Текст книги "Сюжеты"

Скажу вам, что дело было не только в неискушенности бедного Федора. То была незаурядная женщина. Не одно лишь бесовское обаяние, не просто чувственная энергия – еще и особенная способность устанавливать с ходу, с первого взгляда, брошенного невзначай, ненароком, некую атмосферу сговора между собой и своим собеседником. Странным образом, сразу же, вдруг возникали отношения сообщников. Мы вместе, вдвоем, мы – заодно, все прочие – нам чужие, все – побоку. Будущей ее жертве казалось, что выпала бесценная карта, свершилось чудо, ждет ночь из сказки.

Я скоро оценил ее волю, спокойствие, независимый ум. Она не лгала своему супругу – действительно, кончила юридический. Роль ее была, безусловно, больше, чем роль рядовой обольстительницы. Было бы смешно не использовать такую серьезную оснащенность.

Чтоб выйти из этого биополя с его анафемским притяжением, я заставлял себя думать о тех, кто испытал его воздействие в менее безопасных условиях, о тех, кого она обезоруживала то благородным коньяком, то демократической водкой (с каким-нибудь зельем), потом – своей близостью. Молча я рисовал картинку: она вынимает из желобка беспомощную дверную цепочку, впускает в свое купейное логово стоящих наготове людей. Возможно, она прочла мои мысли – вдруг заговорщицки усмехнулась.

Первое, что она мне сказала: «Ради Христа, не троньте мужа. Он думает, я блатных ловлю».

То, что она меня не обманывает, я понял, едва лишь его увидел. Какие там «связь», «контакт», «доверие», к которым всегда стремится следователь. Самые неопровержимые факты не значили для него ничего. Были органы и была интрига, характерная для их темной жизни, – так он воспринимал ситуацию. Интрига, затеянная для того, чтоб избавиться от своего же сотрудника, который удачей и одаренностью стал поперек кому-то из сильных. С этой спасительной позиции его невозможно было сдвинуть – здесь я помру, отсель ни шагу! Он обладал особым свойством, мне бы хотелось его назвать библейским словом «жестоковыйность», если бы не горький исход.

Впрочем, тут нет противоречия. Просто он стоял на своем, на высшей правоте своей страсти, стоял до рокового конца.

Я провел с ним и с нею немало часов, и оба были со мной откровенны, каждый по-своему, разумеется. Она понимала, что партия сыграна, старалась улучшить, насколько возможно, свое незавидное положение, а он исповедовался так истово, что приводил меня даже в смущение.

Но эта потребность, его подчинившая, жизнеопасная, самоубийственная, была неизбывной необходимостью денно и нощно о ней говорить. Я был естественным собеседником, и он превратил меня в духовника. Со мной он мог свободно касаться любых деталей, мог повторять ее излюбленные словечки, мог быть подробным во всех мелочах, не исключая самых интимных. Давать показания было возможностью и вспоминать, и вновь пережить лучшие часы своей жизни. Я чувствовал, что он с неохотой уходит от этого лобного места, которым был, в сущности, мой кабинет – особенно для его судьбы. Прощаясь со мной, обрывал он ту ниточку, то кровоточащее волоконце, которое связывало его с нею.

Что-то похожее, мне казалось, испытывала и его жена. Любила она его? Честно сказать, я не берусь на это ответить. Браков у нее было много, не меньше, чем паспортов и фамилий. Но, видимо, ее взволновали его беззаветность и безответность. Хотелось – так она признавалась – хоть изредка чувствовать то же, что все. Есть дом, есть муж, есть все-таки тыл. Жалела. Любила его любовь. И – то же самое – часто, подолгу о нем говорила. Вот почему я смог воспроизвести их историю с такой полнотой, с такими подробностями.

Они увиделись на суде. Против собственных правил я побывал там – притягивала к себе эта женщина! – и навсегда запомнил усмешку, с которой она на него взглянула. Много всего, всякая всячинка скрывалась в этом движении губ, в этой почти мгновенной вспышке черных, выразительных глаз. Участие, горечь и тут же дерзость, поверх всего – все та же загадка, которую он не сумел разгадать.

Она рассказала ему на свидании, что есть у нее малолетняя дочь. Дала адресок, попросила приглядывать. Дали ей девять лет – было ясно, что этот приговор не смягчат. Теперь у нее была забота – успеть бы в лагерь до Нового года, чтоб встретить его не в тюрьме, а в зоне.

