Текст книги "Наша первая революция. Часть I"

Есть литератор Меньшиков.[247]247
  Меньшиков – литератор и публицист, писавший реакционные и шовинистические статьи в газете «Новое Время», которую он издавал вместе с Сувориным. Противник заключения мира с японцами, он в течение всей войны считал невозможной победу японцев.


[Закрыть] Дрянная разнузданная фигура, взрощенная на холопских теориях непротивления, развращенная суворинским гонораром, потерявшая в постоянном канкане нововременских направлений не совесть, – потому что ее не было! – но последние остатки простейшего из чувств: стыда, – Меньшиков как раз приспособлен к тому, чтобы служить сточной канавой для чувств панического ужаса, ядовитой ненависти, злобы, которые пробудила великая революция во всем, что отмечено каиновой печатью хищничества, паразитизма, насилия и продажности.

"В столице, где естественно должна решиться судьба анархии, она надвигается неумолимо, как ночь. Разве каждый день с утра до вечера не продаются – и нарасхват! – десятки и сотни тысяч экземпляров мятежных изданий? Разве в этих изданиях не раздаются оглушительные воззвания к гражданской войне? Разве подонки общества, чернь, как и трудящийся класс, не призываются к поголовному вооружению? Разве это вооружение не идет с лихорадочной быстротой?

"В последний страшный час обыватель окажется в положении цыпленка, которого ловит повар с ножом в руке. Безоружные граждане должны будут отдать себя в руки завоевателей и, если бы даже захотели оказать поддержку прежней власти, не будут иметь для этого никакой возможности.

«Признаки катастрофы слишком явственны, чтобы предаваться бездействию. После амнистии она усилилась целыми сотнями фанатиков, закаленных в революционном опыте. Эта партия ведет себя, как решающая сила, и с каждым днем все больше людей, которые верят в нее. Революционное правительство, как некогда конвент, уже рассылает открыто своих комиссаров в провинцию и не стесняясь говорит о способах вооруженной борьбы. Это уже не подпольная деятельность: наоборот, подпольною начинает казаться работа старой власти, оробевшей и растерявшейся. Мы ее не видим, этой работы, тогда как анархия уже считает излишним прятаться. Вы скажете – у правительства пушки. Да, – пока, пока они не нужны. Но в нужный момент кто поручится, что наэлектризованная стотысячная толпа не завладеет пушками? Или сами пушкари не встретят толпу с объятиями? Будто ничего подобного в истории не случалось, и даже не далее, как вчера?».

Каналья извивается в судорогах страха, как бес перед крестом. Выхода, спасенья!

Главная сила анархии, конечно, в бездействии правительства. Правительство, к действию!

Революция говорит речи, которые зажигают сердца, – закрыть ей уста острожным замком!

Революция печатает газеты, в которых царит великая правда, – вырвать у нее станки, отрубить ей правую руку по локоть!

Революция защищает свою героическую грудь от штыков и ножей разбойничьей реакции, – обезоружить ее, связать ее по рукам и по ногам, опрокинуть ее навзничь и наступить на нее казацким сапогом!

Эй, палачи, за работу!

«Начало» N 7, 20 ноября (3 декабря) 1905 г.

«Право» подводит итоги земского съезда.[248]248
  6 ноября в Москве был открыт 6-й съезд земских и городских деятелей. На съезде были представлены 34 земских города. В центре вопросов, обсуждавшихся съездом, стоял вопрос о том, оказывать или не оказывать поддержку правительству Витте. Страх перед революцией, грозящей перейти в «анархию», особенно пред растущими крестьянскими беспорядками, которые выражались в массовом истреблении помещичьих усадеб, сказался в настроении съезда чрезвычайно рельефно. Требование Учредительного Собрания, являвшееся всеобщим лозунгом в период октябрьского движения, было отвергнуто большинством съезда, который ограничился требованием народного представительства с учредительными функциями «для выработки», с утверждения государя, конституции российской империи.
  Несмотря на такое умеренное настроение, большинство съезда не решилось безоговорочно связать себя с окончательно скомпрометированным правительством Витте. Была принята условная резолюция, в которой говорилось, что «министерство может рассчитывать на содействие и поддержку широких слоев земских и городских деятелей, поскольку оно будет проводить конституционные начала манифеста правильно и последовательно».


