Текст книги "Судьба и воля"

Глава 6

Шаги гулко отдавались в пустых пространствах офисных помещений. Неубранные образцы на широких столах в showroom, папки с документами на рабочих местах менеджеров. В бухгалтерии Элсбет все-таки порядок навела. Характер! Ну, на то она и главбух, уважаю. Кого еще уважаю? Да – Сэмюэля. Этот черный парень вообще не принимает всерьез мои вопли – это, наверное, гены. Привыкли, что на них орали на всяких там плантациях или… везде, где их эта белая сволочь угнетала. Да, я тоже, похоже, из этой белой сволочи, тоже, значит, плантатор. Впрочем, я ведь на своих не кричал, и даже на этих уродов с их бумажками. Просто громко попросил всех отправится по домам, просто громко, а они все перепугались. Его качнуло, и он еле удержался, успев схватится за спинку кресла. Пока все разбегались, Сэмюэль выдраил кухню, вымыл всю посуду, вычистил плиту. Все блестит. Сэмюэль! Ты – золото, черное золото. Черное золото – это нефть. Значит, Сэмюэль – нефтяной эквивалент.

Его разобрал смех, он хохотал до тех пор, пока не начал задыхаться. Остановился, заправляя вылезшую из брюк рубашку. Вернулся в свой кабинет. Сколько он выпил? Две бутылки скотча по 0,7, одна пустая, вторая – еще ничего, еще плещется золотая жидкость, манит в туманные дали забвения. Но меня не заманишь, я сам кого хочешь заманю. Этих самоуверенных, наглых подонков, под которых мне нужно ложиться. Я что – голубой? Он со всего маха врезал кулаком по столу. Карельская береза равнодушно перенесла его ярость, рука – нет, боль отрезвила. Залесский тяжело опустился в кресло. Перед ним лежал контракт – белые листочки, черные буковки, печати, подписи. Это Америка, фак их, все по закону, не придерешься, все концы зализаны адвокатами, очень хорошими, очень дорогими адвокатами. И какая идеология подведена – «Защита интересов трудящихся»! От кого? От подлого и жадного эксплуататора. Он посмотрел в большое зеркало на противоположной стене, состроил страшную рожу. Нет, не смешно, кураж пропал. Потянулся за бутылкой, допил из горлышка.

На какое-то время потерялся. Очнулся от характерного звука открывающейся двери. Хмель резко схлынул. Рывком выдвинул ящик стола, взвесил в руке холодную тяжесть кольта. По шагам узнал Клиффа, положил пистолет обратно. Клифф Бранновер – директор отдела закупок и близкий друг. Ну и хорошо, что пришел, с кем-то надо поговорить. Хотел встать навстречу, но ноги были в худшем состоянии, чем голова. Встретил сидя. Клифф ввалился с двумя пакетами всякого съестного и полезного: апельсины, бананы, соки. Залесский вытащил из пакета упаковку с томатным соком, двумя глотками осушил первую банку и тут же открыл вторую.

– Ну?

Клифф осуждающе посмотрел на пустые бутылки.

– Что? Хочешь выпить? В баре коньяк, водка. Я такое не пью, строго виски и не больше двух бутылок в день. Закон! – хохотнул Борис, но замолчал под печальным взглядом Бранновера.

– Ну?

Клифф снял кожаную куртку, сел напротив:

– Все плохо! Все, с кем удалось поговорить, подписались.

– Ну?

– Думаю, у нас нет выхода. Еще несколько дней – и начнем терять клиентов. Коллинз рассылает по основным партнерам информацию о нашем «предынфарктном» состоянии. Они грамотно себя ведут, перед рождеством такой удар может оказаться… – он не закончил фразу.

– А что конкуренты?

– Заплатили и, как шакалы, ждут нашей гибели, и их возьмут на наши места, можешь не сомневаться.

– То есть, ты советуешь покраситься в голубой цвет? Клифф!

Борис снова выхватил кольт:

– Убью урода!

