Текст книги "Шестерки Сатаны"

STILL SEXY GRANNY

Сон – дело благое, особенно если как следует набегался, и вообще-то чудом жив остался. Не говоря уже о всяких там трансцендентных явлениях, о которых если начнешь вспоминать, то можешь крыши лишиться. В том смысле, что она поедет и съедет совсем. Да и чего гам вспоминать? «Черный ящик» размером с холодильник? А был ли он вообще? Может, мне все эти чудеса просто записали в голову, а на самом деле мы в хорошем спортивном темпе пробежались пешочком от Сан-Исидро до «Горного Шале»?! Кто докажет, что все это не так?

Все эти вопросы у меня в голове появились лишь тогда, когда я проснулся. Да и то как-то, прямо скажем, мозги они шевелили вяло, неактивно.

Судя по часам, которые светились на стене, а также по темноте в комнате, было полвторого ночи. Из этого следовало, что продрых я несколько меньше шести часов, обещанных Чудом-юдом, но спать больше не хотел. Силы полностью восстановились, хоть опять в бой. Правда, в бой мне очень не хотелось. Ни стрелять, ни бегать, ни гореть, ни даже общаться с «черным ящиком».

Мне хотелось куда-нибудь на свежий воздух, в теплую, как парное молоко, воду бассейна, расположенного посреди «Горного Шале». Или на палубу яхты, хотя бы «Дороти», которую приобрела и отремонтировала Марсела Браун. Чтоб стоять на носу, смотреть на серебристую лунную дорожку или на светящийся от фитопланктона океан. Или хотя бы на крышу-веранду, чтоб посмотреть на таинственный горный пейзаж.

Комнату я узнал довольно быстро, едва нажав кнопку ночника, висевшего на стене в изголовье кровати. Точно, именно здесь я ночевал три года назад, после того, как сбежал из подземной «джикейской» тюрьмы в компании с Лусией и Эухенией. Разве можно было забыть это здоровенное, в полстены, окно. Рядом с окном, как мне помнилось, была еще и стеклянная дверь, выходившая на просторный балкон, точнее, крышу-веранду. Через эту самую дверь в помещение, где я находился, втекал свежайший, придающий силы воздух. Правда, одновременно работал и кондиционер, поэтому у меня не создавалось впечатления, что я нахожусь в тропиках. И намека на жару не было, прохлада временами даже казалась чрезмерной.

Едва загорелся свет, как снаружи, с балкона-веранды, послышались мягкие, но вполне слышимые шаги. Как выяснилось, в комнате, где я отдыхал, меня не оставили без присмотра.

Вообще-то я ожидал, что ко мне приставят караул. Все-таки на этой вилле, как ни крути, было несколько «главных». Во-первых, конечно, Чудо-юдо, при котором здесь находилась, что называется, «вся королевская рать». Во-вторых, Эухения, владелица здешнего заведения, тоже обладала довольно солидной охраной. Судя по всему, даже находясь в Москве, она не утратила контроля над своей здешней собственностью, а ее секьюрити регулярно получали зарплату. В-третьих, был, конечно, несколько помятый, но сохранивший независимость и верность коммунистическим идеалам компаньеро Умберто. Наконец, не стоило совсем уж списывать со счетов и сеньора Морено. В конце концов, кто-то мог сделать ставку и на его легитимность. Внутренняя неопределенность, которая имела место в «Горном Шале», неплохо дополнялась внешней, то есть тем бардаком, который царил на острове. Никто не мог гарантировать, что к нам не пожалуют представители хотя бы одной из четырех группировок, которые дрались за власть, или, например, «джикеи». Какие еще ситуации могли возникнуть – даже сама супергадалка Эухения не могла вычислить. Поэтому, как мне думалось, Чудо-юдо пришлет для моей охраны кого-нибудь из СБ ЦТМО. И балкон-веранда, будучи идеальным плацдармом для проникновения в комнату, по идее, обязательно должен быть взят под контроль.

Тем не менее вместо ожидаемого секьюрити или бодигарда – чем один мордоворот от другого отличается, знают только специалисты – с веранды через стеклянную дверь вошла Эухения.