[Закрыть] Оказывается, что контрреволюционная позиция, занятая помещичьим и индустриальным либерализмом под давлением аграрной революции и забастовочной «анархии», представляет собою чистейшее и притом временное «недоразумение». Правда, съезд высказался за необходимость отмежевания от крайних партий. Но

«…не говоря уже о том, – толкует „Право“, – что в действительности сами крайние партии плетутся в хвосте движения и, стараясь перекричать друг друга, лишь делают вид, что идут во главе его – не говоря об этом, очевидно, что только наступившее смятение заставило забыть, что вся деятельность съездов является одним из составных элементов революционного движения, что в частности, напр., 9 января произошло увенчание здания, заложенного 6 ноября».

«Крайние партии плетутся в хвосте движения». Что это значит? Это только значит, что стихийная работа революции, поднимающая массы из азиатского варварства, обгоняет нашу организующую и просветляющую деятельность. А это означает, что те политические идеи, которые мы несли в подполье – революционеры из «Права» туда не спускались с «вершин» добровольного либерально-литературного рабства! – что эти идеи, разрозненные, разбитые, в осколках проникали гораздо дальше кругов нашего непосредственного воздействия и поднимали революционную стихию. Это неизбежно, – и свидетельствует не о слабости революционных партий, а лишь о могуществе самой революции.

«Земский съезд – элемент революционного движения», «9 января лишь увенчалось здание, заложенное 6 ноября».

Левое крыло демократии говорило в свое время, что 6 ноября было лишь увенчание здания, заложенного 15 июля. И в этом утверждении была такая же маленькая, относительная правда, как и в утверждении «Права».

Земский съезд дал толчок демократии; ее банкеты ускорили момент проявления годами накопленной революционной энергии пролетариата. Но как накоплялась эта энергия? Это страшная, суровая и еще далеко незаконченная повесть, которой революционерам из «Права» лучше не касаться. Это – не их дело.

Став на контрреволюционную позицию, съезд выступил против требования Учредительного Собрания. Комментаторы из «Права» и в этом видят одно лишь недоразумение. «По существу», съезд признавал, что основной закон должен быть выработан Учредительным Собранием. Но, в противовес революционным партиям, он

«выразил свое убеждение, что в настоящих условиях о республике не может быть и речи, конституция подлежит утверждению государя. Таким образом, если члены к.-д. партии вотировали по рассматриваемому вопросу против Учредительного Собрания, то в этом следует усматривать несогласие с названием, а не с сущностью его».

Члены к.-д. партии могут быть против республики. Монархию они могли бы отстаивать в Учредительном Собрании. Но только суверенное Учредительное Собрание, не нуждающееся ни в чьей санкции, могло бы решить этот вопрос. Что же сделал съезд? Он заранее подчинил (в своем воображении, конечно) первое собрание воле монарха и тем совершенно лишил народ его суверенных прав. Он совершенно последовательно отказался от революционного названия, потому что вся его позиция по существу направлена против революционной ликвидации самодержавного бесправия.

Революция прошла свой первый фазис. Земская оппозиция откололась и стала контрреволюционной силой. Никакие казуисты «Права» не изменят и не затушуют этого факта жалкими софизмами.

Подновленная редакция «Сына Отечества» порывает с некоторыми грехами молодости партии социалистов-революционеров. Так, газета решительно высказывается против так называемого аграрного террора. Это очень хорошо. Но совсем нехорошо, что газета, пользуясь тем, что сделала шаг в сторону большей политической зрелости, клевещет – конечно, с самыми лучшими намерениями – на нашу партию.

«Социал-демократы, – говорит „Сын Отечества“, – не побрезговали как-то мимоходом бросить нам обвинение в „преклонении перед стихийностью“ и даже возбуждении аграрного террора. Но ведь это было слишком очевидной… неосторожностью, что ли, ибо обвинение это – для всех заведомо неверное, и поддерживать его вряд ли кто решится».

