Текст книги "Суд Линча"

– Я знал, что с моей биографией мне никогда загранпаспорт не дадут, и предполагал, что ты можешь организовать мне фальшивый паспорт. Вот насчет декларации я не подумал. Может быть, есть другие пути? Ты же тезка фюрера, умный мужик, придумай что-нибудь.

– Вот почему говорю, что с таким грузом металла ты пойдешь ко дну, потому что уже подготовлены все каналы, где ты, минуя таможенников, минуя пограничников, можешь доплыть до нейтральных вод, где тебя будет ждать корабль.

– Ты что? Я плавать не умею.

– Особенно если на шею повесить металл на тринадцать кило, – засмеялся Никитин. – Я все предусмотрел, только нет там в Крыму акваланга. Еще один пенопластовый пояс я достану для поддержки дополнительного полпуда груза, а вот акваланг надо тебе самому достать, точнее не достать, а зайти в склад и взять.

– А это что такое, как ты сказал, акваланг?

– Это изобретение одного умного человека по имени Кусто. – Из стола вытаскивает Никитин фотографию акваланга. – Вот такой он аппарат. Наденешь на спину и будешь свободно дышать под водой. На ноги наденешь ласты, они уже в Крыму ждут тебя, и через полчаса ты уже будешь в нейтральных водах.

– Да, я видел такой аппарат в кино. А где, говоришь, его можно достать?

– На базе, где они хранятся. База военная, охраняется кругом. У кого хранятся, он не может сам взять да вынести. Акваланг – не самородок, его не проглотишь. Это надо тебе самому пойти и взять. Теперь слушай внимательно! – Вытаскивает он чертеж, сделанный аккуратно на кусочке ватмана. – Смотри сюда! Вот эта схема расположения складов на военной базе. Вот это место, где стоит часовой. В тот день, в тот час, когда будет стоять на посту мой человек, ты подойдешь, он покажет жениховый лаз в заборе.

– Какой лаз?

– Жениховый. Так называют лаз в заборе, откуда женихи, так называют солдат, которые здесь имеют девушек, самовольно уходят ночью к ним. Ты полезешь вовнутрь забора и окажешься… смотри на чертеж! Окажешься вот здесь. Ты пройдешь к этому зданию, что обозначено красным карандашом. Можешь ориентироваться?

– Ты же знаешь, что могу. Мы же всегда ходили на задание по топографическим картам. А здесь элементарная схема, сориентируюсь.

– Пойдешь вот так, перешагнешь две железнодорожные линии, у этого склада поднимешься на пандус. Вот на этом месте на стене висит пожарный ящик с гидрантом и рукавами. Там возьмешь ключ от дверей. Мой человек уже месяц этот ключ не таскает с собой в кармане, а кладет именно сюда. Когда возьмешь ключ…

Не успел Никитин кончить свое предложение, вдруг раздался телефонный званок. Волков поднял трубку и опустил на место со словами:

– Давай, давай, показывай дальше! Не отвлекайся на всякую ерунду.

– До чего же ты тупой стал. Где твоя подготовка в разведшколе? Как тебя обучали? В нашем деле не бывает ерунды. Каждая ерунда – это есть важная информация для умного, а для тебя, как выяснилось, для тупого, ерунда есть ерунда. Каждый день звонит мой приятель, солдат, чтобы узнать, в какой день пропустить моего человека, то есть тебя, на территорию базы. Ты сейчас рвешься быстрей узнать все ходы и побежать туда, а там стоит другой часовой, даст тебе пулю в лоб, и прощай банановые острова. Зачем ты сделал это?

– Я не знал.

– Не бери больше трубку!

Тут повторно раздался звонок. Никитин взял телефон.

– Алло!

– Никанор Иванович, это я, узнали?

– Голос сына моего армейского друга я всегда узнаю. Могу тебя обрадовать, твои фотокарточки готовы. Когда ты сумеешь зайти за ними?

– Сегодня или через два дня.

– Лучше сегодня. В какие часы?

– Не могу точно сказать, или с двенадцати до двух, или с двух до четырех.

– Не забудь прихвати с собой фонарик.

– Фонарик всегда со мной.

– Условные знаки не забыл?

– Нет, конечно.

– Смотри не перепутай! До встречи, ну пока!

– Пока!

