Текст книги "Шестерки Сатаны"

Поэтому я некоторое время приглядывался к поведению тел, лежавших на полу. Посветил фонариком, отставив его подальше от себя, чтобы в том случае, если пальнут, при самом худшем исходе пострадала только рука.

Тела, в общем и целом, вели себя нормально, не дрыгались. Один, которого гранатой разорвало на четыре больших куска и несколько десятков мелких, вообще был паинькой. Тот, который поскользнулся на крови и был расстрелян сразу из трех стволов, тоже сомнений не вызывал. У него на лобешнике было минимум две дырки от 5,56 или 5,45. У двери смятыми мешками лежали еще двое

– тех размазало фугасной гранатой. Именно там, однако, и пищала рация, крепкая оказалась.

Живой, хотя и, несомненно, раненый, оставался в комнате. Конечно, можно было кинуть ему туда гранату, но был соблазн взять живьем и покалякать немного. Раненый вообще-то благодарный объект для допроса, если ему по-настоящему больно. Это я давно знал, задолго до того, как беседовал на Кириной даче с раненым Богданом. Но вылезать одному не хотелось, надо было подстраховаться. И я позвал вполголоса:

– Гребешок!

– Живой, командир? – отозвался «куропаточник».

– Пока – да. Луза в порядке?

– Тута, – пробасил детинушка. – Все цело. А президент-то как?

Слона-то я и не приметил. Сеньор Морено лежал в углу намного тише, чем все остальные покойники. Хорошо еще, что я вспомнил, как он выпал в осадок во время моей перестрелки с «койотами» в офисе дендрологов «Каса бланки де Лос-Панчос». Легонько пнув дона Фелипе носком ботинка, я убедился, что его превосходительство всего лишь сомлели.

– Я контужен… – простонал толстяк. – Этот ужасный взрыв, у меня круги идут перед глазами…

Дитя явно просилось на ручки, но мне это показалось нерентабельным.

– В порядке президент, – успокоил я сердобольного Лузу, – опять шлангует.

– Будем выходить? – спросил Гребешок.

– Пока буду я. Приглядывайте за коридором и дверью, за которой мужик воет. А когда я доскочу до проема, где железная дверь висела, выходите по одному – и туда, где раненый. Лучше живым, ясно?

– Нет проблем.

– Я пошел! – Для начала бочком, притираясь к стене, вылез из комнаты, оставив за спиной охающего Морено, затем подобрался к двери, за которой выл раненый «джикей», одним прыжком перескочил ее и, пробежав еще пару шагов, упал рядом с трупом, на котором по-прежнему попискивала рация, безутешный Питон страдал по своей гребаной Мамбе.

Перебежка удалась, проскочил быстро, и никто по мне не стрелял. Я взял под контроль площадку и продолжение коридора, дав себе честное пионерское, что буду мочить всех, кто появится, – для страховки.

За моей спиной тяжело протопали сперва Гребешок, потом Луза, дернули дверь, вломились в комнату. «Джикей» завизжал, должно быть, надеясь, что его прирежут, но Гребешок все-таки был когда-то ментом, да и в разведбате, говорят, служил – понимал, что это сейчас необязательно. Чуть-чуть повозились – и пленник скромно засопел. Луза высунулся из комнаты и сказал:

– Ништяк, командир. Упаковали, жить будет.

– Иди сюда, – велел я, сдергивая с трупа все еще долдонящую рацию, – укладывайся тут, смотри за коридором. Долби всех подряд. Наши тут вряд ли появятся, а «тигры» или «джикеи» – однохренственно.

– А Ванька с Валетом? – спросил Луза, опасливо глянув в сумеречную перспективу коридора.

– Если успеешь – зови меня. Но мне, кажется, что они уже погибли или ушли из дворца. Иначе тут бы еще вовсю поливали. А стреляют где-то далеко отсюда, и танки тоже не под самыми окнами ворочаются.

Я оставил Лузу на стреме, а сам перебрался в комнату, где Гребешок покуривал, освещая огоньком сигареты искаженную болью морду «джикея».

– Хай, Джек! – сказал я ему по-приятельски. – Зачем вы лазаете по чужим президентским дворцам, а? Своего, что ли, Белого дома не хватает?! Ну-ка, быстро: кому и что тут было нужно? Иначе будет больно – и никаких Женевских конвенций!