– Кого? Коллинза? Он ведь ширма, петрушка, а за ним кланы – патронов не хватит. Надо подписывать. Долго это не продлится, пройдут выборы, сменится администрация – и с этим разберутся.

Борис выбрался из-за стола. Качнулся в сторону кухни.

– Там, в баре, пошустри – принеси что-нибудь.

– Нет, пить не будем. И тебе хватит, встряхнись, черт тебя подери, нет времени на кайф.

– Что ты называешь кайфом? Ты думаешь, я сейчас кайфую? Я, может, сдохнуть хочу! Это по-твоему кайф?

Клифф махнул рукой:

– Мне уехать?

– Ладно, проклятье, ты прав. Что-то мне хреново.

Его замутило. Клифф помог ему добраться до ванной.

Бориса вырвало, потом он разделся и встал под душ. Долго растирался полотенцем. Вышел мрачным, но взгляд стал осмысленней. Подошел к вешалке, взял куртку Клиффа, помял в руках.

– Хорошая кожа! Ты на мотоцикле?

Клифф кивнул.

– Поехали!

Они двигались в сторону Лонг-Айленда на «Харлее» Бранновера. Проскочили Бруклинский мост. Сорок минут свежего ветра в лицо окончательно привели Бориса в чувство и разбудили зверский аппетит. Он не спал толком несколько суток, и со вчерашнего дня кроме виски и двух сэндвичей, оставленных в холодильнике Сэмюэлем, ничего не ел. Нашли русский ресторан: борщ, пирожки, жаркое. Закурили и уже спокойно поговорили. В конце концов Залесский махнул рукой:

– Ладно, войну закончим, подпишу их сраные бумажки. Пусть завтра все выходят на работу.

Он не поехал домой, попросил Клиффа вернуться в офис. Пообещал больше не пить и выпроводил его, поблагодарив за компанию.

Кожаный диван, плед и подушка – вот его друзья на эту ночь. Джекки звонила раз десять. Попросил Бранновера перед тем, как тот ушел, связаться с ней и как-нибудь успокоить.

– Скажи, буду завтра к вечеру.

Надо собраться с мыслями… Собраться с мыслями. Как, интересно, можно собирать мысли? Они не подчиняются приказам, они сами распоряжаются своими маршрутами, они ведут нас в такие дали и в такие тупики, из которых можно и не вернуться. Иногда они переносят нас в будущее, и тогда мы фантазируем, мечтаем, но чаще – в прошлое, и тогда они попадают в наши воспоминания. Порой их трудно вынести. Я знаю, я хорошо это знаю.

Сон не приходил.

Воспоминания! У человека могут забрать все, буквально без штанов оставить, а воспоминания забрать нельзя. Воспоминания! Вот истинное богатство. Вот тот парень из «Bank of America». Как я его в пяти сетах сделал! Вот он богаче меня, а что он вспомнит? Что проиграл! А я? Что я выиграл!

Он улыбнулся во сне.

Залесский лежал на диване, вытянувшись во всю его длину и спал, или так ему казалось.

Дома ждет Джекки, а могла бы ждать Анна. Почему они расстались? Как их отнесло друг от друга? Он все время «где-то», когда из этого «где-то» возвращался и оказывался дома, чувствовал взгляд– не тот теплый, радостный, ждущий, как прежде. Нет, теплым он был, но и каким-то снисходительным, бесстрастным. Да, страсти в нем не было. Страсть – зыбкая субстанция, тонкая паутина непредсказуемых движений души и тела.

Постель! У него не было границ на этом ложе, этом божественном месте, лаборатории, в которой господь бог проводил свои бесконечные эксперименты над человеческими душами.

У него не было границ, у нее – были. И когда она отстранялась неуловимым движением, лишь на мгновение – этого было достаточно для того, чтобы эти границы становились все менее проницаемыми и, в конце концов, превратились в непреодолимость.