Никанор Иванович кладет трубку и обращается к Волкову:

– Вот тебе и ерунда! Парень на свой риск и страх берется помочь тебе. Смотри, не подведи его! Теперь слушай сюда! Если возьмешь ключ и побежишь к двери, раздастся сирена. Тебя поймают, и парню не миновать трибунала. Взяв ключ, подойдешь сюда, где отмечено красным карандашом. Это пожарный щит. Вот с этой стороны отодвинешь немного и сунешь руку за щит. Нащупаешь тумблерный выключатель, отключишь сигнализацию, только тогда пойдешь в склад. На левой стороне полки, там стоят эти акваланги. Возьмешь один аппарат, закроешь двери, включишь сигнализацию и быстро уйдешь. Зная твою жадность, уверен, что будешь искать, что там еще ценное есть, чтобы свистнуть. Не делай этого, понял!

– А что там есть еще ценное?

– Вот, вот! Уже любопытство заиграло. Не твое собачье дело, что там есть, и не вздумай копаться! А сейчас надо подумать, как эти тринадцать кило золота плотно спрятать под свитер, чтобы не мешало надеть скафандр. И чтобы те люди, которые будут подбирать тебя, не заметили твое золото, а то я не знаю, какие они люди, позарятся на твое золото, шлепнут тебя по голове, отберут золото, а тебя обратно бросят в море. Где сейчас твое золото?

– В надежном месте.

– До двенадцати часов вечера у нас есть время. Слушай, что ты должен делать: сейчас поедешь в Москву, купишь билет на поезд Москва – Ялта…

– Может быть, на самолет? – прервал Волков.

– Ну до чего же ты тупой стал! До сих пор ты летал в самолете, сдавая свое золото в багаж, а теперь оно будет при тебе, на твоем теле. Как ты пройдешь через металлоискатель? Берешь билет только на поезд и сядешь в него уже зачехленный. Купишь сегодня толстый большой свитер. Под свитер наденешь рубашку с металлом. Ты можешь достать бронежилет?

– А где его достать?

– Я так и предполагал, что ты ничего не можешь достать. Я уже заказал, мне его привезут, но чуть попозже, после двенадцати ночи. Мы с тобой успеем за ночь вытащить из бронежилета стальные пластины и туда насыпать твой металлолом. Затем надо все это так строгануть, чтобы твои самородки не собирались в одну кучу, и ты в этом жилете не был похож на конька-горбунка.

– А что будет дальше?

– Дальше я поеду с тобой до Ялты, там объясню ход дальнейших действий. Сейчас поезжай в Москву, купи билет на Ялту на завтра, свитер толстый купи и забери свое золото из надежного места. В мастерскую, сюда, зайдешь после десяти часов вечера. В десять ровно я приду сюда.

– Значит, мне взять два билета на Ялту?

– Волков, ты что такие тупые вопросы задаешь, словно не обучался в разведшколе? Я полечу на самолете. До твоего приезда узнаю обстановку. На железнодорожном вокзале в Симферополе, если меня увидишь на перроне, не вздумай подойти ко мне. Мы с тобой при посторонних не знакомы. К тебе подойдет мальчик и отведет, куда надо. Понял?

– Понял.

– Ну давай, поезжай в Москву! Нет, нет, кстати, раздевайся и садись, я тебя сфотографирую на загранпаспорт. Фамилия в паспорте будет другая, но фото должно быть твое. В Ялте получишь другой паспорт.

Волков стал раздеваться, а Никанор Иванович включил свет и стал готовить фотоаппарат.

* * *

Ночь. Светит луна, от нее света больше, чем от тусклых лампочек, висящих на высоком деревянном заборе вокруг базы, едва освещающих полосу между забором и ограждением из колючей проволоки, что стоит в трех метрах от забора. Между забором и ограждением протоптана на свежевыпавшем снегу дорожка, по которой идут пятеро солдат, впереди – разводящий в погонах младшего сержанта, за ним четверо часовых. Вторым за разводящим идет Петр Антонов, молча, не разговаривает, остальные солдаты яростно спорят:

– В Токио у нас только три боксера стали чемпионами: Попенченко, Поздняк и этот, как его… Степашкин. Кто четвертый, по-твоему? – доказывал небольшого роста солдат, идущий последним в строю.

– Енгибарян, – произнес солдат, идущий за Антоновым.

