Текст книги "Суд Линча"

– Все, что за границей давно пора было под пресс, загоняют сюда. А наши хватают, – ответил Павел Семенович.

– Однако они летят, как ласточки, а твоя пыхтит и еле едет, хотя, ей еще рано, как ты выразился, под пресс.

Павел Семенович обиделся на эти слова и нажал на акселератор. Вдруг машина зачихала и начала издавать какие-то хлопки. Павел переехал на обочину дороги и остановил машину.

– Сглазила! – укорил жену и вышел, открыл капот. – Дмитрич давно обещал установить зажигание и проверить карбюратор, но никак я его трезвым не застану.

– У Дмитрича три класса образования, тебе, профессору, было бы стыдно обращаться к нему.

Долго копался Павел Семенович, пока наладил. Завел машину, и поехали дальше. Посмотрел он на часы и заявил:

– Самолет уже двадцать минут, как прилетел, а нам еще столько же ехать. Как бы они не сели на автобус, тогда разминемся.

– Да подождут они, никуда не денутся. Раз просили приехать, надеются, что ты их увезешь куда надо, видимо, в другой аэропорт. Не встретив тебя, не уедет твой брат.

Вот подъехали они к зданию аэропорта. Павел Семенович загнал машину на платную стоянку. Вылезли они из машины. Антонина смотрела на большую сумку с одеждой, что лежала на заднем сиденье.

– Может, сумку в багажник закроешь? – спросила она мужа.

– Да ее никто не возьмет, – ответил Павел Семенович и стал закрывать ключом передние двери и багажник, положил ключ в карман.

Только хотели они отойти от машины к зданию аэропорта, как услышали голос Петра:

– Паша!

Обернулся Павел, видит – Петр, в шикарном малиновом костюме, в галстуке, подходит к ним. Еще издалека подняв наверх правую руку с распахнутой ладонью и ускорив шаги, он подошел к ним. Павел тоже поднял руку, ударил по руке брата и обнялись. Затем Петр поздоровался с Антониной, взял ее руку и поцеловал.

– Я заждался вас тут. Думал, неужели брат не приедет?

– Ты извини, Петя, на дороге машина зачихала, зажигание было сбито, да и карбюратор забарахлил. Пока наладил, минут сорок потерял.

– Немудрено, что она зачихала. Что же ты ездишь на этой доисторической «антилопе гну». Я предполагал, что ты уже на иномарке пилотируешь.

– Ты один приехал? – прервала их разговор Антонина.

– Нет, с женой. Пойдем, она в комнате для депутатов. Ведь я уже три года числюсь помощником областного депутата.

Пошли они к зданию аэропорта, вошли в здание и зашли в комнату, где за столом сидела одна молодая, модно одетая дама и пила чай.

– Вот, познакомьтесь, моя жена, Дуся-сибирячка, – представил им ее Петр.

– А Лариса? – тихо произнесла Антонина.

– Ларису я обеспечил на всю оставшуюся жизнь, и разошлись с миром. Поженился я с Дусей, сейчас решили отправиться в Европу, как говорится, в свадебное путешествие.

Павел с Антониной поклонились Дусе и чуть ли не в один голос произнесли:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! – ответила Дуся и встала, в левой руке держа чашку с чаем, правую протянула к ним, чтобы поздороваться.

– Это мой брат, Павел, – представил Петр.

– Павел, – произнес Павел Семенович и пожал руку Дусе.

– Евдокия, – ответила она.

– А это его жена, Антонина.

– Антонина, – протянула руку Антонина.

– Евдокия, – сухо ответила Дуся, и все замолчали.

Образовалась какая-то пауза.

– Сейчас мы надолго не можем останавливаться в Москве, – затеял разговор Петр, – завтра улетаем в Париж. На обратном пути опять вернемся домой через Москву, тогда побольше остановимся в Москве. Вы подружитесь, покажете ей Москву.

– К тому времени моя дочь выпишется из родильной. Она живет в нашем подъезде, этажом ниже, твоя ровесница, вы подружитесь. Она покажет тебе Москву.

Дуся словно обиделась, пошла, села за стол и стала попивать свой чай.