– Вы проснулись? – спросила супергадалка. – Вам что-то понадобилось? Говорите, не стесняйтесь… Как ваше самочувствие?

Самочувствие у меня было неплохое. Даже похмельного синдрома не наблюдалось. Конечно, и помывка, и кормежка, и спокойный сон свою роль сыграли. Тем не менее над моим, если так можно выразиться, телом кто-то серьезно поработал. Приглядевшись, обнаружил, что все мои ссадины и царапины, нажитые за вчерашний день – а их набралось не меньше десятка! – обработаны каким-то целебным гелем-спреем, то есть на них напылена бактерицидная пленка, имеющая, очевидно, и анестезирующие свойства. Во всяком случае, ничего не болело, не саднило и даже не чесалось. Все свободные от ссадин участки тела были явно продезинфицированы или хотя бы протерты. Как я не заметил ссадин и царапин раньше, то есть во время мытья или после него, когда ужинал, – черт его знает! По крайней мере пять-шесть должны были бы обратить на себя мое внимание. Тем более если их промывали хотя бы перекисью водорода. Эта самая H2O2 жутко щиплется! Тем не менее я ничего не помнил на этот счет.

Кто-то сделал все, чтоб я не ощущал боли от всех этих санитарно-гигиенических процедур, и постарался, чтоб я улегся в чистую постель после нескольких часов пребывания в грязи.

Несколько беспокоило отсутствие одежды. Халат, который мне выдала Аурора, отсутствовал, и я лежал голышом, как новорожденный. Конечно, если очень захочется, то удрать можно и без порток, но все-таки в шортах удобнее. Но ни шортов, ни плавок, ни майки, не говоря уже о трофейных ботинках и камуфляже, мне не предоставили. Кроме того, было определенное чувство смущения. Наверно, если б здесь появилась Зинка, Вика, Элен или даже Люба, я воспринял бы это спокойно. Но памятуя, что Эухения меня лет на двадцать постарше, щеголять в костюме Адама было неудобно. Правда, я лежал под простыней и вообще-то не просматривался, но мало ли что…

– У вас ничего не болит? – заботливо поинтересовалась Эухения, подходя к кровати и присаживаясь на краешек.

– Нет, спасибо, – сказал я, – все слава Богу. Наверно, это вы подвергли меня такой тщательной обработке?

– Совместно с Ауророй, естественно. Вы ведь помылись, несмотря на то, что у вас много свежих ранок и ссадин. А это может привести к инфицированию и нагноению. Что очень опасно при вашем ослабленном организме. Ведь вы после ужина едва дошли до постели. Поэтому, едва вы заснули, мы с Ауророй решили принять профилактические меры.

– Интересно, как я при этом не проснулся? Ведь когда дезинфицируют ранки, это обычно больно…

– О, вы находились в очень глубоком сне.

Эухения как-то незаметно передвинулась по моей кровати и сидела теперь совсем близко. Волей-неволей я рассмотрел ее получше.

Супергадалка выглядела гораздо лучше, чем днем. С моей точки зрения, конечно, и я эту точку зрения никому не стал бы навязывать. Естественно, ночью мысли крутятся менее зажато, чем днем, и то, что днем воспринимаешь как нечто неприемлемое, ночью переходит по крайней мере на ту стадию, которая выражается словами: «А почему бы и нет?» Правда, в то время, когда я начинал рассмотрение сеньоры Дорадо, у меня особых вольностей в голове еще не проклюнулось. Скорее проклюнулись воспоминания трехлетней давности. Да, три года назад я уже просыпался здесь, кстати, тоже исцарапанный, с большущей ссадиной на скуле, да еще и контуженный. Кроме того, тогда у меня были все основания считать, что я попал в плен. И лишь осмотревшись как следует, я начал понимать, что нахожусь, видимо, в гостях, а не под стражей.

