Текст книги "Наша первая революция. Часть I"

Последний земский съезд (октябрь 1905 г.) отказался от идеи Учредительного Собрания. Он заменил его собранием народных представителей с учредительными функциями «для выработки, с утверждения государя, конституции Российской Империи». Учредительное Собрание оттолкнуло земцев своим политическим радикализмом, игнорированием монархической традиции, своим республиканским запахом.

В сущности съезд поступил только последовательно. Суворин писал как-то, что не было еще на свете такого глупого правительства, которое само созвало бы взамен себя Учредительное Собрание. И это правда. Учредительное Собрание можно только вырвать. Земцы же всегда надеялись на октроированную, высочайше дарованную конституцию. Самое большее – на такую конституцию, которая будет результатом соглашения между ними, земцами, и короной. Их идеалом является прусская палата соглашения 1848 г. Правда, для обозначения этого идеала они иногда прибегали к имени Учредительного Собрания, которое социал-демократия сделала популярным в массах. Но революция придала идее Учредительного Собрания острый характер, связав ее с республикой. Земцы, которые не хотят республики, сочли себя вынужденными отказаться и от Учредительного Собрания.

Кто знает историю последнего года, тому ясно, что отдельные демократические лозунги были навязаны земской оппозиции и прикомандированной к ней освобожденской демократии сознательными пролетарскими массами. При таких условиях, очевидно, пролетариат, для которого всеобщее голосование – предмет первой политической необходимости, и земщина, которая только мирится со всеобщим избирательным правом из политического оппортунизма, совершенно неодинаково относятся к своим требованиям: Учредительному Собранию и «собранию представителей с учредительными функциями». Для пролетариата его лозунг – лишь первый шаг в деле демократического переустройства страны. Он хочет использовать Учредительное Собрание, чтобы беспощадно изгнать социально-политическое варварство из всех его священных и вульгарных убежищ. В этой работе он не пожалеет никаких усилий и не остановится ни перед какими традициями. Пролетариат требует демократической республики. Земщина же видит в палате соглашения, прежде всего, орудие успокоения «страстей» и водворения того, что на условном языке буржуазных классов называется порядком, т.-е. беспрепятственной, юридически оформленной, по возможности «демократически» обставленной эксплуатации масс. Тот конституционный строй, который земская партия проведет через палату соглашения, должен отвечать двойной цели: 1) он должен быть достаточно либеральным, чтобы не тормозить капиталистического развития; 2) он должен быть достаточно анти-демократическим, чтобы служить государственной запрудой для классовой борьбы пролетариата. Конечно, это противоречие. Но ведь вся либеральная мысль есть воплощенное противоречие. Мы сейчас увидим это с полной несомненностью на образчике конституционного творчества освобожденско-земской демократии.

Мы имеем в виду опубликованный г. Струве «Проект основного закона Российской Империи». Этот проект конституции перепечатан газетой «Право» (N 21). С этим проектом очень близок проект передовой группы московских гласных (там же). Этот проект приложен, в качестве образца, к книге «Конституционное государство», составленной гг. Водовозовым, Кареевым, Кудриным,[308]308
  Кудрин – литературный псевдоним Н. А. Русанова, видного эсеровского деятеля. До 1882 г. занимался журналистикой, сотрудничая во многих крупных журналах. Принимал участие в деятельности студенческих и рабочих подпольных кружков, примыкая к бунтарскому крылу революционного народничества; с 1882 г. поселился за границей, где сблизился с русскими революционерами-эмигрантами, главным образом, с Лавровым и Тихомировым, и стал принимать деятельное участие в революционной журналистике. Долгое время был одним из редакторов «Вестника Народной Воли». Вел идейную борьбу с зарождающимся марксизмом в России. Был одним из организаторов «Группы старых народовольцев». Вместе с Гоцом и Рубановичем принимал участие в основанном эсерами «Вестнике Русской Революции», состоя в течение 2-х лет его главным редактором. По приезде в Россию в ноябре 1905 г. принимал активное участие в редактировании многих эсеровских легальных и нелегальных органов.
  В эсеровской партии Русанов примыкал к «центру», возглавляемому Черновым. Среди эсеров Русанов считался «спецом» по международным вопросам и был неоднократно членом эсеровских делегаций на международных конгрессах.