– Вась, ты в этом деле знаток, как я канатоходец. Енгибарян был чемпионом в Мельбурне. А в Риме у нас чемпионов было и того меньше, только Григорьев сумел завоевать золотые медали.

К этому времени они уже подошли к сторожевой вышке.

– Замирайло! Ты жив? – крикнул разводящий.

– Жив, здоров и невредим, как мальчик Петя Бородин! – крикнул часовой и стал спускаться в тулупе.

– Тулуп оставь там! – крикнул Петр Антонов и подошел к ступенькам лестницы вышки.

Спускающийся Замирайло снял тулуп и отдал Петру со словами:

– Пост сдал!

– Салага! – крикнул Петр, – надо сказать, как положено по уставу: «Рядовой Замирайло пост сдал!»

– Ладно, если не забуду, в следующий раз так и скажу.

– Все в порядке? – спросил разводящий.

– Какой-то чудак в лесу фонариком с двенадцати часов все мне азбуку Морзе диктовал минут пятнадцать.

– А ты дуб дубом в этой азбуке, ничего не понял, – съязвил идущий сзади солдат небольшого роста.

Антонов стал подниматься на вышку, а часовые с разводящим пошли дальше к последнему посту, который находился за углом налево и подходил почти к казармам автобата. Как только наряд завернул за угол, Антонов вытащил фонарик, включил, направил в сторону леса и стал мигать, как заметил часовой Замирайло, под азбуку Морзе, хотя и он эту азбуку не знал. Вскоре из леса последовало такое же мигание фонариком. Заметив это, Антонов стал махать по обусловленному знаку: верх-вниз, налево-направо.

– Пусть наряд пойдет обратно, тогда дам знак «можно», – произнес радостно Антонов, накинул на себя тулуп и стал смотреть в ту сторону, куда пошел наряд к последнему посту.

* * *

В это время в лесу Волков ругался с Никанором Ивановичем:

– Ты знал, что этот твой солдат будет нам вола крутить, раз валенки надел?

– Я предполагал, что он может заступить на пост не в двенадцать, а в два. И тебе об этом говорил. А ты что, замерз?

– Если бы ты знал, какие морозы бывают на Колыме, такие глупые вопросы бы не задавал. Не замерз, а устал ждать.

– Ничего, подождешь! Это в твоих интересах. Мне это совсем не нужно, а я с тобой торчу здесь. Молчу, между прочим.

– А что он опять машет «нельзя»?

– Ты же видел, они пошли направо, завернули за угол. Видимо, там еще есть пост, пошли менять и того часового. Вот, идут обратно. Если тебе так не терпится, иди, поздоровайся с ними, скажи, зачем ты пришел сюда. Иди!

– Ладно. Столько ждали, еще минутку подождем.

– Не минутку, а минут пять-десять, пока они дойдут до караульной.

* * *

И Антонов думал так же, когда увидел отдаляющихся от своего поста разводящего с часовым.

«Пусть пройдет еще минут пять, а то и больше, пока они дойдут до караульной, разденутся». И стал радостно прыгать на вышке и почаще посматривать на часы.

* * *

– Ну что же не дает знак? – недоумевал Волков в лесу.

– Правильно делает. Осторожность превыше всего. Он парень умный, не хочет идти под трибунал, – спокойно объяснял Никанор Иванович.

В это время они заметили, как часовой на вышке делает фонарем круговые движения.

– Пошел! – скомандовал Никанор Иванович и сам с ним двинулся к вышке. – Я подойду поближе, когда ты выйдешь с аквалангом, я тебе помогу тащить. Эта зараза очень тяжелая.

* * *

«Идет! – С особым трепетом стал наблюдать за идущим к нему человеком Петр. От волнения у него стали руки дрожать. – Отсюда, наверное, промахнусь, лучше спущусь вниз и выстрелю из положения лежа».

Он спустился вниз и прилег под вышкой, винтовку поставил на деревянную укосину вышки и стал целиться.

– Пусть подойдет поближе, – шепотом говорит Петр, а у самого руки стали дрожать еще сильнее.

– Эй, солдат, где ты? – тихо кричал Волков.

– Здесь я, подходи сюда, перелезай через проволоку!

И когда Волков подошел к колючей проволоке, раздвинул ее и, просунув одну ногу, хотел перелезть сам, раздался выстрел. Попал он в левое плечо Волкова.

