Текст книги "Ленин без грима"

Серго в пору дружбы с Кобой рисует нам картину, из которой явствует, что, хотя Сталин в чем-то ошибался, но Ильич его чтил. Действительно ценил, выделял, но не только за вклад в теорию.

Многие биографы не заметили важнейшей встречи Ленина со Сталиным, произошедшей за пять лет до Кракова. Даже такой основательный автор, как Роберт Такер, пишет: «…Во время коротких поездок на партийные съезды в Стокгольм и Лондон Джугашвили впервые имел возможность познакомиться с жизнью за границей, однако сомнительно, чтобы он провел много времени вне пределов зала заседаний. Шестинедельное пребывание в Кракове и Вене в начале 1913 года – это единственный другой известный выезд Джугашвили за рубеж, предшествовавший поездке в 1943 году в Тегеран…»

Нет, не единственный. Была другая длительная поездка за рубеж. Состоялась она как раз в 1907 году. О ней мы можем прочесть в сталинских сочинениях, томе 13-м. Вот что сообщает нам сам Иосиф Виссарионович, беседуя с Эмилем Людвигом 13 декабря 1931 года:

«Сталин. Когда-то в Германии действительно очень уважали законы. В 1907 году, когда мне пришлось прожить в Берлине 2–3 месяца, мы, русские большевики, нередко смеялись над некоторыми немецкими друзьями по поводу этого уважения к закону. Ходил, например, анекдот о том, что когда берлинский социал-демократический форштанд назначил на определенный день и час какую-то манифестацию, на которую должны были прибыть члены организации со всех пригородов, то группа в 200 человек из одного пригорода, хотя и прибыла своевременно в назначенный час в город, на демонстрацию не попала, так как в течение двух часов стояла на перроне вокзала и не решалась его покинуть: отсутствовал контролер, отбирающий билеты при выходе, и некому было сдать билеты. Рассказывали шутя, что понадобился русский товарищ, который указал немцам простой выход из положения: „выйти с перрона, не сдав билетов“…»

Нельзя не верить Иосифу Виссарионовичу в данном случае, был он 2–3 месяца в Берлине в 1907 году, был, не только в Лондоне на съезде партии. Значит, «шестинедельное пребывание в Кракове и Вене в начале 1913 года» – не единственный длительный выезд «чудесного грузина» за рубеж. Пожил настолько долго в Берлине, что даже «нередко смеялся» над германскими порядками, немецкой пунктуальностью и приверженностью законам.

Почему же комментаторы, сочиняя «Биохронику» за 1907 год, упустили из летописи жизни вождя не два-три дня, а два-три месяца? Ведь беседа товарища Сталина с немецким писателем им была хорошо известна, она печаталась во всех советских газетах.

Другой писатель, французский, Анри Барбюс, встречавшийся с вождем, издал книгу «Сталин», где также сообщается о двух поездках его героя в Берлин.

А замолчали комментаторы этот эпизод из жизни нашего вождя потому, что, упомянув о нем, им следовало рассказать читателям, зачем ездил Коба к Ильичу в 1907 году. Этого они не могли, потому что «чудесный грузин» в глазах мирового общественного мнения официально бы предстал как соучастник тяжкого уголовного преступления.

В Берлине между «соколами» шел разговор об «эксе», грабеже банка. Само обсуждение проблемы не могло длиться особенно долго. Но два-три месяца пришлось побыть в Германии, подальше от России и ее полиции, чтобы выждать время, «залечь на дно», что обычно делают преступники после громких дел. Когда все улеглось, Коба вернулся без шума домой. Этот факт бесстрашно проанализирован другим автором книги «Сталин», который не успел ее дописать до конца, поскольку череп ему проломил ледорубом агент товарища Сталина, за что удостоился без огласки в газетах звания Героя Советского Союза…