Однажды она уехала с маленьким сыном в Нью-Джерси к родителям погостить, потом позвонила, сообщила, что предложили хорошее место в госпитале рядом с домом. Он приезжал каждый раз, когда позволяло время: на уик-энд, на праздники. Постепенно их отношения превратились в теплые, дружеские. И однажды она сообщила, что выходит замуж за коллегу-врача. Что он испытывал все это время, даже тогда, когда она познакомила его с этим парнем? Такой классический доктор. Умный, в очках, слегка заикается, на первый взгляд – скучный зануда, но позже, когда неловкость оставила их обоих, оказался интереснейшим человеком. Внешняя сдержанность при ближайшем знакомстве лишь оттеняла богатый, кипящий внутренний мир человека, обладающего поистине энциклопедическими знаниями. Да, в первое время присутствовала некая уязвленность, он ведь оказался в какой-то мере несостоятельным в глазах этой девочки, женщины, так ему виделось. Но она сама сумела изменить его отношение к ситуации.

– У нас разная температура горения, я всегда восхищалась тобой, и никогда это чувство меня не оставит. Мой уход – это способ самосохранения и желание воспитать нашего мальчика в покое моей души. Если останусь с тобой – сгорю.

Что он мог ответить на эти слова?

Его мальчики! Теплая волна отодвинула на время черные мысли, тревожность, раздражение, которое всегда сопровождало его в моменты, когда он не видел решения, или это решение шло вразрез с его желанием и убеждениями.

Мишелю в следующем году будет 13 лет – бар-мицва. Вспомнилось свое: комната, залитая теплым светом, веселый гомон гостей, родных, сестры в красивых платьях, мама, ее слезы радости. Как они были бы счастливы видеть его сегодня и как счастлив был бы он, как гордился бы перед отцом тем, чего достиг.

Мишель весь в Анну – умненький, аккуратный, выдержанный. Этот точно поступит в какой-нибудь Йель, Гарвард или Принстон.

Джинни – их первенец с Джекки. Этот – спортсмен, все движения, как у кошки, природное чувство центра тяжести. Это он унаследовал от их обоих. В свои 10 лет на равных в гимнастике с тринадцатилетними, на лыжных склонах ему нет равных среди вполне взрослых ребят. А младший – Джейсон, и пока непонятно, чьи гены победили. Независимое существо с неуемной фантазией. Лет с пяти читает все подряд. Но все они дружат, чувствуют свое братство, горой друг за друга.

С тех пор, как Борис купил апартаменты на Ривьере, каждое лето их загорелые фигурки мелькают перед его окнами на пляже в нескончаемых играх на суше и на море: волейбол, футбол, водные лыжи, заплывы на короткие дистанции. Джинни побеждает во всем, кроме тенниса. Мишель пока его обыгрывает. Джейсон болеет за того, кто проигрывает, получается, в основном, за Джинни. Борис ставит этих двоих против себя и Джейсона и выигрывает, но с трудом. Джейсон больше кричит, прыгает и в расстройстве кидает ракетку оземь, чаще, чем попадает по мячу, но победу зачисляет на свой счет, очень смешной! Братья относятся к нему с нежностью, удивительной в этом возрасте. Анна с Джекки во вполне приятельских отношениях. Анна – умная, Джекки – легкая.

У Джекки нет границ, у нее все просто. Если она хочет показать Анне упражнения для спины, с которой у той проблемы, она тут же, в платье за несколько тысяч долларов, ляжет на пол и покажет комплекс, не смущаясь присутствия кого угодно. И если при этом оголятся ее ноги до трусиков, посчитает, что доставила наблюдателям удовольствие.

Жизнь выровнялась, но у евреев говорят: «Когда все в порядке, тогда все и начинается».

Около года назад ему доложили, что на склад компании стали наведываться гости. Они вели разговоры о создании профсоюзной ячейки и вступлении ее в профсоюз работников легкой промышленности и торговли. На складе в тридцать тысяч квадратных метров работало больше тысячи человек. Всерьез деятельность этих гостей никто из руководства не принимал. Заведовала складом Мелани Ричардсон, живая, как ртуть, черная толстушка. Она пару раз выказывала озабоченность настырностью профсоюзных проповедников, но никто не ожидал такого поворота событий.