[Закрыть] Рейснером,[309]309
  Рейснер – в 90-х годах был умеренным либералом; в начале 900-х годов эволюционировал влево и был вынужден эмигрировать. Долгое время жил за границей, откуда посылал корреспонденции в «Русское Богатство» и другие журналы. В настоящее время Рейснер – член РКП (б.), профессор Московского Университета, где читает лекции по праву. Автор ряда статей и книг по вопросам государственного устройства и конституции РСФСР.


[Закрыть] Лазаревским,[310]310
  Лазаревский – юрист. С 1898 г. состоял одним из ответственных редакторов журнала «Право». Написал ряд исследований по вопросам государственного устройства. В сборнике «Конституционное государство», о котором здесь говорится, ему принадлежала статья: «Народное представительство и его место в системе других государственных установлений».


[Закрыть] словом, демократами без страха и упрека из «Нашей Жизни», «Сына Отечества» и «Русского Богатства». То, что в этом проекте действительно от демократии, далеко еще не составляет общего достояния нашей либеральной мысли. Зато все его реакционные составные части составляют ее несомненнейшее и притом всеобщее достояние. Наконец, мы не знаем другого, более демократического продукта конституционного зодчества земской оппозиции или прислуживающей ей освобожденской демократии.

Все это дает нам право остановиться на опубликованном г. Струве «Проекте основного закона», как на своего рода демократическом шедевре, – и все это вместе с тем обязывает читателя помнить, что нижеследующая критика целиком относится ко всем прочим конституционным проектам либеральной оппозиции.

Внимание!

«1. Верховная власть Российской Империи осуществляется императором при участии Государственной Думы».

Этот параграф устанавливает не только монархический, но в сущности даже абсолютистский принцип: верховная власть осуществляется императором; ему, значит, принадлежит суверенитет. Правда, он осуществляет свою верховную власть при участии Государственной Думы; но это означает лишь, что Дума является одним из исполнительных органов его суверенитета.

Чтобы пояснить это, сравним с монархической французской конституцией, вотированной в сентябре 1789 г. Первый параграф гласил: «Всякая власть исходит от народа и может исходить только от него». Второй параграф: «Французское правительство монархическое; во Франции нет власти, стоящей выше закона; король царствует только в силу закона и только в силу закона может требовать повиновения». Таким образом, принципиально эта конституция признает суверенитет за народом и смотрит на короля, как на ограниченный орган народной воли; конституция освобожденцев принципиально оставляет суверенитет за императором, а в организованной народной воле видит лишь орган императорского суверенитета.

Права и прерогативы императорской власти формулируются всецело в духе этого абсолютистского принципа.

"Императорский всероссийский престол есть наследственный в ныне царствующем императорском доме.

"На содержание императорского двора отпускается из государственных средств особая сумма, которая определяется Государственной Думой в начале каждого царствования, и в течение его не может быть уменьшена без согласия императора.

"Император есть верховный глава государства. Его особа неприкосновенна.

"Императору принадлежит власть верховного управления, он объявляет войну, заключает мир и иные договоры с иностранными державами.

"Император утверждает и обнародует законы и издает, в пределах законов, необходимые для их исполнения указы, которые, впрочем, не могут ни приостанавливать действия законов, ни делать из них изъятия.

"Император созывает Государственную Думу и закрывает ее сессии.

"Император назначает и увольняет министров.

"Императору принадлежит верховное начальствование сухопутными и морскими силами Российской державы.

«Императору принадлежит право помилования».

Все, что может быть сохранено из принципов абсолютизма – сохранено.

И последний земский съезд поступил только последовательно в проведении основ лжеконституционного абсолютизма, когда отказался от Учредительного Собрания и выработку основных законов народными представителями заранее поставил в зависимость от согласия императора, обладающего верховной властью.

