Текст книги "Генералиссимус Суворов"

Принц только кивнул головой и зашагал по палатке.

Майор вышел.

Принц исходил много верст по своей палатке.

В первые минуты со зла лезли в голову самые нелепые мысли. Послать к туркам парламентеров о перемирии? Но что дальше? Почему все это, спросят.

Поехать лично к Сувара? Но что сказать ему? Человек ведь может устать, – он в сутки прошел пятьдесят верст. И вообще, что знает он об этом русском генерале? Все говорят о нем как о восходящей звезде русской армии, вроде князя Репнина. Говорят, что он глубокий старик и что он со странностями. Все это хорошо. Но еще лучше то, что до сих пор Сувара превосходно бил турок.

– Подождем!

И принц сел обедать. Потом лег отдохнуть, иронически думая:

«Вот теперь пусть же от ко мне приедет!»

Но принц великолепно выспался, его никто не тревожил. Русские уже заканчивали все три моста. Так незаметно пролетел весь день. Принц решил больше не напоминать о себе генералу Сувара, – сам отзовется!

И генерал Сувара отозвался.

Слуги накрывали в роскошной столовой палатке принца к ужину, когда прискакал русский офицер. Он передал принцу конверт.

Принц Кобургский, стоя у палатки, тут же вскрыл его. Кровь ударила ему в лицо – генерал Сувара на довольно хорошем французском языке писал:

«Войска достаточно отдохнули, и мы завтра в три часа утра выступим двумя колоннами: австрийцы в правой, русские в левой, пойдем прямо на неприятеля. Говорят, что неверных только пятьдесят тысяч, а другие пятьдесят дальше. Жаль, что они не вместе, – разом бы их разбили!»

Это была готовая диспозиция.

Генерал Сувара все обдумал без него, сам и предлагает принцу безоговорочно поступить так, как этого хочет Сувара.

Это задело принца. Он вошел с листком диспозиции в палатку, задумчиво прошел раз-другой мимо стола, задевая стулья и не видя слуг, дававших ему дорогу, а потом круто повернулся к выходу, где стоял в ожидании ответа русский офицер.

В этой диспозиции есть вызов, есть чуть ли не оскорбление, но зато в ней чувствуется настоящая убежденность, правота, сила.

Будь что будет!

– Передайте его высокопревосходительству: я согласен. Только я думаю, что надо до последнего момента скрыть от турок присутствие ваших войск. Так будет лучше! – сказал он русскому офицеру.

– Конечно, конечно, ваше высочество! – угодливо поддакнул тот.

Принц стоял, раздумывая: кого бы назначить командиром отряда? Генерала Сплени? Полковника Варко? Нет, пожалуй, лучше всего будет Карачай: он быстр, он подойдет к этому необычайному русскому генералу.

– Прикажите полковнику Карачаю, – обернулся принц к адъютанту, – взять батальон Кауница и батальон Колло, один дивизион[56]56
  Д и в и з и о н – два эскадрона.


[Закрыть] гусар Барко и дивизион драгун Левенера и тотчас же явиться в распоряжение генерал-аншефа Сувара!

…Суворов, прихрамывая, ходил возле палатки. Он нетерпеливо поглядывал в сторону австрийското расположения: что-то будет? Согласится с его диспозицией принц Кобургский или нет?

– Disposition zum Angriff![57]57
  Диспозиция для нападения (нем.).


[Закрыть] – повторил он.

Но вот прискакал адъютант, отвозивший принцу пакет.

– Согласен, ваше высокопревосходительство! – живо ответил адъютант.

– То-то!

Суворов был в восторге от принца:

– Ай да принц! Помилуй Бог! Молодец! Вот тебе и австрияк! Умница, ей-ей-умница!

Суворову понравилось все: и сговорчивость принца, и то, что принц не рассердился на него за отказ встретиться, и то, что Кобургский разумно предложил поставить впереди русских сил австрийский отряд.

– Как, говоришь, звать полковника? – переспросил Суворов.

– Карачай, ваше высокопревосходительство! – ответил адъютант.

– Карачай не Карачай, – весело приговаривал Суворов, идучи в палатку, – будет туркам карачун!

IV

Подпоручик Лосев никак еще не мог за два с половиною месяца привыкнуть к здешнему странному климату. У них, в Дорогобужском уезде, такое июльское, пусть росистое и туманное, утро все-таки не было бы настолько пронизывающе холодным. Здесь же, пока солнце не встало, не согреет никакой плащ, а чуть оно поднялось – пропадешь от жары.

