Электронная библиотека » Лев Троцкий » » онлайн чтение - страница 26


  • Текст добавлен: 30 августа 2017, 12:20


Автор книги: Лев Троцкий


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Шрифт:
- 100% +

В статье, к слову сказать, совершенно не упоминается о «практическом центре». Наоборот, Сталин категорически заявляет: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством… Троцкого». Но Троцкий не входил в практический центр; от Ярославского же мы слышали, будто именно «этот орган (а никто другой) руководил всеми организациями, принимавшими участие в восстании». Разгадка противоречия проста: в 1918 году события были еще слишком свежи в памяти у всех, и попытка извлечь из протоколов постановление о никогда не существовавшем «центре» не могла рассчитывать на успех.

В 1924 году, когда многое уже было позабыто, Сталин следующим образом объяснял, почему Троцкий не входил в «практический центр»: «Должен сказать, что никакой особой роли в октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог». Сталин прямо провозгласил в этом году задачей историков разрушение «легенды об особой роли Троцкого в октябрьском восстании». Как примиряет, однако, Сталин эту новую версию со своей собственной статьей 1918 года? Очень просто: он запретил цитировать свою старую статью. Историки, пытающиеся взять среднюю линию между Сталиным 1918-го и Сталиным 1924 года, немедленно исключаются из партии.

Существуют, однако, более авторитетные свидетельства, чем первая юбилейная статья Сталина. В примечаниях к официальному изданию Сочинений Ленина под словом Троцкий значится: «После того как Петербургский Совет перешел в руки большевиков, был избран его председателем, в качестве которого организовал и руководил восстанием 25 октября». Таким образом, «легенда об особой роли» прочно утвердилась в Собрании сочинений Ленина при жизни их автора.

По официальным справочникам можно из года в год проследить процесс переработки исторического материала. Так, в 1925 году, когда кампания против Троцкого была уже в полном разгаре, официальный ежегодник «Календарь коммуниста» писал еще: «В Октябрьской революции Троцкий принимает самое деятельное, руководящее участие. В октябре 1917 года его избирают Председателем Петроградского Революционного Комитета, который организовал вооруженное восстание». В издании 1926 года это место заменяется короткой нейтральной фразой: «В октябре 1917 г. – председатель Ленинградского ревкома». С 1927 года школой Сталина выдвинута новая версия, вошедшая во все советские учебники: будучи противником «социализма в одной стране», Троцкий не мог, по существу, не являться противником Октябрьского переворота. К счастью, существовал «практический центр», который довел дело до счастливого конца! Находчивые историки упускают лишь объяснить, почему большевистский Совет выбрал Троцкого председателем и почему тот же Совет, руководимый партией, поставил Троцкого во главе Военно-революционного комитета.

Ленин не был доверчив, особенно в таком вопросе, где дело шло о судьбе революции. Словесными заверениями его успокоить нельзя было. На расстоянии он склонен был каждый признак истолковывать в худшую сторону. Он окончательно поверил, что дело ведется правильно, когда увидел собственными глазами, т. е. когда появился в Смольном. Троцкий рассказывает об этом в своих воспоминаниях 1924 года: «Помню, огромное впечатление произвело на Ленина сообщение о том, как я вызвал письменным приказом роту Литовского полка, чтобы обеспечить выход нашей партийной и советской газеты… Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, потираний рук. Потом он стал молчаливее, подумал и сказал: “Что ж, можно и так. Лишь бы взять власть”. Я понял, что он только в этот момент окончательно примирился с тем, что мы отказались от захвата власти путем конспиративного заговора. Он до последнего часа опасался, что враг пойдет наперерез и застигнет нас врасплох. Только теперь… он успокоился и окончательно санкционировал тот путь, каким пошли события».