– Сдохну, а не скажу, ублюдок! – ответил условный «Джек».

– Ты работаешь на «G & К», – сказал я, выдернув из ножен штурмовой кинжал с пилой. По-моему, «Джеку» это жутко не понравилось. Он начал орать нечто непотребное, а я в это время спокойно рассматривал при свете фонарика, куда его долбануло. Оказалось, что ему, в общем и целом, не так уж сильно и досталось. Обе руки пробило выше локтей, да еще одна пулька, видимо, отрикошетив от стены, вонзилась под коленную чашечку. Да, это больно, но от таких ран умирают только при отсутствии нормальной первой помощи. А на поясе черного джикейского комбеза висела целехонькая аптечка.

– Понимаешь, Джек, – по-доброму заметил я. – Если ты думаешь, будто я такой неуравновешенный, что с самого начала начну отпиливать тебе руки, ноги и другие выдающиеся места, то сильно ошибаешься. Но если ты думаешь, будто я неврастеник и сразу тебя зарежу, то ошибаешься тоже.

Он, по-моему, даже опупел от таких рассуждений и пробормотал:

– Где-то я слышал твой голос…

– Может быть, – ответил я, – с вашей конторой я имею дела достаточно регулярно. Если в прошлом году ты побывал на «Торро д'Антильяс», то могли встречаться. А в 1994-м могли видеться здесь, на Хайди, в подземных лабиринтах.

– Я выводил тебя из воздушного мешка, с затопленной «Маркизы», – вспомнил мужик. – Тебя, одного местного и двух баб. Знал бы – оставил бы там. У-у, с-сучий сын! Son of bitch!

– За это, – сказал я с удовольствием, – ныне покойный мистер Дэрк, который, увы, так и не стал сенатором, приказал бы вывернуть из тебя кишки и вывезти на Акулью отмель. Так что не мели языком. Времени мало. Если ты быстро говоришь, что вы тут искали, то я даю тебе обезболивающее, останавливаю кровь, делаю перевязку – и оставляю тут с оружием и рацией, хотя и без патронов. От таких ран, если тебя найдут через двадцать минут, ты не умрешь. Ни одна душа не узнает, что ты мне все рассказал. Если нет, то я буду проводить на тебе все садистские эксперименты, которые мне подскажет больная фантазия. Но до смерти не убью. Ты останешься умирать без пальцев на руках и на ногах, с отрезанными ушами и гениталиями, а также с выжженными сигаретой глазами. Через пять секунд я приступаю…

Вообще-то я не был уверен, что смогу выполнить всю эту программу не блеванув, да и не собирался идти дальше, чем прижигание клиента сигаретами. Жуткая речуга, от которой, если б я перевел ее на русский, даже Гребешка бы в дрожь бросило, была прежде всего рассчитана на психологическое воздействие.

Подействовало! Когда я посветил «джикею» в глаза, то понял, он почти готов – такой ужас там просматривался. Как завороженный водил глазами, глядя то на мой нож, то на сигарету в зубах у Гребешка, даже не догадывавшегося, что я собираюсь использовать его «бычок» в пыточных целях.

– Ты со Среднего Запада? – спросил «джикей», еле ворочая языком в пересохшей пасти.

– Нет, я русский. – И этот ответ его добил окончательно и полностью. Нет, надо все-таки сказать «спасибо» Голливуду и всем штатовским киношникам, которые полста лет с гаком рисовали советских людей жуткими садюгами, маньяками и упырями во плоти. А сейчас, само собой, взялись малевать в тех же цветах наших «крутых». «Ведь от тайги до Британских морей красная мафия всех крутей!» – реклама, блин, в натуре! Должно быть, этот «джикей» в эти секунды вспоминал всякие ужастики на тему Кей-Джи-Би и понимал, что ему хана.

– Начинаю отсчет… – Я только это и успел произнести.

– Я согласен! – выдохнул раненый. – Скажу только то, что знаю. Здесь, в 9-м отделе канцелярии президента Хайди, размещалась группа особо засекреченных шифровальщиков. Поскольку ваши люди ворвались в президентский дворец, нам было приказано вывести их отсюда вместе со всеми материалами, а при невозможности – уничтожить. Больше я ничего не знаю.