– Ах ты, сука! – пощупал плечо Волков и полез в карман за пистолетом.

Когда Петр увидел в руках Волкова пистолет, бросил винтовку и с криком «не надо!» побежал в сторону караульного помещения.

Тут раздался выстрел, и Петр, схватившись за ногу, упал на землю.

– Не стреляй! Это не я придумал! – отчаянно кричал Петр.

Тут раздался второй выстрел. Петр закрыл глаза и от испуга чуть ли не потерял сознание, но был удивлен, поскольку больше нигде не ощущал боль.

Это стрелял не Волков, а подоспевший сзади Никанор Иванович сумел выхватить из рук Волкова пистолет и выстрелил ему прямо в голову. Волков упал, а Никанор Иванович стал его проталкивать через проволоку.

– Петр, ты жив? – тихо крикнул Никанор Иванович.

– Кажется, жив, – ответил Петр.

– Бегом сюда!

Петр, подпрыгивая на одной ноге, подошел к вышке.

– Бери винтовку и подойди сюда, горе солдат!

– А он не застрелит меня?

– Он уже мертв! – со злом произнес Никанор Иванович, перевернул Волкова лицом вверх и приказал: – Стреляй прямо в лоб, сюда!

– Говорите, он мертв, зачем?

– Стреляй, придурок!

Петр прицелился и выстрелил, попал в глаз.

– Ну ладно, годится! Теперь бери его пистолет, скажешь, что один раз стрелял вверх, кстати, не забудь сделать третий выстрел в воздух, и два раза стрелял в него. И когда спустился вниз, он направил пистолет на тебя и выстрелил по ногам. Затем ты выбил у него из рук пистолет и стрелял ему в затылок. Понял?

– Понял.

– Поднимись наверх и через пять минут, пока я добегу до шоссе и скроюсь, поднимешь тревогу. Скажешь, их было двое, другой, молодой парень, убежал. Понял?

– Понял.

Никанор Иванович повернулся и побежал к шоссе, а Петр, сделав выстрел в воздух, подпрыгивая на одной ноге, пошел к вышке.

* * *

В кабинете начальника особого отдела сидит майор, задумчиво смотрит на схему расположения складских помещений базы, начерченной Никанором Ивановичем, что нашли в кармане Волкова. Рядом лежат его документы, пистолет и железнодорожный билет.

В кабинет заходит капитан Елисеев, стройный молодой офицер, и докладывает:

– Товарищ майор, Волков Степан Степанович полтора месяца назад освободился из мест заключения. Был осужден за измену Родине, за сотрудничество в годы войны с абвером. В пятидесятых годах его вычислили и разоблачили. Отсидел свой срок и был освобожден.

– Николай Иванович, никак не могу понять его намерение. Либо он бестолковый дилетант, по чей-то наводке решил пробраться на территорию базы, добраться до склада вооружения, либо слишком нахальный тип, матерый волк, решил убрать часового и вынести какой-то образец вооружения и доставить в Крым. Вот у него в кармане билет на поезд Москва-Симферополь, отправление сегодня. Вот что еще нашли у него в кармане. – Майор берет спичечную коробку, открывает и высыпает на стол золотые самородки.

– Он отбывал наказание на Колыме, немудрено, что он сумел там прикарманить, хотя с этим там очень строго. Видимо, в самом деле нахальный тип.

– Надо найти другого напарника. Никаких следов он не оставил?

– Он был обут в валенки, следы ведут до шоссе, там обрываются.

– А часовой не запомнил какие-нибудь приметы?

– Он перепугался, когда этот Волков, как говорит солдат, вдруг ожил, вытащил пистолет и стрелял в него в тот момент, когда солдат, убедившись, что нарушитель мертв, хотел подняться на вышку и звонить в караульную. Потом он сумел выхватить пистолет из ослабленных рук нарушителя и выстрелить ему в голову. В этот момент он заметил, что подошел этот молодой. Солдат не сообразил сразу выстрелить в него и кричал: «Стой, стрелять буду!», а тот повернулся и убежал. Часовой толком не сумел разглядеть его.

– Вот у него в кармане нашли телефон на клочке бумаги, с надписью Адольф. Судя по номеру, это здешняя АТС. Надо узнать, чей телефон, и навестить этого Адольфа.