Этот рассказ тоже был впоследствии оспорен. Между тем он находит себе несокрушимую опору в объективной обстановке. 24-го вечером Ленин переживал последнюю вспышку тревоги, захватившей его с такой силой, что он сделал запоздалую попытку мобилизовать солдат и рабочих для давления на Смольный. Как бурно должно было переломиться его настроение, когда он через несколько часов узнал в Смольном действительную обстановку! Не ясно ли, что он не мог, хоть в нескольких фразах, в нескольких словах, не подвести итог своей тревоге, своим прямым и косвенным упрекам по адресу Смольного? В сложных объяснениях не было надобности. Каждому из двух собеседников, встретившихся с глазу на глаз в этот не совсем обычный час, были совершенно понятны источники недоразумений. Теперь они были ликвидированы. Возвращаться к ним не стоило. Одной фразы было достаточно: «Можно и так!» Это значило: «Может быть, я и хватал иногда через край в придирчивой подозрительности, но ведь вы же понимаете?..» Еще бы не понять! Ленин не был склонен к сентиментальностям. Одной фразы его: «Можно и так», с особым смешком, было совершенно достаточно, чтобы отодвинуть эпизодические недоразумения вчерашнего дня и крепче связать узы доверия.

Настроение Ленина в день 25-го как нельзя ярче обнаружилось во внесенной им, через Володарского, резолюции, в которой восстание характеризовалось как «на редкость бескровное и на редкость успешное». Тот факт, что Ленин взял на себя эту, как всегда у него, скупую на слова, но очень высокую по существу оценку переворота, не случаен. Именно он, как автор «Советов постороннего», считал себя наиболее свободным, чтобы воздать должное не только героизму масс, но и заслугам руководства. Вряд ли можно сомневаться в том, что у Ленина были для этого и дополнительные психологические мотивы: он все время опасался взятого Смольным слишком медленного курса, и он спешил теперь первым признать его обнаруженные на деле преимущества.

С момента появления Ленина в Смольном он, естественно, становится во главе всей работы: политической, организационной, технической, 29-го в Петрограде происходит восстание юнкеров. Керенский наступает на Петроград во главе нескольких казачьих сотен. Военно-революционный комитет стоит перед задачей обороны. Этой работой руководит Ленин. В своих воспоминаниях Троцкий пишет: «Быстрый успех обезоруживает, как и поражение. Не терять из виду основной нити событий; после каждого успеха говорить себе: еще ничего не достигнуто, еще ничто не обеспечено; за пять минут до решающей победы вести дело с такою же бдительностью, энергией и с таким же напором, как за пять минут до открытия вооруженных действий; через пять минут после победы, еще прежде чем отзвучали первые приветственные клики, сказать себе: завоевание еще не обеспечено, нельзя терять ни минуты, – таков подход, таков образ действий, таков метод Ленина, таково органическое существо его политического характера, его революционного духа». Упомянутое выше заседание Петроградского комитета 1 ноября, где Ленин говорил о своих неоправдавшихся опасениях относительно межрайонцев, было посвящено вопросу о коалиционном правительстве с меньшевиками и эсерами. На коалиции настаивали после победы правые: Зиновьев, Каменев, Рыков, Луначарский, Рязанов, Милютин и др. Ленин и Троцкий решительно выступают против всякой коалиции, которая выходила бы за рамки съезда советов. «Разногласия, – заявляет Троцкий, – имели значительную глубину до восстания – в Центральном Комитете и в широких кругах нашей партии… То же говорилось, что и сейчас, после победоносного восстания: не будет-де технического аппарата. Сгущались краски для того, чтобы запугать, как теперь – для того, чтобы не воспользоваться победой». Рука об руку с Лениным Троцкий ведет против сторонников коалиции ту же самую борьбу, которую вел до переворота против противников восстания. Ленин говорит на этом же заседании: «Соглашение? Я не могу даже говорить об этом серьезно. Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».

В числе важнейших условий соглашения эсеры и меньшевики выставили требование устранения из правительства двух наиболее ненавистных им фигур: «персональных виновников Октябрьского переворота, Ленина и Троцкого». Отношение ЦК и партии к этому требованию было таково, что Каменев, крайний сторонник соглашения, лично готовый и на эту уступку, счел необходимым заявить на заседании ЦИКа 2 ноября: «Предложено исключить Ленина и Троцкого: это предложение обезглавит нашу партию, и мы его не принимаем».