А потом появилась Эухения. Свежая, благоухающая, ароматная и в купальном халате на голое тело. Точка в точку, как сейчас. Три года ее совершенно не состарили, по крайней мере, мне так казалось. И волосы у нее были распущены по плечам, точь-в-точь как сейчас, и седина закрашена – у меня, правда, ее теперь тоже было прилично. Но тогда было утро, и вообще, если на то пошло, я старался не сильно обращать внимание на некоторые элементы поведения сеньоры Дорадо, которые можно было расценить, как признаки сексуальной озабоченности. Даже угощение, которым она меня тогда попотчевала – некий коктейль с запахом алоэ и какая-то гадость из водорослей и морских червей, – как мне в то время показалось, было предназначено для совратительных целей.

Впрочем, тогда финт не вышел. Пришла Ленка, несколькими беззаботными жестами и словами продемонстрировала бедняжке, что не ревнует законного супруга к какой-то «дряхлой старушонке», и устыдившаяся своего дерзновения супергадалка без боя оставила позиции. То есть постель, на которую после непродолжительного обмена мелкими словесными пакостями я улегся с Хрюшкой Чебаковой. Видимо, все потенциальные (от слова «потенция») возможности своего «салата» и «коктейля» Хавронья Премудрая использовала в своих корыстных целях…

Не знаю, как Эухении удалось заровнять многочисленные морщинки – не слишком глубокие, правда – и сколько на это ушло всяких кремов и прочих средств макияжа, но только по сравнению с тем, что я видел перед тем, как заснуть, лицо у нее было совершенно иное. Конечно, она чуточку освежила губы помадой, придав им несколько более молодой цвет, чем имелся в натуре, а кроме того, очень аккуратно привела в порядок брови и ресницы. Фарфоровые зубки не воспринимались как искусственные, а ротик источал апельсиново-мятный аромат. Шея Эухении, на которой очень трудно было разглядеть шрамики от пластической операции омоложения – классные спецы работали! – выглядела вполне молодо и современно. Крестик на скромной золотой цепочке, конечно, наводил на мысль о том, что Бог воздаст нам когда-то по делам нашим, но вообще говоря, смотрелся эротично. Точно так же и большие, цыганского образца серьги, возможно, тоже золотые, поблескивавшие из-под черных, чуть вьющихся прядей, наводили на мысли вольные и весьма дерзкие. Розовый махровый халат был рассчитан на даму меньшей полноты, но Эухения явно хотела, чтобы ее формы обрисовались почетче, а бюст – явный предмет ее гордости! – в особенности. Глубокая темная ложбина, разделявшая груди, выглядывала из-под халата на две трети, а бронзовая, намного менее темная, чем в других местах, кожа этих, условно говоря, полушарий, так и манила прикоснуться, приласкать, пощупать…

На одном запястье супергадалки я с некоторым удивлением разглядел изящные часики-браслет российского производства, оформленные не то под «зернь», не то под «скань» (ни фига в этом не соображаю!), – нажмешь кнопочку, ажурный ларчик открывается, а в нем циферблат. Красная цена этим часикам из анодированного алюминия – долларов 20. Зачем брала? На память о стране пребывания или чтоб с паршивой овцы хоть шерсти клок? Но смотрелись эти часики на смуглой и довольно пухлой руке Эухении очень трогательно и приятно. На другой руке у нее был явно колдовской амулет, задачу которого я не хуже Эухении мог предугадать с 90-процентной достоверностью. Еще больше меня поразили ноги. Сидя на кровати, супергадалка, усердно имитируя незаданность своего поведения, постаралась показать их в самом выигрышном освещении. Я не заметил ни синевы, ни варикозных шишек, ни излишнего оволосения. Даже жира не разглядел. Все смотрелось так ровненько и стройненько, что вполне пригодилось бы даже тридцатилетней бабе, не говоря о сорокалетней. Ноготочки на руках и ногах были покрашены в алый цвет, но не заострены, а аккуратно скруглены и не вызывали воспоминаний о вампиршах.

Однако самым возбуждающим элементом в ее облике были глаза. Совершенно не соответствовали возрасту! Обычно у баб, которым за 50 – а Эухении, по моим скромным подсчетам, меньше, чем 55, быть не могло (биографию ее я как-то непроизвольно запомнил), – глаза все-таки смотрятся уже устало и по-старушечьи. Дескать, все! Позарастали, стежки-дорожки, где мы гуляли после бомбежки… Нет, у Эухении там огоньки мерцали, искорки прыгали, чертики играли. Она явно не хотела признавать то, что биологические законы неумолимы. Тем более что денег у нее было полно, и, чтобы поддержать себя в нужной форме, она даже в Москве небось заставляла находить себе нужные снадобья, массажистов, бижутерию и всяческие парапсихологические инструменты.

