Текст книги "Ленин без грима"

Как все, ходил вечерами в кафе, театры, любил слушать шансонье Монтегюса…

Как можно не любить, проклинать Париж? Да, это загадка ленинизма.

На партийной «диете»

В самый длинный день, 22 июня 1912 года, Ленин стал жителем Кракова, значительно приблизившись, таким образом, к России, где начала выходить легально газета «Правда». То была первая ежедневная большевистская газета, которая представлялась читателям рабочей. Вождь партии, чтобы ею руководить, перебрался не только из одного города в другой, но и из одной страны в другую. Пришлось из Франции переехать в Австро-Венгрию, в составе которой тогда находилась часть разделенной великими державами Польши с Краковом.

Для получения права на жительство следовало ответить полиции на ряд вопросов, в том числе на тот, который интересовался средствами к существованию. На него Владимир Ильич ответил так: «Состою корреспондентом русской демократической газеты „Правда“, издаваемой в Петербурге, и русской газеты, издаваемой в Париже под названием „Социал-демократ“, что и является средством моего существования».

Это, конечно, не вся правда. Ни «Социал-демократ», ни «Правда» не смогли бы достойно содержать своего автора. У него имелись другие финансовые источники. Любимые велосипеды покупались на деньги из известного нам «Ульяновского фонда» – это подарки матери Марии Александровны, продолжавшей подпитывать деньгами великовозрастного сына.

Деньги от родных, гонорары за сочинения, выходившие в России, переводились в Париж через знаменитый банк «Лионский кредит» на текущий счет № 6420 на имя господина Ульянова. На этом счету значились переведенные из России морозовские капиталы, унаследованные по завещанию Николая Шмита, внука Викулы Морозова.

За квартиру на улице Мари-Роз платили в год 700 франков.

Жалованье вождям называлось на партийном жаргоне для конспирации «диетой». Размер ее в отчетах о финансовых расходах не указывался, считался… партийной тайной. Но из сведений Льва Каменева, сообщенных им биографу Ленина Н. Валентинову, известно, что его «диета» в Париже, когда он состоял членом ЦК партии, составляла 300 франков в месяц. Из этого можно заключить, что Ленин, как член ЦК, получал столько же. Надо полагать, Надежда Константиновна секретарские обязанности выполняла не на общественных началах. Это позволяло Ульяновым не только снимать хорошую квартиру с центральным отоплением, но и постоянно, каждый год на несколько месяцев выезжать на отдых в горы, к морю, на природу, путешествовать по Европе, принимать родных.

А также оплачивать прислугу. Помните, как Марк Елизаров, глядя на неумелые действия на кухне жены и сестры Ильича, рекомендовал нанять французскую «машу». Рекомендация была принята, и некая женщина из Эльзаса занималась домашним хозяйством, варила и убирала.

Итак, пришел конец парижскому периоду жизни…

Квартиру на Мари-Роз Ульяновы передали эмигранту, поляку, краковскому регенту, снявшему ее вместе с мебелью. Регент приставал к господину Ульянову как к парижскому аборигену с хозяйственными вопросами, нтересовался ценами на гусятину, телятину. На эти вопросы вождь ничего ему ответить не мог. Ничего путного не ответила и жена господина Ульянова, поскольку, по ее словам, «в Париже ни того, ни другого мы не ели, а ценой конины и салата регент не интересовался».

Из этого высказывания у читателей «Воспоминаний о Ленине» возникает мысль, что супруги Ульяновы, живя на скудное партийное жалованье, экономили на еде, ели, бедняги, салаты и конину… Тот, кто бывал в Париже, заметил непременно, что над входом в мясные лавки красуется позолоченная лошадиная голова – знак того, что здесь парижанин может купить конину. Она считается деликатесом.