Он дал себе слово ее дождаться, хотел удочерить ее девочку – из этого ничего не вышло. Звонил мне, искал со мной новых встреч, все с тою же целью – поговорить о ней. Барахтался, пытался спастись и все же не смог – сдался, повесился.

Роман

Предисловие

Один выдающийся мастер прозы твердил, что «откладывать хорошо». Неоценимый совет литераторам. В особенности – неопытным птенчикам, готовым немедленно прыгнуть в небо. Естественный молодой азарт. К тому же вера в свое избранничество. Благое дело напомнить им истину, что замыслу необходимо вылежаться, он должен и созреть в инкубаторе, и опериться с тобою вместе. Другой знаменитый автор рассказывал, как в летний полдень, сидя в саду и поджидая свою подружку, вдруг ясно увидел цикл романов. В одно мгновение, целиком! Впоследствии он их все написал. Для этого, правда, ему понадобился весь Господом отпущенный срок.

Пусть так, но в отличие от него, когда-то на садовой скамье увидевшего незримую молнию, я вовсе не юноша – зенит мой пройден. И пусть откладывать хорошо – мне уже больше нельзя откладывать. Тем более тот, кто это сказал, оставил нам целую библиотеку, а я пробавлялся унылой поденкой и только мечтал написать роман. Время решиться и приступить, однажды утром броситься в омут.

Без предисловия не обойтись. Жанр этот давно не в почете, он старомоден, он архаичен и в литературе, и в жизни. «Только, пожалуйста, без предисловий» – сигнал, исходящий от собеседника и от любой аудитории. «Короче. Переходите к сути».

Я игнорирую этот призыв. Поверьте, совсем не от болтливости. Мне нужно объясниться с читателем. Я посягаю на его время, и было бы глупо не посчитаться с его недоверием к дебютанту, я просто обязан дать доказательства, что понимаю свою ответственность.

Нет спора, у каждого есть свой сон. Тот, что преследует ваши ночи. Один себя видит счастливым любовником, другой – каким-нибудь первопроходцем, третий – чемпионом-штангистом. В конце концов и сон о романе – либо еще одна мечта осуществиться и состояться, либо попытка, пусть неосознанная, расположившись в его тени, укрыться, заслониться от света. Перед самим собой оправдаться. Писать все это не слишком весело, но искренность – основное условие начатой мною опасной игры.

Читатель вправе меня спросить, нашел ли я своего героя. Вопрос безусловно закономерный. Было бы большим легкомыслием пускаться в плаванье без человека, который в себе аккумулирует всю энергетику повествования. Набившая оскомину фраза «герой не моего романа» для автора звучит угрожающе. Герой еще важней, чем сюжет.

Понятно, что таким заявлением рискую сразу же отпугнуть немалую часть читающей публики. Но я избегаю играть с нею в прятки. Стоило ли так долго готовиться к главному своему поступку, чтоб стать зазывалой на книжной ярмарке?

Герой мой выбран мною не случайно. Я знаю его, как себя самого. Его история поучительна, да и он заслуживает того, чтоб оказаться предметом исследования. Природа наделила его весьма неоднозначным характером – необычным, но не самодостаточным. Сочетание, чреватое драмой. Амбициозности и неуемности – хоть куда, независимости – нехватало. Люди завышенной самооценки втайне ищут признания окружающих – в их подсознании живет неуверенность. Именно потому мой герой долго и трудно готовился к жизни, медля вступить с ней в реальный контакт. В детстве он был хорошо защищен семейным укладом, школьной рутиной, но в юности от него потребовалось первое внятное решение – нужно было определить свое профессиональное будущее.

Институт иностранных языков он выбрал для себя еще в школе. Тут были различные мотивы – прежде всего он себя не связывал с отчим городом, ему предстоят неожиданные маршруты, когда он окажется в зарубежье, он должен быть хорошо оснащен. Кроме того, диплом полиглота обеспечивает свободу маневра – можно трудиться во многих сферах, иные даже трудно предвидеть.

По сути дела, подобный выбор свидетельствовал, что выбор отложен. Он был как бы продлением отрочества, ты получал законное право примериваться еще несколько лет, жить в состоянии невесомости.

Хотелось продлить и годы учения, однако учиться вечно нельзя – Господи, не успел оглядеться – и вот перед ним уже взрослый мир. Настало, как принято говорить высоким слогом, время ответственности.

Но разве ответственность не в том, чтоб не входить в студеную воду, не зная броду, не суетиться, не действовать очертя голову? К поступку следует подготовиться, что значит «стечение обстоятельств»? Кто мудр, тот создает обстоятельства, благоприятствующую среду.

Нужно, однако, и зарабатывать. Естественно, жизнь в родительском доме освобождала от многих проблем, но следовало себе обеспечить хотя бы подобие самостоятельности. Что делать? Учить детишек немецкому? Нет уж, увольте, это конец. Было бы безусловно заманчиво переводить иноземных писателей – тут мостик и к собственной творческой деятельности, но все это – удел москвичей. Еще один внушительный довод: надо перебираться в столицу, там, только там его поле битвы. Необходимо лишь подготовиться. Пожалуй, технический перевод и есть оптимальный вариант для «переходного периода», разбег перед Великим Прыжком. Благо, он жил в портовом городе, где было размещено пароходство, обеспечившее его работой.

Надеюсь, читатель уже почувствовал двойственность главного лица, а значит, – проявит к нему интерес. Мы пламенно превозносим цельность, однако всегда в ней подозреваем не то одномерность, не то ограниченность. Зато двоящийся зыбкий характер с его перепадами и зигзагами как бы свидетельствует о сложности и – с легкой руки знаменитых авторов – всегда привлекает к себе внимание.

Расстояние между двумя глаголами – «мочь» и «хотеть» – в природе вещей. Тем не менее рождаются души, которым этот закон не писан. Они бунтуют. Но уровень бунта зависит от уровня бунтаря. Несогласие чаще всего безобидно – то комедийно, то элегично, и все ж иногда оно может взмыть до неподдельного трагизма. Как бы то ни было, мой герой – один из тех, кто не смог смириться.

Будем считать, я его представил. Будем считать, что я убедил вас – он стоит того, чтобы с ним познакомиться. Но тут же я отчетливо слышу другой непроизнесенный вопрос: какое событие движет книгу? Достаточно ли оно впечатляюще, чтобы занять просвещенную публику? На этот раз ответить трудней. Все дело в том, чту назвать событием? Ведь есть событие-происшествие: счастливая встреча, несчастный случай, удар, обвал, шаровая молния, озаряющая пространство романа. И есть совсем иное событие – не собранное судьбою в пучок, не стянутое накрепко в узел, не одномоментная вспышка, а то, что отмечено протяженностью, словно бы копится день за днем, оно не врывается и не взрывается, а сопровождает, становится жизнью.

Начать мне приходится издалека, повествование зарождается в уже завершившейся эпохе. Все авторы любят писать, обернувшись – прошлое уже состоялось, к тому же в нем есть лирический звук – вот почему пережитое всегда богаче переживаемого, если не силой, то настроением. Дело тут даже не в ностальгии, ведь ностальгия, в конце концов, лишь избирательное зрение. Суть в том, что взаимное проникновение нынешнего и прежнего опыта рождает ни с чем не схожую музыку.

Может быть, это вас удивит, но мой герой нравился девушкам. Даже не тем, что он был пригож, хотя это тоже немаловажно, – скорее всего, на них воздействовало то ощущение неутоленности, которое от него исходило. Это внимание ему льстило, но одновременно смущало. Южные девушки контактны и даже в пуританские годы достаточно смело шли на сближение. Не то чтобы он боялся осечки, ему не давала покоя мысль: излишняя близость может связать две биографии в одну, а это опасно, очень опасно. Ибо настоящая жизнь – за поворотом. Она – впереди. И, безусловно, не в этом городе.

Однако ж и он не уберегся от неизбежных переживаний. Он был человеком с воображением. Да и ходить далеко не пришлось. На той же улице, через дом, в тесной квартирке жила вдова, растившая двух дочек-погодков. Все шло по схеме – когда он был мал, напрочь не замечал соседок, но, повзрослев, стал к ним захаживать, потом подозрительно зачастил.

Все дело было в младшей сестре. Старшая с детских лет отличалась своей соразмерностью и основательностью – такие обычно не кружат головы. Зато вторая была популярна, считалась существом одаренным. Эту завидную репутацию ей принесла не одержимость какой-то избравшей ее стихией, но обаятельный хоровод попеременных увлечений. Она и лепила, и рисовала, и зажигательно била по клавишам. Лучше всего она танцевала – словно вычерчивала иероглифы крепкими загорелыми ножками.

В провинциальных городах вспыхивают свои светлячки. Ими гордятся, им завидуют, во всяком случае, выделяют. То, что герой наш добился отклика, было для него добрым знаком – вряд ли она бы хоть раз взглянула на заурядного человека.

Думаю, их повлекло друг к другу сродство честолюбивых натур, оба тяготились привычным. Не только квартал, не только улица, уже весь город казался тесным. Всего несносней был отчий дом – ловушка, в которую попадаешь, едва явившись на белый свет.

Однако, в отличие от него, девушка не умела ждать. Она торопила его с отъездом. Он все пытался растолковать ей, что к столь ответственному поступку нужно как следует подготовиться. Но то были зряшные попытки. Каждый новый день на улице детства казался ей обидой, насмешкой, признанием своего поражения. Он понимал все ее доводы – бесспорно, скоротечная молодость была их основным достоянием, их главной ставкой в азартной игре. Но он обладает мужским умом и должен просчитывать варианты. Если не видишь на ход вперед, лучше не браться за эти шахматы. Их споры становились все резче, однажды она ему сказала, что осмотрительность, сплошь и рядом, лишь прикрывает душевную робость. Весьма неприятное обвинение, заставившее его задуматься. Мало веселого было и дома – родители все чаще хворали. Это печальное обстоятельство стало веским и нравственным аргументом: дело не в трусости перед жизнью, сейчас он их не вправе оставить.

Она уехала. Он убедился, как опустел его старый город. Куда ни пойдешь, кого ни встретишь, с кем ни заговоришь – все не то. Еще недавно полная жизнь вдруг превратилась в дырявое сито, сквозь которое исправно просачивались бессмысленные, беззвучные дни. Правда, еще оставались письма, но эта связь с течением времени стала почти односторонней – ответные письма были редки, потом они перешли в поздравления с днем рождения, с Новым годом и вдруг иссякли, ушли в песок. Ей надоело даже пунктиром обозначать в коротких записочках пусть хоть подобие интереса. Ее последней московской весточке уже не хватило кислорода. Она задохнулась на полуслове.

Напрасно старался он заслониться от пережитого унижения плохо разыгранным безразличием – все это было топорным притворством. Бессмысленны были и новые встречи – иные выглядели анекдотически. Какой-то мазохический вызов себе самому: чем хуже, тем лучше! Когда шкодливо и неуклюже он наконец освобождался от очередного эрзаца, его еще долго не оставляло удушливое чувство стыда.

По праву соседа и старого друга он часто заглядывал к старшей сестре новоиспеченной москвички, пожалуй, даже чаще, чем следовало бы. Старшая была славная девушка, с годами ставшая славной женщиной. Она понимала причину визитов и добросовестно излагала все бюллетени из первопрестольной. Он принимал участливый вид, если дела шли не лучшим образом, хотя не мог себе не признаться, что в глубине души ощущает не красящее его злорадство. Обычно письма были невеселы, Москва оказалась твердым орешком.

Все складывалось, как он предвидел. Явившись в столицу, она увеличила число обаятельных дилетанток еще на одну беспокойную душу. Не бог весть что. Так кто же был прав? Возможно, теперь она убедится, что эта жизнь не пишется набело – необходимы черновики.

И все же наедине с собой нельзя было отрицать очевидности: эта прекрасная авантюристка, по крайней мере, не прозябает. Пусть даже ее локотки в синяках, а загорелые ножки – в ссадинах. Он видит море день изо дня, но почему-то оно все чаще напоминает ему запруду. Нет, нет, их спор еще не решен, последнее слово еще не сказано. Однажды он соберется в путь, но он отправится во всеоружии. Голос судьбы его не обманывает: скоро произойдут перемены. Только бы наконец разрядилась его домашняя ситуация. Однако надежды на это не было. Родители год от года слабели.

Оставшаяся сестра понимала, как нелегко ему приходится, сочувствовала от всей души. Теперь и она к нему захаживала и, в меру сил, его выручала. А между тем и ее мать дряхлела и тоже требовала ухода. Столь бескорыстное отношение его согревало, он часто думал о том, что их жизни сложились сходно. В сущности, и он, и она себя принесли в жертву родителям. Какое различие между сестрами и, надо признать, не в пользу младшей!

«Мы – люди чести», – так говорил он, беседуя со своей приятельницей. Вслух не произносилось ни слова, однако подтекст был ясен и внятен – имелась в виду та, их покинувшая. Думать о собственной самоотверженности, почти самоотречении, было приятно, хотя и не вполне правомерно. Что до старшей сестры, то ей не пришлось бороться с соблазнами дальних странствий – она никогда о них не помышляла, а он принимал свои решения или, точнее, не принимал их сам, не оглядываясь на семью.

Шли годы. Быт его становился все более прочным и предсказуемым, но эта стабильность его не радовала. Давно уже в своем пароходстве был он в штате, уже и его обязанности не ограничивались переводами. Они почти незаметно расширились, укрепив его общественный вес, но все, что другому было бы лестно, вызывало у него раздражение. Унылый, затянувшийся сон! Он верил, что однажды проснется.

Нить, связывающая его родителей с миром, меж тем становилась все тоньше и тоньше. Было понятно: они – не жильцы. Неясным было, кто первым оставит это запущенное жилье, тесные полутемные комнаты. Первым оказался отец.

Спустя полгода не стало и матери.

Оставшись один, он ужаснулся. Не только непоправимой утрате, не только возникшей вокруг пустоте. Пожалуй, еще острей и болезненней был жгучий укус все той же мысли, что он наследует и повторяет эти закончившиеся судьбы. Он понимал, что времени нет. Нет уже больше и веских доводов в долгих беседах с самим собой. Уже не надо выглядеть жертвой, не надо быть «человеком чести». Он одинок, свободен, здоров. Молодость его миновала, но возраст – не помеха для действий. Наоборот, они по плечу только созревшему человеку.

Возможно, тут и была ошибка? Возможно, выигрывают лишь те, кто может броситься в водоворот, не думая, вынырнут или нет. Нужны не взвешенность, не дальновидность, нужны отвага, кураж, азарт. Нужна слепая, глупая юность.

Он понял, что такое открытие может стать гибельным для него. Необходимо его опровергнуть. Явилось спасительное сомнение: так ли уж необходимы странствия? Сколько людей хотело б родиться в этом городе с собственным лицом, в городе и звучном, и пестром? Зима здесь тепла, весна обнадеживает, от запаха моряны хмелеешь. Эти две комнаты с галереей, с окнами на двор с подворотней, пусть в них и маловато света, – это его родовое гнездо. Они и дают ему чувство тыла. Ждет ли его хоть где-то в мире еще одна крыша над головой?

Не бог весть какие якоря, и все-таки, уцепившись за них, он вновь ощутил под ногами дно. Еще немного усилий разума – он выплывет, выплывет непременно. Он даже не утратил спокойствия, услышав о том, что та, кто так долго мутила его душу и голову, скоропалительно вышла замуж за еле знакомого культуртрегера, впрочем, с довольно заметным именем. Слава Богу! Когда-то, в шалые дни, она едва его не толкнула на небезопасную эскападу с непредсказуемыми последствиями. Вот чем она кончилась для нее – супружеством с пожилым профессором. Старшей сестре он сказал с усмешкой: «В карьере она не преуспела, надеюсь, что преуспеет в браке». Великодушие не без яда. Однако эта невинная колкость была приятна его собеседнице. Их расположенность друг к другу росла и крепла день ото дня. Должно быть, это и есть его женщина. Стойкий неизвестный солдатик! Она об этом и не догадывалась, но это ее каждодневный подвиг заставил его на очень многое взглянуть совсем иными глазами. Как трогательно и как ненавязчиво она подпирала его плечом в самую трудную его пору! Вот кому он действительно дорог! И сколько же лет она ждет его слова. Надо уметь быть благодарным.

И все же прошел немалый срок, пока он созрел для главного шага. Не признаваясь себе самому, он все еще ждал поворота судьбы, ждал неожиданной перемены. Эта мальчишеская страсть упрямилась, не хотела сдаться.

Но, видно, в конце концов – унялась. Великий день его жизни настал. И на торжественное событие приехала младшая сестра. Вместе с мужем – теперь он стал его родственником.

Герой наш украдкой к нему приглядывался. То был немолодой человек, впрочем, державший себя молодцом, что называется – в струне. Отменно воспитанный, очень учтивый, с благожелательной улыбкой, видимо, сильно влюбленный в жену. Время ее не обошло, она и подсохла, и малость поблекла, но все еще была хороша. Больше того, он обнаружил, что это усталое лицо, осунувшееся, потерявшее краски, стало ему еще роднее. Не слишком просто дались ей годы! Насколько площе и одномерней была его собственная биография.

Тут-то я подобрался к ответу: вот оно, главное событие – жизнь, прошедшая без событий. Чем не решающий поворот? И то, что это действительно так, автор знает не понаслышке. Он убедился, что громы и молнии значительно менее драматичны, нежели эта мертвая зыбь. Подобно тому, как угроза сильнее и действенней ее исполнения, как долгая пауза нас томит душным предчувствием катастрофы, как замысел полней воплощения, так все, что могло быть, но не состоялось, объемней и масштабней свершившегося.

А, впрочем, для особых поклонников события-вспышки я приготовил эффектную зарницу сюжета. Весь день мой герой с глухим раздражением (от этого оно только росло) мог наблюдать, как все довольны. Его нареченная вся лучилась, точно церковный купол на солнышке, наконец-то она его заполучила, закончилось ее стародевье. И склеротическая мать, уже не участвовавшая в жизни, будто прилепила к губам сладкую паточную улыбку – в этой пародии на существование, оказывается, случаются радости. Повеселела столичная гостья, счастливая счастьем своей сестры – возможно, младшая подсознательно чувствовала вину перед старшей и вот – освободилась от комплексов.

Ее несомненная удовлетворенность была особенно нестерпима. Похоже, она ни о чем не грустит. И уж совсем не грозит ей тоска, которая сейчас его точит. Он вновь посмотрел на сидевшую женщину, которая стала его женой, – вот, значит, всё, что может мне дать, что может мне предложить моя жизнь! С какой-то непостижимой ясностью он вдруг увидел свою судьбу – ее начало, ее завершение. Случится то, чего больше всего он так боялся на этом свете: весь век проживет на этой улице и сдохнет в доме, в котором родился.

Его мазохистское воображение показывало ему картинки, которыми он обречен любоваться до своего последнего дня. По запыленной горбатой улице спускается до остановки трамвая, подходит томатного цвета вагон, набитый человеческим мясом, и едет он в свое пароходство. Мелькают знакомые дома, знакомые вывески и киоски, даже если опустишь веки, знаешь, где едешь, что за окном. Тем же путем в положенный час – назад, в свои полутемные комнаты. Съедает бурый гороховый суп, фирменное блюдо жены, они перебрасываются фразочками, обозначающими общение. Супруга год от года все больше напоминает ему свою мать с ее блуждающей глупой улыбкой и словно отваливающейся челюстью. От скуки выйдя на галерею, он смотрит на захламленный двор, на чахлое деревце, под которым его соседи, два старика в застиранных майках, играют в нарды, неутомимо стуча кругляшками. Сквозь подворотню во двор доносятся гортанные южные голоса – мальчишек, внезапно ставших юношами, выманивает на улицы вечер.

Его захлестывала с головой глухая мстительная досада, ей нужно было найти мишень, чтоб вырваться наружу, излиться. Но надо ль искать, вот он сидит прямо напротив, московский родственник, с его невыносимой учтивостью, которая хуже любой враждебности. Чем заслужил этот господин, старше почти двадцатью годами, с его энглизированной сухощавостью, с белой щеточкой под ястребиным носом, чем заслужил он свою уверенность, свою удавшуюся судьбу, чужую женщину? – непонятно. Неужто только местом рождения? Какая в этом несправедливость!

Трех рюмок хватило ему, чтоб сорваться, чтоб чувства стали неуправляемы. Всё, что бродило в нем, вызревало, копилось в эти долгие годы, всё выплеснулось за две минуты. Он понимал, что несется в пропасть, но остановиться не мог. В каком-то дыму перед ним мелькали испуганное лицо новобрачной, бессмысленная улыбка тещи, брезгливая гримаска соперника и бледное дорогое лицо, не выражавшее ничего, кроме обидного сострадания.

Дождавшись утра, гости уехали, хотя собирались пожить недельку. Так много лет ее не было в городе, и вот – провела в нем чуть больше суток. Естественно, по его вине. Но это еще не все последствия. Та, кто со вчерашнего дня стала его женой, оказалась гораздо более чутким созданием, чем он полагал, – и все поняла. Попытки заслониться волнением, водкой, жарой не имели успеха. Его очевидное отчаянье в торжественный день, ее унижение и многолетняя ревность к сестре – все это стало взрывчатой смесью. Она объявила, что брак распался и он бесповоротно свободен.

На этот раз его одиночество, которым он некогда дорожил как непременным условием выбора, стало для него неподъемным. Полгода вымаливал он прощение. В конце концов она уступила. От все еще теплящегося в ней чувства, от безысходности, от пустоты? Теперь она и сама не знала. Он и не спрашивал, был рад, что смилостивилась.

Перехожу теперь к главной части моих объяснений и оправданий, нужда в которых меня заставила предварить этот роман предисловием.

Читатель наверняка спросит автора: может он все-таки сформулировать свою излюбленную идею? Смешно приступать к такой работе, не зная, чем будет пульсировать книга.

Читатель, разумеется, прав. Я вознамерился доказать: чем более яркой вам видится жизнь, тем горестней она у вас складывается. Всем вам, кто просит ее даров, всем вам, кто ждет от нее откровений, уготована нелегкая участь.

Есть фразы, к ним не стоит прислушиваться, сколь бы эффектно они ни звучали. «Вставайте, генерал, уже утро, вас ждут великие дела!» Только откликнитесь на призыв, и попадете на эшафот или на остров Святой Елены.

«У жизни есть сокровенный смысл, и я обязан его разгадать!» – либо ты сам окажешься жертвой пророков, теологов, харизматиков, либо ты сделаешь жертвами тех, кто последует за твоей одержимостью.

Время от времени кто-то очнется, освободится от наваждения и неуверенно скажет, что летом следует заготовлять варенье, ну а зимою – пить чай с вареньем, но трезвые мысли живут недолго. Каждое новое поколение делегирует своих страстотерпцев, которые предъявляют счет и ждут, что жизнь его оплатит. Ожидание обходится дорого. Те, кто сильнее, ломают головы, те, кто слабее, ломают души.

Могут сказать, что ожидание – не только проклятие, но и надежда. Оно поддерживает надбытность и отворачивается от рутины. Конечно, когда оно затягивается, то ограничивает пространство. Зато растягивает и продлевает время. Только пройдя сквозь ожидание, приобретаешь вкус к жизнетворчеству.

Возможно. Но автор подозревает, что жизнетворчество – на поверку – возведение очередного мифа. Стоит ли миф (если он вырывается за пределы литературы) таких неокупимых усилий? Они обнаруживают не столько проявление твоей личной воли, сколько зависимость от среды – ее суждений, ее вердиктов.

Странное дело! Никто не вспомнит о скоротечности приговоров. Ну что за важность, каким ты покажешься двум выжившим из ума старухам и трем самодовольным юнцам? И вот поди ж ты! Нам все неймется.

Что же до знаменитых особ, которым гордыня и самосознание запрещают оглядываться на ближних, их миф творится в расчете на будущее. Хотя я не вижу великой разницы между оценками современников и высокомерным судом потомков. В конечном счете итог все тот же. Все, чем мы жили, будет осмеяно. На историческом циферблате реанимация вашего имени вряд ли продлится дольше минуты.

Прошу вас только не говорить, что мой роман – это та же попытка осуществиться, застрять в вашей памяти. Ну нет, запрещенный прием, господа! Я для того и писал предисловие, чтоб честно объясниться с читателем, возможно полнее ему изложить свои побудительные мотивы. Я познакомил вас с героем, который откладывал свою жизнь, как я откладывал этот роман, я высказал свою любимую мысль: наши амбиции уморительны, а ожидания даже опасны. Опасны, если они бесплодны, еще опасней, когда сбываются. Мы видим, что ждали совсем другого.

Итак, не надейтесь меня поддеть, представить в смешном, нелепом облике, заставить отказаться от замысла. Я слишком долго его вынашивал, чтоб убояться чьих-то ухмылок. Больше откладывать невозможно.

Заканчиваю свое предисловие и наконец приступаю к роману.

Глава первая

В осеннюю ночь в портовом городе в одной малоимущей семье родился мальчик – его ждала жизнь, которую он так и не принял, с которой он хотел примириться, записав ее, но так и не смог – ни примириться, ни записать.

Конец