– Дуся, ты на нее не обижайся, – вмешался Петр, – она подруга Ларисы. Правда, Паш, ты уже дедом стал? – бьет по плечу Павла. – Садись на диван, поговорим.

Павел с Петром, затем и Антонина, сели на диван.

– Да, со вчерашнего дня я уже дед.

– Ты счастливый, Паша. Я всю жизнь мечтал иметь детей, но Лариса не смогла дать мне этого счастья. Вот почему и разошлись. Я не половой развратник. Сейчас Тоня уколола, что Дуся ровесница твоей дочери. Сам подумай, если бы я женился на моей ровеснице, на вдовушке, какой интерес? Я Ларису очень уважал, так жили бы с ней до конца своих дней. Паша, я тоже хочу оставить после себя наследника. Вот Дуся обещает подарить мне своего Гвидона из рода Антоновых. Я бы хотел, чтобы она мне родила двойню. Это заложено в наших генах.

– И я буду рад, Петя, если у тебя будут дети мужского пола, наша фамилия не исчезнет в двадцать первом веке.

Тут кто-то стучит в дверь и без ответа изнутри открывается дверь и молодой человек здорового телосложения заходит в комнату.

– Господин Антонов, – докладывает он, – машина вернулась, можем ехать. Владимир Сергеевич велел передать, что деловая встреча состоится вечером в ресторане «Арагви». Еще велел передать, чтобы ты пригласил на вечер своего брата с семьей. Он его знает, говорит: «хороший психолог», ему очень понравился.

– Спасибо, Миша! Вот эти два чемодана отнеси в машину, сейчас мы спустимся вниз.

Молодой человек берет два чемодана, стоящие в углу, и смотрит на большой баул.

– За этой сумкой мне вернуться?

– Нет, спасибо, это я прихвачу.

Молодой человек с чемоданами выходит из комнаты.

– Телохранитель моего босса, – говорит Петр, – очень культурный и хороший парень.

Он берет оставшийся баул и подносит к дивану, садится, открывает баул и вытаскивает две коробки. Одна коробка большая, узкая и продолговатая с восточным орнаментом, другая – квадратная. Открывает первую коробку и вытаскивает оттуда большую хрустальную бутылку, выполненную в виде большого рога, наполненную светло-коричневой жидкостью.

– Армянский коньяк. Мои друзья из Еревана привезли мне несколько штук как свадебный подарок, – кладет обратно, закрывает коробку и отдает брату. – Выпьешь за наше счастье с Дусей.

– И за будущего Гвидона, – добавил Павел. – Спасибо, брат, но мы не сообразили тебе приготовить свадебный подарок. Не предполагали такую встречу.

– Разумеется, вы не знали. Да и это ни к чему: свадьба уже была, и свадебных подарков было больше, чем надо. – Открывает он вторую коробку, где лежат три плоские бутылки с темной жидкостью. – А это подарок от моих алтайских друзей. Алтайский бальзам, лучше рижского, можешь в водку добавлять, можешь – в чай или кофе, – закрывает коробку и отдает брату.

– Спасибо!

Петр залезает обратно в баул и вытаскивает тонкую продолговатую коробку, изготовленную из черной бархатной бумаги, заметно, что кустарным способом. Открывает коробку и вытаскивает массивную золотую цепь, на которой висит массивный золотой крест с распятием.

– Это тебе.

– Ты что, Петя? Ты забыл, что я член коммунистической партии, не ношу кресты.

– Какой партии? – переспросил Петр. – Коммунистическая партия Советского Союза ведь приказала долго жить.

– А члены партии, как я, еще живы и здоровы.

– Тогда тебе я другое подарю, а это, – протягивает коробку Антонине, – повесишь на шею моему племяннику.

– Племяннице, – уточняет Антонина.

– Все равно, и она православная, будете крестить. А тебе, Паша, я если смогу, из Европы пригоню иномарку. Если нет, на обратном пути я тебе здесь куплю нормальную машину. Девяносто девятую модель «Жигулей», отличная машина.

– Петя, мне не надо такие дорогие подарки.