Забыв о своем замечании насчет конины, Надежда Константиновна в следующей главе, где речь идет о жизни в Кракове, описывает поразивший ее эпизод, приключившийся в мясной лавке. «Я попробовала, было, по парижскому обычаю, спросить в мясной лавке мясо без костей. Мясник воззрился на меня и заявил: „Господь Бог корову сотворил с костями, так разве могу я продавать мясо без костей?“»

Как видим, кроме конины был еще обычай покупать в Париже мясо без костей, овощи свежие, фрукты. («По сей день нет в моем универсаме такой возможности, какая была и есть в Париже: купить говядины, баранины без костей. Ну а телятину и увидеть-то невозможно, не то чтобы купить. В этом заслуга господина Ульянова, который в 1917 году покончил со всеми российскими магазинами, где такая возможность была, как и в парижских». Эти слова я писал в советской Москве, обозленный вечной нехваткой самых необходимых продуктов и вещей.)

Многие годы жизни Ленин провел за границей, обитая в самых известных городах Европы, – был жителем Мюнхена, Лондона, Женевы, Парижа, Кракова… Какие красивые города, какие театры, замечательные музеи, концертные залы есть в них, какая бурная общественно-политическая жизнь кипела в этих центрах культуры в начале XX века, когда эмигрант Владимир Ульянов получал там право на жительство!.. Как все это отражалось на его судьбе? Что ценного почерпнул в сокровищнице европейской культуры, узнал о государственном устройстве демократических стран Европы? Что нравилось и не принималось ему, будущему главе государства самой большой страны мира?

Ленин мемуары не оставил. Эту задачу взяла на себя его жена.

В первую эмиграцию, до революции 1905 года, внимание Ильича, по словам Крупской, «когда он наблюдал окружающую заграничную жизнь, приковывалось, главным образом, к рабочему движению, его особенно интересовали рабочие собрания, рабочие демонстрации и пр.». Все то, чего в России до манифеста о свободах в 1905 году не разрешалось.

Во вторую эмиграцию Ленин, привыкнув к внешним формам проявления рабочего движения, интересовался, что «представляет собой буржуазная демократическая республика, какова в ней роль рабочих масс, как велико в ней влияние рабочих, как велико влияние других партий». То есть сущностью демократического строя.

Вот тут-то все не устраивало нашего вождя. Особенно – уважение к частной собственности. Присмотревшись к жизни такой демократической страны, как Швейцария, он пришел к выводу, что это более утонченное, чем царизм, но все же «несомненное орудие порабощения трудящихся масс». А вся организация власти в этой республике «насквозь пропиталась буржуазным духом». Точно так же, живя во Франции, Ленин все внимание уделял французскому рабочему движению и его социалистической партии. И, как в Швейцарии, пришел к тому же выводу: эту партию, как швейцарскую партию труда, счел «архиоппортунистической».

Не нравилась Ильичу парламентская система, как проходили выборы, как боролись кандидаты в депутаты, не щадя друг друга, разоблачая перед собравшимися прегрешения соперников.

– Вот она, парламентская-то машина! – воскликнул однажды Ленин, послушав яростную полемику французских кандидатов в депутаты, очевидно, твердо решив избавить в будущем Россию от подобных буржуазных предрассудков, парламента и предвыборной борьбы.

Ему, как и жене, благодаря которой мы можем судить об этом, на митингах больше всего нравилось выступление старого коммунара Вайяна, поскольку именно тот пользовался особой любовью рабочих. Цитирую Н.К. Крупскую: «Запомнилась фигура высокого рабочего, пришедшего с работы с еще засученными рукавами. С глубочайшим вниманием слушал этот рабочий Вайяна. „Вот он, наш старик, как говорит!“ – воскликнул он».

Естественно, нравились Ильичу и песни «революционных шансоньеточников», высмеивавших выборную кампанию. Из певцов выделял Владимир Ильич Монтегюса, сына коммунара, любимца жителей окраин.

И в театр предпочитал ходить не в Гранд Опера или Комеди Франсез, нет, наведывался в маленькие театры на окраинах, где наблюдал не столько артистов, сколько публику. Особенно по душе было супругам Ульяновым, когда однажды рабочая толпа дружно, увидев, что в зал вошла дама в шляпе с перьями (особа буржуазная!), в такт закричала: «Шляпа! Шляпа!» – выражая таким образом презрение буржуазным модам, заставив обладательницу перьев сдернуть шляпу с головы, что правилами хорошего тона не предписывается.

И на шествия, бывало, ходили супруги Ульяновы смотреть, в частности, на стотысячную демонстрацию протеста в связи с событиями в Марокко. Но не понравилась она в целом. Почему? Проходила демонстрация с разрешения полиции, шли во главе колонн депутаты. И все выглядело как-то не так, как хотелось вождю рабочего класса.

Вот что рассказывает Н.К. Крупская:

«Рабочие были воинственно настроены, грозили кулаками, проходя мимо богатых кварталов, кое-где спешно закрывали в этих домах ставни, но прошла демонстрация как нельзя более мирно. Не походила эта демонстрация на демонстрацию протеста».

Вот если бы в окна летели камни, если бы в полицию стреляли, как некогда в России, в дни 1905 года, если бы стотысячная толпа пошла с засученными рукавами на парламент, – вот тогда можно было бы назвать шествие «демонстрацией протеста».

С такой меркой подходили супруги Ульяновы ко всем проявлениям общественной жизни, с «классовых позиций» оценивали любой эпизод, свидетелями которого вольно или невольно становились за границей. Если эта жизнь выражалась в сценах мирных, в рамках приличия, в формах общепринятых – все это для них проявление «буржуазного» духа, все это оппортунизм, не наше, не пролетарское. Если усматривали хоть в чем-то элементы ненависти, насилия, агрессии, тогда это было по душе, лица их расцвечивала радостная улыбка.

Вот живут Ульяновы на средиземноморском курорте, сняв две комнаты в доме сторожа таможни. Воспылал Ильич симпатией к хозяину и хозяйке-прачке. Сторож даже крабов ловил для постояльца, а тот ел их и нахваливал. Почему? Не подумайте, мол, потому, что крабы вкусные. И тут, оказывается, просматривается классовый подход. У хозяев был способный сын-школьник. Заметив это, местный священник (его почему-то Крупская называет по-польски «ксендзом») стал убеждать родителей отдать мальчика «учиться к ним в монастырь», обещая при этом платить за учебу. Цитирую Надежду Константиновну:

«И возмущенная прачка рассказывала, как она выгнала приходившего ксендза: не для того она сына рожала, чтобы подлого иезуита из него сделать. Оттого так и подхваливал крабов Ильич».

Другой эпизод, другой пример классового подхода. Снимали Ульяновы две комнаты в «двухэтажном каменном домишке (в Лонжюмо все дома каменные. – Л.К.) у рабочего-кожевника… При доме не было никакого садишка», – такими уменьшительными словечками описывает Надежда Константиновна жилье французского наемного рабочего, не оговаривая при этом, что «домишко» этот – а я видел его в Лонжюмо, – никакой не «домишко», а капитальный, вместительный, в два этажа дом комнат на десять. Хотя «садишка» при нем нет, но есть ухоженный двор, всякие хозяйственные пристройки. Век прошел, как жил в таком «домишке» Владимир Ильич, но и по сей день стоят ленинские достопримечательности на улице городка, потому что они прочные, просторные, удобные для жизни поколений.

Да, живут в таком «домишке» Ленин и Крупская, наблюдают жизнь рабочего. Что они видят?

«Рано утром уходил он на работу, приходил к вечеру совершенно измученный… Иногда выносили на улицу ему стол и стул, и он подолгу сидел, опустив усталую голову на истомленные руки. Никогда никто из товарищей по работе не заходил к нему. По воскресеньям он ходил в костел, возвышавшийся наискосок от нас. Музыка захватывала его. В костел приходили петь монахини с чудесными оперными голосами, пели Бетховена и пр., и понятно, как захватывало это рабочего-кожевника, жизнь которого протекала так тяжело и беспросветно».

Неужели только потому захватывала музыка рабочего, что жизнь была якобы «беспросветна»? Может быть, по другой причине заслушивался он пением монахинь, что голоса у них красивые, а пели они на музыку Бетховена «и пр.», а под «пр.», по всей вероятности, подразумевались Бах, другие чародеи, сочинявшие духовную музыку.

Так же «беспросветна» казалась Ульяновым жизнь жены кожевника, которая по утрам уходила подметать в соседний замок. И жизнь детей их представлялась беспросветной: «младшие братишки и сестренки оставались на целый день на попечении старшей сестры, которая занималась домашним хозяйством в полутемном сыром помещении».

Но при всем при том у этого бедолаги имелся собственный каменный дом в два этажа! А дети росли в чистом дворе, куда неповадно никому ходить. На стол, за который усаживался после работы измученный трудом на капиталистов рабочий, ставилась бутылка красного вина, а на закуску – головка отличного сыра… Иначе быть не могло, иначе то была бы не Франция…

Больше всего поражало наших революционеров, что, существуя так уединенно, в кругу семьи, эта пара не помышляла решительно изменить жизнь: захватить замок, растащить по домам мебель, пианино, напольные часы, превратить собор в клуб, разогнав «ксендзов»…

Еще одна цитата из «Воспоминаний» Н.К.: «Никогда никому в семье кожевника не приходила в голову мысль о том, что неплохо бы кое-что изменить в существующем строе. „Бог ведь создал богачей и бедняков, значит, так и надо“, – рассуждал кожевник».

Что было бы сегодня в Лонжюмо, если бы рабочие там, как в России, послушали нашего вождя? Думаю, ни замка, ни собора на прежнем месте бы не осталось, как в наших подмосковных селениях, где сожгли сотни усадеб, особняков, снесли сотни храмов, а те, что не сломали, превратили в склады, сараи… И каменные дома не выглядели бы ухоженными, будто вчера построенными, где живет по семье… Превратились бы они в коммунальные трущобы, только вековой запас прочности дал бы им силу устоять на прежнем месте без капитального ремонта…

В Кракове у Ленина и его супруги, как в Париже, те же эмоции, те же впечатления от бесед с людьми, наблюдений за их трудовой жизнью. Не нравилась, например, Надежде Константиновне богомольная няня, которую наняли Зиновьевы своему сыну. Каждое утро ходила она в костел и была «прямо прозрачная от молитв и постов». Но совсем другими глазами стала смотреть Крупская на постную няню, когда та однажды, разговорившись, призналась, что ненавидит бар, поскольку три года служила у офицерши и по утрам приносила ей кофе в постель, натягивала чулки. Совсем родной стала эта «полумонашенка», когда призналась, что «если будет революция, она первой пойдет на бар с вилами в руках».

В Кракове, как в Париже, сначала поселились в гостинице. Потом сняли квартиру, сначала одну, затем вторую, третью… Квартиры были похожие: отдельные, двухкомнатные, с кухней. На все лето выезжали на курорт, в горную деревушку близ Поронина, снимали дом два лета подряд у крестьянки Терезы Скупень.

«Место здесь чудесное, – сообщал Владимир Ильич сестре Марии Ильиничне. – Воздух превосходный – высота около 700 метров. Деревня типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети. Мужики ходят в костюмах гуралей – белые суконные штаны и такие же накидки-полуплащи, полукуртки». Эту картину опровергает на фотографии вид дома Терезы Скупень – двухэтажного, с островерхой крышей, крытой черепицей. Верхний этаж как бы нависает над нижним, с двумя верандами одна над другой: ничего похожего в русских деревнях не встречается.

Свыше недели в октябре 1913 года в этом доме проводил Ильич совещание ЦК партии, в котором участвовали 22 человека. Всем хватило места в крестьянском доме. Обсуждали в числе других национальный вопрос, решили, что партия должна отстаивать право наций на самоопределение, то есть на отделение и образование собственного государства. При этом оговаривалось, что не следует смешивать вопрос о праве наций на самоопределение с вопросом об отделении той или иной нации. А всякий раз в каждом отдельном случае его нужно решать самостоятельно, с учетом общественного развития и интересов классовой борьбы пролетариата за социализм.

Ну а как на практике этот вопрос решался – мы видели на опыте боев, развала республик коммунистической Югославии, средневековой по жестокости войны наций в Хорватии, Боснии, Герцеговине, ближе к нам – в Горном Карабахе, Азербайджане, Абхазии и т. д. Не дал, к сожалению, ленинизм ответа ни на национальный, ни на другие существенные вопросы XX века, не дал.

Живя в Кракове, Ленин много писал статей для «Правды» по всем мыслимым вопросам. Не существовало практически ни одного, на который бы не счел нужным журналист Ленин откликнуться. Это видно из названий его статей: «Железо в крестьянском хозяйстве», «Идеи передового капитала», «Русские и негры», «Одна из великих побед техники» (об электрификации), «Одна из „модных отраслей промышленности“» (имеется в виду автомобильная). И так далее.

Насколько бесхитростны заголовки статей, настолько упрощены их выводы. Ленин был убежден, что любой технический прогресс при капитализме непременно ведет к усилению эксплуатации рабочего класса, любые нововведения в системе управления направлены на то, чтобы «одурачить массы».

«Техника капитализма с каждым днем все более и более перерастает те общественные условия, которые осуждают трудящихся на наемное рабство», – вот типичный пример одного из догматов автора, которые почти век выдавались чуть ли не за божественные откровения.

«Перерастая» эти капиталистические отношения, техника дала миру в XX веке автоматику, телемеханику, электронику и вычислительную аппаратуру, принесла в дом трудящихся автомобиль, холодильник, телевизоры, магнитофоны, телефоны, видеотехнику, компьютеры… Не забудем про семичасовой рабочий день, два выходных, оплачиваемые отпуска и т. д.

«В краковский период мысли Владимира Ильича шли уже по линии социалистического строительства, – на полном серьезе пишет его главный биограф Надежда Константиновна в 1930 году, – 17 лет тому назад думал Ильич об электрификации, 7-часовом рабочем дне, фабриках-кухнях, о раскрепощении женщин».

То есть над всеми теми вопросами, которые у нас в стране решены так, как желал обожатель «фабрик-кухонь» и всех прочих утопических проектов, о которых можно было мечтать, разве что имея такую стряпуху, как Надежда Константиновна…

Пером Крупской написаны строки, которые должны были подтвердить торжество аграрных идей Ильича: «Крепнут колхозы и совхозы, поднимают целину трактора, старые непаханые полосы уходят в далекое прошлое, по-новому организуется труд, изменился весь облик сельского хозяйства». Все так, но мяса без костей в магазинах не появилось.

На краковский период приходится такое важное событие, как знакомство, сближение Ленина со Сталиным…

«Как фамилия Кобы?»

 
На дубу зеленом
Да над тем простором
Два сокола ясных
Вели разговоры.
 

Творчество народов СССР, 1937. Перевод с украинского

Рассказывая о краковском периоде эмиграции, все биографы непременно упоминают о двух приездах к Владимиру Ильичу Кобы, то есть Иосифа Сталина. Пребывание за границей будущего генерального секретаря затянулось на шесть недель, во время которых он, живя в Кракове, Вене, писал свою известную статью «Марксизм и национальный вопрос». Произошло это в конце 1912 – начале 1913 года, в промежутке между арестами, когда приблизившийся к возрасту Христа неистовый революционер поднялся на самую высокую ступень партийной лестницы, стал членом ЦК.

В штаб большевиков Иосифа Виссарионовича не избрали, а кооптировали после партийной конференции в Праге, где сформировалась партия нового типа, навсегда порвавшая с меньшевиками, социал-демократами. По этому поводу лев Троцкий иронизировал, что, мол, Сталин вошел в ЦК через заднюю дверь. Действительно, пришлось пройти в «святая святых» окольным путем, потому что прямым – не вышло. Не у Кобы, а у Ильича.

Участники конференции плохо знали Кобу. Поднять руку за него не пожелали. Только когда собрался узкий круг членов ЦК, предложение вождя прошло.

День, когда произошла кооптация Сталина в члены ЦК, никто из биографов вождей особо не выделяет. А жаль. Потому что именно тогда свершилось важнейшее событие: Владимир Ильич выдвинул на авансцену истории человека, сыгравшего роковую роль для судеб партии и главную для Советского Союза. Именно Ленин приблизил к себе и развязал руки тому, кого перед смертью безуспешно пытался задвинуть за кулисы.

Размышляя о прошлом нашей страны, причинах ее бед, я давно пытаюсь понять, почему такой человек, как Ленин, постоянно выдвигал такого человека, как Сталин. Разные они люди, никому это доказывать не нужно. Один русский, другой грузин, один блестяще образованный юрист, постигший вершины философии, политэкономии, теоретик марксизма, другой недоучившийся семинарист, партийный журналист, практик, не чуравшийся криминальных дел… Но было нечто такое, что их объединило, сблизило, дало Ильичу основание держать эту фигуру на первых ролях в ЦК и Политическом бюро. Многие пишут о Сталине, подчеркивая, что находился он на вторых ролях в дни Октябрьской революции, Гражданской войны, что партия и народ его не знали.

Парадокс! Партия Сталина не знает, популярностью он в низах не пользовался, впереди штурмующих колонн не шел, как другие, а вот почему-то в ленинском ЦК, Политбюро, первом советском правительстве непременно присутствует.

В фундаментальной монографии «Сталин. Путь к власти. 1879–1929. История и личность», написанной Робертом Такером, исследованы тысячи фактов, в деталях описываются отношения между вождями. Естественно, что Такер проштудировал все тринадцать вышедших томов сочинений И. Сталина в СССР. От его внимания не ушел факт, отмеченный на 396-й странице первого тома, где в примечании описывается история заочного знакомства Ленина и Сталина. За восемь лет до Праги, осенью 1904 года, кавказский функционер Коба (он же Иванович, были и другие прозвища, клички) написал два письма. Нет, не Ленину. Товарищу, грузину, который входил в лейпцигскую группу большевиков. В них он восхищался поступками Ильича, горячо одобрял его линию, которую тот неуклонно гнул.

«В одном из писем товарищ Сталин называл Ленина „горным орлом“, восторгался его непримиримой борьбой против меньшевиков. Мы эти письма переслали Ленину и скоро получили от него ответ, в котором он Сталина называл „пламенным колхидцем“».

Как видим, от «пламенного колхидца» до «чудесного грузина», другого известного эпитета, данного Лениным, прошло лет восемь. Только исследовав этот промежуток времени, проанализировав отношения двух «соколов», можно понять, почему Ильич постоянно выдвигал Сталина. Оказывается, один значительный эпизод не попал в поле зрения такого дотошного автора, как Роберт Такер…

Образ «горного орла» Иосиф Виссарионович публично развил в речи перед кремлевскими курсантами, произнесенной через несколько дней после смерти Ильича. Сталин сообщил, что в конце 1903 года получил «глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моими письмами». Вот это-то письмо укрепило его в мысли, что партия имеет в лице Ленина «горного орла». С того времени, сказал Сталин, «началось мое знакомство с Лениным».

Увидел Ильича впервые на партийной конференции в 1905 году. Видение вождя также поразило Сталина, потому что «горный орел» в физическом плане не блистал: «…Я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных…»

…Увидев однажды на трибуне мавзолея Сталина, стоявшего среди соратников, я поразился его маленьким ростом, Каганович выглядел гигантом вблизи вождя. Невысокий, рябой, сухорукий, Коба, по-видимому, приятно удивился, узрев, что чтимый им Ленин, как он сам, не наделен богатырским телосложением. Но притягивал Ильич неукротимого кавказца радикализмом, экстремизмом, желанием достичь цели силовым методом, восстанием, насилием, диктатурой, террором, стремлением построить партию как некий могущественный орден, всеохватывающий государство организм, состоящий из легальных и тайных структур. Этот замысел потряс кавказца, сделал его ярым ленинцем. Возможно, что и Коба получил от Ильича «письмецо», аналогичное тому, что ходило по рукам партийцев в виде изданной на гектографе брошюры под названием «Письмо к товарищу о наших организационных задачах», где как раз детально описывался план партии-ордена.

Ильич заметил еще раз Кобу после того, как молодой революционер стал автором брошюры «Коротко о партийных разногласиях», а также статьи «Ответ социал-демократу». Эту статью вождь отрецензировал, дав ей высокую оценку. Но и брошюра, и статья вышли без подписи, поэтому не исключено, что Ленин не знал, что за автор вышел на поле теоретической брани.

К тому времени, когда Коба с 1905 года стал непременным участником партийных форумов, в двадцать с небольшим лет, он успел написать десятки статей, составивших первый том его сочинений, а это свыше четырехсот страниц. И на высоких партийных собраниях не сидел молча, выступал.

Сближение с Лениным происходило медленно, но верно. «Ильич Сталина знал по Тамерфорской конференции, по Стокгольмскому и Лондонскому съезду, – пишет Крупская. – На этот раз Ильич много разговаривал со Сталиным по национальному вопросу, рад был, что встретил человека, интересующегося всерьез этим вопросом, разбирается в нем».

Надежда Константиновна имеет в виду события 1912 года, когда Коба дважды вызывался в Краков на партийные совещания. Тогда Иосиф Виссарионович ездил также в Вену и сочинял по заданию вождя статью для журнала «Просвещение». В работе (поскольку Сталин не одолел немецкого языка, хотя и изучал в тюрьме, мечтая в оригинале читать Маркса), в переводе первоисточников ему помогал Николай Бухарин. Задание Коба исполнил, экзамен по марксизму сдал на отлично, Ильич сам прикладывал усилия, чтобы творение пламенного кавказца появилось в свет.

Каждому изучавшему марксизм-ленинизм запомнился постоянно цитировавшийся отрывок из письма Горькому:

«У нас один чудесный грузин засел и пишет для „Просвещения“ большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы».

Итак, началось с «пламенного колхидца», продолжилось «чудесным грузином»…

Тогда Кобу увидел впервые его в будущем злейший враг, я имею в виду, конечно же, своего тезку Льва Троцкого. Очерк «Сталин. Опыт характеристики» он начал с описания первой встречи со своим убийцей. На венской квартире Скобелева, сына бакинского мельника, «политического ученика» Троцкого, будущего министра Временного правительства, во время чаепития случилось такое вот происшествие:

«Дверь внезапно раскрылась без предупредительного стука, и на пороге появилась незнакомая мне фигура, невысокого роста, худая, с смугло-серым отливом лица, на котором видны были выбоины оспы. Пришедший держал в руке пустой стакан. Он не ожидал, очевидно, встретить меня, и во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие. Незнакомец издал гортанный звук, который можно было при желании принять за приветствие, подошел к самовару, молча налил себе стакан чаю и молча вышел. Я вопросительно взглянул на Скобелева:

– Это кавказец Джугашвили, земляк, он сейчас вошел в ЦК большевиков и начинает, видимо, играть роль.

Впечатление от фигуры было смутное, но незаурядное. Или это позднейшие события отбросили тень на первую встречу? Нет, иначе я просто позабыл бы о нем. Неожиданное появление и исчезновение, априорная враждебность взгляда, нечленораздельное приветствие и, главное, какая-то угрюмая сосредоточенность произвели явно тревожное впечатление…»

Такое первое впечатление от Сталина возникло у Троцкого. Он не ошибся, увидев сразу в нем человека, от которого ничего ждать хорошего не стоило. Каково было впечатление у Ленина от первой встречи со Сталиным, мы не узнаем… Пытаясь выяснить, когда состоялась первая встреча, какие сталинские дела послужили причиной тому, что Ленин его так целеустремленно выделял, несмотря на противодействие ближайших сотрудников, мы сталкиваемся с интересной загадкой.

Вернемся еще раз к цитате Надежды Константиновны о встречах с Кобой. Из нее явствует, что именно в Кракове ее супруг «на этот раз много разговаривал со Сталиным». Ну а прежде имел ли Ильич долгие задушевные беседы со своим протеже?

Попробуем эту загадку раскрыть с помощью сочинений Сталина. Заглянем в «Биохронику». Из нее явствует, что в 1907 году наш будущий генсек с 30 апреля по 19 мая заседал на V Лондонском съезде партии. А потом во второй половине июня приехал в Баку и Тифлис. Между тем именно в июне того года произошло знаменитое ограбление на Эриванской площади Тифлиса, когда боевики большевика Камо, несмотря на решения партийных съездов, «взяли» кассу. Мешок с деньгами.

Теперь откроем тринадцатый том «Сочинений» Сталина, где напечатана беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом. Из этой довольно откровенной для Иосифа Виссарионовича беседы узнаем: «Всегда, когда я к нему приезжал за границу – в 1906, 1907, 1912, 1913 годах, я видел у него груды писем от практиков из России…» Ученые мужи, комментировавшие труды вождя, в примечаниях разъяснили читателям: «Имеются в виду встречи И.В. Сталина с В.И. Лениным в Стокгольме на IV съезде РСДРП (1906 год), в Лондоне во время V съезда РСДРП (1907 год) и во время поездок И.В. Сталина за границу – Краков, Вена (1912 и 1913 годы)».

Заметил ли читатель противоречие между комментарием и словами некогда всеми горячо любимого вождя? Нетрудно его заметить, особенно в наши дни повального увлечения конкурсами на внимательность. Вождь говорит: «Всегда, когда я к нему приезжал за границу», а наши талмудисты сталинизма привязывают выезды отца народов исключительно к партийным мероприятиям, падавшим на указанные ими годы. А ведь на съездах можно было присутствовать и «не приезжая к нему».

Неужели Ленин, формируя свой ЦК, не имел в прошлом со Сталиным обстоятельных бесед, и только в Кракове «Ильич много разговаривал со Сталиным»? Описывая отношения вождей, обычно показывают, что сближение между ними происходило на идейной основе, в результате переписки, чтения сочинений друг друга и так далее. Конечно, все это было, причем не всегда Иосиф Виссарионович безоговорочно поддерживал кумира, бывало, шел поперек, бывало, как «практик», недопонимал, иронизировал над теоретическими распрями верхушки социал-демократии, происходившими за границей, называл их «бурей в стакане». Ильича это раздражало.

– Говорите: «Коба наш товарищ», дескать, большевик, не перемахнет. А что непоследователен, на это закрываете глаза, – делился своими мыслями Ильич летом 1911 года, гуляя по Парижу с другим кавказцем – Серго Орджоникидзе. – Нигилистические шуточки о «буре в стакане воды» выдают незрелость Кобы как марксиста, – заключил Ленин. Затем, смягчая упрек, сказал, что у него сохранились о Сталине самые хорошие воспоминания, и похвалил некоторые из его ранних посланий из Баку, особенно прошлогодние «Письма с Кавказа».