Братишка Дик Браун сказал бы о ней: «Still sexy granny!» – «Все еще сексуальная бабулька!», хотя, если честно, ему она годилась не больше, чем в старшие сестры.

Конечно, Эухении понравилось и то, что я ее рассматривал, и то, с каким выражением лица я это делал. Естественно, что, как выглядело мое лицо в этот момент, мне было трудно судить – зеркала передо мной не имелось. Но, в принципе, наверняка какое-то легкое вожделение у меня на морде должно было читаться. Хотя я все еще сомневался, нужно ли развивать ситуацию в этом направлении?

Конечно, я, поскольку считал, что дорога в рай мне давно перекрыта, не очень терзался соображениями морали. В конце концов, тут, в недрах виллы, было четыре бабы, с которыми у меня в разное время что-то было, – Зинка, Вика, Элен и примкнувшая к ним Люба. За исключением последней, у каждой была своя и довольно длинная история отношений со мной. Причем далеко не однозначная. Конечно, если б сейчас сюда влетел кто-то из них, размахивая пистолетом или наставив на меня автомат, то, наверно, я отказался бы от какого бы то ни было продолжения переглядок с Эухенией. Но дамы, видимо, спали – и кто их знает, одни ли? – а может быть, не смыкая глаз, исследовали Валерку и Ваню, выполняя ответственное поручение товарища Чуда-юда. Поэтому я считал себя человеком, свободным от обязательств. На эту ночь по крайней мере.

Однако все же сомнения у меня были. Эухения всегда была очень хитрой бабой и вообще-то не самой безопасной. И своими прелестями, если на то пошло, она распоряжалась не по сердцу, а по уму. Иначе бы ни за что не раскрутила свой псевдонаучный, лечебно-экстрасенсорно-прогностический центр до таких могучих масштабов. Ясно, что и нынешние манипуляции с сынишкой старого друга (надо полагать, лучшего после Гитлера или Хорхе дель Браво) тоже могли носить какие-то утилитарно-прагматические цели. Вместе с тем я не очень четко себе представлял, что будет, если я, скажем, предложу сеньоре Дорадо не суетиться и не тратить зря время. Последствия могли быть неожиданные и непредсказуемые. Например, если намечавшееся Эухенией постельное мероприятие должно было послужить зацепкой для развертывания какой-то интриги, то срыв его мог заставить ее применить какой-нибудь резервный вариант, могущий привести к тому, что я, допустим, вместо здешнего уюта окажусь в подземных этажах бывшей асиенды «Лопес-28», как прежде именовалось «Горное Шале». Или, скажем, перееду на островок, где располагается штаб-квартира «морских койотов», к доброму дядюшке Доминго Косому. И еще дай Бог, чтоб меня пристроили на псарне у Игнасио, как в прошлом году, а не отвели квартиру в какой-нибудь милой пещере, на две трети уходящей под воду во время прилива. И даже в самом безобидном лично для меня случае, когда этот «запасной вариант» вообще меня не коснется, это будет неприятно. Уж лучше поиграть, на предмет, кто кого передурит, чем заведомо остаться вне игры и не догадываться даже о том, что она начата.

Поэтому я решил, что надо пойти навстречу плотоядной бабульке. Тем более что не далее как в прошлом году, сидючи в наручниках перед оглоедами Косого, я довольно нагло заявил дону Доминго, что Эухения Дорадо – темпераментная женщина и выцарапала бы ему последний глаз, если бы услышала, как он обозвал ее «престарелой».

– Вы так внимательно изучаете мое лицо, Деметрио, – кокетливо повела глазками Эухения, – что мне становится неловко…

– Простите, – повинился я, – но я давно вас не видел. По-моему, около трех лет, не так ли? Кстати, мне кажется, будто вы заметно похорошели с тех пор.