Революционная точка зрения – за восстание, против коалиции с соглашателями – называлась в районах «точкой зрения Ленина и Троцкого». Это выражение, как свидетельствуют документы и протоколы, получило обиходный характер. В момент кризиса внутри ЦК многолюдная конференция женщин-работниц в Петрограде единогласно вынесла резолюцию: «Приветствовать политику Центрального Комитета нашей партии, руководимого Лениным и Троцким». Барон Будберг уже в ноябре 1917 года пишет в своем дневнике о «новых дуумвирах Ленине и Троцком». Когда группа эсеров решила, в декабре, «срезать большевистскую головку», им, по рассказу Бориса Соколова, одного из заговорщиков, «представлялось ясным, что наиболее зловредными и важными большевиками являются Ленин и Троцкий. Надо начать именно с них». В годы Гражданской войны эти два имени назывались всегда неразрывно, как если бы речь шла об одном лице. Парвус, некогда революционный марксист, а затем злостный враг Октябрьской революции, писал: «Ленин и Троцкий – это собирательное имя для всех тех, которые из идеализма шли по большевистскому пути»… Роза Люксембург, сурово критиковавшая политику Октябрьской революции, относила свою критику одинаково к Ленину и Троцкому. Она писала: «Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, которые подали пример мировому пролетариату. Они и сейчас еще остаются единственными, которые могут воскликнуть вместе с Гуттеном: я дерзнул на это!» В октябре 1918 года Ленин на торжественном заседании ЦИКа цитировал иностранную буржуазную прессу: «Итальянские рабочие ведут себя так, что, кажется, они позволили бы ездить по Италии только Ленину и Троцкому». Такие свидетельства неисчислимы. Они проходят, как лейтмотив, через первые годы советского режима и Коммунистического Интернационала. Участники и наблюдатели, друзья и враги, близкие и дальние, скрепили деятельность Ленина и Троцкого в Октябрьском перевороте таким крепким узлом, что ни развязать, ни разрубить его эпигонской историографии не удастся.

Социализм в отдельной стране?

«Промышленно более развитая страна показывает менее развитой лишь образ ее собственного будущего». Это положение Маркса, методологически исходившее не из мирового хозяйства как целого, а из отдельной капиталистической страны как типа, становилось тем менее применимо, чем более капиталистическое развитие охватывало все страны, независимо от их предшествующей судьбы и экономического уровня. Англия показывала в свое время будущее Франции, значительно меньше – Германии, но уже никак не России и не Индии. Между тем русские меньшевики понимали условное положение Маркса безусловно: отсталая Россия должна не забегать вперед, а покорно следовать готовым образцам. С этим «марксизмом» соглашались и либералы. Другая, не менее популярная формула Маркса: «общественная формация гибнет не раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она открывает простор…» – исходит, наоборот, не из отдельно взятой страны, а из смены универсальных общественных укладов (рабство, средневековье, капитализм). Между тем меньшевики, взяв это положение в аспекте отдельного государства, сделали вывод, что русскому капитализму остается еще пройти большой путь, прежде чем он достигнет европейского или американского уровня. Но производительные силы не развиваются в безвоздушном пространстве! Нельзя говорить о возможностях национального капитализма, игнорируя, с одной стороны, развертывающуюся на его основе классовую борьбу, а с другой – его зависимость от мировых условий. Низвержение буржуазии пролетариатом выросло из реального русского капитализма, превратив тем самым в ничто его абстрактные экономические возможности. Структура хозяйства, как и характер классовой борьбы в России, определялись в решающей степени международными условиями. Капитализм достиг на мировой арене такого состояния, когда он перестал оправдывать свои издержки производства, понимаемые не в коммерческом, а в социологическом смысле: таможни, милитаризм, кризисы, войны, дипломатические конференции и другие бичи поглощают и расточают столько творческой энергии, что, несмотря на все достижения техники, для роста и благосостояния и культуры не остается больше места.