Самую очевидную неосторожность, на наш взгляд, делает «Сын Отечества». Мы освобождаем себя пока от труда приводить цитаты из популярных брошюр издания аграрно-социалистической лиги и связанной с ней партии с.-р. Если бы, тем не менее, «Сын Отечества» «решился» упорствовать в своей неосторожности, мы охотно пополним сведения подновленной редакции относительно недавнего прошлого той партии, от имени которой газета выступает.

«Начало» N 8, 23 ноября (6 декабря) 1905 г.

Над русской буржуазией, запуганной собственным бессилием, безвластием правительства, властностью революционного пролетариата, крестьянскими восстаниями, военными «мятежами», хулиганскими погромами, судорогами биржи, уже носится, как дух божий над хаосом, идея бонапартизма. Старик-Суворин бродит рысьими глазами по толпе ресторанов и театров и высматривает – не стоит ли где-нибудь в тени «моложавый капитан, скрестивший на груди руки»? Прорицатель Демчинский тоже ищет на небе блестящей наполеоновской звезды, предвестницы кровавого и железного порядка. Вслед за этими двумя – Бонапарта призывает третий, г. Перцов.

"Я думаю, – пишет он, – многим теперь хочется «отыскать в толпе моложавого капитана, скрестившего на груди руки»…

"Еще бы не хотелось! В эти дни возмутительного безволия и пошлой бездарности, как не мечтать о феномене воли и гения! Уже одна внешняя эстетичность этого образа чего стоит.

"Придет ли? Хотелось бы верить. Но, когда смотришь в темный, безобразный хаос нашей революции, с трудом верится, что он может принять определенные индивидуальные черты, найти свое «лицо».

Так проницательный государственный публицист, предсказатель погоды и эстет-мистик сошлись на бонапартистском вздохе.

А в это же время наш золотушный либерализм в лице «Русских Ведомостей», вооружившись идеей бонапартизма, восстает против идеи восстания. Вовлекать армию в революцию, вооружать народ – значит, видите ли, готовить почву для цезаризма.

Отчаявшаяся реакция призывает Бонапарта для борьбы с революцией, – беспомощный либерализм ополчается против революции, пугая ее Бонапартом. Эти две тактики не противоречат друг другу, наоборот, они только дополняют друг друга. Точь-в-точь как тактика Витте, который организует стачку капитала, чтобы сломить пролетариат, и тактика Струве, который, опираясь на организованную Витте стачку, призывает пролетариат к порядку, примыкают друг к другу, как две половинки одного и того же контрреволюционного яйца.

В то время как буржуазные политики и публицисты «высшего стиля» требуют порядка, «Петербургская Газета», орган мещанской улицы, свидетельствует, что революционная анархия пока что все еще менее ненавистна среднему обывателю, чем каторжный «порядок» царизма.

"Нам только и говорят, что о порядке, – пишет «Газета». – Это маленький божок с огромным животом, который глотает жертву за жертвой, – и людей, и идеи, и средства народа, и его внутреннюю силу, и его будущее. Этот маленький божок порядка, внешнего порядка, полицейского благочиния – разве мало жертв было принесено ему? Еще нужны жертвы? А разве есть хоть какая-нибудь надежда на порядок?

"Без плана, без программы, с одной верой в себя и в свою необходимость, являются люди, берут в свои руки власть и, не умея ничего сделать, убеждают нас опомниться! Разве в этом гарантия возрождения России?

"Бесконечная цепь полумер, сплошная сеть крючков и крючочков – вот снасть, которой хотят поймать неизвестно куда вдруг исчезнувший порядок.

«Нас просят опомниться, но кто поручится, что, подавив в себе те чувства, которыми единственно мы сейчас живем, мы не увеличим только цену, какой купим нашу будущую жизнь?!»

Очень, очень недурно!

В «Новом Времени» напечатано такое объявление:

"Пока не возобновится правильное почтовое сообщение, контора газеты «Россия»[250]250
  «Россия» – газета, издавалась с ноября 1905 года под редакцией Животовского. В 1906 г. Столыпиным была превращена в официозный орган министерства внутренних дел.