– Спасибо, вы умеете делать комплименты, – улыбнулась сеньора Дорадо. – Но я-то знаю, как все обстоит на самом деле… К сожалению, я не двадцатилетняя девушка, которой можно сказать, не покривив душой, что она похорошела за прошедшие три года. Увы, увы, увы… Тем более что ваш русский климат и жизнь взаперти не очень способствовали улучшению моего самочувствия. Конечно, интересно было увидеть снег и лед, настоящую рождественскую елку, пахнущую смолой, покататься на тройке с колокольчиком вокруг поселка ЦТМО, но это было единственное яркое и приятное воспоминание. Помимо работы в Центре, естественно. Ваш отец даже в Москву нас не отвез.

– Вы на него сердитесь? – спросил я.

– Что вы! Он же гении! Я говорю это с полным сознанием ответственности за свои слова. То, что мне было позволено прикоснуться к его трудам и внести в них свой мизерный вклад, – величайшая удача. Просто он, по-моему, совершенно не умеет отдыхать. Точнее, он отдыхает, но при этом все время что-то делает. Вы видели когда-нибудь, как человек разговаривает по сотовому телефону и одновременно поднимает гирю весом в 32 килограмма? Или подписывает какие-то бумаги, едва выбравшись из воды после заплыва на 100 метров? Или во время партии в шахматы делает какие-то подсчеты на калькуляторе? Вот это ваш отец. Его голова может решать сразу несколько задач, поверьте! При этом он требует того же рвения от всех, кто с ним работает…

– А вам это было непривычно?

– В таком виде – да. Я тоже требую от своих служащих работы с полной отдачей, но только в течение оплаченного рабочего времени. А ваш отец может любого поднять в два часа ночи и сказать: «Знаешь, я тут поразмышлял и придумал кое-что любопытное. По-моему, надо проверить это на модели, через полчаса жду в лаборатории». И сказать: «Нет, я устала, я уже сплю» – нельзя. Он просто подавляет своей энергией и напором. Если в первый год меня это удивляло и раздражало, то потом я привыкла. У меня даже нередко были случаи, когда я звонила ему ночью и говорила. «Серхио, у Лусии есть идея, а у меня – ее развитие». Он тут же говорил: «Иду!» И ни разу я не слышала что-нибудь вроде: «Нельзя ли отложить это до завтра?», – не говоря уже о какой-либо ругани, которая была бы вполне естественной реакцией.

– Интересно, а как к этому относилась его жена?

– То есть ваша мама? – Эухения, по-моему, была не очень удивлена той отстраненностью, с которой я говорил о женщине, произведшей меня на свет, из чего следовало, что она неплохо разобралась в нюансах наших семейных отношений. – Нормально, по-видимому, ведь речь шла только о работе…

Контрольный вопрос с не очень тонким намеком на очень толстые обстоятельства я задал не из праздного любопытства. Конечно, Эухения не стала бы сознаваться, даже если бы совратила Сергея Сергеевича. Но наверняка могла чуточку заменжеваться, понервничать и, не произнеся ни слова, дать мне кое-какую ценную «информацию к размышлению». Ежели бы я пришел к выводу, что господин Баринов-старший не только штангу толкал, то мог бы резко перестроиться. Мне вовсе не захотелось бы влезать третьим в этот деловой альянс и подыгрывать Эухении, которая, возможно, жаждала нас поссорить.

Но я ничего такого не засек. И вся предыдущая версия стала казаться мне очень глупой.

– Вам принести кофе? – спросила Эухения. – Или, может быть, что-нибудь покрепче?

– Среди ночи? Наверно, придется кого-то побеспокоить? Может, не стоит?

– О, это не составит особого труда. Так кофе или что-то горячительно-прохладительное?

– Помнится, вы когда-то угощали меня вашим лечебным коктейлем из трав. До сих пор не могу забыть его вкус…

– О, – просияла Эухения, – это совсем просто. Я рада, что он произвел на вас такое впечатление, что вы его и через три года вспоминаете.