Парадоксальный по внешности факт, что первой жертвой за грехи мировой системы пала буржуазия отсталой страны, на самом деле вполне закономерен. Еще Маркс наметил его объяснение для своей эпохи: «Насильственные вспышки происходят раньше в конечностях буржуазного организма, чем в его сердце, так как здесь урегулирование скорее возможно, чем там». Под чудовищными тяготами империализма должно было прежде всего пасть государство, которое не успело накопить большого национального капитала, но которому мировое соперничество не давало никакой скидки. Крах русского капитализма явился местным обвалом универсальной общественной формации. «Правильная оценка нашей революции, – говорил Ленин, – возможна только с точки зрения международной».

Октябрьский переворот мы свели в последнем счете не к факту отсталости России, а к закону комбинированного развития. Историческая диалектика не знает голой отсталости, как и химически чистой прогрессивности. Все дело в конкретных соотношениях. Нынешняя история человечества полна «парадоксов», не столь грандиозных, как возникновение пролетарской диктатуры в отсталой стране, но подобного же исторического типа. Тот факт, что студенты и рабочие отсталого Китая жадно усваивают доктрину марксизма, тогда как рабочие вожди цивилизованной Англии верят магической силе церковных заклинаний, свидетельствует с несомненностью, что в известных областях Китай обогнал Англию. Но презрение китайских рабочих к средневековому тупоумию Макдональда не дает оснований для вывода, что по общему развитию Китай выше Великобритании. Наоборот, экономический и культурный перевес последней может быть выражен точными цифрами. Их внушительность не помешает, однако, тому, что рабочие Китая могут оказаться у власти раньше, чем рабочие Великобритании. В свою очередь, диктатура китайского пролетариата вовсе еще не будет означать построение социализма в границах Великой китайской стены. Школьные, прямолинейно-педантские или слишком короткие национальные критерии не годятся для нашей эпохи. Россию из ее отсталости и азиатчины выбило мировое развитие. Вне переплета его путей не может быть понята и ее дальнейшая судьба.

Буржуазные революции направлялись в одинаковой мере против феодальных отношений собственности и против партикуляризма провинций. На освободительных знаменах рядом с либерализмом стоял национализм. Западное человечество давно растоптало эти детские башмаки. Производительные силы нашего времени переросли не только буржуазные формы собственности, но и границы национальных государств. Либерализм и национализм стали в одинаковой мере оковами мирового хозяйства. Пролетарская революция направляется как против частной собственности на средства производства, так и против национального раздробления мирового хозяйства. Борьба народов Востока за независимость включается в этот мировой процесс, чтобы затем слиться с ним. Создание национального социалистического общества, если бы такая цель была вообще осуществима, означало бы крайнее снижение экономического могущества человека; но именно поэтому оно неосуществимо. Интернационализм – не отвлеченный принцип, а выражение экономического факта. Как либерализм был национален, так социализм интернационален. Исходя из мирового разделения труда, социализм имеет задачей довести международный обмен благ и услуг до высшего расцвета.

Революция никогда и нигде еще не совпадала и не могла совпадать полностью с теми представлениями, которые делали себе о ней ее участники. Тем не менее идеи и цели участников борьбы входят в нее очень важным составным элементом. Это особенно относится к Октябрьскому перевороту, ибо никогда еще в прошлом представления революционеров о революции не подходили так близко к действительному существу событий, как в 1917 году.

Работа об Октябрьской революции осталась бы незаконченной, если бы не ответила со всей возможной исторической точностью на вопрос: как представляла себе партия, в разгаре самих событий, дальнейшее развитие революции и чего ждала от нее? Вопрос приобретает тем большее значение, чем больше вчерашний день затемняется игрой новых интересов. Политика всегда ищет опору в прошлом и, если не получает ее добровольно, то начинает нередко вымогать ее путем насилия. Нынешняя официальная политика Советского Союза исходит из теории «социализма в отдельной стране» как из традиционного будто бы воззрения большевистской партии. Молодые поколения не только Коминтерна, но, пожалуй, и всех других партий воспитываются в убеждении, что советская власть была завоевана во имя построения самостоятельного социалистического общества в России.