[Закрыть] ежедневно посылает в Москву своих артельщиков и предлагает имеющим надобность отправить в Москву письма, доставить их в контору газеты «Россия» не позднее 7 час. вечера.

Контора просит деньги (денег?) и документы (документов?) не пересылать".

Ничтожная черносотенная газетка пытается из своей хулиганской дерзости создать себе рекламу. Нет никакого сомнения, что ее «патриотический» подвиг встретит деятельную поддержку власти, несмотря на то, что существующие законы категорически воспрещают организацию частной почты.

Последнее – не вполне грамотное, но вполне уместное – предупреждение относительно денег и документов показывает, что «Россия» сама не доверяет своим доблестным хулиганам.

«Начало» N 9, 24 ноября (7 декабря) 1905 г.

«Политический клубок запутался окончательно, – пишет „Наша Жизнь“. – Распутывать его уже поздно. Можно только силою рвать нитку за ниткой, чтобы уничтожить старый механизм и заменить его новым».

В том же N газеты обозреватель обращает

"внимание публицистов «Начала» на те страницы «Дневника» Плеханова,[251]251
  Плеханов полемизировал с «фельетонистом» Искры по вопросу о вооруженном восстании в «Дневнике Социал-демократа», N 2, в статье «Выбранные места из переписки с друзьями».


[Закрыть] на которых автор подвергает резкой критике толки социал-демократов о вооруженном восстании, отмечая в них характер «легкомысленной болтовни»…

Тов. Плеханов, конечно, выступает против утопической постановки вопроса о вооруженном восстании. «Эволюционный марксист» буржуазной газеты пытается представить дело так, будто всякая постановка этого вопроса является «легкомысленной болтовней». Как же в таком случае отнестись к тем уже происходящим военным восстаниям, которые – совершенно независимо от чьей бы то ни было воли – предопределяют дальнейший ход и исход революции? И далее: если народное восстание – легкомысленная болтовня, то как же назвать речи «Нашей Жизни» о необходимости силою рвать все нитки самодержавного клубка. Что это за сила? Неужели резолюции, которые в таком изобилии производит Союз Союзов?

«Начало» N 11, 26 ноября (9 декабря) 1905 г.

4. Либералы после 17 октября

Две силы развивают в настоящее время действительную энергию: революция и контрреволюция.

Либеральная оппозиция остается не у дел. Она дробится, путается в собственных оттенках, отдает наиболее влиятельные свои элементы контрреволюции, а в общем примиряется с тактикой пассивного выжидания.

Она дожидалась свободы слова. А когда дождалась, она не знает, что сказать, потому что не знает, что делать.

Она дождалась выборной кампании. Но все яснее становится, что это будет не только избирательная конкуренция партий, но столкновение революции с абсолютизмом, которое может передать революции государственную власть.

В то время как потерявший голову либерализм дробится на части, революция и контрреволюция организуются. Пролетариат выдвигает общегородские «советы», руководящие боевыми действиями городских масс, и ставит на очередь дня боевое объединение с армией и крестьянством. Контрреволюция, с своей стороны, стягивает под знамя высочайше октроированных свобод 17 октября все группы и организации «порядка», от либерально-консервативных и до откровенно-черносотенных.

В то время как земская оппозиция, собираясь на съезды, в длинных дебатах обсуждает вопрос: предавать или подождать? посылает депутации для политических «интервью» и снова готовится собраться для продолжения вчерашнего, реакционная партия правого порядка берет уроки у революции, пытается создавать боевые политические организации, устраивает клубы, идет в народ.

Еще вчера она спорила о законодательном или законосовещательном характере Думы, об ответственном или безответственном министерстве, сегодня победоносная борьба пролетариата, оставившая либерализм не у дел, заставила все фракции консервативного «порядка» стать выше тонкостей государственного права и сплотиться вокруг лозунга: остановить революцию во что бы то ни стало.