* * *

В фотоателье Никанор Иванович, накрыв голову с фотоаппаратом черной тряпкой, смотрит на клиента и ругается:

– Молодой человек, вы же не на некролог снимаетесь с таким грустным видом, а на паспорт. Немного повеселее!

В это время открывается дверь и в ателье входит капитан Елисеев. Войдя внутрь, он стучит по двери изнутри и кричит:

– Можно войти?

– Заходите, раздевайтесь! Вешалка за дверью, – отвечает Никанор Иванович.

Капитан входит, но не раздевается, разглядывает кругом. Вскоре из-за ширмы выходит Никанор Иванович. Увидев капитана, здоровается и спрашивает:

– Запечатлеть на документы?

– Нет, спасибо. Я хотел бы поговорить с вами..

– Минуточку, – отвечает Никанор Иванович и обращается к молодому человеку, вышедшему из-за ширмы. – Молодой человек, заходите завтра в это время.

– До свиданья! – говорит молодой человек и уходит.

– До свиданья! – отвечает Никанор Иванович, выпроваживает клиента, а сам думает: «Неужели смогли найти зацепку?»

Как только выпроводил молодого человека, обернулся к капитану и произнес:

– Я вас слушаю, товарищ капитан.

– Знаком ли вам человек по фамилии Волков, товарищ Адольф, не знаю, как по отчеству?

– Моя фамилия не Адолев или, как там вы назвали, Адоев. Я Никитин Никанор Иванович, а Волковых среди моих знакомых нет. Если только среди клиентов были люди с такой фамилией, я сейчас посмотрю по книге. Волков… Волков… как инициалы?

– Степан Степанович.

– А, Степаныч! Это такой здоровенный мужчина? Это он ко мне чуть драться не полез вчера, когда я объяснял, что в течение получаса сделать фотокарточки невозможно. Пока проявлю негатив, пока высушу, затем отпечатаю… И полез он на меня с кулаками. Бить не стал, но грозился, закричал: «Ты имеешь дело со Степанычем, не шути, фашист ты этакий!» Как только не обзывал. Грозился через час зайти, но ни вчера, ни сегодня не зашел. А фотографии на загранпаспорт уже готовы. Я сейчас покажу, это он ли? – и полез в коробку с фотокарточками, порылся и вытащил фотокарточки Волкова. – Не это ли ваш Волков? – Посмотрел запись в книге. – Вот, вот, Волков С.С., шесть рублей пятьдесят копеек за срочность.

Капитан вытаскивает из кармана клочок бумаги и показывает Никитину.

– Это вы давали свой телефон ему?

Никитин посмотрел на бумагу и заметил, что там написано только имя.

– Я никому из моих клиентов не даю телефон. Видимо, он узнал в справочном. Я даже не сказал ему, как меня зовут. Когда он спросил: «Эй, фашист, как тебя зовут?», я ему ответил: Адольф, хотел сказать Гитлер, потом подумал, что Гитлер может разозлить дурака, назвал то ли Гимлер, то ли Битнер, не помню сейчас.

– Я могу взять у вас эти фотокарточки?

– А если он придет за ними, я скандала не оберусь. Что ему сказать, кто взял?

– Он не придет, он уже мертв.

– Ой, слава тебе, господи! Не хотел бы с дураком встречаться еще раз.

Капитан взял фотокарточки, попрощался и ушел. Фотограф закрыл двери и перекрестился.

* * *

В небольшой светлой комнате лазарета воинской части, где расположены четыре койки с тумбочками возле них, лежат два солдата на койках ближе к окну. Две другие койки пустуют. На одной койке лежит Петр Антонов. Он спит. На другой лежит солдат в очках, читает книгу. Открывается дверь, и заходит в комнату Павел. Он здоровается с солдатом в очках и спрашивает, показав пальцем на Петра:

– Спит?

– Кажется, да. Недавно разговаривал, сейчас молчит.

Тут Петр, не открывая глаз, поднимает правую руку с открытой ладонью высоко для привычного с братом приветствия. Павел подходит и бьет ладонью по ладони брата.

– Лежишь с раной? Ну как нога?

– До свадьбы заживет, – открывает глаза Петр. – Ты матери не написал?

– Зачем расстраивать ее? Выйдешь из лазарета, сам напишешь.

– Выйдешь? Когда?!

– Ну когда-нибудь. Из-за ранения в ногу пока никто не умирал.

– У меня повреждена кость. Грозятся отправить в госпиталь. Пока я здесь, мать бы прислала деньги на твое имя, ты бы пошел на почту, получил. Я много крови потерял, напиши матери, что мне надо усиленно питаться.

Павел вытаскивает из кармана бушлата два яблока и протягивает Петру.

– На, питайся пока этим. Завтра я запишусь в оперативный отдел, поеду в Москву. Что купить тебе?

– Купи бутылку пивка.

– Опять ты свое?

Тут открывается дверь и в палату входит капитан Елисеев.

– Ну, герой, как нога? – спрашивает капитан.

– Болит, ноет, спать не дает.

– Ты почему этого молодого напарника нарушителя не застрелил?

– Чтобы потом меня в тюрьму посадили за убийство? Ведь он не делал попытки перелезть через колючую проволоку. Может быть, это был простой зевака, видит, тут стреляют, решил подойти поближе полюбопытствовать.

– Ты запомнил черты его лица? Можешь дать его словесный портрет?

– Очень смутно. Я на его лицо смотрел бегло, только на несколько мгновений, тем более у меня в глазах темнело от боли. Я даже не заметил, в чем он был одет. Только в глазах запечатлелась его вязаная шапка на голове с помпончиком, какие надевают, когда на лыжах катаются.

* * *

Вот дом, где живут Петр и Ксения Ферапонтовна. Петр, хромая, в правой руке держит палку, в левой – чемодан, в солдатской шинели поднимается на третий этаж и нажимает на звонок своей квартиры. Никто не открывает. Открывается дверь соседней квартиры 52 и оттуда выбегает маленькая собачка на поводке, за ней и хозяйка, пожилая женщина.

– О, Петенька, сыночек, здравствуй, как нога?

– Нормально, баба Нюра, просто шальная пуля зацепила во время учебных стрельб.

– Скромничаешь, сынок? А мать твоя прочла нам из какой-то армейской газеты заметку, как ты матерого шпиона поймал, а он прострелил тебе ногу.

– Не знаете, баба Нюра, мать дома или на работе? Что-то она меня даже не встретила на вокзале, дверь не открывает.

– Сынок, мать твою ночью забрала «скорая», у нее с сердцем плохо стало. А ключи она оставила в сорок девятой квартире у Матрены Васильевны.

Петя стал звонить в квартиру № 49.

* * *

На кладбище оркестр играет траурную музыку. Мужчины с лопатами оформляют могильный холмик и на него укладывают венки с надписью на лентах: «Дорогой маме от сыновей», «Ксене Ферапонтовне от сотрудников базы» и так далее. Возле могилы стоит Мария Васильевна, обнявшая одной рукой Петра в гражданском костюме, другой рукой – Павла в армейской шинели с погонами уже младшего сержанта. Рядом стоят Антонина и Лариса.

Часть людей, особенно женщины, направились к выходу. Идущие впереди две модно одетые женщины разговаривают почти шепотом.

– Она поторопилась умереть, – говорит одна, – сегодня утром Иван Иванович уладил все дела. Сунул, как он выразился, несколько пачек, и те закрыли дело.

– Леночка, – говорит другая, – я бы на ее месте не один, а несколько инфарктов прихватила. Так, как она действовала, нельзя. Нехорошо о покойнице говорить плохо, но она была порядочной свиньей. Могла на других нагадить свысока и получать при этом наслаждение.

На кладбище стало тихо. Все направились к выходу. Петр в правой руке держал свою палку, левой – под руку Ларису. Павел шел в обнимку с Марией Васильевной и с Антониной.

– Я возьму с собой аттестат зрелости, – говорил Павел матери, – у нас в городе там есть филиал Всесоюзного заочного машиностроительного института, командование разрешает сдать документы и попробовать летом туда поступить.

– А по окончании службы можешь перейти на очную? – спросила Антонина.

– Зачем? Лучше поступлю на работу, а вечерами буду учиться самостоятельно, зато у меня вместо теории, что будут долбить на лекциях, будет практика. Это намного ценнее для дальнейшей работы.

– А какие специальности на этом факультете? – спросила Мария Васильевна.

– Там готовят специалистов и по горячей обработке, и по холодной обработке металлов. Я, наверно, выберу факультет, который, кажется, называется так: «Автоматизация обработки металлов резанием». Там готовят инженеров-технологов механического производства.