Историческая действительность не имела ничего общего с этим мифом. До 1917 года партия вообще не допускала мысли, чтобы пролетарская революция могла совершиться в России раньше, чем на Западе. Впервые на апрельской конференции, под давлением обнажившейся до конца обстановки, партия признала задачу завоевания власти. Открыв новую главу в истории большевизма, это признание не имело, однако, ничего общего с перспективой самостоятельного социалистического общества. Наоборот, большевики категорически отвергали подсовывавшуюся им меньшевиками карикатурную идею построения «крестьянского социализма» в отсталой стране. Диктатура пролетариата в России была для большевиков мостом к революции на Западе. Задача социалистического преобразования общества объявлялась по самому существу своему международной.

Только в 1924 году в этом основном вопросе произошел перелом. Впервые было провозглашено, что построение социализма вполне осуществимо в границах Советского Союза, независимо от развития остального человечества, если только империалисты не опрокинут советскую власть военной интервенцией. Новой теории сразу придана была обратная сила. Если бы в 1917 году партия не верила в возможность построить самостоятельное социалистическое общество в России, заявили эпигоны, она не имела бы права брать власть в свои руки. В 1926 году Коминтерн официально осудил непризнание теории социализма в отдельной стране, распространив это осуждение на все прошлое начиная с 1905 года.

Три ряда идей были отныне признаны враждебными большевизму: отрицание возможности для Советского Союза продержаться неопределенно долгое время в капиталистическом окружении (проблема военной интервенции); отрицание возможности собственными силами и в национальных границах преодолеть противоречие города и деревни (проблема экономической отсталости и проблема крестьянства); отрицание возможности построения замкнутого социалистического общества (проблема мирового разделения труда). Оградить неприкосновенность Советского Союза можно, согласно новой школе, и без революции в других странах: путем «нейтрализации буржуазии». Сотрудничество крестьянства в области социалистического строительства должно быть признано обеспеченным. Зависимость от мирового хозяйства ликвидирована Октябрьским переворотом и хозяйственными успехами советов. Непризнание этих трех положений есть «троцкизм», т. е. доктрина, несовместимая с большевизмом.

Исторический труд упирается здесь в задачу идеологической реставрации: необходимо высвободить подлинные взгляды и цели революционной партии из-под позднейших политических наслоений. Несмотря на краткость сменявших друг друга периодов, эта задача принимает тем большее сходство с расшифровкой палимпсестов, что построения эпигонской школы далеко не всегда возвышаются над теологическими мудрствованиями, ради которых монахи VII и VIII веков губили пергамент и папирус классиков.

Если вообще на протяжении этой книги мы избегали загромождать изложение многочисленными цитатами, то настоящая глава, в соответствии с существом самой задачи, должна будет дать читателю подлинные тексты, притом в таком объеме, чтобы исключить самую мысль об их искусственном отборе. Необходимо предоставить большевизму заговорить своим собственным языком: при режиме сталинской бюрократии он этой возможности лишен.

Большевистская партия была со дня своего возникновения партией революционного социализма. Но ближайшую историческую задачу она видела, по необходимости, в низвержении царизма и установлении демократического строя. Главным содержанием переворота должно было стать демократическое разрешение аграрного вопроса. Социалистическая революция отодвигалась в достаточно далекое, во всяком случае неопределенное, будущее. Считалось неоспоримым, что она сможет практически стать в порядок дня лишь после победы пролетариата на Западе. Эти положения, выкованные русским марксизмом в борьбе с народничеством и анархизмом, входили в железный инвентарь партии. Дальше следовали гипотетические соображения: в случае, если демократическая революция достигнет в России могущественного размаха, она сможет дать непосредственный толчок социалистической революции на Западе, а это позволит затем русскому пролетариату ускоренным маршем прийти к власти. Общая историческая перспектива не менялась и в этом, наиболее благоприятном варианте; ускорялся лишь ход развития и приближались сроки.