Либерализм ждет – не знает чего. И когда он, наконец, «дождется» и увидит себя близким к власти, окажется, что его кадры – это все те элементы, которые в период величайшего напряжения пролетарской борьбы, в период политической пассивности либерализма, были отобраны и сплочены воинствующей контрреволюцией. Мало того. Старые либеральные вожди окажутся в роли заштатных идеологов, а своих истинных государственных людей – беспощадная ирония истории! – либерализм найдет среди тех людей порядка, которые против него всегда боролись.

«Начало» N 4, 17 (30) ноября 1905 г.

«На днях мы приветствовали, – пишет „Наша Жизнь“, – с полным сочувствием возникновение социал-демократической газеты „Начало“. Сегодня, к сожалению, приветствовать мы его не можем». Только два дня длилось приветственное настроение либеральной газеты. Теперь она полна возмущения против нас, «бросивших клеветой в безукоризненно честного человека, неизгладимыми буквами вписавшего свое имя в историю освободительного движения России».

Это неизгладимое имя – Петр Струве.

Мы назвали г. Струве «агентом г. Витте», мы сказали, что он умел соединять нравственный идеализм с политическими предательствами. Где доказательства? – протестует «Наша Жизнь». Вы хотите нас заставить заглянуть в ваше прошлое и в прошлое ваших друзей? И вы думаете, что вы оказываете этим услугу неизгладимому имени г. Струве?

Вот вам доказательства!

Когда несколько лет тому назад социал-демократический публицист сказал г. Струве, пятившемуся от нас в лагерь буржуазной демократии: «Мавр выполнил свою работу, мавр может уходить», – будущий редактор «Освобождения» ответил: «Вы ошибаетесь, я покажу вам, что мы будем работать в одних рядах!»

И за рубежом он начал эту работу с того, что в первом же N своего «Освобождения» подписался под программой конституционалистов, отказавшихся от всеобщего избирательного права во имя сословно-плутократического представительства земств и дум.

С резкостью перехода, на которую способны только люди, не знающие никаких нравственно-политических обязательств, г. Струве не только порвал с делом рабочего класса, но и отказался от элементарных заветов буржуазной демократии. Мы не знаем, как называется это на вашем языке, – у нас это зовется предательством!

Когда началась русско-японская война, когда земский и думский либерализм, испуганный ничтожной волной шовинизма, старался купить свое право на существование «патриотическими» взятками самодержавию из народных средств, г. Струве испугался за свое мнимое влияние на земщину и выкрикнул: «Да здравствует армия!» – «Армия исполнит свой долг!» Мы не умеем и не хотим иначе назвать это, как политическим предательством!

И наконец – теперь. Черная реакция кует ковы, собирает силы и готовит революции решительный удар. Витте, поднятый стачечной волной на пост временщика, ищет контрреволюционных опор для своего правительства – в мировой бирже, в отечественном капитале и в русской земщине. Демократическая оппозиция бессильна, и из своего бессилия она создает опору правительству безумия и трусости.

Пролетариат, один пролетариат делает сверхчеловеческие усилия, чтобы двинуть дело революции вперед и доставить свободе полное неоспоримое торжество.

Правительство 17 октября знает одну цель, одну заботу: раздавить рабочих. Витте посылает тайные телеграммы земскому съезду, – и Витте стоит за контрреволюционной стачкой капитала. Революция и реакция надвигаются друг на друга, – и оба они топчут бумагу 17 октября ногами.

Каков долг честного демократа в этот трагический момент? Открыто сказать: Отечество в опасности! Оно в опасности – не от революционного пролетариата, стачки которого временно «дезорганизуют» капиталистическое хищничество – оно в опасности от замыслов придворной камарильи, опирающейся на развращенную часть армии, и от земских либералов, которые хотят порядка, но готовят диктатуру кровавой руки!

Задача демократии – беспощадно изолировать это правительство потаенной контрреволюции и предоставить его собственной его участи, т.-е. позорной гибели. Долг честного демократа – призвать все силы страны к поддержке революции, т.-е. пролетариата.

Что же делает г. Струве?

Он поддерживает конституционные фикции 17 октября. Он выступает лидером правого земского крыла. Он выступает не против реакционного комплота капитала и власти; наоборот, он опирается на этот комплот и угрожает им пролетариату. Он ведет переговоры с временщиком, о которых все знают, но в которых он никому не отдает отчета.