Вот анализ Льва Троцкого: «Если Ленин специально приезжал для этого свидания в Берлин, в столицу Германии, то уж во всяком случае не для теоретических „бесед“. Свидание могло произойти либо непосредственно перед, либо, вернее, сейчас же после съезда и, почти, несомненно, посвящено было предстоящей экспроприации, способам доставки денег и пр. Почему переговоры велись в Берлине, а не в Лондоне? Весьма вероятно, что Ленин считал неосторожным встречаться с Ивановичем в Лондоне, на виду у других делегатов и многочисленных царских и иных шпионов, привлеченных съездом… Из Берлина Коба возвращается в Баку, откуда, по словам Барбюса, „снова едет за границу на свидание с Лениным„…Хронология этих свиданий очень многозначительна: одно предшествует экспроприации, другое непосредственно следует за ней. Этим достаточно определяется их цель. Второе свидание было, по всей вероятности, посвящено вопросу: продолжать или прекратить?“»

Иосиф Иремашвили, школьный друг Иосифа Джугашвили, которого в детстве также звали Сосо, издал в 1932 году в Берлине на немецком языке книгу «Сталин и трагедия Грузии», содержащую много ценной информации. Касаясь отношений двух вождей, он писал: «Дружба Кобы-Сталина с Лениным с этого началась», имея в виду под «этим» знаменитый «экс» на Эриванской площади Тифлиса.

По этому поводу Троцкий заметил: «Слово „дружба“ здесь явно не подходит. Дистанция, отделявшая этих двух людей, исключала личную дружбу. Но сближение действительно началось, видимо, с того времени. (Подчеркнуто мною. – Л.К.) Если верно предположение, что Ленин заранее сговаривался с Кобой о проекте экспроприации в Тифлисе, то совершенно естественно, что он должен был проникнуться чувством восторга к тому, кто ее организовал, в ком видел ее организатора. Прочитав телеграмму о захвате добычи без единой жертвы со стороны революционеров, Ленин, вероятно, воскликнул про себя, а, может быть, и сказал Крупской: „Чудесный грузин!“… Увлечение людьми, проявившими решительность или просто удачно проведшими порученную им операцию, свойственно было Ленину в высшей степени до конца его жизни. Особенно он ценил людей действия. На опыте кавказской экспроприации он, видимо, оценил Кобу как человека, способного идти или вести других до конца. Он решил, что „чудесный грузин“ пригодится».

В предыдущей главе мне приходилось писать о дружбе Ленина с Камо, который награбленные деньги передал лично в руки Ильича. Конечно, на такую рискованную операцию в центре Тбилиси большевики без ведома вождя никогда бы не пошли.

Думаю, что Иосиф Иремашвили не очень-то ошибался, утверждая, что дружба Кобы и Ильича с этого началась.

Кровь конвоиров, пролитая на Эриванской площади, замочила и Сталина, и Ленина, на том мокром деле они побратались и породнились. За «доблесть», проявленную в 1907 году, вождь оказал высокое доверие в 1912 году, выдвигая в члены ЦК, а позднее на другие посты, вплоть до 1922 года, когда вдохновитель и организатор «экса» на Эриванской площади стал генеральным секретарем ЦК партии большевиков.

И то правда, что, несмотря на многолетнее знакомство, Ильич долго знал своего выдвиженца как Кобу, Ивановича, и не помнил его фамилию. В 1915 году он дважды запрашивал соратников по поводу томившегося тогда в ссылке члена своего ЦК. «Не помните фамилию Кобы?» Это из письма Зиновьеву. В письме Карпинскому: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. п.) фамилию Кобы (Иосиф Дж…?? Мы забыли). Очень важно!!»

Получив справку, Ильич, очевидно, с тех пор навсегда запомнил фамилию своего протеже Кобы Ивановича, который займет его место в Кремле.

От охранки до Лубянки

О людях из ближайшего окружения Ленина, способных на обман ближних и дальних во имя партии, на фиктивный брак, подлог документов, убийство людей, заподозренных в измене, грабеж казенных денег, – обо всем этом можно узнать не из каких-то тайных, не известных доселе, документов из архивов ЦК КПСС, а из томов «Воспоминаний о Владимире Ильиче Ленине», выходивших до недавнего времени неоднократно. Опираясь на этот и другие открытые источники, хочу рассказать о так называемых провокаторах, также входивших в свиту основателя партии и государства рабочих и крестьян.

Кто они такие?