– Это не подарок, брат, это возврат долга. Помнишь, в период ваучеризации у меня не было больших денег, я тебя просил выслать, сколько можешь. Ты, брат, не отказывал мне в помощи. Я тогда делал с этими деньгами выгодные операции. Покупал у пьяниц ваучеры за кружку пива, удачно вложил, сейчас я крупный предприниматель.

Вытаскивает из баула большую ювелирную коробку, в которой лежит колье с драгоценными камнями.

– А это Антонине, – передает ей коробку.

– Спасибо! – чуть ли не в слезах произносит Антонина и целует в щеку Петра.

– Какой же я дурак, – улыбаясь, мотает головой Петр, – знал, что у вас дочка, но не подумал, что дети имеют привычку расти. Она не только выросла сама, но и вышла замуж и уже стала матерью. А я ей купил детскую игрушку, говорящего попугая, – вытаскивает из баула большого, очень искусно сделанного попугая, щупает на крыле птицы кнопку, нажимает ее и говорит: «Попка-дурак!». Попугай повторяет его слова: «Попка-дурак!». – Это тоже передашь моей внучатой племяннице. Из Европы привезу ей самую шикарную детскую коляску, а племяннице куплю подарок в следующий раз.

* * *

Как только они вышли из здания аэропорта, к ним подошел телохранитель Миша.

– Петр Семенович, сюда! – кричит он и показывает на стоящий возле здания джип с затемненными стеклами.

Они поворачиваются и направляются к машине.

– Как эта гостиница называется? – спрашивает Петр у телохранителя.

– Кажется, «Президент-отель».

– Ты знаешь, где он находится? – спрашивает Петр у Павла.

– Слыхал название, но ни разу там я не был. Не знаю, – отвечает Павел.

– Там недалеко памятник такой, Петр Первый на корабле, – объясняет телохранитель Миша. – Я сейчас у водителя узнаю точный адрес. Он москвич, знает названия этих улиц.

– Не надо! – останавливает Михаила Павел и обращается к брату. – На обратном пути не вздумай останавливаться в гостиницах, переночуете у меня.

– Ладно, в гостиницу можешь не ехать, – согласился Петр, – но вечером, после деловой встречи, у нас будет еще торжественная часть с застольем. Туда обязательно приедете. – Обращается к Михаилу: – Как называется этот ресторан?

– «Арагви».

– А где он находится?

– Владимир Сергеевич не сказал, я не знаю, где он находится.

– Я знаю, где находится ресторан «Арагви», – вмешался Павел.

– Вот и хорошо. Туда приедете обязательно. Я с вами не прощаюсь, до вечера!

Поднял он правую руку, чтобы ударить по руке брата, но видит, что у него обе руки заняты подарками, похлопал по плечу брата и пошел к машине.

Тем временем Евдокия, которая не сообразила, что они не поедут с ними, не попрощавшись, пошла к машине, и как только Михаил открыл заднюю дверь, она села в машину.

– С ней-то не попрощались, – опомнился Павел.

– Это она с нами не соизволила попрощаться, соплячка, – со злом сказала Антонина, – обиделась.

Когда Петр напоследок помахал рукой и сел в машину, они повернулись и пошли на стоянку.

Павел открыл машину и подарки положил на заднее сидение, со злом столкнув на пол между сиденьями эту большую кипу, что набрали в качестве подарков.

Антонина заметила этот жест мужа и стала смотреть вокруг, куда бы выбросить эту кипу. Она заметила мужчину, который с метлой в руке скучивал бумаги и другой мусор на территории стоянки, собирал в совок и сваливал в мешок, что стоял на коляске, сооруженной из куска фанеры и ходовой части детской коляски.

– Мужчина! Будьте добры, подойдите сюда! – обратилась к нему Антонина.

Мужчина подошел к ним. Антонина взяла кипу и протянула мужчине.

– Здесь хорошие мужские и женские костюмы. У вас есть жена?

– Есть, конечно, но спасибо, гражданка, мне не на что купить.

– Я не продаю. Если не брезгуете брать чужое, возьмите. Я их так отдаю.

– Не ворованные?

– Нет, не ворованные, не с плеча покойников, это мои с мужем личные вещи. Возьмите и носите на здоровье.