Еще только рассветало.

Над рекой Путной, незнакомой, чужой, своенравной (вот навели мост – сорвало; это не дорогобужский Днепр), стлался туман. Ни реки, ни стоящих возле нее людей не было видно. Лишь иногда из тумана вдруг появлялись человек или лошадь.

Подпоручику Лосеву, который впервые шел в бой, все казалось, что это уже турки.

Вчера авангард союзников целый день отбивал атаки турецких наездников, и Лосев в первый раз увидал раненых.

Соединенные русско-австрийские силы уже два дня шли на сближение с неприятелем. Шли, как было указано в суворовской диспозиции: русские – слева, австрийцы – справа.

Кавалерийский авангард двигался впереди полков первой линии – гренадер и егерей.

Так подошли к реке Путне и теперь ждали, когда наведут мосты.

Наконец после томительного топтания на одном месте, у берега реки, пехота ступила на мост.

Голые, посиневшие от холода саперы одевались и сушились у костра.

– Вишь, закаленели, бедные!

– Еще бы! Вода теперь холодная: пророк Илья уже льдину бросил, – говорили проходившие пехотинцы.

Пехота тянулась по мосту бесконечной вереницей. Кавалерия нашла брод и переправлялась, минуя мост.

За Путной была все та же холмистая Молдавия, с кустарниками, оврагами и перелесками.

Когда перешли через мост, пехоте велели становиться в боевой порядок.

3-й дивизии боевой порядок был хорошо знаком, – генерал-аншеф Суворов каждое занятие в поле начинал именно с него, приучал быстро становиться в полковые каре.

Дивизия построилась в шесть каре. В первую линию поставили гренадер и егерей. Во вторую – полки Апшеронский, Смоленский и Ростовский. В третьей стала кавалерия. Пушки тарахтели между пехотными каре. В середине каре схоронились музыканты.

Пехота двигалась мимо кавалерии, которая раньше их перешла вброд Путну и теперь приводила себя в порядок.

– Довольно мы шли передом, ведите вы нас! – шутили карабинеры.

– Гляди, саквы свои замочил! – отшучивалась пехота.

Идти приходилось в гору. Впереди виднелись довольно большие холмы, занять которые и было приказано.

Лосев видел, как вперед проехал сам Суворов. Он обратил внимание на то, что у Суворова, кроме казачьей плети, ничего не было – ни шпаги, ни пистолета.

Рядом с Суворовым ехал коренастый смуглолицый полковник Карачай и пучеглазый Дерфельден, командовавший первой линией каре.

Лосев шел в первое свое дело. Он знал, что может не вернуться из него живым, но не имел представления обо всех опасностях и потому ждал боя скорее с любопытством, чем с тягостным томлением. Ему казалось, что он совершенно не боится. Лосев присматривался, искоса поглядывал, как ведут себя его соседи солдаты.

Вот курносый Башилов. Ему, должно быть, уже под тридцать, но на его детски открытом лице можно без труда прочесть все: он явно озабочен.

Рядом с ним шагает черноглазый мушкатер Зыбин. Этот по-всегдашнему оживлен. Он рассказывает что-то веселое. Может, и Зыбин думает о смерти, но, по крайней мере, не показывает виду.

Старики из капральства, Огнев и Воронов, которые служат в армии уже тридцать лет – больше, чем подпоручик Лосев жил на свете, – держатся обычно: Огнев немногословен, а Воронов почти по-стариковски суетлив и чересчур важен. Еще бы: сам Суворов произвел Воронова в ефрейторы.

Лосев глянул на артиллеристов, которые шли справа от них. Но на их лицах он не мог прочесть ничего, – артиллеристы были заняты своими пушками. Лошади с трудом тащили в гору тяжелые пушки, и артиллеристы помогали лошадям.

Взошло солнце. Его лучи ударили сбоку. Лосев посмотрел на восходящее солнце.

«Может быть, в последний раз вижу?» – с грустью подумал подпоручик.

Но тотчас же ему стало стыдно своего малодушия. Он опасливо глянул на соседей – не заметил ли кто-нибудь, что подпоручик Лосев трусит?

Но каждый был занят собой. Хотелось поскорее взойти на холм, хотелось узнать: а что там дальше? Не вылетят ли из-за холма, не ждут ли там турки?