Именно в духе этих воззрений Ленин писал в сентябре 1905 года: «От революции демократической мы сейчас же начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути». Эта цитата, как ни поразительно, послужила Сталину для отождествления старого прогноза партии с действительным ходом событий в 1917 году. Непонятно только, почему кадры партии оказались застигнуты врасплох «апрельскими тезисами» Ленина.

На самом деле борьба пролетариата за власть должна была, согласно старой концепции, развернуться лишь после того, как аграрный вопрос будет разрешен в рамках буржуазно-демократической революции. Но беда в том, что удовлетворенное в своем земельном голоде крестьянство не имело бы никаких побуждений поддержать новую революцию. А так как русский рабочий класс, в качестве заведомого меньшинства в стране, не мог бы завоевать власть одними собственными силами, то Ленин вполне последовательно считал невозможным говорить о диктатуре пролетариата в России до победы пролетариата на Западе.

«Полная победа теперешней революции, – писал Ленин в 1905 году, – будет концом демократического переворота и началом решительной борьбы за социалистический переворот. Осуществление требований современного крестьянства, полный разгром реакции, завоевание демократической республики будет полным концом революционности буржуазии и даже мелкой буржуазии, – будет началом настоящей борьбы пролетариата за социализм…» Под именем мелкой буржуазии здесь понимается прежде всего крестьянство.

Откуда же при этих условиях могла возникнуть «непрерывная» революция? Ленин отвечал на это: русские революционеры, стоящие на плечах целого ряда революционных поколений Европы, имеют право «мечтать» о том, что им удастся «осуществить с невиданной еще полнотой все демократические преобразования, всю нашу программу-минимум… А если это удастся, тогда… революционный пожар зажжет Европу… Европейский рабочий поднимется, в свою очередь, и покажет нам, “как это делается”; тогда революционный подъем Европы окажет обратное действие на Россию и из эпохи нескольких революционных лет сделает эпоху нескольких революционных десятилетий». Самостоятельное содержание русской революции, даже в ее наивысшем развитии, не выходит еще за пределы буржуазно-демократического переворота. Только победоносная революция на Западе сможет открыть эру борьбы за власть и для русского пролетариата. Эта концепция полностью сохранила в партии свою силу до апреля 1917 года.

Если отбросить эпизодические наслоения, полемические преувеличения и частные ошибки, то существо споров по вопросу о перманентной революции в течение 1905–1917 годов сводилось не к тому, сможет ли русский пролетариат, завоевав власть, построить национальное социалистическое общество, – об этом вообще никто из русских марксистов никогда не заикался до 1924 года, – а к тому, возможна ли еще в России буржуазная революция, действительно способная разрешить аграрный вопрос, или же для осуществления этой работы понадобится диктатура пролетариата.

Какую часть старых взглядов Ленин подверг пересмотру в своих апрельских тезисах? Он ни на минуту не отказывался ни от учения о международном характере социалистической революции, ни от мысли о том, что переход на путь социализма осуществим для отсталой России лишь при непосредственном содействии Запада. Но Ленин здесь впервые провозгласил, что русский пролетариат, именно вследствие запоздалости национальных условий, может прийти к власти раньше, чем пролетариат передовых стран.

Февральская революция оказалась бессильна разрешить аграрный вопрос, как и национальный. Крестьянству и угнетенным народностям России пришлось своей борьбой за демократические задачи поддержать октябрьский переворот. Только потому, что русская мелкобуржуазная демократия не смогла выполнить ту историческую работу, которую совершила ее старшая сестра на Западе, русский пролетариат получил доступ к власти раньше, чем пролетариат Запада. В 1905 году большевизм собирался лишь после завершения демократических задач переходить к борьбе за диктатуру пролетариата. В 1917 году диктатура пролетариата выросла из незавершенных демократических задач.

Комбинированный характер русской революции на этом не остановился. Завоевание власти рабочим классом автоматически снимало водораздел между «программой-минимум» и «программой-максимум». При диктатуре пролетариата – но только при ней! – перерастание демократических задач в социалистические становилось неизбежностью, несмотря на то что рабочие Европы не успели еще показать, «как это делается».