«Эти выродки, грязные подонки общества надевали партийную личину и вползали в ряды самоотверженных борцов за народное счастье. Годами они сидели в революционном подполье, втирались в доверие честнейших людей, а потом за деньги доносили своим хозяевам о виденном и слышанном, проваливая революционные мероприятия, предательски губили лучших сынов народа», – клеймит провокаторов биограф легендарного боевика Камо, который попал за решетку как раз благодаря информации провокатора, «вползшего в ряды самоотверженных борцов».

Поражает не столько факт «вползания», сколько количество «грязных подонков», которые оказывались в рядах партии большевиков, в числе ее высшего руководства.

«Священные писания ленинцев не упоминают также, – замечает биограф вождя Н. Валентинов в книге „Малоизвестный Ленин“, – что ясновидящий Ленин отобрал в свой подпольный интимный кружок изрядное число шпионов и провокаторов – не только Малиновского, его доверенное „alter ego“, для кого он сам писал речи, которые тот произносил в Думе. Но и Житомирского, и Черномазова, и Романова, и Шурканова, и других агентов Охранки».

По всей вероятности, партийная среда с ее безнравственностью, попиравшей все десять заповедей Моисея, служила отличной питательной почвой, где вырастали как раз «выродки», «грязные подонки общества». Партийная линия способствовала перерождению.

Царский генерал А. Спиридович в книге «Записки жандарма» приводит наставление о «провокаторах», принадлежащее известному жандармскому полковнику С.В. Зубатову, с которым тот обращался к подчиненным, разъясняя им, как нужно вести себя с внутренней агентурой, иными словами, с провокаторами в партийной среде.

«Вы, господа, должны смотреть на сотрудников, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно… Никогда и никому не называйте имен вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму…»

В этом ряду «любимых женщин» тайной полиции одно из первых мест занимает большевик Яков Житомирский, о службе в охранке которого доподлинно стало известно после Февральской революции, разглашения тайных документов полиции в 1917 году, после выхода в 1918 году книги В.К. Агафонова «Заграничная охранка».

Он и свидетельствует, что в подпольном заграничном окружении Ленина «функционировал высокопоставленный партиец по кличке Отцов, которого заграничная агентура называла Андре Дандетом…».

Приехав из России на учебу в Берлин, Яков Житомирский поступил на медицинский факультет университета. Вместе с другими российскими студентами организовал берлинскую группу РСДРП. Его завербовала германская разведка, она же передала его коллегам, резиденту российской тайной полиции в Берлине А. Гартингу, который относился к нему, как к любимой женщине, тщательно оберегал от всяких случайностей, в чем значительно преуспел.

В двенадцатитомной «Биографической хронике» вождя о Якове Житомирском практически умалчивается, как будто бы его не существовало в природе. Во втором томе, охватывающем период с 1905 по 1912 год, наиболее активные в деятельности этого агента, он лишь на 596-й странице единожды упоминается в таком контексте:

«Ленин беседует с О. Пятницким о Я.А. Житомирском, подозреваемом в предательстве».

А ведь до этой беседы Ленин неоднократно не только говорил о нем, но и постоянно встречался, беседовал, давал лично Житомирскому всякие поручения. Житомирский заседал на партийных собраниях, совещаниях, Отцов, в частности, в качестве гостя, присутствовал на V съезде партии в Брюсселе и Лондоне, участвовал в заседаниях ЦК партии, проходивших за границей, входил в Заграничное бюро, находился все время в гуще российской партийной эмиграции, знал сотни людей.

С одной стороны, Яков Житомирский выполнял поручения Ленина и ЦК, с другой стороны – задания шефа заграничной агентуры и департамента полиции. С его слов в Петербурге узнали в деталях о преступлениях Камо. Информация Отцова позволила полиции взять его с поличным, арестовать видных большевиков, пытавшихся разменять краденые пятисотрублевые купюры в заграничных банках.

Со слов Житомирского в Петербурге десятки лет знали в мельчайших подробностях, чем занимается руководство РСДРП как за границей, так и внутри страны.

Ленин, будучи в России в конце 1907 года, еще только собирается эмигрировать, а в Берлине уже знают о его намерении… Большевики послали именно Житомирского в Россию, чтобы там, не прибегая к переписке, обсудить, как выручить арестованного Камо, которого как раз и провалил товарищ Отцов.

