза на Любу и увидел, что она больше не напоминает труп с прикрытым простынкой лицом. Простынка съехала вниз аж до груди, и хотя глаза вроде бы оставались закрытыми, я не сомневался, что кое-какие щелочки между веками имеются. Руки девицы Потаповой уже не лежали бессильно вдоль тела. Одна из них просматривалась сквозь простыню на груди, а вторая полеживала на животе своей хозяйки и отнюдь не в статичном положении: то ли что-то поглаживала, то ли почесывала… Из халата Люба, правда, еще не вылезла, но его ворот был распахнут, как мне показалось, намного шире.

Элен перестала корчиться и вздрагивать, лежа на боку, плавно приподнялась. Затем она запрокинула голову и, раскинув руки, повалилась на спину, расслабленно, как ватная кукла.

– Ка-а-айф! – простонала Элен, поглаживая себя по груди. – Мир прекрасен, только нужно раздеться. Слышь, Любаня?

– Нет. Я сплю и ничего не вижу, – пробормотала лимитная киллерша. – И ничего я не хочу. Тем более – раздеваться.

– Ну сними, сними халатик, дурочка… – бесовски-соблазнительно пропела Элен, скользя руками по собственным бедрам и почти откровенно почесывая писюшку.

– Отвернуться? – спросил я невинно, жутко удивляясь тому, что вполне могу удерживать себя в относительном разуме и не только не прыгаю на Элен, как тигр, а еще и дурацкие вопросы задаю. – Может, теперь вы сами, без меня, а?

Если вы думаете, что этот вопрос я задавал с прибором, поназывающим «полшестого», то фиг угадали. Прибор торчал на «пять минут второго», ни меньше и ни больше.

– Что-о? – почти непритворно разъярилась Элен. – Саботажничать? Накажу! Марш на место!

И раздвинула ноги так, чтоб у меня не появилось ни малейшего сомнения, о каком месте идет речь. При этом ее колено улеглось на Любино бедро. Правда, прикрытое простынкой и, может быть, халатом, но все-таки… Люба, однако, не пошевелилась, будто и не заметила.

– Мы тебе не будем мешать? – спросил я у Любы, все еще старательно делавшей вид, будто не подсматривает. Спросил перед тем, как улечься на мягкие телеса блаженно раскинувшейся Элен.

– Не знаю… – ответила Люба, отвернув голову вбок, но спиной к нам не повернулась.

Чуть-чуть смущаясь ее присутствия (в том, что Люба будет на нас смотреть, сомнений не было), я прилег на живот Элен, которая, не дожидаясь каких-либо преамбул, подцепила двумя пальчиками прибор и, посапывая, направила его по известному адресу, в теплынь-мокрень, скользкую и ласковую.

– Крепенький… – прокомментировала мамзель Шевалье, обвивая меня мягкими руками и заодно чуточку сжав ляжками. – Тогда, в первый раз, какой-то испуганный был…

Надо думать, это она вспоминала полянку у «лежки Джека», где я имел дело совсем с другой дамой. У той дамы со мной «было» уже много-много раз. Впрочем, у этой, душа которой воспринимала нашу стыковку как всего-навсего вторую, тело имело со мной куда больше интимных контактов. Смех, да и только!

Особо я никуда не спешил. Раскачивался неторопливо, так сказать, с чувством, с толком, с расстановкой. Вкушал, биомать, то, чем когда-то был сыт по горло! Потом разыгрался, распалился, включил машинку на полную катушку. В общем, подложив ладони под гладенькие лопатки расслабившейся и сладко постанывающей Элен, я с доподлинным энтузиазмом и превеликим усердием принялся исполнять плавные возвратно-поступательные движения, толочь лягушек и воду в ступе, прочищать оружие шомполом. Опять же пришлось себя попридержать, чтоб не расплескаться слишком рано.

А вообще, что сказать, занятно. За многие годы жизни с Хрюшкой Чебаковой, начиная с той самой памятной новогодней ночи, когда Ленка с Зинкой потеряли кое-что из «оборудования», а мы с Мишкой приобрели, в принципе, неплохих супруг, я, наверно, должен был утратить какое-либо благоговейное отношение к ее причинному месту. Как-никак иногда посещал его ежедневно и столько раз, сколько хотел. Тем не менее казалось, будто я имею дело с чем-то совсем новым и неопробованным. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен не было – тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в выражении лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза у Элен были пожестче.

Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела на наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой интерес и не закрывала глаз даже тогда, когда я откровенно поворачивал голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с Элен и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и мог сколько угодно разглядывать вторую.

А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди, она принялась их тихо поглаживать, покручивать, пощипывать. Потом перевернулась на живот, обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен:

– Поверни ты его! Смотрит он на меня…

– И сама не поверну… и ему отворачиваться… запрещаю! – выстанывала Элен, не переставая колыхаться – Поскольку он… не знает… с кем будет… пусть смотрит на обеих… и любуется! …И вообще… В наказание за беспамятство… ты должен быть… неистощим и дерзок… иначе будешь подвергнут… жестокой порке!.. Всегда мечтала… поиграть в садистку!

Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости хрустнули. Потом расслабилась, уронила руки вдоль тела. Только после этого решил поинтересоваться, в каком беспамятстве меня обвиняют. Даже ради такого случая перестал ее толкать.

– Ты что-то про беспамятство говорила?

Она сама начала дергаться и забормотала:

– Говорила… Ты должен был сказать одну фразу… Но не сказал… Помнишь, какую? …Ы-ых… Ну-у… Ты помнишь?

– «Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов», – продекламировал я. – Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба?

– Не надо, – проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. – Потапова – это моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла.

– Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы. А на меня валите…

– Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину?

– В смысле, Таню? Помню.

– Так какой сегодня вечер?

– Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц…

– Оценка «отлично»… Продолжай!

Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из своих объятий. Да еще и тон эдакий командный… Впрочем, если все то, что я знаю о ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого фронта, то она ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была офицером КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора. А я, между прочим, хотя и получил после окончания института звание лейтенанта запаса, офицером себя считать не мог.

– Любашку не забудь… – шепнула Элен мне прямо в ухо.

– Опять, – вздохнул я. – Ты, кажется, решила, будто я постоянно настроен на секс-рекорды.

– Так приятно вспоминать о невозвратном прошлом! – саркастически вздохнула Элен. – А вот мы привыкли думать о настоящем и мечтать о будущем. Верно, кошка?

Это относилось к Любе.

– Сама ты кошка! – обиделась та. – Я сюда не напрашивалась…

Элен сделала знакомый финт: вертанула меня на спину. Точно так же некогда, на все той же достопамятной полянке, Танечка перевернула Кота и оседлала его. Однако продолжения я не предугадал. Ленка натуральная до такого бы в жизни не додумалась.

Мамзель Шевалье сперва сомкнула и вытянула ноги, а потом довольно быстро, будто стрелка компаса на иголке, повернулась и улеглась поперек меня. Что я разумею под «иголкой», народ понял.

Оказавшись в этакой позиции, она дотянулась руками до Любы, сдернула простыню и настежь распахнула на подруге халат. Та порывисто привскочила, уже мало чего стесняясь, и Любины ляжки оказались на плечах у Элен, а физиономия мамзель Шевалье уткнулась между ними, зашуршала, заворочалась, зачмокала… Мне осталось вытянуть руки и сперва осторожно, а потом поактивнее – благо не было возражений! – поглаживать Любе грудь. Как выглядела вся эта фигура со стороны – фиг поймешь, я лично затрудняюсь представить.

Дальнейшая возня (в балете оно называется, кажись, по-французски, па-де-труа) представляла собой сложную последовательность переползаний, скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и засовываний. Запомнить ее во всех подробностях я ни в жисть не сумел бы. Что в этот период произносилось – лучше не вспоминать. С одной стороны – сплошной мат на три голоса, с другой – абсолютная бестолковщина, которую несли три совершенно неразумных языка.

Более-менее четко я запомнил лишь пару ситуаций, причем вырванных из общей череды событий. То есть сказать с полной достоверностью, что было до и после того, не сумею при всем желании.

Первая ситуация была где-то в начале всей кутерьмы втроем, когда Элен, облапив Любашу со спины, повалила ее на себя, а я полез следом и угодил сразу между двух пар ног. При этом толкушка вкатилась уже не к Элен, а к Любаше, которая, впрочем, возмущаться не стала и под радостное сопение Элен, тискавшей подругу за сиськи, минуты через две кончила. Как позже – но все еще в процессе траха! – мне объяснили, с мужиком это у нее вышло в первый раз.