– Спасибо! – обрадовался мужчина, взял вещи и побежал к коляске срочно смотреть содержимое кулька.

* * *

Вот едут в машине Павел Семенович и жена обратно в Москву, молчат. Каждый погружен в свои думы. Антонина начинает размышлять вслух:

– Ваучеризация, прихватизация… Ерунда! Все это было сделано для деловых людей, для умных людей, которые могли по-умному воспользоваться этим. А кто остался не у дел, конечно, хают и саму перестройку, и перестройщиков. Умные никого не разносят, молча делают свое дело.

– Что ты хочешь сказать, твой муж дурак?

– Быть умным – понятие растяжимое. Ум заключается не только в том, что ты хорошо знаешь математический анализ, теоретическую механику, сопромат, хорошо чертишь, быстро решаешь сложные математические задачи. Умный человек рано встает и много дел делает: сам чистит карбюратор у своей машины, сообразит, куда вложить свой ваучер. А то «Московская недвижимость», «Московская недвижимость»! Скоро выиграем квартиру для дочери! Спасибо, она вышла замуж за парня с квартирой. А твоя «Московская недвижимость», что «Хопер-инвест», – фу!

– Ты сама пришла к тому ответу, что куда бы ни клали свой ваучер, все равно бы остались с носом. Все активы этих фирм давно перенесены в другую фирму, с другим названием, которой ты не можешь выставлять претензии. Это и есть, по твоим понятиям, ум? А совесть? Потому и коммунисты хают и перестройку, и этих жуликов. У коммунистов не позволила бы совесть так поступить.

– Мало коммунистов воспользовались этой заварухой? Сколько крупных деятелей сумели сделать себе капитал? Нахальные – прямо себе, а скромные, вроде перед народом неудобно, – своей жене, детям или каким-то родственникам.

– Ты не путай коммунистов с членами КПСС, пусть даже занимавшими высокие посты. Это разные люди. Вообще, ты об этом не думай! Худо-бедно мы свой кусок хлеба можем маслом намазать, сытно поесть и с голоду не умрем, а массивные золотые цепи ни нам, ни нашим детям не нужны. Ты подумай, в чем пойдешь сегодня на эту корпоративную вечеринку?

– Куда, куда?

– На банкет после деловой встречи умных людей. Там все дамы наверняка будут одеты с иголочки.

– Я вообще туда не пойду.

– Как это не пойдешь? Петр обидится.

– Зато его цаца будет рада, что меня там не будет. Она меня возненавидела, я по ее взгляду поняла. Так что ты пойдешь один, скажешь, что я заболела.

* * *

В центре Москвы, на Тверской площади, ходит Петр Антонов один, руки в брюки. То смотрит внимательно на памятник Юрию Долгорукому, то восхищенно смотрит и любуется архитектурой близлежащих зданий, то смотрит вниз по Тверской улице и спрашивает у одного прохожего:

– Это там красная стена с бойницами – Кремль?

– Да, это московский Кремль.

– А где часы?

– Часы на Спасской башне, со стороны Красной площади. Спускайтесь туда, там много, там увидите много интересного: и Красную площадь, и Мавзолей, и собор Василия Блаженного.

– Сегодня некогда, на обратном пути обязательно остановлюсь в Москве надолго и посмотрю все.

К этому времени вмешался в разговор Павел Семенович, который подходил сзади и слышал разговор брата с посторонним.

– Ты что, Павел, никогда не был в центре Москвы?

– Паша, ты же знаешь, я был в Москве три раза и всегда в сопровождении: в армию привезли на Курский вокзал, с поезда слезли и пересели на электричку и попали в забор воинской части, из армии меня, хромого героя, сопровождал старшина роты, с электрички пересадил на поезд. Это ты в сводной роте чуть ли не каждый день ездил по городу. Мы всегда были за забором, не покидали территорию части. Один раз нашу роту повезли на экскурсию в какой-то музей Вооруженных сил, в зоопарк и на Красную площадь, но я в этот день был в наряде, на кухне картошку чистил. А на третий раз, знаешь, меня привезли с аэропорта на Лубянку на «черном вороне» с двумя вооруженными сопровождающими.