Она ненадолго вышла куда-то, а затем вернулась с двумя высокими стаканами, заполненными зеленовато-голубой полупрозрачной жидкостью. Чуть-чуть пахло спиртным, но заметно ощущался и запах алоэ. Впрочем, при длительном вдыхании начинали «пронюхиваться», если так можно выразиться, и какие-то более тонкие, совершенно незнакомые ароматы. В стаканах плавало по ломтику лимона и торчало по соломинке. Конечно, было там и по кубику льда.

– По-моему, это не совсем то же самое, – заметил я, приглядевшись. – Или я ошибаюсь?

– Вы правы, это немного другая версия, – улыбнулась Эухения. – Но ее целебные свойства не уступают и даже превосходят то, что вы пробовали три года назад.

Я рискнул втянуть в рот через трубочку несколько капель пойла и сразу понял, что эта «версия» действительно пьется приятнее, чем та, которая имела место в 1994 году.

– Ну как? – спросила Эухения.

– Прекрасно! – сказал я тоном того преуспевающего толстячка из рекламного ролика, который зазывает свою подругу в ресторан «Три пескаря» клуба «Up & down».

В том, что напиток в натуре тонизирующий, сомнений не было. Более того, уже после того, как я проглотил первые десять кубиков, мне стало ясно, в каком направлении он будет стимулировать мою активность. Сложность положения состояла в том, что я сидел на кровати, облокотившись спиной о подушки, вытянув прикрытые простыней ноги. На горизонтальной поверхности простыни любое поднятие было бы моментально замечено Эухенией и могло бы форсировать развитие событий. А я, уже не отвергая в принципе саму возможность такого развития, должен был предварительно кое-что уточнить. Возможно, это вполне можно было бы сделать и «после того», но мне думалось, что чем раньше я выясню этот вопрос, тем спокойнее буду себя чувствовать. Поэтому я счел за лучшее подтянуть колени к животу, не вылезая из-под простыни, и пристроить поверх них руку со стаканом коктейля.

Однако Эухения свое дело знала и комплексами не страдала. Она очень прытко для своей, мягко говоря, не девичьей комплекции взгромоздилась на кровать – благо на нее вполне можно было уложить еще одну пару – и уселась рядом со мной в той же позиции, что и я. С одним только отличием – она не залезла ко мне под простыню. А халат у нее при этом вздернулся до середины икр, и я мог полюбоваться ее симпатичными, совершенно не выдающими возраста ступнями с аккуратно напедикюренными ноготками. Конечно, «ножками» все это можно было назвать только при определенной доле иронии, потому что Эухения была женщиной в меру упитанной, не претендующей на миниатюрность. Но созерцание смуглых голеней супергадалки и этих самых гладко отшлифованных, возбуждающе алых ноготочков так же, как и тревожаще-знойный жар, исходивший от ее пухлого, ласкового тела, располагавшегося теперь совсем близко от меня, не могли пройти даром. Я понял, что времени на уточнения у меня остается мало.

– Скажите, сеньора, – произнес я с легким трепетом, – а Сергей Сергеевич познакомил вас с работами по «черному ящику»?

– В самой незначительной степени, – ответила Эухения, и я тут же понял, что она врет. – И какое это имеет значение? Особенно сейчас… Неужели, Деметрио, у вас не будет времени поинтересоваться этим немного позже? Или я такая старая, что у меня нет никаких шансов?

– Что вы, – поспешил пробормотать я, – напротив…

И чтоб у нее не осталось никаких сомнений относительно исхода дела, я подхватил ее правую ладошку своей левой и поднес к губам. От нее исходил тончайший аромат духов. Никогда не работал дегустатором-одорологом и вообще ни хрена в ароматах не понимаю, но могу поклясться – никогда ничего подобного не нюхал! Сказка какая-то, феерия, сладкий дурман, сводящий с ума… Хотя мне раньше было, в общем, начхать, чем душится дама – «Шанелью ј 5» или «Красной Москвой», – лишь бы поменьше воняло. Ан нет, на сей раз я пересчитал губами все суставчики, перецеловал все ноготочки и даже пощекотал кончиком носа промежутки между пальцами. Потому что не хотелось отрываться от этой чудно пахнущей ручки, украшенной двумя или тремя золотыми колечками-перстеньками. И мне уже было плевать, сколько лет ее обладательнице.