Кроме того, в памяти отложился финал, относящийся уже не к балету, а скорее к цирковой акробатике.

Может быть, он запомнился лучше всего потому, что к этому моменту в комнате уже горел красноватый ночничок (когда мы зажгли его и каким образом сделали это, не слезая с постели и не отлипая друг от друга, – не помню). Так или иначе, но в момент финиша Люба лежала спиной на спине у Элен, стоявшей, как выражаются греко-римские борцы, «в партере». Ноги Любаши были сплетены где-то за моей спиной, руками она держалась за живот Элен, а толкушка вовсю орудовала, как отбойный молоток. При этом я одной рукой держался за бедро Элен, а другой массировал ей мокренькое место. Кто из троих загорелся первым, понять сложно. Но ясно одно: все свое содержимое я отправил Любе, которая, видимо, настолько забалдела, что совершенно не беспокоилась насчет всяких там последствий.

Впрочем, в ванну мы все-таки попали, смыли с себя все, что можно. Простыню, которая после нашей возни стала совершенно сырой, заменили сухой и развесили на веревке в ванной. Я с удовольствием вытирал смуглые тела блондинок огромным махровым полотенцем. Ухаживать за каждой было приятно по-своему. Например, рассматривая при свете Элен, я радовался тому, что Хрюшкино тело, видимо, не шибко изменилось, умилялся наличию знакомых царапинок, ямочек, пятнышек. Все, как у Ленки, ничего лишнего не выросло. Даже отпечатки купальников совершенно идентичны.

– Интересно, – спросил я, – а чайку тут попить можно?

– Чай? – в один голос спросили обе. – Замерз, что ли? Может, чего-нибудь со льдом лучше?

– Нет, со льдом не надо. А то глотку простужу и буду разговаривать, как боцман Сиплый. Опять же еще ночь впереди…

– Чего-чего? – поинтересовалась Элен с удивлением. – Ишь, разошелся, старый хрыч. Впрочем, надо бы попить, ты прав.

– У меня есть заварка, – созналась Люба, и я вспомнил, что она ведь и в зоне побывать успела.

Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде чифира, добавили сахара и пустили чару по кругу.

– Я балдею… – сказала Элен. – В голову ударило. Но учти: за этот чай надо платить. И дорого! Если после него ты не будешь соответствовать своему высшему предназначению, мы примем крутые меры.

– Штаны я уже снял, – покорно доложил я. – Точнее, надевать не стал.

Мы сидели на кровати, прикрыв ноги простынями и опершись спинами на подушки. Я – в середине, Люба и Элен – по краям. Их мягкие бока грели и возбуждали. «Батюшки-светы! – внутренне удивлялся я. – Ведь вроде бы ничто таких событий не предвещало. Пожалуй, наоборот, Элен все время предупреждала, что она вовсе не Хрюшка Чебакова. Даже требовала, чтоб я на нее не пялился. Явная чертовщина! Опять, что ли, „дурацкий сон“? Ни фига, не похоже на это. Что-то много „снов“ у меня на этой неделе, которые от яви не могу отличить. Но до чего же эти заразы приятны. Особенно на ощупь!»

– Дух пробуждается… – хихикнула Элен, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног.

– Пик Коммунизма, – определила Люба, – заснеженная вершина, покорявшаяся немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей!

– И тут привлекли политику! – проворчал я с досадой. – Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем – провалится ваш пик.

Две озорные руки – левая, принадлежавшая Элен, и правая – Любе, нырнули в подпростынный мир…

– Сенсационное научное открытие! – объявила Люба. – Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский этот… Ну, который в пещерах растет… Во, сталактит!

– Сталагмит, – поправила Элен. – Сталактиты растут сверху вниз, а это чудовище – снизу вверх.

– Я тоже сейчас займусь спелеологией, – предупредил я угрожающе. – Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую – тоже…

– А эти исследователи ничего… – промурлыкала Элен. – Осторожненькие. Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают?

– По-моему, – опуская веки, сказала Люба, – они там тоже сталактит нашли. Маленький, но хорошенький. Изучают… м-м-м!

Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ Любы, испустившей легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен. Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так же, – по груди Элен.

Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос.

– Жадина! – обжигающе прошептала Элен. – Ну почему ты один, а нас – двое? Почему не наоборот? Все! Провожу государственную границу! Любанька, надо провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе правая.

Они отбросили одеяло и стали делить меня.

– Граница начинается от макушки, проходит вот через эту морщинку над переносицей, – разглагольствовала Элен, – а далее вдет через кончик носа, пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку у основания шеи…

– А потом между сосками на равном расстоянии, – вступила Люба. – Кстати, зачем они мужикам?

– В крайнем случае, возьмем на запчасти… – деловито решила Элен, – пригодятся. Вот тут начинается пузо, точнее, брюшной пресс, это нечто деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе.

– Согласна, – кивнула Люба, – идем дальше.

– Дальше – самое существенное! – объявила Элен. – Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей – два, глаз – тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки – по две штуки, а эта штуковина – одна.

– К ней, правда, еще кое-что приложено, – заметила Люба, – тоже в двойном размере.

– Тем сыт не будешь, – проворчала Элен. – Дурацкая вещь – природа. Неужели трудно было еще один прицепить?

– Он бы только мешался, – захихикал я.

– Резонно, – сказала Люба, – а можно это лизнуть?

– Вот здесь, – объявила неугомонная Элен, – проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа – мое! А слева – лижи, не протестую.

– Бардак! – восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались!

– Не бардак, а бордель, месье Димуля, – наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит.

– Бандитки… – пробормотал я. – Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек…

– Ты бы еще сказал: «божий одуванчик», – проворчала Элен, – и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.

– Давай, и правда, его выпорем? – Алчно блеснули глазки Любы. – А то задается очень!

– Ну нет! – взревел я. – Мужское достоинство забижать?! Да я вас сам выдеру! Точнее, отдеру!

– Ой! – с жутким испугом пискнула Люба. – Нас будут пороть! Или даже трахать…

– Это прекрасно, дочь моя, – тоном старой аббатисы произнесла Элен. – Нет ничего великолепнее в этом мире…

– Но ведь эта штука всего одна, – посетовала Люба.

– Умелый человек решит все проблемы! – продекларировал я. – Гомо эдукатус! (Откуда вспомнил – сам не пойму!)

– Хорошо, что не гомосексуалист, – заметила Элен.

– Не надо путать латынь и греческий, – сказал я, обращаясь к ней, но при этом подхватывая Любу под ягодицы и притягивая к себе. – Говорят, что сталагмиты растут в пещерах?

– Ну почему именно я? – поскромничала Люба. – Может быть, разыграем на спичках?

– Потому что перед этим Элен была первой, – доверительно сообщил я, – поздно, милая!

– Да, действительно, – как ни в чем не бывало произнесла Люба, – не вытаскивать же… Но чем будет занята вторая?

– Я могу подождать, – великодушно сообщила Элен.

– Как раз совсем необязательно, – укладываясь вместе с Любой набок, заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе.

– О, какие ненасытные эти мужчины! – со сладким вздохом пробормотала та, должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые щеки покалывают внутреннюю поверхность ее ляжек. Г-н Баринов жадно уткнул лицо в нечто мокрое и мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика.

Нижняя половина моего тела занималась более традиционной работой, под сладкие вздохи Любаши.

– Остается только замкнуть наш любовный треугольник, – жмурясь и корчась от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с ней взасос, а потом они стали тереться грудками, но и обо мне изредка вспоминали.

– Мистер Барин… – проворковал хмельной голос Элен. – Ты красивая, злая и неистощимая горилла!

– Нет, он – шимпанзе! – возразил точно такой же, только еще больше опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы.

Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой…

…К концу мероприятия стало жарко и влажно, даже душно, как будто кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали меня с боков, пошлепывали и пощипывали.

– Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? – не открывая глаз, спросил я.

– Нет, – мурлыкнула Элен, – это уже несущественно. Важно, что теперь мы точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила.

– Это я не считал, может, и больше.

– Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле?

– Похожа, конечно. И все-таки, – посерьезнел я, – какая-то разница между вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но пока не могу сказать точно.

– Интересно, – нахмурилась Элен, – значит, ты все-таки чувствуешь разницу?

– Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее, хотел, чтоб получилась Таня с душой Ленки, и наоборот. А вышло совсем не так. Вы получились какие-то другие… Но очень похожие внутренне.

– То есть вышло, будто он продублировал наши души, но дал нам разные тела? – заинтересовалась Элен.

– Именно это и непонятно, – кивнул я, – если все, как говорится, по Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это ни смешно. Вы, понимаешь ли, смахиваете на две разные оболочки, начиненные одинаковым содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить. И в памяти вашей, по сути дела, одно и то же, вот какой фокус получается! Вот ты, например, иногда кажешься несколько вульгарней и грубее, но зато намного сексуальнее и пикантнее. А она – чуточку скромнее и застенчивее, но заметно интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но это, повторю, все очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры.

– У тебя глаз-алмаз, конечно, – согласилась Элен, – ты помнишь нашу первую встречу, когда ты подвозил меня до дому?

– Да, – подтвердил г-н Баринов, – помню. А ты что имеешь в виду?

– Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее?

– Сказать по правде, ни на кого. Там была совсем другая девушка. Со скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого, грязного и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще не знал, что у этой девушки в футляре «винторез», что за несколько дней до этого она достала с пятисот метров Костю Разводного, а еще через несколько дней вышибет мозги из герра Адлерберга…

– Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет Вика. Значит, она тебе тогда понравилась?

– Понравилась. Только не внешность, а душа. По крайней мере, та душа, которую я себе вообразил. А тело – это вовсе не дежурный комплимент! – мне всегда нравилось только это, – я погладил Элен по плечику.

– А Зинуля? – Вопрос воспринимался как провокационный.

– Что Зинуля?

– Ну, она ведь то же, что и я, в смысле телесном. Полная, почти стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были вдвоем и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты спал весь этот год с Викой, которая совсем другая… Как она это терпит?

– Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа – потемки.

– Даже своя – потемки. Моя, во всяком случае. Понимаешь, я перестала понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила тебя еще задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994 год. Ведь там были и Ленка, и Таня.

– С Таней у меня там ничего не было, кроме пробежек со стрельбой и какой-то чертовщины в «Бронированном трупе». А до этого была только легкая групповушка на солнечной поляночке.

– А на кого походила та?

– На кого походила та… Пожалуй, больше на тебя, – я постарался произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, – немного вызывающая нудистка или эксгибиционистка (я едва выговорил последнее слово). Такой концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем… Может, я и не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила

– Там была та, – нахмурилась Элен, – которая сейчас Вика.

– Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, – очень на то похоже.

– Но ведь тебе не это нравилось? Правда?

– Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в скверике проходного двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты только что Адлерберга грохнула.

– Что делать? Я тогда просчитала, что вы можете меня достать на отходе, и решила повести себя интеллигентно. Побрызгалась дезодорантом, чтоб пороховой душок не унюхали, и уселась на лавочку. Правда, «дрель» была наготове. Тебе очень повезло, что ты не догадался.

– Здорово получилось, куда там! Особенно со стихами и с легким смущением. Ты всем видом показывала мне, что тут нечего ловить…

– Вот видишь, – Элен приподнялась на локте, – я как-то странно себя чувствую. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто-то за язык тянет. Полное ощущение двойственности… Вот видишь, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!

– Да со мной то же самое, – неожиданно вступила в разговор Люба, которую мы считали уже заснувшей, – только у меня наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается.

– Давайте все-таки будем проще? – предложил я. – Не будем ломать голову

над психологией, иначе она перейдет в психопатию. – Идет! – согласилась Элен. – А что ты нам предложишь?

– Нежное ракодрючие… – заговорщицким тоном прошептал я.

И все еще раз завертелось по новой…

…Наконец я ничком упал в промежуток между липкими телами разметавшихся Тань, вяло обхватив обеих руками. Пошевелил их слипшиеся, сбившиеся в клубочки волосы и пробормотал в подушку:

– Лохматки вы мои…

– Гнусный котище… Жеребец… Павианчик… – шептали мне в уши справа и слева припухшие губки, легонько почмокивая меня в щеки.

Остывая, я постепенно ощутил легкое отвращение, которое все больше нарастало по мере того, как проходил угар. Меня явно перекормили за прошедший день и уходящую ночь: две бабы с таким темпераментом – это шутка! Как всякий строгий рационалист, я знал: этого не может быть, но ведь было!