– Да, брат, с Москвой ты не знаком. Приезжай специально ознакомиться. Достопримечательностей здесь столько, что за один день все не сумеешь обойти.

– Живы будем, и Москву посмотрим, брат, это не проблема. А где Антонина?

– В дороге ее немного укачало. Она себя почувствовала плохо. А ты почему один?

– Деловая встреча не состоялась. Наши украинские партнеры по делам срочно выехали в Польшу. Встречаемся на следующей неделе в Варшаве.

– Значит, погнали ко мне домой. Где твоя молодая жена?

– Она тоже захворала, лежит в гостинице. А банкет состоится. У Владимира Сергеевича в Москве много покровителей из высшего круга. Разве он упустит момент, чтобы с ними не пообщаться за столом.

– А тебе это нужно?

– Нужно, брат, нужно! У вас всегда гордо произносили: «Партия и Ленин – близнецы братья. Мы говорим партия, подразумеваем Ленин, мы говорим…» и так далее. А сейчас, брат, другие пошли времена. Мы говорим: «Бизнес и власть – близнецы братья». Он мне помог, когда я начал свой бизнес, затем я ему помог. Во время избирательной кампании не один миллион неденоминированных рублей потратил я на него. Он стал депутатом областной думы, а я, естественно, – помощником депутата. По должности я обязан помогать ему. Вот он созвал свою шайку-лейку, говорит: «Все нужные люди, а нужных людей надо знать в лицо». Авось они когда-нибудь и мне пригодятся. Потому и они будут пить, а платить буду я, ведь я не пьющий, знаешь об этом, я писал. Я завязал раз и навсегда, а в таких компаниях нельзя быть трезвенником, не уважают трезвенников. Официанты уже знают, в мою рюмку нальют «Нарзан». За столом никто не заметит. Чтобы тебя уважали, надо порой лезть целоваться и с пьяным видом спрашивать: «Ты меня уважаешь?»

– А что это за нужные люди?

– Разные чиновники высокого ранга. Кто-то в Думе заседает с Владимиром Сергеевичем, кто-то из разных московских палат, словом, свои люди. И, как говорят: «Друг моего друга и мой друг», этот принцип я должен соблюдать.

– Да, кстати, этот телохранитель говорил, что ваш Владимир Сергеевич меня знает. Откуда он меня знает? Не у меня ли он учился? Какой он вуз окончил?

– Он вузов не оканчивал. Диплом, по-моему, он купил сразу, после освобождения. А с тобой он встречался, когда ты приезжал ко мне в лагерь. Он тогда в лазарете со мной лежал.

– Этот криминальный авторитет?

– Да, Вован. Тогда его так звали. Это сейчас он Владимир Сергеевич.

Павел Семенович сразу изменился в лице, голова закружилась, ему стало плохо. Он хотел опереться обо что-нибудь или сесть, но на площади такой возможности не было. Петр заметил это, взял брата под руку.

– Да, брат, ты был и остаешься коммунистом, не можешь терпеть людей, которые когда-то не особо уважали советские законы. Не можешь забыть их якобы криминальное прошлое. Не уважаешь ты деловых людей.

– Петр, я тебя прошу, не обижайся, я не могу сидеть в такой компании и поднимать тост за здравье уважаемых новых вождей страны и боссов бизнеса.

– Понимаю, брат. Если уж считаешь, что гусь свинье не товарищ, я не могу заставить, чтобы ты изменил свое мнение. Ты мой родной и единственный брат, мой любимый брат. У нас разное мировоззрение, но мы братья и любим друг друга.

Петр обнял брата, прижался к щеке, затем повернулся и пошел к входу в ресторан, произнося:

– Чао! Подробнее поговорим через месяц. На обратном пути я остановлюсь у тебя. Антонине привет!

Павел ничего не сказал, повернулся и пошел в сторону Тверской улицы, с намерением скорее поймать такси до дома. Еще не успел руку поднять, как остановилась рядом машина ВАЗ-2104. Водитель стал опускать стекло правой передней двери.

– Шеф, не подбросите меня до Сокольников?