– Сколько вас тут? – спросил я, глядя прямо в глаза.

– Нас было пятеро… Мы непосредственные исполнители акции.

– А у Питона?

– У него еще девять человек.

– Откуда он работает? – Я постучал грязным ногтем по рации.

– Когда мы уходили, они находились на первом этаже в кабинете начальника канцелярии президента.

– Вы работали в контакте с хайдийцами?

– Да.

Я повернулся к Гребешку и сказал:

– Притащи сюда Морено.

– Понял… – Через полминуты Гребешок пинком впихнул дона Фелипе на «очную ставку».

– Будьте добры обращаться со мной как подобает! – взвизгнул толстяк. – Это недопустимо! Я – президент!

– Хорошо, – кивнул я, употребив жаргон Боливаро-Норте, – при каждом ударе по морде вам будут говорить: «Извините, Ваше Превосходительство!» А теперь быстро и четко: чем занимался 9-й отдел вашей канцелярии?

– Сеньор Баринов! Я ничего не знаю, ничего! – сообразив, что наши дружеские отношения могут серьезно ухудшиться, заверещал Морено. – Я подписал специальное положение об отделе, но не читая! Начальник канцелярии президента сеньор Хоакин Фьерро – вот кто мог бы дать вам полную информацию.

– Хоакин Фьерро? – удивился я, потому что прекрасно помнил эту фамилию. – Но он же заведовал президентской канцелярией при Соррилье? Разве вы не назначали нового начальника, когда были избраны?

– Нет, – заморгал глазами Морено, – вы, должно быть, не в курсе наших порядков, сеньор. Канцелярия президента занимается чисто техническими и протокольными вопросами, политика вне ее компетенции. Президентские декреты и директивы готовит группа советников из числа лиц, назначенных президентом, а канцелярия лишь надлежащим образом их оформляет и размножает. Она же ведет общее делопроизводство, текущую переписку с правительством, ведомствами, Национальным собранием и прочими инстанциями. В том числе секретную, то есть шифрованную. Вот для этого, собственно, и служил 9-й отдел… А что касается начальника канцелярии, то Хоакин Фьерро свой пост занял еще при Лопесе. Он прекрасный профессионал, отлично знает свое дело, строго исполняет свои обязанности и не превышает полномочий. Конечно, ваша бывшая супруга сеньора Эстелла Рамос отстранила его от должности на несколько дней, но после того, как порядок был восстановлен, он продолжил исполнение своих функций. И у меня не было оснований для отстранения его от должности, поскольку он очень облегчил мне прием дел от дона Хосе Соррильи…

– Тем не менее, – рявкнул я, – черта с два поверю в то, что вы не читали документ, который подписывали! И в то, что вы не знаете, куда девались сотрудники отдела со всем имуществом, – тоже! Их здесь нет минимум неделю, если не больше!

– Еще раз говорю, сеньор Баринов! – возопил Морено. – Единственный, кто знает о деятельности отдела достаточно полно, – это Хоакин Фьерро.

– Но у вас тут что, нет ни коменданта, ни охраны? – спросил я самым что ни на есть инквизиторским тоном. – Из президентского дворца куда-то вывозят целый секретный отдел со всем имуществом и мебелью, а вы в течение нескольких дней ничего об этом не знаете?! Вы понимаете, сеньор президент, что выглядите некомпетентным?!

По-русски я, конечно, сказал бы крепче, но на испанском все же решил выдержать рамки приличия.

– Я понимаю… – пробормотал Морено, который сообразил, что слова «быть некомпетентным» надо понимать как: «Ну и дурак же вы, дон Фелипе!»

– Э-э, братан! – закричал Гребешок, хватая за запястье «джикея», у которого явно наступило ухудшение здоровья. Я, слушая россказни Морено о тонкостях работы исполнительной власти на Хайди, как-то позабыл, что из ран нашего «языка» продолжает течь кровь. Надо было хоть жгуты наложить, что ли… А «Джек» взял да и сомлел. То есть для начала потерял сознание. Но в тот момент, когда Гребешок обратил на него внимание, он уже и дышать перестал. Потрясли его за грудки, похлестали по щекам – ни хрена. А аптечка, которую я вытащил у него слишком поздно, сильно отличалась от тех, с какими Брауну приходилось иметь дело во Вьетнаме. Я и половины тех лекарств не знал. Сердце мы запустить не смогли…

– Надо ж, блин! – вздохнул Гребешок расстроенно. – Вроде и раны-то не шибко, а взял да и помер.