Они уже вышли с территории кладбища туда, где стояли два автобуса, возле которых стояли мужчины и курили. Когда подошла эта группа людей с Марией Васильевной и с детьми покойной, мужчины им помогли сесть в автобус и сами сели. Автобусы отправились, а за ними три «Волги» ГАЗ-21 с оленями на капотах, машины работников базы. В последней машине сидели только две модно одетые женщины, которые шли вместе к выходу, та, которую звали Леночка, – за рулем, другая – рядом.

* * *

Прошло пять лет…

Вот обшарпанный подъезд дома, где живет Петр Антонов, вот отличающаяся от остальных дверь квартиры Ксении Ферапонтовны № 51, только теперь цифра «единица» оторвана в верхней части, то есть шуруп, крепящий цифру, выскочил, и единица прислонилась к пятерке. Остальное – как при жизни Ксении Ферапонтовны. Если проникнем внутрь квартиры, там тоже незаметно каких-либо изменений в интерьере и убранстве квартиры.

Прежде, чем пройти на кухню, одним взором смотрим на массивные часы с боем в комнате. Они показывают шесть часов десять минут. А проникнув на кухню, заметим любопытную картину: по радиорепродуктору диктор проводит занятие утренней гимнастикой. Петр голый, в одних трусах, сидит на табуретке и по команде диктора чуть поднимает левую ногу и правой рукой достает пальцы ног, затем по команде неуклюже опускает эту ногу и поднимает правую, старается достать пальцы левой рукой. И так, по команде «раз, два, три, четыре» Павел, сидя, старается выполнять упражнения. На столе стоит бутылка с водкой и рюмка. Сделав несколько движений, Петр бросает это занятие, берет бутылку, наливает рюмку и хочет выпить. В это время входит на кухню Лариса с заспанными глазами, натягивая на себе халат. Увидев Петра с рюмкой в руке, выбивает рюмку из рук. Та падает на пол и разбивается.

– Мать бы сума сошла, увидев разбитой рюмку из чешского стекла, и не простила бы тебя. Мне тоже надоело тебя прощать, – заплетающимся языком говорит Петр.

– Мать твоя с ума бы сошла, увидев тебя оформленным алкашом, а на эти стекляшки она бы наплевала.

– Я не алкаш! Я свое горе заливаю.

– Не слишком ли рано начинаешь заливать?

– У меня большое горе.

– Такое большое, что если попозже начнешь, не успеешь залить, бедненький. Какое у тебя горе, алкоголик несчастный?

– У меня мать умерла.

– Уже пять лет, как она умерла. У всех умирают матери.

– Она умерла по моей вине, понимаешь? Выходит, что я виновен в смерти моей единственной матери. Это у Павла две матери, а у меня она была единственная. А я ее убил. Я написал ей письмо, что я умираю, а она денег не высылает. Она – мать, не могла вынести смерть сына. Где тебе понять? Ты же не мать. Уже четыре с лишним года женатый, а ты не можешь родить мне наследника. А она меня очень любила.

Взял Петр бутылку и хотел из горлышка выпить. Лариса выхватила из его рук бутылку и стала выливать содержимое в раковину.

– Она об этом и не переживала, отлично знала твое состояние из письма Павла. У нее были неприятности на работе, о которых она очень переживала.

Эти слова до Петра и не доходили. Как увидел, что Лариса водку выливает в раковину, у него аж уши покраснели. Он хотел выхватить из рук Ларисы бутылку, но она оттолкнула его так, что он чуть не упал, сел прямо на табурет.

– Ах так? – стукнул он кулаком об стол. – Я уже говорил, что мне надоело прощать твои выходки. Я тебя привел домой в качестве жены или в качестве ментовского контроля надо мной? Все! Я больше терпеть не намерен. Собери свои вещи и давай сюда ключи от моей квартиры!

Петр, хромая, но быстрым шагом вышел в коридор, из кармана пальто Ларисы вытащил связку ключей и стал демонстративно крутить вокруг пальца.

– Знаешь, чем держат жены своих мужей? Это такой вопрос задавали в «Армянское радио». Оно ответило: немка – питанием, англичанка – воспитанием, там еще кто-то чем-то, и, наконец, японка – грацией, а русская – судом и парторганизацией. Так что, я не член партии, можешь подавать в суд. У нас совместно нажитого ничего нет, это все осталось от матери. А сейчас пятнадцать минут на сборы и марш из этого дома без оглядки!