Я даже прижмурил глаза – до того это было приятно. Правда, ненадолго, секунды на две.

Открыл – и обалдел! Прямо перед моими глазами на пальцах Эухении загадочно поблескивали четыре перстня Аль-Мохадов! На указательном – «выпуклый плюс», который эсэсовец Эрих Эрлих некогда обозначал символом (+), на среднем – «вогнутый плюс» или )+(, на безымянном – «вогнутый минус» – )-(, на мизинце – «выпуклый минус» (-). Точно в таком порядке – (+))+()-((-) перстни размещались на руках разноцветных любовниц диктатора Лопеса. У блондинки-шведки Биргит Андерсон по клике «Sun» был (+) на правой руке, у гонконгской китаянки Луизы Чанг по кличке «Moon» на левой – )+( и )-( – на правой, а у африканки Элеоноры Мвамбо по кличке «Star» на левой – (-). И Киска, соединив трех девиц в некую «особую цепь» путем состыковки выпуклых перстней с вогнутыми, вызвала некий космический вихрь, который унес неведомо куда «Боинг-737» со всеми пассажирами…"Разъединенные счастье приносят, соединенные силу сулят»!

Что за наваждение? Я еще раз зажмурился, снова открыл глаза и опять обалдел. Нет, не было на ароматных пальчиках «Хайдийской Кассандры» никаких перстней Аль-Мохадов. Просто обычные колечки, без всяких там «плюсов-минусов». И не четыре, а три. Одно с красным камушком, одно с зеленым, а еще одно – с чеканной печаточкой.

Поскольку неожиданное явление меня очень удивило, то могло резко изменить настроение. Не знаю, каким местом, но Эухения это мгновенно уловила.

– По-моему, нам мешают наши коктейли… – произнесла она. – Давай выпьем их залпом! По-русски!

«По-русски» для Эухении означало на брудершафт. Сцепившись локтями, мы присосались к стаканам, в которые, на мой непросвещенный взгляд, запросто можно было перелить содержимое посуды объемом 0,33 л, и выпили все, что там оставалось, как говорится, до дна. Потом, ухватив зубами лимонные ломтики, мы потянулись друг к другу и, соприкоснувшись ртами, обменялись ими – Эухения утянула к себе мой, а я – ее. Получился поцелуй, который, несмотря на присутствие лимона, я не стал бы называть «кислым». Напротив, он получился просто обалденно сладким и напрочь отогнал от моей головы всякие нездоровые страхи и опасения.

– Подожди… – Эухения мягко высвободилась из объятий, – я уберу стаканы…

Она забрала у меня стакан, и вместе со своим поставила его на тумбочку, располагавшуюся у края кровати. При этом халат ее очень соблазнительно обрисовал массивное бедро и приятно обтянул крупногабаритную попу. Это произвело на меня должное впечатление. Она еще не успела обернуться, когда я, выскользнув из-под простыни, воровато обнял ее со спины.

– О-о… – мурлыкнула Эухения, чуть повернув голову. – А ты нетерпелив, оказывается… Помнишь, как вы с Еленой взяли нас с Лусией и Сесаром в заложники?

Еще бы не помнить! Правда, начиналось все с того, что Сесар Мендес, выпрыгнув, как черт из коробочки с двумя «таурусами» в руках, чуть было не навертел нам с Хрюшкой лишних дырок. Но потом мы их очень неплохо сделали – особенно клево вышел трюк с опрокидыванием стола на Эухению и хорошей серией ударов в голову Мендеса. Потом вырубленного Сесара и попавшую под горячую руку Лусию мы связали подручными средствами, а на Эухению надели наручники, которые Сесар, возможно, готовил для меня. Затем на шум примчался слишком усердный охранник, которого я вынужден был по-быстрому завалить. Кажется, его звали Густаво. Потом начались не слишком длинные переговоры с Эухенией, которую я использовал в качестве «живого щита», и заблокировавшими нас охранниками. Помнится, решающим аргументом, убедившим Эухению не кобениться, явилась угроза прорваться с заложниками через главный вход в зал ожидания, в котором толпы страждущих со всего света – долларовая клиентура! – морально готовились к аудиенции у «Хайдийской Кассандры». Дураки охранники поверили, что такой шухер может привести к финансовому краху заведения, после чего они навеки останутся без работы, и присмирели. Удачный блеф получился! Хотя вообще-то при надлежащих способностях эту историю можно было использовать и в рекламных целях. Так или иначе, но нам повезло, и Эухения особо не упиралась, когда мы вытащили ее на набережную и увезли на ее собственной яхте, все той же старушке «Дороти».