Гартинг снабдил агента паспортом на имя доктора медицины Ильи Ивановича Шорина. С ним и отбыл в Россию. Не без основания шеф разведки сообщил в Питер, что такая поездка «несомненно сведет агентуру со всеми секретными заправилами большевиков», а это, в свою очередь, «еще больше упрочит ее положение как хорошего исполнителя особо важных поручений».

Еще более высокое положение занимал в партии Роман Малиновский, рабочий-металлист, ставший членом ЦК партии, депутатом Государственной думы, руководителем фракции РСДРП в парламенте. И его отношения с Лениным в «Биографической хронике», где приводятся десятки тысяч фактов из жизни вождя, практически замалчиваются. Впервые в этой хронике на ленинском горизонте Малиновский появляется лишь в… январе 1914 года в Париже, где Ильич присутствует на одном его выступлении. Делается это для того, чтобы редакторы могли заклеймить провокатора.

Но познакомились Ленин с Малиновским намного раньше, в Париж они приехали вместе из Польши. Из столицы Франции вместе направились в Брюссель, на съезд братской латышской партии… Обо всем этом и многом другом официальные биографии вождя не пишут, чтобы читатель не задался вопросом: как же так, гений, а не распознал на столь близком расстоянии врага?

Охранка наибольшее число агентов имела в среде социалистов-революционеров. В заграничной агентуре их насчитывалось двенадцать, внутри России – сотни. И за большевиками, особенно после вооруженного восстания на Пресне, тайная полиция усилила внутреннее наблюдение главным испытанным методом – вербовкой осведомителей внутри партии.

«Правительство царское, – пишет Крупская, – тоже имело за плечами опыт революции 1905 года. Теперь оно опутывало всю рабочую организацию целой сетью провокатуры. Это были уже не старые шпионы, торчавшие на углах улиц, от которых можно было спрятаться, это были малиновские, романовы, брендинские, черномазовы, занимавшие ответственные партийные посты».

Что верно, то верно. Охранке удалось заиметь агента даже среди немногих членов ЦК! Роман Малиновский сначала сделал карьеру в профсоюзе рабочих-металлистов, служил секретарем правления. В 36 лет выехал в Прагу на партийную конференцию, где сторонники Ленина образовали свой орден меченосцев, свою партию большевиков, исповедовавшую принцип «демократического централизма». На той конференции избрали ЦК в составе всего семи человек, и среди них оказался Роман Малиновский. Между прочим, Сталина кооптировали в состав этого ЦК позднее.

Пражская конференция проводилась строго конспиративно, выбор пал на Прагу именно потому, что в ней не существовало, как в Берлине, Париже, русской колонии, значит, легче было укрыться от глаз посторонних, полиции. Крупская гордилась, что уберегла Пражскую конференцию от провокатора Брендинского. Выследила его не она, а партиец по кличке Филипп, известный под псевдонимом Голощекин (прославился как организатор убийства Романовых в 1918 году).

Жил большевик Брендинский в Двинске, переправлял нелегально литературу из-за границы, в первую очередь – в Москву. Брендинский снимал комнату у сестры Филиппа. И вот отец Филиппа, старый Исай, заметил, что жилец шикует, швыряет деньгами, ведет образ жизни явно непролетарский. О чем поведал сыну. И у Надежды Константиновны, со своей стороны, зародились сомнения: литература почему-то до адресатов в Москве не доходила.

Стала Крупская при встрече допрашивать Брендинского, как он «работает по транспорту», поинтересовалась его объездами городов, в частности, Ярославля. А Брендинский возьми да ответь, что в сей славный город не может заявиться потому, что в нем был однажды арестован.

– По какому делу? – заинтересовалась Крупская.

– По уголовному, – ничтоже сумняшеся ответил агент партии.

«Я так и опешила, – пишет Крупская, – чем дальше, тем путанее были его ответы…»

А собственно, почему так поразилась Надежда Константиновна? Что стоит за словами «работать по транспорту»? Переправлять через границу нелегальную литературу, то есть заниматься контрабандой. Кто этим делом занимался? Профессионалы, контрабандисты, знающие все ходы и выходы, кому нужно дать взятку, кого подкупить, кого уничтожить. Чего же удивляться, что Брендинский проходил некогда по уголовному делу?