Что же такое Государственная Дума, которой проект предоставляет «участие» в осуществлении верховной власти?

«§ 36. Государственная Дума делится на две палаты: земскую палату и палату народных представителей».

Земская палата избирается губернскими земствами и городскими думами. Палата народных представителей избирается гражданами мужского пола, на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Обе палаты равноправны.

Таким образом, верховная власть осуществляется в действительности тремя факторами: 1) императором, 2) народом, интересы которого представлены «палатой народных представителей», и 3) какой-то третьей величиной, интересы которой представлены земской палатой. Что же это за таинственная третья величина, которую проект ставит на страже демократических интересов нации? Попробуем раскрыть ее конституционный псевдоним.

§ 68 гласит, что «местное самоуправление должно быть основано на всеобщем, равном, прямом и тайном голосовании». Это звучит очень хорошо. «Каждое лицо, – читаем мы, однако, далее, – имеющее право участия в выборах в палату народных представителей (т.-е. „лицо“, как мы уж знаем, мужского пола), имеет право такого же участия в местных выборах, если оно прожило в данном месте, уезде или городе, определенный срок, не менее одного года». Так просто примиряется всеобщее избирательное право с высоким цензом оседлости! С равным основанием § 68 мог бы быть редактирован так: думы и земства избираются на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования – за вычетом граждан, не владеющих недвижимой собственностью. Кого выключает ценз оседлости, об этом не приходится распространяться: он прямо и непосредственно направлен против класса наемного труда, т.-е. против самой демократической части населения. Беднейшие полупролетарские слои деревни, вынужденные к сезонным кочеваниям, также окажутся лишенными права муниципальных выборов. Это ограничение прикрывается тем доводом, будто с местными интересами могут быть связаны лишь постоянные местные жители. Как будто пролетарий не заинтересован в том, чтобы найти всюду, куда его забросит судьба, дешевую квартиру, хорошую школу и необходимую медицинскую помощь! Как будто для того, чтобы сознательно принять участие в местных выборах, ему недостаточно знать, какую муниципальную программу поддерживает кандидат каждой партии! Как будто рабочая муниципальная программа в своих основах не является общей для всей страны!

Действительный источник ценза оседлости кроется в стремлении имущей части населения отстранить неимущую от распоряжения местным хозяйством. При всеобщем избирательном праве отдельные муниципалитеты могут оказаться в руках пролетариата, который, разумеется, сделает все, что сможет в рамках буржуазного государства, чтобы поставить органы самоуправления на службу нуждам народных масс. Как гарантия против этого, изобретается ценз оседлости, – волчий паспорт, которым буржуазия снабжает пролетариат.

Таким образом, земская палата представляет собою представительство наименее подвижных, т.-е. наиболее обеспеченных и связанных с собственностью классов, притом представительство не прямое, а двустепенное, через губернские земские собрания и городские думы.

Эта конституция двух выборных, двух «демократических» палат (какая роскошь для одной конституции!) сталкивается, однако, с тем фактом, что у нас, при введении конституции в жизнь, еще не будет демократизированных (при помощи ценза оседлости) органов местного самоуправления. Но проект мужественно разрешает это затруднение. В отделе «переходных постановлений» он разрешает «на первый раз» избрать гласных в земскую палату от 34 губернских земств, опирающихся на земское положение 1890 года, и дум значительнейших городов, обладающих драгоценным городовым положением 1892 года. То есть, наряду с представительством народа и на равных с ним правах, проект ставит представительство дворянского землевладения и городского домовладения. Правда, проект прибавляет, что «не более, чем в трехлетний срок земская палата должна быть обновлена» на охарактеризованных выше «демократических» началах (§ 80). А что такое три года для народных масс, перенесших века крепостного права и полицейского абсолютизма? У народа широкая спина и здоровые нервы. Если демократия щедро обещает ему две демократические палаты, он может потерпеть небольшой искус «временно-обязанных» отношений.