– С этим намерением я и остановился.

– А сколько возьмете?

– Я извозом не занимаюсь, не знаю таксы. Сколько дашь, столько и возьму.

Антонов, который уже приоткрыл дверь и хотел сесть, захлопнул дверь машины и рукой сделал жест, чтобы тот проехал.

– Да садись! Я тебя бесплатно повезу, Антонов из чертовой дюжины.

Антонов открыл дверь и стал внимательно разглядывать лицо водителя.

– Вспомни институт, нашу пятерку заочников, пять человек с тринадцатым вариантом. Всегда распределяли, кому по какому предмету делать контрольную, остальные переписывали. А мы с тобой в один день диплом защитили. Вспомнил?

– Вспомнил, вспомнил, – говорит Павел Семенович, который уже сел в машину и захлопнул дверь. – Но ты тогда был курчавым, у тебя был шикарный чуб, а теперь лысый.

– Как говорят, «умные волосы покидают дурную голову», – ответил водитель и поехал.

– Я сейчас уже забыл, как тебя зовут, но до сих пор помню твою дипломную работу: «Агрегатный станок для обработки биметаллических секторов для тормозных дисков авиационных колес». Я тогда восхищался, как здорово придумано: один станок заменяет два токарных, три фрезерных и два сверлильных станка, не внедрили в производство твой станок?

– Да ты что? Это были советские времена. Я как-то сказал начальнику цеха, где обрабатывают эти сектора, что при внедрении такого станка вместо 14 человек, работающих в двух сменах, могут остаться только четыре человека: два станочника и два наладчика, по одному в каждой смене. А он пальцем возле виска крутит, мол, ты что, парень, в своем уме? И говорит: «А остальных людей куда дену? Увольнять, что ли?» А главный инженер завода посмотрел на проект и говорит: «Идея хорошая, но неосуществимая. Станкостроительные заводы для одного, двух станков, что нужно нам, разрабатывать такой станок не станут, а самим пыхтеть над этим некогда, да и некому. Все вспомогательные цеха перегружены работой». А ты как живешь? Как-то я встретил Наташу из нашей группы, фрау Хенкель, что за немца замуж вышла с третьего курса, у нее тоже был тринадцатый вариант, помнишь?

– Помню, помню.

– У нее сейчас сын учится в нашем институте. Она говорила, что ты уже там декан факультета. Правда?

– Правда.

– Ну ты молодец! Продолжил учебу, защитил степени. А я, как директора нашего завода перевели на соседний, крупный завод и он переманил меня туда, сразу назначил начальником конструкторского бюро, погрузился в работу, стало не до ученых степеней, как говорится, текучка заела. Время ушло, годы ушли, как ты заметил, постарел, раньше срока полысел. А ты молодец, совсем не изменился. Я тебя сразу узнал. Смотрю – Антонов из чертовой дюжины, шибко озабоченный чем-то, словно поддатый, чуть под колеса не попал.

– Правильно ты угадал, от такой жизни не только пьяным будешь казаться, но немудрено и рассудок потерять.

– Что ж ты на жизнь обижаешься, неужели в семье непорядок?

– В семье-то порядок. Я имею в виду жизнь в стране. В чьи руки попала власть, что делают эти дерьмократы? Что делают с народом эти рвущиеся к власти жулики?

– Да, к власти рвутся люди с хваткой, у которых для достижения цели имеются средства. Как говорил один нами уважаемый товарищ: «Для достижения цели любые средства хороши».

– А кто о народе будет думать? Они строят демократию, а слово «демократия» – это народовластие. Что же они так обижают власть держащего, то есть этот народ?

– Павел… я отчество забыл твое.

– Павел Семенович.

– Дорогой Павел Семенович, сейчас, пока идет процесс разгосударствления, то есть процесс дележки государственного добра, которое мы всегда называли народным добром, кто же будет это добро по совести раздавать всем поровну? Оттого и деловые люди рвутся ближе к власти, чтобы в процессе прихватизации быть «делителем», а не «обделенным». Когда кончится все это, делить будет нечего, тогда, возможно, о народе и подумают. А сейчас молодцом окажется тот, кто, как сказал один армянский писатель, «большим черпаком большую долю себе прихватит».

– Я чувствую, что ты не находишь ничего зазорного в этом. Ты был членом партии?

Водитель засмеялся.

– Вот по твоему вопросу чувствуется, что ты в годы перестройки нисколько не перестроился. Ты спрашиваешь, был ли я членом партии, а какой партии – не спрашиваешь, то ли «партии зеленых», то ли «Яблоко», то ли ЛДПР. Говоря «партия», ты подразумеваешь КПСС. Да, был я членом КПСС, сейчас – нет. Но, как мой дед, когда его выгнали из членов КПСС, он говорил: «Я останусь беспартийным большевиком», так и я останусь до конца жизни беспартийным марксистом.

– Вот такие пассивные коммунисты и привели к распаду партии, к развалу страны, – с серьезным упреком произнес Антонов.

– Нет, дорогой Павел Семенович. Развал партии, развал всей нашей системы – процесс в какой-то степени закономерный. Мой дед еще в середине шестидесятых годов предвидел развал построенной в нашей стране социалистической системы, обретавшей подобие тоталитарного режима. Я, тогда еще молодой коммунист, горячо спорил с ним, мол, дед, такого быть не может. Он был малограмотным человеком, не мог свои мысли, доводы аргументировать, тем более научно доказать, но он нутром чувствовал, что такая система рано или поздно развалится.

– Значит, дед твой обиделся, что его выгнали из рядов КПСС, высказал такое предположение или пожелание? – с ухмылкой произнес Антонов.

– Вот здесь ты не прав. Дед мой – старый большевик, мог бы восстановиться в партии, но поскольку, как он говорил, в ряды КПСС просочилось очень много гнилых элементов, не хотел он с ним состоять в одной партии. Тогда и я, как ты сейчас, наивно верил, что партия не может делать ошибочные шаги, все, что делала она, я тоже кричал «одобрямс!», внушал себе неоспоримость партийных решений и слепо выполнял, веря в их незыблемость. А после ее развала стал анализировать все то, в чем дед всегда высказывал свое несогласие, и только теперь понял, что он был прав.

Антонов, что всегда показывал водителю рукой, куда повернуть, хотя водитель сам хорошо ориентировался в дебрях московских улиц, когда проезжали мимо метро «Красносельская» и двинулись по Краснопрудной улице, показал рукой налево и сказал:

– Держись в крайнем левом ряду, там внизу, у кинотеатра «Орленок», повернем налево.

– Там давно нет левого поворота, – сказал водитель и повернул направо возле вновь построенного моста третьего кольца.

– Ты куда?

– Не бойся! Хотя я живу в области, но Москву знаю очень хорошо. Перед Рижской эстакадой поверну направо, а там подскажешь, где твой дом.

Некоторое время ехали молча.

– И с чем не был согласен твой дед? – решил продолжить дискуссию Антонов.

– С тем, что каждая шишка на своем месте был умнее других, если он занимал пост выше, чем эти «другие». А ведь демократия – это, как ты выразился, народовластие, но никто не позволял этому народу, держателю власти, пикнуть, сказать этой шишке, что он совершает глупость. А если эта шишка сидела слишком высоко, то голос народа и не доходил до него, слишком много заслонов было на пути от народа до больших шишек. Но и никто из числа, рядом с шишкой находящихся, не осмеливался пискнуть или ослушаться, вынужден был кричать «одобрямс!», иначе полетел бы со своего стула. Если Хрущев сказал: «Сеять везде кукурузу!», ВАСХНИЛ, не задумываясь, кричал: «одобрямс!», если Горбачев велел вырубить виноградники, никто не осмелился сказать, что с пьянством не так надо бороться. Это пример поступков неглупых людей, ведь и Хрущев, и Горбачев были умными людьми. А сколько таких глупостей совершали дураки на разных уровнях, занимавшие высокие посты?

Антонов сидел молча, не возражал.

– Принцип «все вокруг колхозное, все вокруг мое» дед не одобрял. Он считал, что каждая вещь должна иметь своего хозяина, чтобы у него душа болела за эту вещь. Коллективная собственность хороша при наличии высокого сознания у всех собственников и одинаковых прав и обязанностей к ведению этого коллективного хозяйства. А во что превратились наши коллективные хозяйства, скажем, колхозы? Разве каждый колхозник болел душой за колхозное добро? Он с удовольствием воровал колхозное там, где это можно было. Брал все, что плохо лежит. Или председатель болел душой? Вспомни Райкина, его интермедию, помнишь? «Пожар! Пожар! Выходи, снова заходи, доложи! Пожар – сгорела, хорошо! И контора сгорела? Что ж ты самое главное не сказал!» Ведь там его или плащ или пальто висело. То, что все сгорело, это ему наплевать, а то, что его личное сгорело, за это у него душа болит. Это был принцип большинства руководителей коллективной собственности.

Антонов молчал, не возражал.

– Дед мой родился в небогатой семье и в молодости все мечтал быть богатым. Он долго не примыкал к марксистам, ибо те имели в своих программах экспроприацию экспроприаторов. Дед считал частную собственность незыблемой, что-то вроде святой. Он считал, что если человек не будет стремиться жить богато, иметь всякие блага, то он в жизни никогда не будет иметь стремления работать больше, чем требуется. А коммунисты что сделали? Кто любил работать, сам пахал, как вол, жил богато, держал лошадей, давай его раскулачивать. Ты одобряешь этот процесс?

– Не знаю, не задумывался.

– Правильно, зачем человеку с ученой степенью ломать голову над тем, почему любого работодателя считали эксплуататором? Раз в свое время партия так поступила, значит, так было надо. Действия партии, как поступки всевышнего, не подлежали обсуждению. Сделали государственной собственностью средства производства в виде крупных заводов, фабрик – это хорошо. Пусть не только недра, леса, реки и озера будут принадлежать всем, то есть государству, пусть будут принадлежать государству и крупные заводы, фабрики, железные дороги и многое другое, но зачем нужно было ликвидировать мелкое предпринимательство? Если человек умелец, золотые руки, талант, богом данный, пусть откроет свою мастерскую, наймет подручных, платит им деньги, да и налог платит государству. Пусть развивает свою деятельность. Нет! пусть организуется государственное предприятие, где над этим умельцем будет начальник, зам начальника (хорошо, если один), бухгалтер, куча других лиц. Все это отобьет охоту у этого умельца работать. У него зарплата не может быть выше, чем начальника, спрашивается, зачем этому умельцу из кожи вон лезть? Чтобы его начальник докладывал о перевыполнении плана и получал государственные награды? Не знаю, как бы работал Фаберже, если бы его заставили ровно в семь часов тридцать минут явиться на рабочее место и кровь из носу выполнять дневной план – по пять пасхальных яиц за смену выдавать. Не зря наши товары были хуже китайского ширпотреба.

Это еще полбеды. Главная беда заключалась в том, что нашего трудолюбивого человека отучали планомерно от работы. Уравниловка, выводиловка приводили к тому, что кто весь месяц ишачил, трудился до седьмого пота, получал чуть больше, чем другой, кто весь месяц «махорку сушил». Спрашивается, зачем из-за этой мелочи в разнице их зарплат первому работнику спину гнуть? Чтобы потом второй смеялся над ним? Хорошо жил не тот, кто много работал, а тот, кто ловко устроился. А чтобы ловко устроиться, надо было занимать номенклатурные должности. Надо было любым способом добраться до партийного эскалатора, ведущего наверх. Вот в этом-то месте ум уступал ловкости, а партбилет превратился в своего рода пропуск к этому эскалатору. Поэтому ловкие люди рвались вверх любой ценой, оставляя порой весьма нехороший след.

К этому времени они уже ехали по Сокольническому валу. Антонов показал пальцем направо и сказал:

– Теперь тормози, сейчас повернешь направо к этому дому.

Водитель повернул направо и перед указанным домом остановил машину.

– И сколько я тебе должен? – спросил Антонов.

– Антонов, ты что? Не экономику же преподаешь в машиностроительном вузе, все переводишь на деньги. Не в деньгах счастье. Скажешь спасибо, этому буду рад.