За окном что-то сверкнуло, потом грохнуло. Гроза, вроде бы. И дождь, судя по всему, уже давно барабанит по стеклам. А мы и не слышали, когда это все началось. Балдежники!

Я поднял голову, поглядел на бесстыдно развалившихся баб. Поблекшие, одутловатые, помятые, с размазанными глазами. Запах от них шел тугой, грубый, неаппетитный. И неужели в этих шлюхах, ничем не отличавшихся от Соледад и Марселы, я увидел что-то особенное?

– Помыться еще разок нужно, – предложил я .

– Потом, – неопределенно махнула рукой Элен, явно засыпая, а Люба вообще промычала нечто нечленораздельное.

Гражданину Баринову спать еще не хотелось. Он очень желал смыть грязь и, попав наконец в просторную, отделанную лучшими итальянскими плитками ванную, с наслаждением встал под душ… Без особой щепетильности я воспользовался и шампунем и мылом, завернулся в огромное махровое полотенце. Освеженный, розово-матовый, я всунул ноги в пару резиновых шлепанцев и вернулся к бабам. Думал, что они уже дрыхнут, но фиг угадал.

– С легким паром! – поздравила Элен. – Теперь мы пойдем.

Они не стали одеваться и голышом, шушукаясь, зашлепали босыми пятками в ванную. А я надолго остался один. Плавки надел, уселся в кресло перед журнальным столиком. За окном уже не гремело, только тихонько брякал дождь. В принципе, не мешало бы поспать, но ложиться чистым в эту греховную, пропитанную потом, смятую и расхристанную постель не хотелось. Стало тоскливо, пасмурно, показалось, что все мерзко и тошнотворно. Прогуляться, что ли, по коридору? Посмотреть, куда завезли? Но майка и шорты куда-то завалились, а искать их было лень. «А выпить у них ничего нет? – подумал я.

– В конце концов, могли бы за мои труды бутылку поставить…» Но бабы все мылись, а лезть туда к ним и чего-то спрашивать желания не было. Решил все же глянуть обстановку. Тропики, можно и в плавках пройтись, тем более что далеко все равно не пустят.

Я слез с кровати, отпер дверь, осторожно глянул в коридор. Было тихо и пусто, только в холле на первом этаже звонко тикали большие настенные часы. Охрана, по идее, должна была находиться где-то в том же районе.

Прошел по коридору мимо безмолвных дверей – даже храпа нигде не слышалось. Потом оказался у лестницы, ведущей в холл первого этажа. Точно, я не ошибся. Часы действительно были и показывали второй час ночи, а охранники

– здоровенные мулаты в желтых форменных рубахах и серых брюках, с нашивками и при пистолетах, прохаживались по холлу. Меня, конечно, заметили тут же.

– Вам что-нибудь надо, сэр? – спросил один из них по-английски.

Конечно, не слишком прилично ходить по чужому отелю в одних плавках, но просить выдать мне какие-нибудь штаны я постеснялся.

– Я бы хотел чего-нибудь прохладительного.

– О'кей, сейчас будет. – Охранник постучал в какую-то дверь, и появился некий заспанный гражданин, который достал запотелую банку «джин энд тоник» и вручил мне, предупредительно заявив: – Бесплатно, это входит в счет.

Наверно, догадался, что в плавках у меня кошелька не имеется и за наличные я се не куплю. Впрочем, я об этом особо не задумывался. Кто меня притащил сюда, тот пусть и оплачивает.

Вскрыв баночку, я с удовольствием сделал первый глоточек и двинулся обратно в номер. Уже поднявшись на второй этаж, я услышал снизу шум автомобильных моторов. Захлопали дверцы машин, донеслись шаги и голоса. Конечно, интересно было узнать, что это за поздние гости, но я на всякий случай решил спрятаться в номере. Без порток как-то неудобно. И потом, хрен его знает, вдруг стрельба начнется?

Стрельба не началась, должно быть, гости приехали званые и долгожданные. Шум нескольких десятков голосов разом создал обстановку людного места. Правда, слышался он где-то в отдалении. Видимо, новых постояльцев поселяли где-то подальше от моего номера.

Дверь я за собой запер, допил банку с прохладительным и залез в постель, благо Люба с Элен оставили достаточно места. Они уже храпели вовсю, и я скромненько прикорнул с краешку. «Баю-бай, должны все люди ночью спать…» – никогда не возражал против такой постановки вопроса.