Однажды секретарь сообщила, что двое господ из центрального комитета «Американской федерации труда» просят их принять. Несмотря на то, что он согласился выделить им время только через несколько часов, они терпеливо эти часы высидели и в конце концов оказались в его кабинете. Один из них – лысоватый, с бегающими глазками, представился – Эдвин Коллинз. Только он и говорил. Второй, с шеей борца, остался безымянным. Он упер в хозяина кабинета тяжелый взгляд, в котором смешались злоба, помноженная на тупость, и торжество предвкушения возможной расправы.

После елейного вступления о том, каким красивым и преуспевающим они видят бизнес мистера Залесского, последовал плач о тяжкой судьбе наемных работников, и восторженно – об отцах-основателях профсоюзного движения, деятельность которых направлена на справедливое распределение сверхдоходов таких талантливых бизнесменов, как мистер Залесский, что, по глубокому убеждению профсоюзных руководителей, приносит пользу, как работникам мистера Залесского, так и ему самому. Ведь, удовлетворяя нужды своих сотрудников в сегодняшнем мире все возрастающего потребления, он тем самым ускоряет процесс известного экономического закона «деньги – товар – деньги», и, конечно, люди, довольные оплатой труда, лучше будут относиться к исполнению своих задач.

Слушая всю эту помпезную чушь, Борис боролся между желанием немедленно вышвырнуть этих субъектов из офиса и необходимостью выяснить степень вреда, который они в состоянии нанести его делу. Поэтому он позволил говорить лысому почти целых пять минут. Потом, вежливо прервав поток его красноречия, высказал свое отношение к этой теме:

– Мои сотрудники никогда не имели претензий к оплате труда, никаких жалоб по отношению к условиям труда, и никаких проблем с руководителями компании ни разу не возникало. В тоже время, господа, я не имею никаких возражений против того, чтобы мои люди стали членами какого-нибудь профсоюза; в этом, между нами, нет никакого противоречия, и я в этой ситуации не понимаю цели вашего визита, разве что это какая-то миссионерская задача?

Борис, конечно, понимал, что являлось предметом интереса этих мерзавцев, но ему было интересно, в какую обертку они поместят свои тухлые тезисы. Тезисы были, как он и ожидал, собранием газетных лозунгов и банальной чепухи, и сводились к «трепетной» озабоченности руководителей Федерации положением граждан, не охваченных их вниманием, а также – в обеспечении семей незаконно уволенных членов профсоюзов и тех, кто участвует в справедливом протесте – забастовках, неоплачиваемых хозяевами-скупердяями. И в финале скромная просьба – включиться в поддержку этого благородного движения процентом с оборота столь успешной компании господина Залесского. Лысый движением балаганного фокусника извлек из брезентовой сумки пачку бумаг и положил на стол перед Борисом. На второй странице шла расшифровка того «процента», который эти «святые люди» предполагали выцыганить у бизнесмена – триста тысяч долларов за текущий год. Контракт имел временные рамки в пять лет, и эта сумма, как предполагалось, будет варьироваться в зависимости от финансового состояния компании. Гостей вывела охрана, те не сопротивлялись. Борец, оскалившись, похохатывал, сбрасывая с крутого плеча цепкую руку охранника. Лысый извивался, на ходу повторяя условия, выведенные на последнем листе контракта: «Контракт вступает в силу с завтрашнего дня».

– У вас только день на принятие правильного решения, затем вступят в силу санкции.

О санкциях в контракте сказано не было, отказ не предусматривался.

Через два дня почти все складские служащие и трое офисных не вышли на работу.

Борис собрал узкий круг руководства: вице-президента Джеффа Крупника, руководителей отделов и заместителя директора отдела закупок Клиффа Бранновера – Роланда Гарви.

Роланд – афроамериканец. В компанию его приняли в качестве сотрудника службы безопасности. Бывший спецназовец, проработавший в полиции Лос-Анджелеса 10 лет, внешне очень похожий на молодого Дюка Эллингтона – и в поведении, и в манере двигаться. Он стал любимцем всего офисного населения. Очень скоро, сблизившись с Клиффом, он вник во все тонкости создания коллекции очков, и Борис предложил ему новую должность, совмещенную с его прежними обязанностями. Впрочем, никаких серьезных проблем у компании не было, и такое громкое название, как служба безопасности, постепенно ушло из обращения в повседневной жизни фирмы.