Шли локоть к локтю. В этом тесном, сплоченном строе чувствовалась мощь, крепость.

Шли в ногу, хорошим, ровным шагом. Каждый знал, что здесь не на походе: если трет портянка, жмет ранец – не остановишься, не поправишь. Отстанешь от каре – пропадешь.

Наконец взошли на холм.

Впереди расстилалось ровное поле, а сзади, верстах в двух, стоял лес, ярко-зеленый в лучах восходящего солнца.

По равнине темными массами переносились с места на место турецкие всадники.

– Вот они, голубчики! Гарцуют.

– Ну, сейчас держись, ребята!

В первой линии забили барабаны, заиграла музыка, прикатилось «ура». Этот клич подхватила и вторая линия.

Мороз пробежал по спине у Лосева. Он сжал ружье и шел, боясь только одного – споткнуться о кочку, нарушить стройный ряд.

С холма спускались быстро.

Лосев глянул направо. Австрийцы шли такими же каре. Между русскими и австрийцами двигался отряд Карачая.

Лосев издалека узнал его малиновый ментик.

Не успели пройти и сотни шагов, как пришлось остановиться и приготовиться отбивать атаку: турецкие спаги широкой лавиной хлынули на каре союзников. Они приближались со стремительной, неудержимой быстротой. Турки налетали как ураган, – с воем, с диким, неистовым криком.

Земля дрожала от топота тысяч копыт.

Подпоручик Лосев растерялся. Он вжал голову в плечи и невольно откинулся назад – такой неотвратимой казалась ему гибель. Лосев не мог представить себе, чтобы эту страшную лавину могло что-либо остановить. Но стоявший сзади за ним высокий коренастый мушкатер Огнев шепнул подпоручику ободряюще:

– Не сумлевайтесь, ваше благородие: пронесет!

Музыка перестала играть. Затихло, как перед надвигающейся грозой. Она приближалась, эта грозная многоголосая туча, вспыхивающая клинками шашек и ятаганов. Вот-вот прокатится над головой, грянет, покрывая все, оглушающий гром.

И он ударил.

Русская пехота, подпустив турок поближе, хлестнула по ним картечью и ружейным огнем. На минуту вся передняя линия скрылась в пороховом дыму и в облаках поднятой турецкими всадниками желтой пыли.

Выстрелы смолкли. Только слышались истошные крики турок, лязг их шашек да тяжкий топот конских копыт: враги сошлись и дрались холодным оружием.

Еще миг – и на вторую линию русской пехоты ринулась турецкая кавалерия.

Лосеву на секунду показалось, что турки смяли гренадер и егерей Дерфельдена и что на них обрушилась вся масса спагов. Но когда апшеронцы стойко отбили этот первый наскок, Лосев увидел, что гренадеры и егеря стоят так же, как и прежде. Только перед каре валялись трупы убитых людей и лошадей.

Турецкие спаги кружились вокруг русской пехоты. Они с четырех сторон облепляли каре, стараясь где-либо пробить густую щетину русских штыков.

В этих атаках не было никакого плана. Спаги гарцевали на своих прекрасных конях. Одни безрассудно налетали на каре, другие, опустив поводья, стреляли на всем скаку из пистолетов.

Лосев только смотрел, откуда налетит турок. Он излишне суетился, и его кафтан был мокрехонек от пота.

– Не прозеваем, ваше благородие, увидим! – говорил сзади Огнев.

Лосев понимал, что Огнев хочет сказать другое: «Не суетись зря!», но никак не мог стоять так спокойно, как те, кто был знаком с этими лихими атаками.

Уже солнце висело почти над самой головой, а турки продолжали наседать. Яростные, безудержные атаки турецкой кавалерии стоили им многих жертв. Поле, пригорки – все было усеяно трупами людей и лошадей. Перед 1-й ротой апшеронцев лежало десятка два убитых турок. Лосев старался не смотреть на них. Одна раненая лошадь время от времени все подымала голову и с тяжелым храпом падала вновь, пока наконец не затихла совсем.

Чуть в стороне лежал придавленный убитым конем спаг. У него, видимо, была сломана нога, он кричал, но никак не мог выбраться из-под коня. Вот налетела новая очередная волна спагов, – они мчались не разбирая дороги. Когда и эта волна схлынула, крики раненого умолкли.

