Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг."

Внутреннее раздвоение человека, живущего мирскою жизнью.

«Но истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божья и, услышав, оживут». И время это приходит.

Одни люди говорят, что благая и разумная жизнь бывает только за гробом, в раю, а не здесь, на земле. Другие говорят наоборот, что благая и разумная жизнь бывает только тогда, когда человек живет для самого себя. Но человек, который ищет истины, не может верить ни тем, ни другим людям. В глубине души своей он чувствует, что жизнь его должна быть благом, – должна иметь разумный смысл. Отказываться же от блага в этой жизни в надежде получить блага в будущей, или же в этой жизни жить только для своего собственного, отдельного блага, которое получить невозможно, – такая жизнь есть зло и бессмыслица.

Человек размышляет так: «Мне говорят: живи для будущей жизни в раю; но если теперешняя моя земная жизнь – та жизнь, которую одну я знаю – бессмысленна, то почему же мне думать, что там, дальше, зa гробом жизнь будет не бессмысленна? Напротив того, вернее думать, что если бессмысленна та единственная жизнь, которую я знаю, то и всякая жизнь сама по себе бессмысленна, и что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и быть не может».

«Другие говорят: живи в свое удовольствие для самого себя. Но ведь я уже знаю, что такая моя жизнь не может дать счастья».

«Что же мне делать? Жить для своей семьи? Для своей общины? Жить для своего отечества, или хотя бы для всего человечества? Но если моя собственная жизнь бедственна и бессмысленна, то так же бессмысленна и жизнь всякого другого человека, – и всякого собрания людей; а потому бессмысленна и жизнь семьи, отечества, человечества».

«Жить так, как другие? Да ведь я знаю, что другие, так же, как и я, сами не знают, зачем они живут».

Приходит время, когда ложные учения перестают удовлетворять человека, и он останавливается посреди жизни и требует объяснения.

Всё яснее и яснее слышится человеку голос разума, человек чаще и чаще прислушивается к этому голосу; и приходит время и пришло уже, когда этот голос разума стал слышнее, чем другой голос – голос плоти, призывающий к жизни для самого себя и к слепому исполнению людских предписаний. Человек всё яснее и яснее видит, что жизнь для самого себя есть пустая приманка, которая не может дать блага. Он также видит, что исполнение людских предписаний есть только обман, лишающий его возможности слушаться того разумного и благого начала, от которого он исшел. Человек уже более не может верить в то, чего он не понимает. Обман, который требовал такой слепой веры, уже износился, и нельзя возвращаться к нему.

Прежде говорили: «Не рассуждай, а верь тому, что мы предписываем. Разум обманет тебя. Одна только наша вера откроет тебе истинное благо жизни». И человек старался верить и верил. Но когда он узнал людей, которые верят в совершенно другую веру и говорят, что эта другая вера только одна настоящая, то ему пришлось решить, какая из вер вернее; а решить это он может только разумом.

Человек и всегда познает всё через разум, а не через веру. Когда человек знает одно только свое вероисповедание, то он еще может думать, что он познает через веру, а не через разум. Но как только человек знает две веры, и видит людей, исповедующих иную веру так же, как он свою, то ему неминуемо приходится решить дело своим разумом. Последователь буддийской веры, если он познает магометанскую веру и притом останется буддистом, поступит так же не по вере, а по разуму. Как только ему захочется узнать, чья вера правее, его ли старая вера, или – новая, которую ему предлагают, то он будет узнавать это непременно разумом. И если он, узнав магометанскую веру, остался буддистом, то прежняя слепая вера в Будду уже основана у него на соображениях его разума.

Стараться влить в человека духовную пищу через веру помимо разума – это всё равно, что стараться питать человека не через рот.

Люди различных вероисповеданий теперь уже настолько узнали друг друга, что увидели общую им всем разумную основу пoзнания; и они не могут уже вернуться к прежним заблуждениям; и наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божья и, услышав, оживут.

Заглушить этот голос нельзя, потому что голос этот не чей-нибудь один голос, а голос всего разума человеческого.

Только такой человек, который не знает людей, иначе думающих, чем он, или который настолько поглощен приобретением себе насущного хлеба, что не имеет времени думать ни о чем другом, – только такой человек может еще верить в то, что его спасут те дела и обряды его веры, которые ему предписывают жрецы этой веры.

Обманы ложных учений становятся теперь ясными для большинства людей, и только люди, забитые нуждою или отупевшие от похотливой жизни, могут еще не видеть этого обмана.

Чаще и чаще просыпаются люди к разумению истинной жизни, как бы оживают в гробах своих. И несмотря на то, что люди всеми силами стараются скрыть от себя несообразность мирской жизни, она режет им глаза.

«Вся жизнь моя есть желание себе блага», говорит себе пробудившийся человек, «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может. Что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла; а вместо того во мне и кругом меня я вижу: зло, смерть, бессмыслицу. Как быть? Как жить? Что делать? спрашивает себя человек, и ответа нет.

Человек оглядывается вокруг себя и ищет ответа на свой вопрос и не находит его. Он найдет вокруг себя учения, которые ответят ему на то, чего он вовсе не спрашивает; но ответа на то, что он спрашивает, он не найдет в окружающем мире. Есть только одна суета людей, делающих, сами не зная зачем, дела, которые другие делают, также сами не зная зачем.

Все живут, как будто они не сознают бедственности своего положения и бессмысленности своих дел. «Или они безумны, или я», говорит себе проснувшийся человек. «Но все не могут быть безумны: стало-быть, безумен-то я. Но нет, – тот голос разума, который я в себе слышу, не может быть безумен», говорит себе проснувшийся человек. «Пускай он будет один против всего мира, но я не могу не верить ему».

И человек страдает от этого противоречия.

Ему кажется, что разум его есть причина этого раздвоения и страдания.

Оказывается, что жизнь человека отравляется, и чем же? Его разумом, – тою высшею способностью человека, которая необходима для его жизни и которая дает ему, нагому, беспомощному человеку, возможность пользоваться одними силами природы и бороться против других, – дает ему возможность существовать и наслаждаться. Что зa удивительное дело! Во всем окружающем мире все живые существа имеют то, что нужно им для их блага. Растения, насекомыя, животныя подчиняются своему закону и живут блаженной, радостной и спокойной жизнью. И вдруг в человеке высшее свойство его природы – разум его – производит в нем такое мучительное состояние, что часто – всё чаще и чаще в последнее время – человек убивает себя, только бы избавиться от того невыносимого внутреннего раздвоения, которое в нем происходит от пробуждения его разума.

Внутреннее раздвоение в человеке происходит от того, что он смешивает свою животную, плотскую жизнь с своей человеческой, духовною.

Когда в человеке пробуждается разумение истинной жизни, то ему кажется, что оно разрывает и останавливает его жизнь. Но ему так кажется только потому, что он раньше считал зa свою жизнь то, что не было, не есть и не могло быть его жизнью.

Человеку кажется, что он жил настоящею жизнью и когда был младенцем, ребенком, и когда был юношей и возмужалым человеком. Он жил, как ему кажется, очень давно и все время не переставая жил, и вот вдруг дожил до того времени, когда ему стало несомненно ясно, что жить так, как он жил прежде, нельзя, и что жизнь его останавливается и разрывается.

Ему казалось, что жизнь его есть то, что происходит с ним в промежутке времени от рождения до смерти. Он, глядя на видимую жизнь животных, смешал свою истинную жизнь с жизнью животной и совершенно уверился в том, что эта видимая плотская жизнь и есть его настоящая жизнь.

Но вот пробудилось в нем истинное разумение и потребовало от него то, чего плотская жизнь не может вместить. Разумение указывает ему, что он неверно понимал свою жизнь, но ложное, языческое учение мешает ему увидать свою ошибку: он не может отказаться от той мысли, что его плотское существование и есть сама жизнь, и ему кажется, что жизнь его остановилась с самого того времени, как он захотел разумной жизни. Но то, что остановилось и что он называл своей жизнью, не было его настоящей жизнью. Он называл своею жизнью свое плотское существование от рождения; но это никогда и не было его жизнью. На самом деле понятие о прожитой жизни явилось у человека только при пробуждении его разума. До пробуждения его разума у него не было никакой истинной жизни.

Во время своего ребячества человек жил, как животное и ничего не знал о жизни. Если бы человек прожил 10 месяцев, он бы ничего не знал ни о своей, ни о какой бы то ни было жизни: он так же мало знал бы о жизни, как и тогда, когда бы он умер в утробе матери. И не только младенец, но и неразумный взрослый или совершенно слабоумный человек не могут знать про то, что они живут и живут другие существа. И потому они не имеют истинной человеческой жизни.

Истинная жизнь человеческая начинается с того времени, как проявляется разумение жизни. Разумение жизни открывает человеку и его прошлую и настоящую жизнь, и жизнь других людей.

Человек думает, что он знает и может обозначить время, в течение которого происходит его жизнь, как он обозначает время жизни всяких животных. И вдруг в человеке пробуждается разумение истинной жизни, появляется духовная жизнь, которая не совпадает со временем плотского рождения человека и которую нельзя обозначить временем. И человек не хочет верить тому, что такая жизнь, для которой нет времени, может действительно быть жизнью. Но сколько бы человек ни старался найти то время, с которого началась его духовная жизнь, он никогда не найдет его.

Когда он станет вспоминать свою прошлую жизнь, он не найдет этого начала своей духовной жизни. Ему кажется, что истинное разумение жизни всегда было в нем. Если же он в своей прошлой жизни видит нечто похожее на начало этого разумения, то начало это он видит уже никак не в своем; плотском рождении. Он ясно понимает, что происхождение его разума совсем иное, чем его плотское рождение. Когда человек думает о начале своей разумной жизни, то он никогда не думает, что оно родилось от его отца, матери, дедов и бабок, живших в такое-то время. Думая о своей духовной жизни, человек чувствует себя как бы слитым в одно с духовною жизнью других людей, живших иногда зa тысячи лет и на другом конце света. Человек не может увидеть, откуда произошла в нем его духовная жизнь. Он чувствует, что жизнь эту нельзя приурочить ни к какому времени и ни к какому месту, но что она сливается с другими духовными жизнями так, что они входят в нее и она – в них.

И вот эта духовная жизнь, – жизнь разума, – которая пробудилась в человеке, как будто останавливает то, что люди, не пробудившиеся к истинной жизни, называют жизнью, но что на самом деле есть не жизнь, а только приготовление к жизни. Людям, не проснувшимся к жизни истинной, кажется, что жизнь их останавливается как раз тогда, когда она пробуждается.

На самом деле раздвоения и несообразности нет в человеческой жизни, они являются только при ложном учении.

То мучительное состояние внутреннего раздвоения, в которое вступают люди при пробуждении в них разумения истинной жизни, происходит только от того ложного, языческого, дохристианского учения, в котором человек воспитывается и поддерживается, и по которому признается, что человеческая жизнь есть его плотское существование от рождения до смерти.

Человеку, который находится в этом заблуждении, кажется, что жизнь раздваивается в нем.

Человек знает, что жизнь его одна, а чувствует их две. С таким человеком происходит нечто подобное тому, что бывает, когда перекрутишь два пальца и между ними катаешь шарик: шарик один, а чувствуешь их два.

Человек был научен считать за настоящую жизнь одно свое плотское существование. Но когда разум его пробудился, он взглянул на жизнь и увидал две жизни, – ту, которую он прежде считал жизнью и – ту, которая действительно есть.

Такому человеку непременно покажется, что его разум болен и извращен, раз этот разум не признает блага в плотском существовании и ищет другого блага.

Но разумный человек неминуемо убеждается в невозможности блага в жизни для одного себя. Человек непременно придет к этой мысли точно так же, как птица непременно доживает до того времени, когда полетит на крыльях вместо того, чтобы бегать ногами. Если же бывает и так, что оперившийся птенец бегает ногами, то это не значит, чтобы ему нельзя было летать. – Точно так же, если мы видим людей, у которых разумение еще не пробудилось, и которые полагают свое благо в жизни для самого себя, то это не значит, чтобы человеку нельзя было жить разумною жизнью. Пробуждение человека к истинной жизни бывает так мучительно только потому, что языческое учение мира уверяет людей, будто плотская жизнь и есть сама жизнь, а появление истинной жизни, напротив того, есть прекращение жизни.

С людьми в нашем мире, которые вступают в истинную жизнь, случается нечто подобное тому, что бывает с девушкой, от которой скрыли, что она должна быть матерью. Она чувствует свою телесную зрелость, но не знает еще, что это новое для нее состояние нужно ей для того, чтобы она была способна родить ребенка и исполнять радостные обязанности матери; и потому она считает свое состояние за болезнь и неправильность и приходит в отчаяние.

Подобное же отчаяние чувствуют люди нашего мира при пробуждении к истинной жизни.

Положение человека, в котором проснулась разумная жизнь, но который всё еще считает свою плотскую жизнь за истинную жизнь, – можно сравнить еще вот с чем:

Человеческая жизнь есть жизнь более высокая, чем жизнь животных, потому что у человека есть такой разум, какого нет у животных. Жизнь же животных выше жизни растений, потому что животныя чувствуют и соображают, чего не могут растения. Теперь положим, что какое-нибудь животное не захотело бы жить своей животной жизнью, а решило бы, что оно должно жить низшей жизнью, – такою же точно жизнью, как растения, т. е. что оно ничего не должно делать по своей собственной воле и соображению, а должно только лежать на одном месте и жить той жизнью, которая сама собою в нем будет действовать подобно тому, как действует жизнь в растениях. Такое животное чувствовало бы в себе мучительное внутреннее раздвоение. «Жизнь моя, – думало бы оно, – состоит в том, чтобы жить как растения, т. е. не двигаясь, лежать на одном месте и дышать, – так, чтобы жизнь моего тела действовала сама собой без моего участия. А вот мне хочется двигаться, питаться, искать самца или самку». И такое животное страдало бы от этого раздвоения. Для того, чтобы его страдания прекратились, такому животному нужно перестать жить жизнью растения, а начать жить тою жизнью, которая ему свойственна, как животному.

То же делается и с человеком, если он хочет жить низшею, плотскою жизнью, какою живут все животныя, вместо того, чтобы жить разумною жизнью, свойственной человеку. Жизнь разумная требует от человека не того, что требует его плотская жизнь. И потому, если человек понял то, чего требует от него высшая жизнь, но продолжает жить только плотскою жизнью, то он непременно почувствует мучительное внутреннее раздвоение. Но как животному для того, чтобы перестать страдать, нужно жить свойственной животному жизнью, а не жизнью растений, так точно и человеку для того, чтобы уничтожить в себе внутреннее раздвоение, нужно жить своею настоящею – разумною жизнью, а не жизнью животного; и тогда плотская жизнь человека станет под начало его разумной жизни и будет служить ей.

Рождение истинной жизни в человеке.

Истинная жизнь всегда хранится в человеке, как хранится жизнь в зерне, и наступает время, когда жизнь эта делается видна. Истинная жизнь в человеке начинается с того, что плотская природа тянет человека к мирским, плотским удовольствиям, духовное же разумение показывает ему невозможность блага в такой жизни и указывает на какое-то другое благо. Человек вглядывается в это другое благо, которое еще далеко от него; но он сначала не в силах ясно разглядеть его, не верит в это благо и возвращается назад к плотскому благу. Но хотя разум еще и неясно указывает человеку свое новое благо, он зато уже вполне ясно показывает ему невозможность плотского блага, и человек опять отказывается от этого плотского блага и опять вглядывается в то новое благо, которое раскрывается перед ним. Разумное благо ему еще не видно ясно, но плотское благо сделалось невозможным; человеку уже нельзя продолжать наслаждаться плотскою жизнью, и он начинает по-новому понимать плотскую и духовную жизнь свою. Человек начинает рождаться к истинной человеческой жизни.

Происходит то, что происходит в природе при всяком рождении. Плод родится не потому, что он хочет родиться, не потому, что ему лучше родиться, или что он знает, что хорошо родиться; плод родится потому, что он созрел, и ему нельзя уже жить в прежнем виде; он должен начать новую жизнь не потому, что новая жизнь как бы зовет его, а потому, что прекратилась возможность жить попрежнему.

Духовная жизнь незаметно вырастает в человеке и дорастает до того, что жить ради удовольствия плоти делается для человека невозможным.

Происходит совершенно то же, что происходит при зарождении всего: то же уничтожение верна и проявление нового ростка; та же кажущаяся борьба между зерном и ростком и то же питание ростка на счет разлагающегося зерна. Разница для нас рождения духовной жизни от видимого нами плотского зарождения состоит в том, что при плотском рождении мы видим, когда и где, из чего, как и что рождается из зародыша; знаем, что верно есть плод, что из посеянного зерна выйдет растение, что на нем будет цвет, а потом – плод такой же, как зерно, – одним словом, на глазах наших совершается весь круговорот жизни растения. Между тем, как роста духовной жизни человека мы не видим во времени, не видим круговорота ее, потому что мы сами совершаем его: наша жизнь есть ничто иное, как рождение того невидимого нам существа, которое рождается в нас и потому-то, хотя мы и знаем, но никак не можем видеть его.

Мы не можем видеть рождения этого нового существа, этого возрастания духовной жизни над плотской так же, как зерно но может видеть роста своего стебля. Когда мы начинаем замечать в себе духовную жизнь, нам кажется, что в нас происходит какая-то несообразность. Но несообразности нет никакой, как нет несообразности в прорастающем зерне. В прорастающем зерне мы видим только, что жизнь, бывшая прежде в оболочке зерна, теперь уже в ростке его. Точно так же и в человеке, в котором проснулась духовная жизнь, нет никакой несообразности, а есть только рождение нового существа, вырастание разумной жизни из жизни плотской.

Если человек живет, не всматриваясь в окружающую его жизнь, не зная, что наслаждения не удовлетворят его, что он умрет, то он не знает даже и того, что он живет, не понимает своей жизни, и тогда он не чувствует ни раздвоения, ни несообразности.

Если же человек увидал, что жизнь других людей такая же, как и его жизнь, что ему нельзя избегнуть страданий, что вся плотская жизнь его есть медленная смерть; если разумение истинной жизни стало раскрывать ему тщету плотской жизни, он уже более не может класть свою жизнь в этот обман, а будет класть ее в ту новую жизнь, которая открывается ему.

Разум открывает человеку тот закон, по которому должна совершаться его жизнь.

Истинная жизнь человека состоит в том, чтобы плотскую жизнь подчинять духовной. Эта истинная жизнь начинается только тогда, когда человек познает, что его плотская, животная жизнь не может дать ему блага. Познание же это начинается тогда, когда в человеке пробуждается разумение жизни.

Но что же такое это разумение жизни? Евангелие Иоанна начинается тем, что «слово», т. е. разумение, разум, мудрость – есть начало, и что в нем всё, и от него всё. Объяснить, что такое разум, нельзя, потому что разум-то и есть то самое, что объясняет всё.

Разум нельзя объяснить, да нам и незачем объяснять его, потому что мы все не только знаем его, но только один разум и знаем. Когда мы находимся в общении друг с другом, то общаемся разумом. Мы знаем, что разум и есть та единственная основа, которая соединяет в одно всех нас живущих. Разум мы знаем вернее и прежде всего, так что всё, что мы знаем в мире, мы знаем только через разум. Мы знаем и нам нельзя не знать разума. Нельзя, – потому что разум это тот закон, по которому должны неизбежно жить разумные существа – люди. Разум для человека эти – тот закон, по которому совершается его жизнь, – такой же закон, как для животного тот закон, по которому оно питается и плодится, – как для растения тот закон, по которому растет, цветет трава, дерево, – как для мертвых тел тот закон, по которому движутся земля и светила. Этот закон разума, который мы признаем за закон нашей жизни, есть тот же закон, по которому совершается всё то, что мы видим в мире вне себя. Разница только в том, что для нас в нашей жизни – это тот закон, который мы сами должны совершать; в мире же, вне нас, всё совершается по этому закону, только без нашего участия. Всё, что мы видим в мире, вне себя, всё что совершается в небесных светилах, в животных, в растениях, во всем мире, – есть подчинение того, что существует, закону разума. Во внешнем мире, везде, во всем мы видим это подчинение закону разума; в себе же мы знаем, что это тот закон, который мы сами должны совершать.

Закон нашей человеческой жизни заключается в том, что наше животное тело подчиняется разуму, – другими словами, в подчинении нашей плоти нашему духу. И этот закон мы нигде не видим, не можем его видеть, потому что он не совершился еще, но совершается нами в нашей жизни. В исполнении этого закона, в подчинении нашей плоти нашему духу для достижения блага и состоит наша истинная жизнь.

Когда же мы не понимаем этого и принимаем существование нашей плоти за всю нашу жизнь, тогда мы отказываемся от своей истинной жизни, потому что плоть наша подлежит своим законам, не зависящим от нас. Жизнь плотская совершается независимо от нас: мы не можем сделать на голове своей ни одного волоса черным или белым. Жизнь нашей плоти, несмотря на то, что она связана с нашим разумением, происходит независимо от него, как и жизнь всякой плоти. Во власти нашей не то, чтобы сделать себя сильным или слабым, больным или здоровым, а то, чтобы и сильную и слабую, больную или здоровую плоть свою подчинить разуму, т. е. заставить исполнять то, что предписывает разум. Приписывая свойства истинной жизни нашей плоти, мы, как ленивые работники, отказываемся от заданной нам работы, на место истинной жизни подставляем то видимое существование нашей плотской жизни, которое совершается без нашего участия, и потому лишаем себя труда и награды, а потому и блага нашей истинной жизни.