Мы спрашиваем: как назвать такую работу? И мы отвечаем: предательством!

«Начало» N 5, 18 ноября 1905 г.

Революция в самой категорической форме ставит сегодня перед русскими демократами вопрос: с нею или против нее?

Правда, этот вопрос впервые поставлен не сегодня. В сущности вся история демократии за истекший период революции есть ряд растерянных и неясных для нее самой колебаний между противоположными ответами на вопрос: с революцией или независимо от нее и значит против нее.

В момент прошлогоднего ноябрьского земского съезда либеральная демократия решила, что «спокойное» и вместе «отважное» выступление представителей земли и капитала уже само по себе решает вопрос освобождения, и она рванулась за земцами, решив, что единственное употребление, которое она может из себя сделать – это превратиться в стоголосое эхо требований земской программы. С добровольным упорством она закрывала при этом глаза на то, что ноябрьские тезисы не только принципиально рвали с азиатским деспотизмом, но и хоронили идею демократии.

9 января выдвинуло пред левым флангом либерализма, уставшим от ожидания правительственного ответа на земскую программу, другую, революционную сторону политической проблемы. Под гром ружейных залпов, отражавших первый наивный натиск масс на монархию, революционной молнией сверкнула идея, что проблема свободы есть проблема силы. Царские гвардейцы не только отбросили петербургских рабочих от Зимнего Дворца, они отбросили влево русский либерализм и еще левее либерализма русскую демократию. Она переняла от петербургского пролетариата требование всенародного Учредительного Собрания, как лозунг, который мог связать ее с массой.

Документ 18 февраля, этот дополнительный ответ царизма на январский крестный ход революции, снова выдвинул в глазах демократии земцев, как предопределенных и отныне призванных представителей народа. Революционная перспектива снова затмевается. Путь к свободе снова становится простым и канцелярски-ясным – через комиссию гофмейстера Булыгина. Либеральное «общество» расходует себя на то, чтобы связать демократический лозунг, навязанный либерализму пролетариатом, с земской тактикой канцелярских соглашений.

Но реализация туманных обещаний февральского рескрипта откладывается на неопределенный срок. Демократия оглядывается на собственные ряды и делает попытку их политического сплочения. Она еще в сущности сама не знает – для чего? И именно ее колебания в вопросе: навстречу революции или навстречу реформированному абсолютизму? – подсказывают ей форму профессиональных организаций, которая объединяет все оттенки, нейтрализуя их.

Майская катастрофа у Цусимы и дополняющее ее провозглашение треповской диктатуры, аудиенция земских паломников в Петергофе, как дополнение треповской диктатуры, июньское восстание на Черном море, как ответ революции на Цусиму, и, наконец, 6 августа, как ответ царизма на июньское восстание – вот вехи, определяющие ломаную линию надежд, планов, ожиданий и разочарований либеральной демократии. Надежд и планов – но не действий, потому что ее промежуточное положение между путями правительственной реформы и народной революции осуждало ее на политическую пассивность. Ее политики, ее публицисты, ее официальные вожди, которые возводили ее политическую растерянность в руководящий принцип, искали выхода из затруднительного положения ничем не руководящих вождей в том, что после каждого реформаторского правительственного возвещения провозглашали: главная работа нами совершена, главная позиция нами завоевана. 12 декабря, 18 февраля, 6 августа и, наконец, 17 октября либеральные политики прокламировали совершившийся «государственный переворот» и, вместо того, чтобы видеть революцию впереди, заявляли, что оставили ее позади себя.

Гг. Струве, Милюковы, Родичевы, Петрункевичи и все другие сперва отстраняли вопрос о революционной тактике под тем предлогом, что он преждевременно может прервать процесс организации демократических сил, а затем, когда возможная мобилизация демократии была завершена, они отстраняли этот вопрос, как запоздалый – ввиду того, что переворот – уже совершившийся факт.

Такой тактикой они, разумеется, меньше всего служили делу свободы. Но они несомненно и притом сознательно служили делу цензовой оппозиции, ибо демократия, практически не определившая своего отношения к революции, обезличенная внутренней разнородностью, представляет собою не что иное, как безмолвствующий «народ» при контрреволюционных диалогах земцев с властью.

Пока оппозиция помещичьего землевладения и промышленного капитала, подталкиваемая, с одной стороны, напором масс, с другой – сопротивлением абсолютизма, шла по восходящей кривой, демократия могла, скрывая от самой себя двойственность своей политики, отрицать самую наличность альтернативы: с земской оппозицией или с народной революцией.

Далее такое состояние уже абсолютно невозможно!

Стачка труда, показавшая себя могучим орудием революции, но внесшая «анархию» в промышленность, заставила оппозиционный капитал выше всех лозунгов либерализма поставить лозунг государственного порядка и непрерывности капиталистической эксплуатации. Аграрная революция, сделавшая своим лозунгом и введшая в практику захват помещичьих земель, заставила помещичий либерализм выше всякой идеи парламентаризма поставить потребность в крепкой государственной власти, умеющей встать на защиту собственности.

Либеральная земщина – более робко, либеральный капитал – более уверенно поставили своей задачей соглашение с правительством quand-meme, во что бы то ни стало. Формально – это соглашение должно состояться на почве манифеста 17 октября; по существу – на почве борьбы с революцией во имя буржуазно-монархического правопорядка с императорской армией в основе. Альтернатива, стоявшая пред демократией во все время ее политического существования, раскрывается теперь с невиданной остротой, – и даже те либеральные вожди, репутация которых спасалась до вчерашнего дня неопределенностью политических отношений, не видят сегодня возможности уйти от поставленного революцией вопроса.

"Перед русским обществом, – пишет в «Русских Ведомостях» князь Евгений Трубецкой, – в настоящее время становится такая альтернатива: или идти тем насильственным путем, коего неизбежный логический конец – анархия, т.-е. всеобщее уничтожение, или же пытаться мирным путем пересоздать, улучшить и тем самым укрепить нынешнее слабое, непоследовательное и постольку, разумеется, плохое правительство.

"Среднего пути быть не может. Сесть между двумя стульями в настоящее время всего опаснее: ибо как раз между двумя стульями находится тот провал, который грозит поглотить сначала русский либерализм, а затем всю русскую интеллигенцию и культуру.

«Занимая такое положение по отношению к правительству, мы тем самым, разумеется, проводим резкую демаркационную линию между нами и крайними партиями. Но пора, наконец, признать, что, поскольку мы не жертвуем нашими принципами, эта демаркационная линия неизбежна. Пора перестать назойливо протягивать руку тем, кто ее отвергает с презрением, и называть „нашими союзниками слева“ тех, кто не хочет слышать о каком бы то ни было союзе с нами».

К этим словам нам почти нечего прибавить.

Князь Евгений Трубецкой аплодировал недавно мужеству г. Гучкова,[252]252
  Гучков – виднейший вождь крупной русской буржуазии. Начав свою деятельность в Москве, Гучков выдвигается как организатор партии октябристов. В лице его крупная буржуазия оказывает полную поддержку столыпинскому режиму. В годы империалистской войны Гучков организует военно-промышленные комитеты, ставившие себе целью поддержать боевую способность армии. В созданное после февраля буржуазное правительство Гучков входит как военный министр, являясь в правительстве, вместе с Милюковым, наиболее ненавистной фигурой для революционных масс. Стремление удержать режим палки вызывает против него такой взрыв ненависти, что он вынужден вскоре (30 апреля) выйти в отставку. Ныне Гучков живет за границей.


[Закрыть] требовавшего на либеральном съезде военного положения для Польши. Мы готовы аплодировать князю Трубецкому, который с превосходной ясностью высказывает то, что есть:

Революция или контрреволюция; пролетариат или «союз 17 октября»; палата соглашений или Учредительное Собрание; монархия или республика; дрессированная армия или народная милиция; министерская передняя или баррикада.

«Начало» N 6, 19 ноября (2 декабря) 1905 г.