Лосев видел раненых и среди своих. Некоторые мушкатеры уже стояли с перевязанными головами. Нескольких солдат, зарубленных турками, уволокли в глубь каре. У старика мушкатера из 1-го капральства спаг перерубил руку – она висела, казалось, лишь на сукне кафтана.

Лосев пока что был невредим.

Турки все-таки не оставляли надежды прорвать эти плотные четырехугольники союзников.

В задний фас каре батальона Хастатова как-то ворвалась толпа спагов. Еще миг – и в эти ворота вольются новые полчища, и все погибнет. Слышно было, как с треском лопнул барабан, – музыканты, стоявшие в середине каре гренадер, видимо, были опрокинуты влетевшими в него турками. Все спаги, которые были поближе к этому каре, сразу устремились туда. Но стоявшие сзади апшеронцы пришли на помощь товарищам, и турки, прорвавшиеся внутрь каре, пали под ударами русских штыков.

И тогда турки так же стремительно отхлынули назад, как неудержимо рвались вперед. Спаги один за другим мчались к лесу. Через несколько минут вся турецкая кавалерия неслась назад, словно убедившись, что все усилия прорвать каре союзников напрасны.

В каре вздохнули свободнее.

– Вот так всегда у них: если попрут вперед – река не река, – ничто не задержит. А выскочил на поле заяц, кинулся в сторону один конь – и все побежали назад. Смехота! – говорил, выезжая из каре, полковник Шершнев.

Союзники наконец смогли двинуться вперед. Люди устали стоять на одном месте и теперь с удовольствием шли, разминая ноги, вытирая рукавами потные лица.

Дойдя до леса, союзники не рискнули пойти через него – Суворов приказал охватить лес с двух сторон.

Каре шли так спокойно, как на ученье.

Из лесу толпами повалили турки. Они бежали по направлению к Фокшанам, до которых оставалось всего семь верст.

Эти последние семь верст оказались наиболее трудными: за лесом тянулись густые заросли терновника. Колючки царапали руки и ноги, рвали одежду. Люди и лошади утомились продираться сквозь цепкие кусты. Только в одном отношении было хорошо: в зарослях почти не беспокоили турки.

Но вот проклятый терновник кончился. Снова вышли на открытое поле. Вдали, верстах в двух, были Фокшаны. Турки ждали неприятеля, сидя за небольшими укреплениями и рвами. Их конница ускакала на фланги, чтобы не мешать огню пушек.

Союзники выровняли свои каре и пошли на штурм Фокшан.

Подпоручик Лосев уже узнал ярость турецких кавалерийских атак, не раз отбивал занесенную над его головою кривую шашку спага, отстреливался, колол штыком, но еще никогда не стоял под ядрами. Теперь Лосева отделяла от этого лишь небольшая черта: в турецком лагере издалека были видны пушки. Еще миг – и турки, конечно, начнут стрелять. Ухо с тревожным нетерпением ждало этого первого выстрела.

И он раздался.

У Лосева словно что-то оборвалось внутри, но вместе с тем ему стало как-то легче: вот, началось, назад не воротишь.

С гуденьем и ревом пронеслось ядро.

– Малость не угодил!

– Ишь, как оно, проклятущее, ударило!

– Вона как ревет! – оглядывались солдаты.

Ядра рвались одно за другим. Подпоручик Лосев поймал себя на том, что под ядрами как-то хочется нагнуть голову, и вдруг сделалось до противного сухо во рту.

– Чего башкой киваешь, ровно конь от овода? Не отмахнешься! – бурчал на молодого солдата ефрейтор Воронов. – Хоть кланяйся, хоть не кланяйся – не помилует! На все Божье веление!

А Лосев тоже невольно наклонял голову и думал: «В меня! В меня!»

– В Смоленский угодило!

– Вон пожалило. В четвертой роте, никак… – зашумели кругом. Все оглянулись.

Но долго рассматривать было некогда – впереди вспыхнуло «ура»: первая линия пехоты уже бежала на окопы, чтобы поскорее выйти из артиллерийского огня, поскорее сблизиться с врагом.

Апшеронцы последовали их примеру.

V

Войска Осман-паши не выдержали дружного натиска союзников и побежали. Несколько сотен янычар, засевших в укрепленном монастыре Святого Самуила, еще пытались защищаться, но их мгновенно выбили и оттуда.

Победа была полная.

Теперь наконец-то Суворов мог спокойно встретиться с принцем Кобургским – за все десять часов боя они не съезжались вместе и еще ни разу вообще не видали друг друга. Суворов ехал к принцу в той же простой канифасной куртке, в которой он был в бою, и в старых ботфортах. На куртке у него висел только один Андреевский орден.

Вместе с Суворовым ехали командиры линий – генерал-поручик Дерфельден и генерал-майор Позняков. Командира второй линии князя Шаховского тяжело ранило в бою. Сзади за генералами трусили адъютанты и ординарцы.

Если бы не тела убитых, не лошадиные трупы, попадавшиеся на каждом шагу, фокшанское поле было бы похоже на ярмарку: всюду стояли сотни повозок с разным добром, белели наметы опустевшего турецкого лагеря, по полю бродили табуны лошадей, верблюдов, ослов, которых турки не успели угнать с собою.

Где-то там, впереди, куда ускакала, преследуя врага, союзная конница, еще слышались одиночные выстрелы, а здесь уже думали о мирном отдыхе: солдаты ставили ружья в козлы, сбрасывали пропотевшие кафтаны, разувались. Артельные старосты сразу же взялись разжигать костры – варить кашу.

Солдаты, принужденные в каре целый день жаться друг к другу, теперь с удовольствием сидели и ходили свободно, поодиночке.

Вон мушкатер несет большую охапку дубовых веток, нарубленных для костра. Вон уже босиком – успел сбросить сапоги – бежит молодой солдат и радостно кричит своим: «Дяденька Максимыч, шестая рота воду нашла!» Вон толпа солдат с хохотом и шутками старается окружить стадо овец, которые испуганно мечутся по полю.

Проехали мимо толпы мушкатеров, внимательно осматривавших захваченные турецкие пушки:

– Из энтих самых пушек он в нас палил!

– Здоровые пушки!

– Глянь, тут у него вся снасть как следует: и пальник, и банник!

Кое-где уже слышались разговоры о бое:

– Он кричит: «аман», «аман», а я думаю: меня, брат, не омманешь, – раз его штыком!

Суворов ехал, зорко глядя кругом.

– Это как будто уже апшеронцы? – спросил он у генералов, указывая на шумную, большую толпу пехотинцев, располагавшихся на отдых.

– Должно быть, они, Александр Васильевич, – ответил Позняков.

– Надо, пожалуй, от второй линии захватить Ивана Кузьмича: пусть-ка хоть с ним принц познакомится! Какой полк, ребятушки? – крикнул, подъезжая к пехоте, Суворов.

– Апшеронский! – ответили из толпы несколько голосов.

Суворов остановил коня.

– Ба, Воронов! Жив, старина! – узнал он ефрейтора. – И Огнев, слава Богу, уцелел, – продолжал он, оглядывая мушкатеров. – Молодцы! – весело говорил Суворов.

– Живы еще, батюшка Александра Васильевич! – ответил Огнев.

– Точно так, живы! – гаркнул Воронов.

– А ну-ка, ребятки, где ваш полковник? Покличьте Ивана Кузьмича!

Воронов обернулся к солдатам и, начальственно вытаращив глаза, приказал:

– Их высокоблагородия к их высокопревосходительству!

Но уже и без ефрейторского приказания неслось от одного к другому:

– Полковника к Суворову!

– Суворов кличет полковника!

– Что, много у вас раненых? – спросил Суворов.

– Человек, почитай, с двадцать, – ответил Огнев.

Воронов недовольно глянул на товарища, – ишь, вперед старшего лезет! Степенно ответил:

– В нашем капральстве, ваше высокопревосходительство, только одного ранило.

– Тяжело?

– Нет, не так чтобы.

– Да он сам вот тут, – прибавил Огнев.

– Зыбин, покажись! – заговорили кругом.

Из толпы шагнул вперед смуглый, как цыган, мушкатер. Рот у него был повязан окровавленным платком.

– В рот угодило? – нахмурился Суворов.

Мушкатер утвердительно кивнул головой.

– Так точно, в рот, – ответил Воронов:

– Он у нас песельник, – улыбнулся Огнев.

– Болтун. Все лопочет. Оттого ртом и поймал ее, – презрительно вставил Воронов.

Черные глаза раненого улыбались.

– Язык-то, зубы – целы? – участливо спросил Дерфельден.

– Целы, ваше высокопревосходительство.

– Только скрозь обе щеки прошла!

– Как иглой прошило! – отвечали солдаты.