– Варежку мы разинули, – буркнул я. – Теперь если б и захотел, то уже ничего не скажет.

– Я обыщу его, а?

– Охота пачкаться… – произнес я брезгливо. – Думаешь, ему секретные документы в карман положили? Это ж профессионалы, корешок! На фу-фу они не прокалываются. И золотишком не разживешься, могу предсказать.

– Не надо мне мародерство шить, начальник! – обиделся Гребешок. – Я, между прочим, все-таки войсковой разведчик по специальности, да еще и мент, так что в этих делах немного понимаю.

– Что ж ты, блин, допрос не мог мне помочь провести? – съехидничал я. – Небось учили ведь, как работать?

– Ты по-английски шпаришь, как пулемет, – сконфузился Гребешок, – а я уж позабыл даже основной вопросник…

– Ладно, покопайся, – сказал я, потому что откуда-то из подсознания пришло что-то вроде сигнала: «Это надо сделать». В то время как Гребешок взялся инспектировать карманы новопреставленного, я решил, что невредно будет пополнить боезапас, благо у «джикеев» оказалось в достатке патронов 5,56 и гранат для «М-203». Когда в моем снаряжении все было забито под завязку, я прихватил с одного из убитых что-то вроде раскладного рюкзака или ранца, который в сложенном состоянии занимал не больше места, чем дамская сумочка или мужская визитка. Однако если раскрыть «молнии» и развернуть, получалась вместительная емкость из прочной камуфлированной плащевки с лямками и клапаном на липучках. В него я сумел загрузить чуть ли не десяток магазинов, семь ручных и пять подствольных гранат.

Обшаривая подсумки и карманы «джикеев», я особо не надеялся найти что-нибудь, проливающее свет на деятельность 9-го отдела канцелярии президента. Однако у одного покойника обнаружился какой-то приборчик для радиационной разведки – дозиметр или рентгенометр, я не усек. ГВЭПов при «джикеях» не нашлось, но зато рядом с тем мужиком, который взорвался, нашарилась разбитая и не работающая штуковина, похожая на ДЛ – дешифратор Лопухина. Впрочем, как мне показалось, он сгорел еще до того, как его разломало при взрыве. Вспомнилось то, что говорил Сарториус, – ГВЭПы и ДЛ внезапно вышли из строя на обеих сторонах еще во время боя в отеле.

Что ж тут «джикеи» искали с прибором радиационной разведки? Атомную бомбу или плутоний, которые Сергей Николаевич решил продать каким-нибудь террористам? Или просто заложил в президентский дворец, чтоб дону Фелипе служба медом не казалась… Не, ржать можно до какого-то предела. В конце

концов иногда надо и серьезность проявлять. Я начал думать всерьез, но тут меня позвал Гребешок:

– Командир! Иди, глянь, по-моему, я тут что-то интересное вижу…

Я вернулся в комнату, где Морено, молитвенно сложив руки на груди, бормотал что-то заупокойное по адресу отдавшего концы «джикея», а Гребешок, воспользовавшись трофейным фонариком, рассматривал какую-то небольшую фотографию. Эта фотка была верхней, из-под нее просматривались краешки еще трех или четырех, а всего их было не меньше десятка.

– Что это, командир? – испытующе спросил Гребешок. Мне показалось, будто провинциальный товарищ явно не в первый раз видит то, о чем спрашивает.

– Ну-ка, дай глянуть… – сказал я, хотя близорукостью не страдал и дальнозоркостью тоже, а потому уже неплохо рассмотрел первое фото через плечо Гребешка.

Точнее, это было не фото. То есть фото, но сделанное не с подлинного предмета, а с достаточно профессионального, подробного технического рисунка.