Но, как говорится, живешь – до всего доживешь. Роланд, наконец, оказался первым номером в обсуждении ситуации.

– Как могла произойти незамеченной вся эта история для нас, или мы живем в безвоздушном пространстве?

Борис обвел всех долгим взглядом.

– Моя вина бесспорна, я слишком верил в то, что наши люди не поддадутся на провокацию, что мы создали для них такие условия работы, такое отношение к их проблемам, при которых они должны чувствовать себя комфортно, но я ошибся и признаю это. Роланд, как ответственный за безопасность компании, больше полугода находился в юго-восточной Азии, мотаясь по фабрикам наших новых партнеров. Но все остальные были на месте и, кроме Мелани, никто не озаботился этим вторжением в жизнь компании.

В офисе повисла тяжелая тишина. Все взгляды устремились на Джеффа. Умнейший парень, Гарвард с отличием, правая рука Залесского. Практически он управлял компанией последние пять лет. Он покачал головой и поднял руки:

– Вины с себя не сниму, но это мне казалось второстепенным, и последствия предугадать я был не в состоянии. Это из разряда форс-мажора с гангстерским привкусом.

– Привкусом? Привкусом вороненой стали револьверного ствола. Решение такое – платить не будем. Будем надеяться, что люди одумаются и вернутся. Джефф, Клифф и Роланд! Останьтесь! Остальные заканчивают дела и могут отправляться по домам до особого распоряжения.

Осталась и Мелани. Она попросила Бориса выслушать ее наедине.

– Мистер Залесский! Люди не вернутся, их запугали. Я вчера поговорила с несколькими: они боятся, их предупредили, что штрейкбрехеров ждет расправа, угрожали семьям, они все переживают ужасно, но к сопротивлению оказались готовы лишь несколько человек, в основном – люди одинокие, и только мужчины. Я с ними наведу порядок в помещениях и, наверное, потом отпущу домой.

Она переминалась с ноги на ногу, отказываясь присесть. По ее черным щекам катились слезы, и она, неловко вытирая их, пыталась демонстрировать сдержанность. Борис налил ей воды и попросил сообщать о том, что происходит на складе, не покидая своего рабочего места в дневное время:

– Из тех мужчин, что не поддались угрозам, организуйте круглосуточную охрану и передайте им, что их преданность будет вознаграждена.

Перед ним сидели трое самых близких и надежных сотрудников его компании. Трое сильных, умных, опытных мужчин. С ними не нужно было притворяться спокойным и невозмутимым, их не нужно было толкать в спину для того, чтобы они решали поставленные задачи. Они сами все понимали, они были членами команды, практически – членами семьи. Они не меньше чем он, переживали за ту ситуацию, в которой оказалась «Ривьера», и так же как он, зависели от её исхода. Поэтому он просто отдал команду:

– Клифф – на постоянной связи, и у него единственного ключи от офиса. Роланд и Джефф занимаются только одним – выясняют, кто за этим рэкетом стоит. Не организация, не клан, а тот один, главный человек, от которого зависит все, тот, чье слово и есть решение вопроса. И пока это не выясните, в офисе не появляйтесь. Ваш бюджет не ограничен. Роланд, подымешь все свои связи в Лос-Анжелесе и все те, что у нас есть в Нью-Йорке, а их за эти годы накопилось немало. Я все это время буду в офисе, – он провел рукой линию, словно отрезал себя от всего, что мешает этому решению, – до конца.

На восьмой день курьер отдал подписанный контракт Эдвину Коллинзу. Все сотрудники вышли на работу.

Залесский распорядился, чтобы никаких санкций и никаких упреков в их адрес не звучало.

К вечеру этого же дня появились «следопыты». Джефф положил перед хозяином увесистую папку с документами. Роланд коротко прокомментировал: «Здесь все по Фрэнку Костелло. Быстрее не получилось – время отпусков, никого не было на месте. Зато материал из первых рук. За достоверность отвечаем».

Борис поблагодарил обоих и, коротко переговорив о текущих задачах, отпустил. Взвесил на руке папку – много, видно, славных дел у этого парня. Он, конечно, слышал о знаменитом гангстере и даже видел его когда-то в «Астории», но что, если придется столкнуться с ним лично? А впрочем, в его жизни случалось и не такое. Почитаем.

Это было интересно. Костелло, безусловно, неординарная личность. Он принципиально не торговал наркотиками, не был сторонником кровавых разборок, имел, кроме темных дел, легальный бизнес. Был вхож в круги политиков и крупного бизнеса. Большинство окружавших его лидеров преступного мира ушли в мир иной не из собственной постели и до срока. В него тоже стреляли, и он чудом остался жив. Борис усмехнулся, разглядывая фотографию прекрасно одетого господина с волевым лицом, твердым взглядом внимательных глаз – такой мог бы выжить и там, где довелось выживать мне.

Из всего этого, извлеченного из полицейской картотеки детектива, Залесского особенно зацепило два момента: то, что Костелло проживал в пентхаусе отеля «Уолдорф-Астория» и то, что он был женат на еврейке по имени Лоретта Гигерман. Борис помнил, как в то время, когда он только приехал в Нью-Йорк и остановился в этом отеле, его внимание привлекла группа хорошо одетых мужчин, которые крутились вокруг их босса. Они, как правило, появлялись утром перед завтраком и потом поздно вечером, оставаясь в ресторане отеля позже всех. Да, он видел в те годы Костелло, но дело было в другом. В его окружении однажды мелькнуло лицо человека, которое показалось знакомым. Этот мимолетный образ не оставил внятного отпечатка в памяти и теперь всплыл неясной ассоциацией с чем-то важным. Это чувство – неуловимое, не сформировавшееся, не давало покоя весь вечер и еще – имя этой женщины, жены Костелло, человека, сохранившего при такой биографии привязанность к своей супруге. Борис толком не мог разобраться – это верность короля гангстеров так его затронула или нечто иное. Он знал свою натуру. Тонкое чутье, необъяснимым образом выводившее его зачастую из абсолютно безвыходных ситуаций, сработало и в этот раз. Но надо отпустить вожжи… И он поехал домой.

Джекки.

Дети уже спали. Джекки его обняла, крепко прижалась, щекотно шептала в ухо о том, как соскучилась. Накрыла на стол. Видно было, готовилась к необычному ужину. Спросила: «Как там?», только когда выпили по бокалу ее любимого калифорнийского розового.

Он успокоил:

– Все будет хорошо.

На руках унес в спальню. Потом, когда она уснула, долго на нее смотрел. Сон не стер с ее лица улыбку. Ее улыбка после объятий, этот знак душевной умиротворенности, так забавлял его. Она признавалась ему, что ей всегда кажется смешным ее непроизвольный дикарский крик, завершающий взрыв наслаждения.

– Наверное, моя прошлая жизнь проходила в неандертальской пещере, – фантазировала Джекки.

Борис смеялся:

– Ты права, мы путешествуем во времени и в ту самую «секунду» попадаем в твою пещеру. Я просто чувствую пламя костра, разведенного в ней, и этот обжигающий огонь – он прямо подо мной, – и они набрасывались друг на друга снова, продолжая путешествие в доисторические времена.

Уснуть не удавалось, и он ушел в кабинет. Достал сигару. Борис пристрастился к этому «скрученному листу табака» с тех пор, как побывал несколько раз на Кубе. В последний раз – в пятьдесят седьмом, когда улаживал дела с продажей нескольких объектов недвижимости. Небольшой отель и два доходных дома. Уже через полгода это было бы практически невозможно. Многие понимали, что режим Батисты в агонии, и нужно было предпринимать немедленные и решительные действия, но инерция мышления многим этого сделать не позволила. Он успел.

Джекки! Слава богу, с ней все в порядке. Им довелось пережить сложный период, если не сказать хуже, после рождения Джинни. Пару лет она всецело была занята малышом, а потом в какой-то момент почувствовала себя отстраненной от активной жизни. Ушли ее главные центры притяжения – спорт и шоу. Ушло привычное окружение шумного праздника. И когда однажды к ней в гости завернули ее прежние приятели – братья Гудвины и их подружки из команды пловчих, она присоединилась к их вечеринке, оставив дом на пару часов. Потом эти встречи происходили все чаще, и Джекки стала пропадать иногда допоздна.

Борис не возражал до тех пор, пока однажды ему не позвонили из бара в районе Гринвич-Виллидж. Звонил один из Гудвинов. Долго извинялся и просил приехать за ней, потому что Джекки «немного перебрала». Он унес ее из заведения, в котором воздух был просто пропитан запахом марихуаны. Скандал, ее оправдания, ее претензии к нему, ее клятвенные обещания прекратить свои походы. Но после этого ему еще дважды пришлось почувствовать на своих плечах ее безвольное тело начинающей наркоманки. И тогда он отвез ее к доктору Иосифу Штолцеру. Этого человека порекомендовала ему Анна. Он все ей рассказал, не представляя, что в такой ситуации делать.

Когда Джекки пришла в себя в палате с белыми стенами и зарешеченным окном, она попросила его тихим голосом, в котором чувствовалась сжатая пружина холодного бешенства, немедленно забрать ее домой, потому что она на этот раз все окончательно осознала и больше никогда не будет так себя вести. Когда он ответил отказом, ее еще не потерявшее форму тренированное тело спортсменки кошкой кинулось к нему. Она била его кулаками в грудь, расцарапала ногтями лицо, кричала, что никогда его не простит. Он молча перенес нападение и молча покинул ее на долгие четыре недели.

Все, что осталось в их памяти об этом периоде, в редкие моменты, когда приходилось затронуть эту тему – имя профессора. Джекки возвела Штолцера в ранг святого.

Его цветная фотография стояла на ее ночном столике. Борис долгие годы посылал деньги в качестве пожертвований в его клинику. Близкие, дружеские отношения с профессором и его семьей сыграли важную роль в судьбе Мишеля, чему несказанно рада была Анна. Мальчик из общения с этим необыкновенным, в высшей степени порядочным человеком, тонким психологом, вынес твердое убеждение, что наука и фундаментальные знания позволяют стать по-настоящему независимым и в полной мере ощутить свою значимость для себя и окружающего нас мира. Он последовательно и блестяще закончит в недалеком будущем факультет нейробиологии в Гарварде, затем Йель – и станет нейрохирургом, доктором Колумбийского медицинского центра. Умный мальчик, очень умный мальчик!

Борис налил виски в стакан, макнул туда кончик сигары.

Так что же такое в документах, добытых его людьми по Костелло, так его зацепило, отчего он так бережно сохраняет это ощущение, способное исчезнуть при малейшем дуновении, неосторожном вторжении в подсознание? Чутье цепко держит в запасе это чувство неприкосновенным, но в какой-то момент его придется рассмотреть поближе, и сделать это надо в Уолдорф-Астории.

В восемь утра едва выспавшийся Залесский сидел в баре легендарного отеля. Он пил уже третью чашку крепчайшего кофе, когда из лифта вышел Фрэнк Костелло. Он направлялся в отдельный кабинет ресторана, где обычно завтракал с несколькими сопровождающими его охранниками и близкими соратниками. Он сажал охрану за свой стол– такова была традиция – и лишь изредка, когда важный гость желал передать ему некую информацию, не требующую ничьих, даже самых доверенных ушей, им накрывали чуть поодаль. Эти ребята были легко узнаваемы: внимательные, оценивающие окружающее пространство взгляды, движения, готовые к любым неожиданностям тренированные тела, и неизменный пиджак, полой которого прикрыта ручка револьвера. Кроме охраны, было еще двое: дорогие костюмы, прически от дорогих парикмахеров, на пальцах маникюр и перстни, но лоска, того, который источал Костелло, в них не было. Фрэнк был элегантным мужчиной. Возраст и седина добавляли ему импозантности. Шел не торопясь, не отвлекаясь на постороннее движение в лобби. Борис легко узнал Костелло, несмотря на то, что прошло полтора десятка лет с того первого раза, когда ему показали знаменитого постояльца. Но это не возбудило у него никаких ассоциаций с ожидаемым прозрением. Ничего!

Впрочем, он себя успокоил, практично рассудив, что кофе он пил не зря. Живописная картина этой команды во главе с их боссом, абсолютно спокойный и уверенный вид этого джентльмена убедили Залесского в том, что прямой контакт с ним бесполезен и опасен. Он уже получил счет и взялся за шляпу, когда двери лифта раскрылись и из них вышел совсем не такой лощеный, как только что прошедшие господа, мужчина. Он проследовал в тот самый отдельный кабинет вслед за Фрэнком и его командой. Сутулый, с обширной лысиной на угловатом черепе, в костюме серого цвета, возможно дорогом, но сидевшем мешком на длинном, худом теле. Впрочем, дело было не в лысине и не в чертовом костюме. Дело было в том, кем был этот человек. В том, каким было имя этого человека. Дело было в том, что его звали Иосиф Гигерман. Господи! Гигерман! Фамилия – вот что не давало мне покоя. Да, это Иосиф тогда, в пятидесятом или пятьдесят первом, мелькнул перед ним. Как он мог проигнорировать это? Не поверил или неосознанно заблокировал эту информацию, спасая себя от роковых решений. Что если б он в полной мере понял, чью тень его зрительный нерв не перевел в реальный образ?

Залесский положил шляпу на место. Официант вопросительно посмотрел на клиента: «Что-то не так?».

– Принесите воды! Нет, лучше виски.

Борис достал сигареты закурил, осмысливая то, что произошло. Все складывалось в картину, которую можно было объяснить, но невозможно было принять. Он подошел к телефону, позвонил Джеффу и попросил немедленно приехать в Асторию его, Роланда и Клиффа.

Они появились через двадцать минут. Борис коротко описал ситуацию с присутствующим здесь Костелло и его командой. А затем попытался сформулировать то, что сам еще до конца не переварил и, выстраивая свой рассказ, параллельно выстраивал свое отношение к случившемуся:

– Вы знаете, хоть я и не люблю об этом вспоминать, что мне пришлось пережить во время войны. Знаете, что я был в рижском гетто. Я занимался там снабжением оставшихся в живых самыми необходимыми вещами: продовольствием, медикаментами, теплыми вещами, многим другим. К весне сорок второго года мне поручили найти возможность доступа к складам с оружием, и мы занимались этим с латышскими подпольщиками, сочувствующими нам, и с некоторыми полицейскими, разумеется, за мзду – деньги, драгоценности, иногда даже за спирт. Я думал, что готовится восстание в самом гетто, но меня не посвящали в подробности плана организаторов сопротивления и тем самым уберегли от гибели. Двадцать восьмого октября сорок второго года одиннадцать наших мужчин сумели захватить грузовик и прорвать охрану гетто. Позже я узнал от человека, который был моим непосредственным командиром в то время, о том, что эти ребята намеревались пробиться к партизанам в районе Пскова и добиться от них помощи в организации настоящего восстания. Но кто-то их предал. Была организована засада недалеко от Риги, около местечка Улброка. Они полтора часа вели бой, и все погибли. Так мы все считали, такие у нас были сведения. Кто предал их, так и не выяснили. Да и выяснять практически к концу войны было некому. Среди этих одиннадцати был парень, впрочем, уже мужчина, ему тогда было лет тридцать, звали его Иосиф Гигерман. И только что этот человек проследовал из дверей вот этого лифта в ресторан на завтрак в обществе Фрэнка Костелло, который, кроме того, что он является великим и всемогущим мафиози, еще и муж мадам Лоретты Гигерман.