– Ну, тогда ничего: скоро заживет. Опять песни петь будешь и с девками целоваться! – пошутил Суворов.

Мушкатеры загоготали.

– А ты, ваше благородие, впервой был в бою? – посмотрел на молодого подпоручика Суворов.

Лосев хоронился за спинами солдат, – он натер ноги, поспешил разуться и теперь стоял босиком.

Мушкатеры расступились.

– Так точно, первый раз, – ответил Лосев.

Красный от смущения, он не знал, куда девать босые ноги.

– Страшно было? – спросил, улыбаясь, Суворов.

Подпоручик замялся.

– Страшновато, – признался он.

– То-то. Война, брат, такое дело – натерпишься! Ну, отдыхайте, ребятушки; сегодня славно постарались! – сказал, отъезжая, Суворов: к нему спешил полковник Шершнев. – Подтянись, Кузьмич, поедем, брат, к принцу – знакомиться с союзниками! – встретил Суворов командира апшеронцев.

– Да я-то, Александр Васильевич, по-немецки ни гу-гу, – виновато улыбнулся Шершнев.

– Ничего. Зато сражаешься ты по-русски. Поедем!

И они поехали к расположению австрийского корпуса.

Австрийские солдаты узнавали своего спасителя генерала Сувара в этом простецки одетом небольшом старичке, который ехал на неказистой лошаденке.

– Гляди, вон поехал генерал Сувара! – говорили они один другому.

И за то, что Суворов не стоял на месте в ожидании врага, как их генералы, а смело шел на него, австрийские солдаты сегодня прозвали Суворова «Генерал-вперед».

– Vivat Suvara! Vivat General Vorwarts! – восторженно кричали они.

Суворов был очень тронут этим. Он махал каской и, приветливо улыбаясь, отвечал:

– Виват Иосиф! Виват Кобург!

Навстречу ему уже спешил сам принц Кобургский, окруженный нарядной, цветистой свитой генералов.

Приблизившись друг к другу, обе группы всадников спешились.

– Ваше высокопревосходительство, я восхищен! – начал было принц, подходя к Суворову, но Суворов не дал ему договорить, – он крепко обнял принца.

Свита обоих полководцев, хотя и более сдержанно, но все же последовала их примеру. Генерал-поручик Дерфельден чуть ткнулся губами в бритую щеку генерала Сплени. Полковник Барко, снисходительно улыбаясь, церемонно поцеловался с генералом Позняковым.

И только простодушный Иван Кузьмич Шершнев искренне заключил в свои мощные объятия какого-то маленького австрийского полковника и, к немалому его удивлению, троекратно, словно на светлое Христово Воскресенье, облобызался с ним.

– Поздравляю с победой, ваше высочество! – сказал Суворов, пожимая руку принца.

– Вас нужно поздравлять, а не меня! Все сделали вы! – широко улыбаясь, говорил принц, с интересом разглядывая генерала Сувара. – Так быстро прийти на помощь. Сделать пятьдесят верст в сутки! Это чудо!

– Римляне двигались еще быстрее, – живо отозвался Суворов. – Вспомните Цезаря!

– Но ваша прекрасная диспозиция, ваша замечательная тактика – идти вперед. Мои солдаты уже зовут вас «Генерал-вперед», – улыбаясь, говорил принц.

– Все сделали они, наши храбрые солдаты! – отвечал Суворов.

– Нет, нет, победа принадлежит вам! – не уступал Кобургский.

Суворов весело улыбался.

– А, вот еще он, мой дорогой полковник Карачай! – радостно встретил он подъезжавшего Карачая.

– Ваше высокопревосходительство, вы слишком снисходительны ко мне, – смутился польщенный Карачай.

Но Суворов, прихрамывая, побежал к нему и горячо обнял.

– Мой храбрый Карачай, подойдите, и я обниму вас! – сказал принц, делая шаг к Карачаю.

Карачай запнулся. Он глянул на белоснежный мундир принца и на свой пыльный ментик и чуть было не извинился: «Видите, какой я грязный!», но спохватился: ведь секунду назад он в таком же виде мог целоваться с генералом Сувара.

Карачай поспешил к принцу. Принц обнял его.

А между тем в стороне, на пригорке, слуги принца Кобургского расстилали большой ковер, ставили приборы, бутылки, закуску, – принц хотел тут же, на поле, отпраздновать столь блистательную победу Суворова.