Конечно, вспоминая о том захвате в заложники, сеньора Дорадо вспоминала не ту вполне нешуточную угрозу, которую представлял собой Деметрио Баринов, приставивший ей к голове пушку, а один приятный акт мелкого хулиганства, осуществленный мной по ходу дела. Когда Эухения полуутвердительно спросила меня насчет того, нужен ли мне «Зомби-7», секрет производства которого был запрятан в голове Сесара Мендеса, я ответил: «Мне много нужно…» И как-то невзначай, осознав некую двусмысленность в своем ответе и воровато покосившись на Ленку, всерьез пытавшуюся прикрыться от возможного обстрела сомлевшей и очень маленькой Лусией, чуть-чуть погладил тугой бюст сеньоры Дорадо, который очень аппетитно прощупывался под ее серым, прямо-таки советско-партийного образца жакетом. А она аж вся затрепетала, будто нецелованная девочка. «Не хулиганьте… – прошептала в тот миг Эухения. – Меня это волнует…» По-моему, это и была завязка всему, что вот-вот должно произойти сегодня.

Тогда, по большому счету, хулиганить не стоило. Потому что меня в тот момент тоже что-то заволновало. Особенно после того, как сеньора Эухения, уже по собственной инициативе, мягко прижалась ко мне пышной и объемистой частью своего тела, которую классики именовали «задним» или «нижним» бюстом. Правда, волнение я быстро унял, подумав, что сеньора Эухения может меня расслабить, а потом как-нибудь невзначай загипнотизировать. О том, что она экстрасенс, а я – товарищ с весьма серьезными аномалиями в сознании, забывать не следовало. Тем более что эта дама имела кое-какое отношение к «Зомби-7» и даже, возможно, знала, как и из чего его делают. А именно «Зомби-7» был одной из главных целей моего второго пришествия на Хайди. Да и Елена была бы не очень довольна, если б увидела, что я лапаю заложницу.

Сейчас Ленки рядом не было. Да и вообще ее, по сути дела, уже не существовало в природе. Вика и Элен имелись, а Хрюшка Чебакова отсутствовала. Поэтому сейчас я себя почувствовал полностью свободным.

Уткнувшись носом в пышные и душистые, слегка влажные волосы Эухении, я прижался к ее обтянутой халатом мягкой спине, просунул руки через подмышки и возложил ладони на ее объемистую грудь, туго распиравшую халат. Эти дыньки-«колхозницы» было приятно ласкать даже через махровую ткань. Я даже позволил себе растянуть удовольствие и некоторое время осторожно водил ладонями по халату, изредка бережно ощупывая упругие колобки, зыбко катавшиеся в этой упаковке…

– Я не ошиблась в тебе, – проворковала Эухения, чуть повернув голову, и потерлась ухом о мою щеку. – Ты прелесть…

Конечно, после этого мои пальцы тихо растянули в стороны верхнюю часть халата, и ладони наконец-то улеглись на гладкую, чуточку липкую кожу ничем не скованных титек. Увесистых, смуглых, теплых и нежных… Перегнувшись через правое плечо супергадалки, я приподнял ее правую грудь – пышную, огромную, но совершенно не выглядевшую отвислой и без единой морщинки – и, приблизив ко рту большущий темно-коричневый сосок, поцеловал его. Не укусил, не ущипнул, а невесомо прикоснулся к оттянутой, будто у кормилицы, пимпочке. При этом щетина, которая успела нарасти за этот день, слегка пощекотала кожу, но Эухения не восприняла это как нечто неприятное. Она сладко вздохнула и с деланным бессилием повернулась на спину, а руки ее в это время успели раздернуть в стороны полы халата. Дескать, бери, все это теперь твое…