– Думаешь, я сейчас брошусь в ноги извинения просить? Мне самой осточертела такая жизнь. Так что прощай, алкоголик несчастный. Я пока на развод не подам. Опомнишься, придешь за мной. Нет – тогда уж разойдемся по закону.

* * *

Прошло еще пять лет…

Павел Антонов, уже представительный мужчина, больше тридцати лет, в костюме и в галстуке с женой Антониной едут на такси по Москве. Вот уже проходят Комсомольскую площадь и направляются по Русаковской улице.

– В Сокольниках возле метро поворачиваем налево? – спрашивает водитель такси.

– Нет, лучше у кинотеатра «Орленок» поверните налево. Так поближе, – отвечает Павел.

И вот машина останавливается возле подъезда. Из машины выходит Павел, за ним и Антонина. Расплачивается он с водителем, благодарит. Тот уезжает, а Павел с Антониной заходят в подъезд.

– Машенька, наверное, уже спит, – говорит Антонина, – время очень позднее. Если спит, не надо будить, так понесем к себе осторожно.

На втором этаже они звонят в квартиру № 48.

– Кто там? – раздается женский голос из квартиры.

– Баба Настя, это мы.

Открывается дверь, на пороге появляется старуха, укутанная в плед.

– Судя по тому, как поздно вернулись, можно быть уверенным, что защита диссертации прошла удачно. Поздравляю, Павел Семенович!

– Спасибо, баба Настя, все прошло хорошо: и защита состоялась, и обмыли это дело хорошо, – ответил Павел. – Машенька уже спит?

– Долго она играла с куклой, ее спать уложила и сама уснула, сидя в кресле.

Павел зашел в комнату, взял на руки спящую дочь лет шести, с длинной косичкой, поблагодарили старуху, и поднялись на свой третий этаж. Антонина открыла дверь в квартиру и вошли туда. Павел отнес спящую дочь до детской кровати.

– Положи, я ее потом раздену, – сказала Антонина, снимая обувь. – Теперь иди на кухню, в шкафу лежит письмо, уже второй день лежит. Поскольку оно было адресовано «Антоновым», я вскрыла и прочла, но тебе не стала показывать, поскольку знала, ты бы бросил все, даже защиту диссертации и побежал бы спасать брата.

Павел быстро переобулся, пошел на кухню, взял письмо, потом опомнился, что темно, вернулся, включил свет, открыл конверт и стал читать. Писала Лариса:

«Уважаемый Павел Семенович, здравствуйте! Пишет вам Лариса. Как вы знаете, мы уже лет пять не живем вместе с вашим братом, но до сих пор мы развод не оформили: я не подаю на развод, надеясь, что он когда-нибудь исправится, станет человеком, я ведь его до сих пор люблю, а ему до фонаря, об этом он и не думает, точнее, ему некогда думать, он трезвым не бывает, а спьяну он и не помнит, что когда-то был женатым. Ваш брат уже не просто алкоголик, он уже погибает в прямом смысле этого слова. Логика подсказывает, что я должна быть рада его смерти, ибо я прописана в этой квартире, которая после его смерти останется мне. Но я этого не хочу. Пусть даже если не будем жить вместе, надо его спасти. Пока была жива Мария Васильевна, она влияла на него. Теперь кроме вас о нем заботиться некому. Надо его спасать.

С уважением Лариса».

Павел положил письмо и стал пальцем стучать по столу, затем пододвинул телефонный аппарат, что стоял на подоконнике и стал набирать номер телефона.

– Людмила Романовна? Здравствуйте, это я. Не разбудил? Кино смотрите? Да! Извините за поздний… Нет, нет! Все прошло нормально. Очень хорошо! Было весело, зря отказались. Нет, я не в обиде. Знаю. Знаю. Конечно, семья превыше всего. Вот я и беспокою вас, потому что и у меня семейные проблемы. Нет, не с Антониной. У нас все в порядке. Проблема с моим братом. Нет он не в Москве живет. Потому я и хотел бы уехать на родину денька на три-четыре, как вы? Обойдетесь без меня? Спасибо! Спасибо! Оформите административный на четыре рабочих дня, плюс еще выходные, думаю, дольше не задержусь. Ладно. Спасибо, передам. Спокойной ночи!