Перемещение революционных очередей между Западом и Востоком, при всей своей важности для судеб России, как и всего мира, имеет, однако, исторически-ограниченное значение. Как ни далеко русская революция забежала вперед, зависимость от ее мировой революции не исчезла и даже не ослабела. Непосредственно возможности перерастания демократических реформ в социалистические открываются сочетанием внутренних условий, прежде всего соотношением пролетариата и крестьянства. Но в последней инстанции пределы социалистических преобразований определяются состоянием хозяйства и политики на мировой арене. Как ни велик национальный разбег, возможности перепрыгнуть через планету он не дает.

В своем осуждении «троцкизма» Коминтерн с особой силой обрушился на тот взгляд, согласно которому русский пролетариат, став у руля и не встретив поддержки с Запада, «придет во враждебные столкновения… с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти». Если даже считать, что исторический опыт полностью опроверг этот прогноз, сформулированный Троцким в 1905 году, когда ни один из нынешних критиков его не допускал самой мысли о диктатуре пролетариата в России, и в этом случае остается неопровержимым фактом, что взгляд на крестьянство как на ненадежного и вероломного союзника составлял общее достояние всех русских марксистов, включая и Ленина. Действительная традиция большевизма не имеет ничего общего с учением о предустановленной гармонии интересов рабочих и крестьян. Наоборот, критика этой мелкобуржуазной теории всегда входила важнейшим элементом в многолетнюю борьбу марксистов с народниками.

«Минет для России эпоха демократической революции, – писал Ленин в 1905 году, – тогда смешно будет и говорить о “единстве воли” пролетариата и крестьянства…» «Крестьянство, как землевладельческий класс, сыграет в этой борьбе (за социализм) ту же предательскую неустойчивую роль, какую играет теперь буржуазия в борьбе за демократию. Забывать это – значит забывать социализм, обманывать себя и других насчет истинных интересов и задач пролетариата».

Разрабатывая в конце 1905 года для себя самого схему соотношения классов в ходе революции, Ленин следующими словами характеризовал обстановку, которая должна будет сложиться после ликвидации помещичьего землевладения: «Пролетариат борется уже за сохранение демократических завоеваний ради социалистического переворота. Эта борьба была бы почти безнадежна для одного российского пролетариата, и его поражение было бы неизбежно… если бы на помощь российскому пролетариату не пришел европейский социалистический пролетариат… В этой стадии либеральная буржуазия и зажиточное (плюс отчасти среднее) крестьянство организуют контрреволюцию. Российский пролетариат плюс европейский пролетариат организуют революцию. При таких условиях российский пролетариат может одержать вторую победу. Дело уже не безнадежно. Вторая победа будет социалистическим переворотом в Европе. Европейские рабочие покажут нам, “как это делается”».

В те же примерно дни Троцкий писал: «Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране, с подавляющим большинством крестьянского населения, смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата». Сталин приводил впоследствии именно эти слова, чтобы показать «всю пропасть, отделяющую ленинскую теорию диктатуры пролетариата от теории Троцкого». Между тем цитата свидетельствует, что, при несомненном различии тогдашних революционных концепций Ленина и Троцкого, как раз в вопросе о «неустойчивой» и «предательской» роли крестьянства взгляды их, по сути, совпадали уже и в те далекие дни.

В феврале 1906 года Ленин пишет: «Мы поддерживаем крестьянское движение до конца, но мы должны помнить, что это движение другого класса, не того, который может совершить и совершит социалистический переворот». «Русская революция, – заявляет он в апреле 1906 года, – имеет достаточно своих собственных сил, чтобы победить. Но у нее недостаточно сил, чтобы удержать плоды победы… ибо в стране с громадным развитием мелкого хозяйства мелкие товаропроизводители, крестьяне в том числе, неизбежно повернут против пролетария, когда он от свободы пойдет к социализму… Чтобы не допустить реставрации, русской революции нужен не русский резерв, нужна помощь со стороны. Есть ли такой резерв на свете? Есть: социалистический пролетариат на Западе».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 | Следующая
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации