Текст книги "Генералиссимус Суворов"

III

Где только ветры могут дуть,

Проступят там полки орлины.

Ломоносов

Если до Белинцоны было еще некоторое подобие дороги, то дальше сразу въехали на узкую извилистую тропочку.

Горы, немного раздвинувшиеся у Белинцоны, опять подошли вплотную. Сдавили со всех сторон, как-то совсем прижали к земле. Их хребет терялся где-то в сером небе.

Вдалеке, уже яснее, чей прежде, белел на вершинах снег. С каждым шагом зелени становилось меньше. Все чаще высовывались обнаженные ребра скал.

Тропинка вилась вдоль реки Тичино, перепрыгивая с одного берега на другой.

Вся долина была загромождена камнями – следами недавнего обвала.

Дорога была трудна.

Суворов ехал позади своей маленькой двуколки – единственной колесной повозки во всем обозе. В ней сидели Фукс и Прошка. Двуколка едва тащилась, скособочившись. С трудом пробиралась через наваленные камни. Ее кидало из стороны в сторону.

Господин статский советник Фукс не вынес тряски – полез вон. Пересел на коня.

Суворов невольно улыбнулся:

– Это ему не по миланским улицам. Растрясет свой живот. И поделом.

А Прошка, держась за борт двуколками руками, недовольно глядел вверх, на высокие горы.

Сокрушался:

– Господи, и куды нас занесло!

Ванюшка, шедший у самого суворовского стремени, сказал, указывая на Фукса:

– Идти-то лучше: греешься!

В самом деле, ехать было холодно. Резкий ветер откуда-то с гор пробирал насквозь, дождь хлестал то так, то эдак.

– Погодка. Добрый хозяин собаку на двор не выгонит, – пожимался Суворов.

Антонио Гамма дагадывался, о чем речь. Смущенно поглядывал, точно он отвечал за непогоду. Оправдывался:

– В сентябре у нас еще тепло. А в этом году… Такая осень… Не запомнит никто…

Вдали, внизу, показалась деревня. В ней был назначен ночлег. До Айроло, где уже стояли французы, оставалось десять верст.

…С 12 на 13 сентября всю ночь шел дождь, неистовствовала буря.

Большая часть войск опять ночевала под открытых небом: в домах, в хлевах, в сараях не хватало места. Деревьев, кустарников было мало. Люди жались к неуютным скалам, стараясь укрыться в какой-либо расщелине. Мокли, зябли в одних мундирчиках, мучились.

Суворов ночевал в доме, одной стеной в котором служила отвесная скала, – к ней в прилепился дом. В доме было сыро.

Аркадий, Фукс, офицеры штаба, Прошка, Ванюшка лежали вповалку в углу. Утомленные переходом, они давно спали. Аркаша переносил все лишения молодцом, – Александр Васильевич с удовольствием видел это.

Суворов сидел с Антонио Гаммой у очага. Ветер стучал по крыше камнями, выл в трубе, за дверью кашляли, гомонили солдаты в офицеры; все было забито людьми. Александр Васильевич говорил с Антонио о Сен-Готарде, который русские войска собирались завтра атаковать.

Со стороны Италии Сен-Готард был неприступен. К нему вела узкая, едва проходимая для вьюков тропинка.

Суворов за Белинцоной послал корпус генерала Розенберга направо в долину Тавечь, в обход Сен-Готарда.

Антонио Гамма говорил, что от Айроло восхождение на Сен-Готард очень опасно в бурю. Путники и те часто гибнут от утомления и холода, а тут еще французы, у которых такая надежная позиция.

Прислушались оба – не стихает ли ветер.

Около полуночи ветер стих. Старики улеглись.

К утру перестал и дождь.

Было сыро и пасмурно. Над долиной нависли густые, темные облака, – они лепились к вершинам гранитных гор.

Невыспавшиеся, измученные люди ежились, согревались у костров. Хотелось поскорее двинуться с места, чтобы отогреться на ходу. Хотелось поскорее в дело.

Букли, косы – давным-давно от дождя растрепались, Александр Васильевич велел; кос не заплетать, буклей не накладывать – не за этим ходить!

Выступили тремя колоннами: Багратион и генерал Барановский обходили с флангов. Суворов – в центре.

IV

Был четвертый час пополудни. Короткий осенний день угасал. В долине уже темнело. А французы все еще занимали неприступные вершины Сен-Готарда.

Суворовским чудо-богатырям впервые пришлось вести войну в горах.

С неимоверными усилиями карабкались они со скалы на скалу. Уцепиться было не за что: ни деревца, ни кустика, только кое-где мох. Порядком поизношенные башмаки скользили по сырым камням, не держали человека. Люди выбивались из сил, чтобы продвинуться вниз. Приспосабливались, упирались, где можно, штыками, помогали друг другу.

А французы, невидимые, надежно укрытые камнями в скалами, били на выбор. Много ратников осталось лежать на месте, многие, сраженные, падали с кручи вниз, многие кое-как, с трудом тащились раненными назад к Айроло.

Продвигались вперед крайне медленно. Еще никогда русскому солдату не приходилось сражаться в таких условиях. Враг был и без того почти невидим, а тут еще откуда-то наползало и скрывало все густое, серое облако. Застилая глаза, тучами плавал пороховой дым: он не позволял разобрать, свой или чужой шевелится за камнем…

Высоты громоздились одна за другой выше и выше, и, кажется, не было им конца. А неприветливый, хмурый Сен-Готард все так же возвышался надо всем.

Суворов со штабом стоял на высоте. Смотрел в трубу. Смотрел туда, где должен был по крутизне, по непролазным ущельям и скалам появиться у французов с левого крыла Багратион.

Князю Петру горы не в диковинку. Он и без карт, без тропинок – на глаз проведет своих. Багратион ловок, находчив, отважен. Багратион горяч. На него у Александра Васильевича крепкая надежда.

Но почему до сих пор Багратиона еще нет?

Забыт холод, ветер. Забыто все. Щеки горят. Познабливает, но не от стужи, а от волнения.

Суворов смотрит в трубу. Видит, как легко, умело, привычно перепрыгивают со скалы на скалу синие мундиры.

– Ну, да и мои достигнут, помилуй Бог! Первый бой в горах…

Смотрел в трубу, а смотреть вроде не на что. Смотрел так, чтобы можно было спокойно обдумать, чтобы не мешали, не лезли с никчемными своими советами австрийцы, офицеры генерального штаба. Буквоед, «проектный унтеркунфт» подполковник Вейротер и другие. Они ведь знатоки горной войны.

Что же делать?

Французы уже дважды отбивали с вершин Сен-Готарда настойчивые атаки русских.

От Розенберга сведений нет и не может быть: с ним связи никакой и не предполагалось.

И так не Бог весть какие большие силы Суворова раздроблены: у Розенберга одна треть, часть пошла с Багратионом, часть с Барановским.

Сегодняшняя атака Сен-Готарда – первое сражение в горах. Если не взять Сен-Готард в ближайший час, тотчас же, значит, спасовать перед горами.

В степях, лесах, болотах – побеждали врагов, а тут что же?

И ведь впереди все такие же горы.

Если сейчас не пробиться к Сен-Готарду, кто знает, что будет с Розенбергом: ведь тогда Розенберг выйдет в долину Тавечь один.

А Римский-Корсаков тоже ждет не дождется помощи от Суворова.

Тяжело смотреть, как убывают его чудо-богатыри, но делать нечего…

Еще раз в атаку!

Русские с фронта в третий раз полезли на эти проклятые дикие скалы.

Люди были измотаны, утомлены и боем и подъемом. Особенно тяжело было подыматься старикам.

Гора казалась бесконечной. Вершину ее то совершенно скрывал из глаз густой туман, то она опять вставала впереди еще величественнее, еще неприступнее.

И тут сверху, с этих теряющихся в облаках скал, далеким эхом разнеслось свое, родное «ура». Багратион одолел все, как горный орел, появился с фланга на смежных вершинах.

Перестрелка разом смолкла. Наконец русские дорвались до своего испытанного товарища – штыка…

Французы бежали.

Первая победа в горах была одержана.

V

На Сен-Готардском перевале Суворова встретил в полном облачении семидесятилетний настоятель монастыря капуцинов. Увидев рядом с русским полководцем Антонио Гамму, приор обратился к нему:

– Сын мой, передай северному вождю, что я приглашаю его и приближенных в трапезную.

Каково же было изумление приора, когда этот северный вождь ответил сам на чистом немецким языке:

– Я и мои дети томимся от голода, но раньше, святой отец, веди нас в храм. Воспоем хвалу спасшему нас, а потом уже – за трапезу!

И, слезши с коня, пошел в монастырский храм.

Полки расположились вокруг монастыря.

Спуск с Сен-Готарда к деревне Госпиталь был не весьма удобен для защиты. Отступавшим французам не за что было зацепиться, – их сбили за деревню Госпиталь.

Дальше идти было нельзя: люди падали, больше не хватало сил.

И ночь уже спустилась на горы. На скалах гор весело запылали бивачные костры.

А в церкви монастыря шло богослужение. Офицеры и солдаты, сменяясь по ротам, входили в церковь. Прикладывались к распятию.

После богослужения приор угостил Суворова и его приближенных – Аркадия, Багратиона, генералов – обедом. Обед пришелся по вкусу Александру Васильевичу: картофель, горох, рыба. Суворов оживился и много говорил с приором на разных языках – немецком, французском, итальянском. Приор поражался учености северного полководца. Он рассказывал, что, по летописи монастыря, первым русским, посетившим Сен-Готард, был Василий Лихачев, ездивший в 1659 году послом во Флоренцию.

Засиживаться Суворову было некогда. Пообедав, Александр Васильевич поехал вниз, в деревню Госпиталь, в которой он назначил свою главную квартиру. За Госпиталем начиналась Урзернская долина. К ней, к деревне Андермат, должен был к завтрему выйти из Тавечи со своим корпусом генерал Розенберг: Суворов послал его из Белинцоны в обход Урзерна с востока.

Александр Васильевич спускался вниз, к деревне Госпиталь. В темноте ночи раздавался неумолкаемый звон колокольчиков, – это снизу к Сен-Готарду беспрерывной вереницей тащился обоз мулов.

VI

Апшеронцы с егерями Кашкина и сотней казаков Поздеева шли в авангарде, вслед за батальоном Мансурова.

Как было условлено, корпус Розенберга соединился с главными силами Суворова на рассвете 14 сентября в Урзернской долине. Французы отступали к Чертову мосту.

Немного прояснилось, выглянуло солнышко, и все оживилось. Да и широкая Урзернская долина, по которой проходили, была все-таки немного веселее, чем вчерашние пропасти и скалы.

– Вот здесь, на худой конец, жить еще можно, – сказал, оглядываясь кругом, Башилов. – Пастбища-то ничего.

– Нашел местечко: ни деревца, ни кустика, – не согласился с товарищем Зыбин. – И хоть бы птичка одна. Хоть бы самая что ни на есть ворона. А без птицы какая жизнь?

– Птица должна быть!

– Вон суслики свистят вместо птиц, – усмехнулся Огнев.

– Поживешь! Тут, сказывают, зима – восемь месяцев. Вишь, снег лежит.

– Нет, лучше нашей Расеи не найти!

Издалека послышался глухой, неясный шум. С каждым шагом он становился грознее.

– Что ето гудё? – спросил молодой белобрысый солдат.

– Не слышишь – вода. Мельница, должно, на реке. Видишь, и свежей стало, – объяснил любивший поучать унтер-офицер Воронов.

И верно: стало прохладнее.

Горы опять подошли поближе. Еще несколько десятков сажен, и они с двух сторон крепко сжали тихую реку.

Долина со своими лугами, деревня Андермат с колокольней старой кирки, с жильем и теплом остались где-то позади. Впереди опять мрачнело темное ущелье, где шумела, билась в гранитных берегах Рейсса.

Из ущелья тянул резкий сквознячок. Сразу стало холоднее и телу, и душе. Люди съежились, замолкли.

А грохот все нарастал.

И вдруг колонна стала: дорогу преградила громадная гора. Она отвесными утесами врезывалась в самое русло реки, стояла как могучая стена.

– Это что: дороги нет?

– Дорога пропала!

– На горы опять лезть, будь они…

– Нет, пошли. Там нора в горе.

– В этой норе-то и встретят…

Лишь только передние мансуровские мушкатеры сунулись в Урзернлох, как, заглушая грохот воды, ударила пушка. И застрекотали пули. Эхо удесятерило выстрелы. Гром пошел по горам. Мансуровцы отпрянули. Из дыры назад никто не вышел, – передних смельчаков уложили неприятельские пули и ядра.

– Стой! Стой! – закричало несколько голосов.

Командир апшеронцев генерал Милорадович, придерживая шляпу, побежал вперед к полковнику мансуровцев Трубникову. А через секунду сзади, по цепи мушкатеров, понеслось:

– Дорогу фельдмаршалу!

– Сторонись влево!

– Дорогу батюшке Александру Васильевичу!

И сам Дивный, в плаще и войлочной швейцарской шляпе, быстро пробежал вперед. Он был озабочен, но полон решимости.

За ним бежали Багратион и курносый великий князь Константин Павлович. Длинный Розенберг и толстенький Дерфельден поотстали от молодых.

– Он порядок наведет!

– Пройдем! Сейчас пойдем!

– Вот это и есть Чертов мост?

– Какой же это мост, когда – нора?

– Мост, верно, дальше…

Апшеронцам не было слышно, что говорит Александр Васильевич, но скоро поняли все: приказано обходить. За эти первые дни войны в Швейцарии все уже знали, что в горах брать в лоб – не моги.

От мансуровцев отделились триста мушкатеров. Их вел полковник Трубников, сорокалетний поджарый человек с измаильским крестом на груди. Мансуровцы побежали куда-то вправо, в горы.

Двести егерей Кашкина с молодым майором Тревогиным пошли влево.

– Егеря пойдут вброд через реку, – сказал майор Лосев, подходя к своим. – Привязывай покрепче штыки, ребята! Будет дело!

Пока обходили французов, все остальные ждали. Остатки мансуровского батальона и егеря Кашкина стояли наготове.

Апшеронцы топали, сморкались, переговаривались.

– Наш Михайло тоже горяч, ровно Суворов; не вытерпит, ему все надо первому в дело! – сказал Огнев о Милорадовиче, которого апшеронцы очень любили.

– А вчера как было! – оглянулся на товарищей Зыбин, точно кроме него никто не видал и не знает того, о чем он рассказывает. – Подбежали мы к спуску. Гора – вниз глянуть страшно. Все так на краю и стали, ни с места. А он как крикнет: «Смотрите, ребята, как вашего генерала в полон возьмут!» – и – вниз. Так меня за ним точно ветром сдуло!

– Храбер наш Михайло Андреич! Суворовской выучки!

– Что и говорить – летели вчерась важно!

– Тут на родимых салазках – одна спасень…

Переговаривались, а сами нетерпеливо поглядывали на горы: скоро ли обойдут?

И вот сверху раздались выстрелы. Гора задымилась – Трубников обошел.

Французы отвечали ружейным огнем. Пушка молчала.

И тотчас же мансуровцы кинулись опять в эту страшную, темную дыру. Охотники быстро вытащили оттуда своих раненых и убитых. По ним никто из дыры уже не палил. Остальные кинулись вперед.

За горой перестрелка разгоралась.

Суворов с генералами стоял у самого входа в Урзернлох.

Мансуровцы и кашкинцы один за другим исчезли в дыре. Настал черед апшеронцев.

Лосев бежал первым: командир полка генерал Милорадович остался возле Суворова.

– По одному! Штыки вверх! – предупреждал Милорадович.

– Молодцами, ребята! С Богом! – кричал Суворов.

Лосев сунулся в дыру, как в могилу. В ней было темным-темно.

В правой руке Лосев держал шпагу, а левую невольно протянул вперед. Рука сразу же уперлась в сырую стену: дыра оказалась очень тесной, едва мог пройти человек.

«Точно в преисподнюю лезем», – мелькнуло в голове. Впереди – ни проблеска света, темно – хоть глаз выколи. Только где-то недалеко слышался топот егерских ног. А сзади дышал в затылок Лосеву его адъютант.

Лосев старался, как мог, прибавить шагу, но шаг получался куцый, ноги двигались осторожно, боясь оступиться, упасть в этой дьявольской темноте. Левая рука, вытянутая вперед, то и дело натыкалась на выступы. Местами камни были мокрые, до противности склизкие. Было холодно и сыро, как в склепе.

Понемногу привыкнув к темноте, Лосев попытался бежать. Пробежав шагов с полсотни, он увидал впереди себя свет, – чертова дыра кончалась. В узенькой рамке выхода мелькали согнутые спины егерей. Выбегая на свет, они перепрыгивали через что-то.

Когда Лосев добежал до выхода, он увидал, что прыгали через убитого французского артиллериста, распластанного на дороге. Несколько трупов в синих французских мундирах валялось на небольшой площадке у опрокинутого зарядного ящика. Пушка, стрелявшая по мансуровцам, очевидно, была сброшена в реку.

В этом мрачном ущелье, где вверху голубела крохотная полоска неба, Лосева сразу же оглушил невероятный шум. Река Рейсса, которая в Урзернской долине течет так тихо и спокойно, здесь стала неузнаваемой. Сжатая узким высоким коридором отвесных скал, она с диким ревом стремительно падала вниз с высоты десятков сажен. На своем пути река встречала груды камней горных обвалов. Падая с головокружительной высоты, Рейсса разбивалась на камнях в мелкие брызги. На мрачном фоне черных, угрюмых скал, уходящих вершинами в самое небо, ослепительно белела пена. Она целыми облаками высоко подымалась вверх. Дорога, прибрежные скалы – все орошалось этой водяной пылью.

Егеря бежали по узенькой каменной тропинке, которая, точно карниз, лепилась кругом горы и исчезала за углом. Оттуда теперь раздавались выстрелы. Лосев побежал вслед за егерями, перепрыгивая через трупы французов, валявшиеся на тропинке. Он с любопытством и невольным страхом глядел налево, где в бездонной пропасти, далеко внизу, клокотала, ревела Рейсса.

Лицо и мундир Лосева сразу стали влажными от водяной пыли.

Местами берега Рейссы шли на одном уровне с тропинкой, а потом вдруг опять срывались куда-то вниз.

Обогнув гору, Лосев сразу увидал Чертов мост.

Тропинка круто спускалась к нему. В одном месте две скалы, сжимая с двух берегов Рейссу, так близко подбежали друг к другу, что люди смогли соединить их двумя каменными арками. Большая из них соединяла правый берег с выдающейся скалой левого. Меньшая арка была перекинута со скалы левого берега на дорогу.

Узкий, только пройти вьюку, без перил мост висел на страшной, десятисаженной высоте. Внизу, весь в пене, как бешеный конь, мчался с камня на камень неистовый поток.

Отступавшие французы залегли за камнями на левом берегу и обстреливали правый. Отходя поспешно, они не успели повредить большую арку и только теперь, под огнем русских, старались разломать малую, чтобы не дать возможности суворовским войскам перейти на левый берег Рейссы. Но окончательно разломать мост не удалось, – егеря Тревогина уже взобрались на горы левого берега и стали спускаться вниз, обходя Чертов мост. Французы, боясь быть отрезанными, бросились в горы. И все-таки пролом оказался так широк, что пройти по мосту стало невозможно.

– Бревен надо!

– Без бревна не перейти! – заговорили все солдаты и офицеры.

Сказать было легко, но где сыскать в этой поистине чертовой дыре бревно?

– У самой пещеры сарайчик стоит. Разобрать его! – смекнул кто-то.

– Передай по цепи: ломать сарай! Бревна для моста нужны! – приказал Лосев своим мушкатерам.

Апшеронцы еще тянулись от моста до самой долины, проходя гуськом через Урзернлох.

Минуты ожидания казались всем часами. Наконец по цепи, по мушкатерским рукам, пошло одно, второе, третье бревно.

Когда первое из них дошло до унтер-офицера Огнева, он, не выпуская бревна из рук, обратился к стоявшему тут же командиру батальона майору Лосеву:

– Дозвольте, ваше высокоблагородие, я сделаю!

– С Богом, Илья Николаевич! – согласился Лосев. Он знал, что старый унтер-офицер – мастер на все руки. – Давай-ка мне свое ружье!

Огнев передал майору ружье, перекрестился в смело пошел по Чертову мосту.

Брызги водопада и пули французских стрелков, засевших наверху, в скалах левого берега Рейссы, летели выше моста, падали на мост. Огнев тащил бревно, не обращая внимания ни на что. Его беспокоило одно: много ли успели проломать французы, велик ли пролом?

Дойдя до меньшей, разломанной арки, он лег и глянул. Сразу отлегло от сердца: конечно, бревно вдвое длиннее пролома. Его без особого труда можно передвинуть с одной стороны на другую.

Так Огнев и сделал.

Теперь только бы еще одно-два бревна, и ступай смело!

Он оглянулся. Какой-то молодой кашкинский егерь волок второе бревно.

– Давай сюда! – принял у него Огнев.

Сзади передавали еще одно.

Огнев положил рядышком через пролом три бревна.

«Теперь чем-либо перевязать бы!»

– Веревку! Связать бревна!

Егерь кинулся со всех ног к своим.

На правом берегу ждали не дождались, когда Огнев укрепит бревна.

Сам Суворов и генералы были уже здесь.

Впереди у моста стоял вместе с Лосевым князь Мещерский. Их окружали охотники – мушкатеры, егеря, казаки, вызвавшиеся перебежать первыми по бревнышкам на ту сторону, чтобы сбить с гор французов, мешавших чинить мост.

Сметливый Мещерский думал недолго, – он рванул с себя свой длинный офицерский шарф:

– Возьми! Вяжи!

– Погоди, на мой! – передал ему в Лосев.

К егерю сразу протянулось несколько офицерских рук с шарфами.

– Довольно, ваше благородие, хватит!

Схватив поданные ему шарфы, егерь побежал к Огневу.

Вместе с Огневым они крепко-накрепко связали одним шарфом концы бревен.

– Навались, держи! – приказал Огнев.

А сам, сунув за пазуху остальные шарфы, пополз по бревнам, обнимая их руками и ногами.

На середине он неторопливо перевязал бревна еще раз. Потом благополучно дополз до каменной кладки левого берега и тут так же крепко связал концы бревен. Встал и перебежал на левый берег под скалу, укрываясь от французских пуль, которые все время били сверху.

Дело было сделано.

Огнев достал кисет с табаком и стал закуривать трубку. Руки его дрожали.

Первым рванулся на мост князь Мещерский. За ним бежал какой-то казак, дальше майор Лосев с огневским ружьем.

Огнев смотрел не переводя дыхания: как-то перебегут?

Князь Мещерский, молодой и сноровистый, ловко перебежал по шаткому помосту.

«Должно, охотник. Хорошо!» – одобрительно подумал Огнев.

Казак не рассчитал – побежал слишком близко за князем Мещерским. Он был на середине бревен, когда Мещерский прыгнул с бревен на каменную кладку. Бревна зашатались, казак поскользнулся, не удержал равновесия и упал вниз, в кипучую бездну потока.

Огнев только на мгновение увидал его раскрытый в ужасе рот. Крика за грохотом воды не было слышно.

Каждую минуту всякий мог ждать смерти от вражеской пули, со смертью давно сжились, но эта нелепая гибель казака ошеломила всех.

– Не спешить! По одному! – крикнул в раздражении Суворов, смотревший на переправу.

Майор Лосев, бежавший за казаком, сначала осекся на месте.

Огнев даже поежился:

– Только бы вниз не глядел!

Но майор решительно пошел по бревнам. Ружье Огнева помогало ему удерживать равновесие.

Князь Мещерский, подбежавший к Огневу, смотрел напряженно.

– Так, так. Молодец! – вырвалось у него, когда Лосев ступил на левый берег.

За ними, один за другим, перебегали мушкатеры, егеря, казаки. Из полсотни охотников не сорвался никто.

На правом берегу уже возвышалась целая куча бревен, досок, хворосту. Солдаты собирались по-настоящему чинить мост, а охотники в это время теснили французов все дальше; мушкатеры Трубникова и егеря Тревогина уже вышли в тыл неприятелю.