На этом рисунке был изображен некий черный кубик и какая-то матово-серебристая, довольно крупная металлическая шайба внешним диаметром в два сантиметра, внутренним в сантиметр и толщиной примерно в полсантиметра. Кубик был изображен в три четверти, и на его верхней грани был заметен серый кружок. Чуть-чуть посветлее, чем вся остальная, абсолютно черная поверхность кубика. Этот более светлый кружок выглядел точь-в-точь как проекция упомянутой шайбы с дыркой на грани кубика. По-видимому, предусматривалось, что она, эта самая шайба, должна накладываться на серый кружок, потому что шайба была нарисована над верхней гранью кубика и края их соединялись пунктирными стрелками, направленными вниз. Была еще одна изогнутая стрелочка, показывавшая, должно быть, что шайба, наложенная на серый кружок, должна вращаться по часовой стрелке. Наконец, на той же картинке стояло цифровое выражение – 1:1. Я понял это так, что предметы изображены в натуральную величину.

– Знаешь, что это такое? – прищурился Гребешок, уже, несомненно, подразумевая, что четко знает назначение непонятного устройства и видел его не только на картинке, но и в натуре.

– Нет, – ответил я честно, – никогда ничего такого не видел.

– А вот такую детальку никогда в руках не держал? – спросил Гребешок, уже менее ехидно, с гораздо большим интересом.

Увиденное на второй картинке я тоже ни в натуре не видел, ни в руках не держал, но вещь эту видел не на рисунке, сделанном по устному или письменному описанию, а на доподлинной фотографии, хранившейся в чемодане-вьюке особой оперативной группы «Пихта». Правда, видел я эту фотографию в другом потоке времени, а потому не знал, сохранилась ли она в том вьюке, который лежит сейчас в «Горном Шале», под контролем Сарториуса. Так же как не был уверен в том, что в этом вьюке остался «Список предметов неизвестного назначения, изготовленных из материалов, которые в СССР не производятся», лежавший в папке с надписью «Приложения к рапорту». Но зато я отлично помнил почти наизусть полное описание того предмета (по списку 4-й номер), который мне показал Гребешок на фотокопии с рисунка:

«4. Металлический, гладкий, зеркально отшлифованный диск, светло-золотистого оттенка, тверже алмаза, тяжелый (370 г). Диаметр – 35 мм, толщина – 11 мм, со скругленными краями. Обнаружен на тропе, идущей по восточному склону сопки, 19/VIII-1936г. в 350 м от места аварии».

Чекисты из группы «Пихта» искали немецкие или японские дирижабли, прилетающие из-за кордона к внутренним врагам народа, а нашли некий космический шлюз, через который космические аппараты внеземной принадлежности пролетают из одного пространства в другое. Нашли они и место гибели какого-то инопланетного корабля, обнаружив, сфотографировав, описав и частично собрав вокруг кое-какие малоразмерные предметы, которые можно было увезти с собой. Потом и от вывоза этих предметов почему-то отказались, упаковали в стальную коробку, смазали топленым салом, зашили в просмоленный мешок и зарыли на глубину всей лопаты. А точного места не знал даже сам хозяин тамошних мест Дмитрий Лисов.

Помимо упомянутого под номером 4 «светло-золотистого диска» в той же коробке должны были лежать и еще несколько, под номерами 17, 23, 35 и 38:

«17. Кольцо плоское, из серого матового металла. Большой диаметр – 35 мм, малый – 25 мм, толщина – 1,7 мм. Вес – 1,5 г. Найдено на ветке куста у подножия восточного склона сопки 20/VIII-1936 г. в 780 м от места аварии.

23. Трубка из светло-золотистого отшлифованного металла длиной 325 мм, внешним диаметром 14 мм, внутренним диаметром – 2 мм. На одном конце наглухо прикрепленная насадка в форме диска из того же металла, диаметром 35 мм и толщиной 11 мм. Внутри заполнена стекловидным веществом. Вес 1600 г. Обнаружена на северном склоне сопки 19/VIII – 1936 г. в 200 м от места падения аппарата.

35. Диск из толстого стекловидного материала очень высокой прозрачности, по ребру покрашен светло-золотистой краской. Диаметр – 35 мм, толщина – 11 мм. Вес – 950 г. Обнаружен на северном склоне сопки 21/VIII-1936 г. в 90 м от места аварии.

38. Цилиндр из светло-золотистого металла, со сквозным отверстием через торцы. Длина – 300 мм, внешний диаметр – 35 мм, диаметр отверстия – 14 мм. Вес 1045 г. Обнаружен на северном склоне сопки 20/VIII – 1936 г. в 230 м от места аварии».

Нечего и говорить, что именно эти предметы были изображены на последующих четырех фотокопиях с рисунков.

Конечно, никаких номеров на картинках не было и описаний к ним не прилагалось, но в том, что именно эти вещи я видел на снимках из архива «Пихты», можно было не сомневаться.

– Вещи мне знакомые, – сказал я Гребешку. – Только вот странно, что их почему-то здесь ищут.

– Значит, ты только первую не видел? – спросил тот. – А я наоборот. Кубик с шайбочкой видел, а остальное – нет. То есть вру, еще вот эту штуку видел.

Гребешок показал мне по общему счету седьмую фотографию. На ней была изображена металлическая коробка кубической формы, а на той грани, которая была обращена к зрителю, просматривалось нечто вроде маркировки: круг с вписанным в него равносторонним треугольником, а в треугольнике буква В. Рядом изображалась белая картонная упаковка без всяких опознавательных знаков. Указывался и масштаб – 1:3, стало быть, коробка была размером примерно в 1 кубический дециметр. А раз так, то это не могла быть, допустим, коробка, зарытая в тайге на сопке «Котловина». Та, по идее, должна быть намного крупнее, раз в нее помещались предметы длиной 325 и 300 мм.

– Этой штуки я не видал…

– А я видал, и даже в руках держал, – сказал Гребешок. – Смотри дальше!

Тут я не смог подавить удивления и выдохнул:

– Ну надо же!

Перстни Аль-Мохадов – все четыре, с выпуклыми и вогнутыми плюсами и минусами, были изображены очень хорошо и узнаваемо.

– А что, дорогие колечки? – осклабился Гребешок.

– Куда там, – произнес я взволнованно, – с этими колечками шутки плохи… Показывай последние!

На двух последних фото был изображен «Black Box» с кольцом на торцевой грани в масштабе 1:10 и отдельно – само кольцо в масштабе 1:100.

– Вот это они здесь искали, командир, – с уверенностью в голосе объявил Гребешок. – Только похоже, что этот пузан (боец указал пальцем на дона Фелипе) их крепко кинул.

– Нет, – возразил я, – для него это слишком круто. Похоже, здесь побывали ребята половчее, а может быть…

– Что «может быть»? – нетерпеливо спросил Гребешок, но тут из коридора, с той стороны, где занимал оборону Луза, раздалась автоматная очередь. Следом за ней в ответ загрохотали сразу несколько автоматов.

– Прячь фотки! – скомандовал я Гребешку.

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ Определиться в обстановке оказалось не очень сложно, хотя пальба, которая началась в коридоре, была более чем интенсивная, и высунуть нос хотя бы за косяк двери представлялось очень рискованным. Все же я глянул вполглаза и тут же убрался обратно. За те полторы секунды, что я проводил рекогносцировку, разглядеть удалось немного. Тем не менее я понял, что на сей раз нас атакуют уже не «джикеи», а хайдийские коммандос: «тигры» или из какого-то другого батальона. Всего, как известно, в отдельной бригаде хайдийских коммандос таковых было четыре: «тигры», «ягуары», «пантеры» и «леопарды». «Тигры» считались традиционно самыми сильными и подготовленными, но и остальные были ребята крепкие. Понять, кто есть кто, можно было по нарукавным нашивкам, но за полторы секунды я при всем желании не сумел бы их рассмотреть.

Так или иначе, но коммандос работали очень четко. Две группы, примерно по три-четыре бойца в каждой, двигались вдоль стен коридора, используя в качестве прикрытия статуи, мебель и стеновые ниши, а посередине, чуть впереди, третья группа коммандос катила на колесиках броневой щит, почти вплотную примыкавший к полу. Через несколько бойниц в щите – мне вприглядку увиделось штуки четыре – соответствующее число стволов, из которых минимум два принадлежали пулеметам «М-60», поливали огнем все пространство впереди себя. Луза, естественно, с одним «Калашниковым» ничего сделать не мог и, пятясь, отползал в глубь коридора. Пока его спасал от смерти порог стальной двери, создавший нечто вроде мертвого пространства, да еще трупы, лежавшие поверх порога, в которые коммандос уже не раз попадали. Конечно, Луза не отвечал на огонь. Стоило ему только приподнять голову, не говоря о том, чтобы прицелиться, – и ему мгновенно навертели бы дыр в башке.

Гребешок тоже глянул и сказал с легкой дрожью:

– Ни хрена себе! Их и не достанешь ни фига…

– Ну да, – проворчал я, выставляя из-за косяка дуло подствольника и посылая гранату в направлении щита. Бумм! Должно быть, угодил прямо в щит! Бах! Взорвалась. Мя-у! Мя-у! Осколки пошли гулять. Дзын-нь! Стекла посыпались. Так, на звук пытался определить ситуацию, а заодно на ощупь загонял в подствольник новую гранату. Знать не знал, что она была фугасная объемного взрыва. Тем более что после того, как коммандос слегка глушануло, они на минуту прекратили пальбу, и Луза, рискнув привскочить, обалдев от счастья, ввалился в нашу комнату, весь перемазанный в чужой кровище, обляпанный разными неаппетитными ошметками от трупов, но при этом целехонький.

– Ой, бля-а! – выдохнул детинушка, выдергивая из автомата пустой магазин, и трясущейся рукой стал вставлять новый. – Думал – все, накрылся… К тому же по жмурам ползать – я бу-бу!

У него не только руки тряслись, но и зубы стучали.

– Ничего, кореш, – подбодрил Гребешок, – помнишь, как в том году нашли ошметки от Ростика? Тогда блеванул, а нынче – орел! Даже в штаны не нассал, кажется…

– Да Ростик против того, которого Барин гранатой развернул, – это фигня!

– пролязгал Луза. – Там кишок совсем немного было. А этот, блин, – вообще-е!

Стрельба со стороны коммандос возобновилась, но пули почему-то в коридор не залетали. Казалось бы, надо было на гранату гранатой ответить, но и гранаты к нам не посыпались.

Рискнул опять глянуть. И опять, само собой, на полторы секунды. Глянул и все понял тут же. Солдат, которые шли вдоль стены, как корова языком слизнула. А из бойниц щита торчал лишь один пулеметный ствол. Пулеметчик, конечно, заметил какие-то шевеления на нашей стороне и стреканул, но уже после дела, когда я отскочил от двери в глубь комнаты. Но все остальные явно продолжали палить в противоположную сторону. Слышались вопли раненых.

– По-моему, Ванька с Валетом ожили, – заметил Гребешок.

– Или «джикеи» к своей «Мамбе» приползли… – возразил я. – Тут фиг поймешь, «кто за нас, кого бояться» – все против всех. И учтите, Ванька с Валетом – для нас тоже не подарок. Если они меня послушаются – молитесь о моем здравии. Если нет – останется только заупокойные читать.

Справедливо рассудив, что пуля, а тем более подствольная граната виноватого найдет, я дернул из подствольника, прикидывая поверх щита. Пших! И сразу – прыжком от двери в ближний угол! Ба-бах! – так шурануло-тряхнуло, что я крепко сел на копчик. Ало-оранжевый жаркий вихрь профуговал по коридору, краешком заплеснув в нашу комнату и оставив жирно-черные пятна копоти на филенках выбитой двери и на стене. Хорошо, что никто из нас там не стоял! Без обваренного лица не обошлись бы, а то и без выжженных глаз – это как минимум.

– Ты, „-мое, предупреждай, чем хреначишь! – произнес Гребешок без особого почтения. – Я, знаешь ли, на жаркое не подписывался…

– Точно, – пробухтел Луза, – а то я чуть в штаны не наложил, ей-Богу! А президент вообще копыта отбросил, кажется…

Я поглядел в сторону Морено, лежавшего у стеночки с самым безжизненным видом, и подумал, что еще ни у одного покойника не было такого ритмичного дыхания. По крайней мере пузо дона Фелипе, заметно приподнимавшееся при вдохе и опускавшееся при выдохе, не позволяло мне констатировать смерть.

– Жив он, ничего с ним не станется.

– Но все равно, Барин, – посоветовал Гребешок, – как завещал Жванецкий, «тщательнее надо», понял?

– А то поссоримся… – добавил Луза.

– Ладно вам галдеть! – прорычал я. – Дайте послушать, что в коридоре деется, бляха-муха!

В коридоре было относительно тихо. Что-то шуршало, правда, но никто не стрелял. Кроме того, слышалось характерное потрескивание и тянуло гарью – похоже, начинался пожар. Выглянув, я увидел картинку, неприятную по форме, но вполне приемлемую по содержанию.

Щит валялся в опрокинутом состоянии, с рамой, погнутой и измятой до безобразия, с отлетевшими колесиками, а поверх него – обугленный труп в остатках тлеющей одежды. Скорее всего, это был тот пулеметчик, которого оставили прикрывать тыл, когда появилась угроза с другой стороны коридора. Дальше было несколько, выражаясь языком пожарных, «очагов загорания». Горело несколько картин, гардин, разгорались стулья и банкетки. Несколько трупов, опять же, сожженных огненным валом, прокатившимся по коридору в обе стороны, дымились и тлели в самых разнообразных позах.

Тяга в коридоре была хорошая. Выбитые окна прибавляли свежего кислорода, и вот-вот могли заполыхать паркет, мебель, пластиковые рамы. Тогда нам тут хана, даже если убежим обратно в подвал, то задохнемся от дыма. А это значило, что при всей рискованности выхода из комнаты нам этого не избежать.

– Пошли, – сказал я, – идем змейкой, держим обе стороны под наблюдением. Дистанция пять шагов. Я перебегаю вправо, Гребешок – влево, Луза – вправо, президент – как хочет. Один перебегает, двое прикрывают. Потом я иду влево, Гребешок вправо, Луза тоже влево. Система ясна?

– Около дела… – отозвался Гребешок. – Только надо быстрее, пока пожар не раздуло.

Сеньор Морено приподнял голову и сказал.

– Бросьте меня здесь. Я умираю… – Этот ленивый боров, конечно, рассчитывал на то, что мы проявим благородство и великодушие, а потому потащим его на руках. Но меня лично пробить на слезу было трудно.

– Очень хорошо, сеньор президент, – сказал я. – Нас это очень устраивает. Сейчас начинается пожар, и нам хотелось бы побыстрее отсюда уйти.

Морено некоторое время полежал, рассчитывая на то, что у меня совесть пробудится. Однако когда я выскочил из комнаты и перебежал – не поскользнувшись! – к стальной двери, он уже проявил беспокойство. Впрочем, мне было сильно наплевать, побежит он за нами или нет. Наверно, и Гребешку с Лузой тоже. После третьей или четвертой перебежки я позволил себе на пару секунд оглянуться и увидел, что сеньор Морено с посильной для его комплекции скоростью все же перебегает следом за Лузой. Естественно, он явно занижал свои физические возможности и преувеличивал угрозу для своей жизни и здоровья.

Огоньку все прибывало, дыму тоже становилось больше, и вскоре нам стало ясно, что пуль здесь можно не бояться. Мы уже особо не следовали системе «перебегает-прикрывает» и попросту убегали из коридора, пока он только подсыхал и разгорался. Трупы не считали, просто перепрыгивали через них. Кажется, были и еще шевелящиеся, но оказание медпомощи не входило в наши планы. Дон Фелипе не отставал, крестился, охал по поводу погибшей обстановки дворца, но не очень сильно. Наоборот, возможно, это давало ему возможность слегка подразжиться на восстановлении и переоборудовании своей временной обители за казенный счет.

Судя по тому, что на одном из полусгоревших молодцов чудом уцелела нарукавная нашивка с тигриной мордой, в контакте с нами был все тот же батальон полковника Гарсии. Впрочем, теперь им кто-то другой командовал. Но вот чуть подальше мы наткнулись на трупы еще более обгорелые, в черных комбезах. Именно с ними вели бой «тигры», когда оставили нас в покое. И именно их накрыл непосредственно объемный взрыв. Еще пятеро представителей компании по торговле прохладительными напитками нас больше не волновали. Если прав был «Джек», которого мы по нечаянности уморили, то «джикеев» осталось только четверо.