Проконсультировалась Крупская со знаменитым Бурцевым, прославившимся разоблачением Азефа, крупнейшего провокатора, руководителя боевой организации эсеров и агента охранки в одном лице. Бурцев предложил прислать к нему Брендинского для допроса. Но и без него все стало ясно, поскольку пришла телеграмма от Пятницкого, игравшего у большевиков роль Бурцева, требовавшего не пускать Брендинского в Прагу.

Пришлось дать ему ложный адрес, вместо Праги направить в Бретань. Брендинский после разоблачения в Россию не вернулся. По словам Крупской, царское правительство якобы купило ему под Парижем виллу за сорок тысяч франков, что очень сомнительно: даже Азеф такой чести не удостоился.

«Я очень гордилась тем, что уберегла конференцию от провокатора. Я не знала, – признается Надежда Константиновна, – что на Пражской конференции присутствовали и без того два провокатора: Роман Малиновский и Романов (Аля Алексинский) – бывший каприец». То есть слушатель партийной ленинской школы на Капри, где читал лекции Владимир Ильич о текущей политике, грядущей революции.

Чего стоила вся подпольная работа, конспирация, если каждый шаг штаба партии за границей становился известен департаменту полиции в Питере?

«И полбеды было, – словно отвечает на этот вопрос Крупская, – что в ЦК входил Малиновский, полбеды было, что совещание, которое было устроено в Лейпциге после конференции с представителями III Думы – Полетаевым и Шуркановым, тоже было детально известно полиции: Шурканов тоже оказался провокатором». Потому, мол, «полбеды», что подъем рабочего движения остановить провокаторы были бессильны. Это верно. Но ведь и штаб партии, не знавший устали, на то же рабочее движение, по сути, никак не воздействовал.

…Депутат Думы Шулятиков, большевик, запомнился Надежде Константиновне по одному эпизоду. Приехал он как-то в Париж вместе с другими партийцами, где должно было состояться расширенное совещание газеты «Пролетарий». Эмигранты по обычаю, принятому среди русских в Париже, пошли после первой встречи пить пиво в кафе. Депутат Думы Шурканов, провокатор, агент полиции, пил пиво кружка за кружкой. И не пьянел. А вот другой гость, товарищ Донат, он же большевик Шулятиков, быстро сошел с круга. Как оказалось, Донат страдал наследственным алкоголизмом. Пришлось товарищам потрудиться, чтобы привести Доната в рабочее состояние к открытию совещания. Представляя партийную организацию Москвы, алкоголик Донат заседал после припадка десять дней!

Итак, депутаты Думы Малиновский и Шурканов, Брендинский, каприец Аля Алексинский, он же Романов… Кого еще назвал нам Н. Валентинов среди провокаторов? Черномазова! Что известно о нем?

По справке первой Большой советской энциклопедии известно: Мирон Черномазов, псевдоним Н. Лютеков, служил ночным выпускающим газеты «Правда», писал вызывавшие неприязнь Ильича хлесткие статьи, за одну из которых газета была закрыта и пришлось ей менять название, чтобы продолжить выход… Арестован после Февральской революции при Временном правительстве. Повесился в тюрьме…

Для работы в «Правде» большевика Черномазова направили из-за границы в Питер, по пути на родину этот революционер-провокатор заехал к Ильичу, жившему тогда в Польше. Естественно, встреча не упоминается в «Биохронике», но освещается биографом Ильича, Надеждой Константиновной, свидетельницей свидания. «Нам Черномазов не понравился, – пишет Надежда Константиновна, – и я даже ночевку ему не стала устраивать, пришлось ему ночь погулять по Кракову». Да, не по-товарищески обошлись с приезжим партийцем супруги Ульяновы, коротал Лютеков ночь в чужом городе под открытым небом.

Как полагает Надежда Константиновна, Черномазов отплатил за негостеприимство тем, что не напечатал в «Правде» карту, составленную ею по заданию Ильича. Ленин затребовал от редакции списки подписчиков, недели две его супруга (с матерью) корпела над списками, раскладывала их по разным городам, местечкам, и таким образом составила карту распространения «Правды», которая демонстрировала, что девять десятых подписчиков – рабочие, и подписчиков тем больше, чем больше заводов в той или иной местности. Придавал этой карте Ильич особое значение… Цитирую Крупскую: «Карта распространения „Правды“ получилась интересной. Только она не была напечатана, должно быть Черномазов выбросил ее в корзину, а Ильичу она очень понравилась». Попадали в редакционную корзину и статьи самого Ильича, по-видимому, из-за происков все того же Черномазова, считает Крупская.

Вряд ли, конечно, ночной выпускающий мог выбрасывать в корзину статьи вождя. Верно одно: отношения их с самого начала не сложились, и в письмах в «Правду» Ленин не раз выражал неприязнь к товарищу Лютекову, учуял его вражескую сущность. А вот с Малиновским вышел полный конфуз. До самого 1917 года Ленин не верил, что тот – провокатор, хотя на это ему указывали многие, меньшевики даже газетную кампанию развернули против предателя.

Описывая в старости первую встречу с Малиновским, Надежда Константиновна не преминула сообщить пролетарским читателям, что Малиновский ей, как Брендинский и Черномазов, не понравился: «Глаза показались какими-то неприятными, не понравилась его деланая развязанность, но это впечатление стерлось при первом же деловом разговоре. Малиновский производил впечатление очень развитого, влиятельного рабочего».

При встречах с Лениным он много рассказывал о поездках среди своих избирателей по Московской губернии и попутно о себе. Как пошел добровольцем на Русско-японскую войну, а случилось это после выступления на уличной демонстрации, где его арестовали. Жандармский полковник предложил, якобы в искупление вины, пойти добровольцем на фронт, угрожая в противном случае сгноить в тюрьме. По-видимому, тогда этот полковник, мол, и завербовал оратора, – ошибочно полагала Крупская.

Все вышло не так. В юности будущий агент охранки четыре раза представал перед судом, причем трижды – за кражи со взломом. Служил в армии, в Измайловском гвардейском полку. Там и начал стучать, причем добровольно. В Москву переехал в 1910 году, где получал сто рублей в месяц от полиции. Несколько раз Романа арестовывали. В революционных кругах его звали Эрнест, среди агентов проходил по кличке Портной.

Охранка, зная об уголовном прошлом «Эрнеста»-«Портного» чуть было не пресекла его возвышение, когда Роман в 1912 году начал избирательную кампанию. Но шеф департамента полиции С.П. Белецкий взял ответственность на себя, считая Малиновского «гордостью охранного отделения». Оно платило агенту-депутату, члену ЦК партии большевиков 700 рублей в месяц, в то время как оклад губернатора равен был 500 рублям!

«В Париже Малиновский сделал очень удачный, по словам Ильича, доклад о работе думской фракции, а Ильич делал большой открытый доклад по национальному вопросу…» И это цитата из Крупской.

Чем не соратник вождя? Знаток такой сложной проблемы. Еще цитата: «Помню споры по этому вопросу в нашей кухне, помню страстность, с какой обсуждался этот вопрос».

«На этот раз Малиновский нервничал вовсю. По ночам напивался пьяным, рыдал, говорил, что к нему относятся с недоверием. Я помню, как возмущались его поведением московские выборщики Балашов и Новожилов. Почувствовали они какую-то фальшь, комедию во всех этих объяснениях Малиновского». Но сама она и ее супруг особого внимания пьяным откровениям не придавали.

Неизвестно, как бы сложилась дальше судьба гениального провокатора, если бы на место Белецкого в департаменте полиции не заступил генерал В.Ф. Джунковский.

Помните процитированные автором книги «Записки жандарма» слова жандармского полковника Зубатова, призывавшего подчиненных относиться к провокаторам как к любимым женщинам? Так относился Гартинг к Житомирскому, Белецкий к Малиновскому…

Но были и другие жандармы, которые не вняли словам полковника, а именно генерал Джунковский. Став главой тайной полиции, он решил «прекратить этот срам». Этот «гнилой аристократ» не мог допустить, чтобы высший законодательный орган империи осквернял его секретный агент! Он доложил о нем председателю Думы, «реакционеру» Родзянке. После объяснения с Родзянкой, обещавшим хранить тайну, Малиновский подал прошение об отставке, сославшись на переутомление. После чего товарищ Роман поехал… за границу, к вождю. Его поступком, внезапной отставкой, занялась партийная комиссия в составе Ленина, Зиновьева и Ганецкого. И ничего предосудительного не обнаружила. В глазах Ильича Роман продолжал оставаться видным партийцем.

Когда началась вскоре мировая война, Малиновский пошел на фронт, оказался в плену, где развернул среди военнопленных из России большевистскую агитацию. Ленин в 1916 году вел с ним переписку, так как считал его деятельность в плену важной. Значит, не утратил доверие к Малиновскому. Хотя знал хорошо, что Малиновский на самом деле и не Малиновский, а живет по чужому паспорту, попавшему ему в руки после того, как он «случайно» убил некоего Малиновского на пароходе во время драки!

Только после Февральской революции большевики убедились в измене бывшего члена ЦК. Что интересно, тогда Ленин потребовал в печати привлечь к суду не Малиновского, а Родзянко и Джунковского, которые скрыли от общественности роль Эрнеста. Со своей стороны, как мы видим, Ленин никакой вины не видел, ведь именно сам он пригрел на своей груди эту змею. Суд над Малиновским состоялся в 1918 году, когда тот вернулся в Россию из плена. Судил его пролетарский трибунал. Я думаю, – говорил обвинитель Крыленко, – он выйдет отсюда только с одним приговором. Этот приговор – расстрел.

Его привели в исполнение. (Генерал Джунковский пережил Малиновского, не эмигрировал, прозябал служителем маяка в Крыму, жил в Москве, встречался с Дзержинским, поделился опытом, рассказал, как была организована охрана царя, учительствовал, в 1938 году его расстреляли.)

Возникает вопрос – почему среди революционеров, как большевиков, так и эсеров, оказалось так много предателей? Этот вопрос волновал жандармского генерала Спиридовича, когда он описал мемуары, опубликованные издательством «Пролетарий» в 1926 году в СССР.

«Не жандармерия делала Азефа и Малиновского, имя же им легион, вводя как своих агентов в революционную среду; нет, жандармерия выбирала лишь из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они были членами своих революционных организаций, а уже затем шли шпионить про своих друзей и близких органам политической полиции».

В другом месте книги генерал Спиридович, бывший начальник киевского охранного отделения, касаясь этой проблемы, делает еще один, не утративший значения до сего дня важный вывод, проанализировав практику провокации:

«Из-за чего же шли в сотрудники деятели различных революционных организаций? Чаще всего, конечно, из-за денег. Получить несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации – дело нетрудное… Если совесть позволяет. А у многих ли партийных деятелей она была в порядке, если тактика партии позволяла им и убийства, и грабеж, и предательство, и всякие другие менее сильные, но неэтические приемы».

Между прочим, в среде российских офицеров охранка не имела агентов! Не та была среда. Не та мораль.

Да, сам Ленин не бросал бомбы, не спускал под лед провокаторов, не выходил на большую дорогу, чтобы ограбить казенную карету, не вступал в фиктивные браки, разве что пользовался чужими паспортами, обманывал доверчивых исправников… Но рядом с ним, подпирая его ближайших соратников-публицистов, налегавших на перья, таких как Каменев, Троцкий, Зиновьев, со всех сторон теснилась когорта контрабандистов, экспроприаторов, провокаторов, террористов. После кончины вождя они вытеснили из Кремля его постаревших друзей и начали править бал так, как правят преступники, возведя провокацию, убийства в ранг государственной политики. Именно этот питательный слой позволил так быстро подняться карательным органам, залившим кровью Россию. После Ленина все эти полууголовники и уголовники, законченные мерзавцы, начали править бал, не ограничивая себя никакими нравственными, моральными заповедями, правилами, нормами, законами.

На смену Охранке пришла Лубянка.