Такова основа конституционного здания. Женщины начисто лишены избирательного права. Буржуазия представлена дважды: сначала в «палате народных представителей», затем в земской палате. При этом имущей части нации в отдельности дается столько же прав, сколько и всей нации в целом. Проект не ставит пред собой и не разрешает вопроса: что же будет, если палаты вступят в конфликт по какому-нибудь вопросу? На первый взгляд может показаться, будто авторы проекта надеются, что в случае, если палата земских господ выступит против нижней палаты, народ вмешается в распрю сверх-конституционным путем и даст понять заседающим наверху земским «демократам», что он совершенно не нуждается в их дальнейших услугах. Но на самом деле это не так. Хотя «Проект» из ложной стыдливости прямо и не говорит, кто будет судьей, если народ разойдется с буржуазией, но косвенный ответ найти все же можно.

§ 32 (отдел «Об императорской власти») устанавливает: «Император может… распустить палату представителей с тем, чтобы выборы были произведены в течение четырех месяцев, и палата в новом составе была созвана не позднее, как через шесть месяцев со дня распущения».

Таким образом, распущена может быть только палата представителей; земская палата вовсе не подлежит распущению. Только народ можно временно отстранить от управления собою; буржуазию отстранить от управления народом никто не может. Таким образом, часть не только приравнивается целому, но ставится выше целого! Так далеко идут эти циники освобожденской «демократии».

Но и этого мало. Если бы, несмотря на все эти ограничения, через законодательное учреждение проходили еще какие-либо меры в пользу рабочего класса, то на всякий случай над законодательством учрежден контроль так называемого верховного суда. Так как разбираемый нами проект конституции нигде не говорит о выборности этого суда, то приходится сделать вывод, что члены его будут назначаться «верховной властью». Институт верховного суда заимствован из конституции Северо-Американских Соединенных Штатов и, нужно полагать, переносится на русскую почву освобожденцами именно ввиду той роли, которую он играл в Америке. А роль его сводится в значительной мере к тому, чтобы не допускать издания законов в пользу рабочего класса. Дело в том, что, по конституции, верховный федеральный суд может отменять каждый закон, вотированный конгрессом или палатою депутатов, раз этот закон, по мнению верховного суда, противоречит американской конституции. И вот, верховный суд неизменно отменяет все законы, ограничивающие рабочий день, на том основании, что они ограничивают «свободу» личности, имеющей право неограниченно распоряжаться собою и своим временем.

Конституционному построению основного закона предшествует декларация «основных прав граждан». Мы держимся того мнения, что основные права граждан гораздо лучше охраняются соответственно организованными учреждениями (милицией, судом присяжных и пр.), чем абстрактными декларациями. Если бы, тем не менее, демократия нашла нужным еще раз провозгласить права человека и гражданина, мы не стали бы, разумеется, против этого спорить. Но на самом деле в отделе «основных прав» мы находим не столько торжественное провозглашение неотъемлемых прав человека и гражданина, сколько неопределенную формулировку тех условий, при которых эти права могут быть нарушены.

«9. Вход в частные жилища, без согласия хозяев, а равно обыски и выемки допускаются лишь в случаях, предусмотренных законом».

Этот тезис, очевидно, не «обеспечивает» неприкосновенность жилища, но лишь обусловливает нарушения этой «неприкосновенности». Он говорит лишь о тех условиях, при которых «обыски и выемки допускаются».

«13. Русские граждане, достигшие совершеннолетия, могут в общих пределах, установленных законом, свободно избирать и менять место жительства. Право выезда за границу может быть ограничено законом лишь постольку, поскольку это необходимо для обеспечения исполнения гражданами воинской повинности».

И так далее.

Эта жалкая декларация, явно приноровленная к политическим вкусам земской палаты, довольно точно копирует декларацию 1848 года, которую Маркс характеризует такими выразительными словами:

«Неизбежный комплекс „вольностей“ 1848 г., свободы личности, печати, слова, ассоциаций, собраний и т. д. – все это облеклось в конституционную броню, благодаря чему все эти вольности делались неуязвимыми. Именно, каждая из этих вольностей объявлена была безусловным правом французского citoyen'a, но с неизменной оговоркой, что все эти вольности абсолютны лишь постольку, поскольку они не ограничиваются „равными правами прочих граждан и интересами общественной безопасности“, или „законами“, долженствующими споспешествовать водворению такой гармонии… Конституция, следовательно, постоянно выставляет на вид будущие ограничительные законы, имеющие развить все эти оговорки и регулировать пользование неограниченными вольностями… Каждый параграф конституции заключает в себе собственную антитезу, свою собственную „верхнюю и нижнюю палату“: с одной стороны, мы видим общую фразу о свободе, а с другой стороны – оговорку, упраздняющую свободу» («18 брюмера»).[311]311
  В брошюре «18 брюмера Луи Бонапарта», написанной в начале 1852 г. и посвященной бонапартистскому перевороту 2 декабря 1851 г., Маркс блестяще применил метод исторического материализма к анализу этого события. «18 брюмера» является одной из лучших исторических работ Маркса как по форме, так и по содержанию. Вот что писал Энгельс об этой работе Маркса через 33 года после ее первого издания:
  «Непосредственно после события, которое весь политический мир поразило как гром из ясного неба, которое одни проклинали громкими воплями нравственного негодования, другие приняли как спасение от революции и возмездие за ее смуты, которое всех только поразило и никем не было понято, – непосредственно после этого события Маркс выступил с кратким, как эпиграмма, изложением, которое представило весь ход французской истории с февральских дней в его внутренней связи и, разложив удивительное происшествие 2 декабря, показало в нем естественный необходимый результат этой связи; и при всем том не было никакой необходимости трактовать героя государственного переворота иначе, как с вполне заслуженным презрением. Картина была нарисована такой мастерской рукой, что все новые появившиеся с того времени разоблачения лишь давали новые доказательства, как верно отразилась действительность в этой работе. Такое блестящее понимание текущей, незавершившейся истории, такое ясное проникновение в события в то самое время, как они совершаются, действительно беспримерно».
  Предисловие Энгельса к изданию «18 брюмера» цитировано по русскому изданию Скирмунта, 1906 г., стр. 137.


[Закрыть]

Но наша декларация, это тень ничтожной тени, идет еще далее и ставит абсолютные права человека на очную ставку не только с определениями так называемого положительного права, но и с военным положением. "Никто не может быть судим, – гласит § 12, – иным судом, кроме того, коему дело его по закону подлежит. Чрезвычайные суды допускаются лишь в местностях, находящихся на военном положении.

А § 22 заключает декларацию таким ударом похоронного колокола: «законом могут быть установлены изъятия из действия статей 8, 13, 14, 16, 17, 21 настоящего основного закона (об арестах, о свободе передвижения, слова, собраний, союзов и ответственности чиновников) для лиц, состоящих на действительной военной службе, и для местностей, находящихся на военном положении».

Как видим, каждый параграф имеет не только свою нижнюю и верхнюю палату, но и свою военную диктатуру!

Как долго освобожденцы поправляли свое демократическое здоровье на всех курортах идеализма, как громко кричали они, что личность есть самоцель, что права ее извечны и абсолютны, – и все для чего? – для того, чтобы на первой же странице своих конституционных начертаний головою выдать эту самодовлеющую личность военно-полевому суду для суждения по законам военного времени. Таким образом, многие части нашей родины смогут, совершенно не прерывая преемственности, непосредственно из-под военной диктатуры абсолютизма перейти под военную диктатуру «демократии».

Правда, «Проект» гласит, что «вне театра военных действий военное положение может быть вводимо лишь в законодательном порядке». Этим как бы устанавливается пропасть между старой и новой практикой. Но так только кажется на первый взгляд.

Мы уже знаем, что для проведения какого-нибудь акта законодательным порядком требуется согласие двух палат. Право законодательной инициативы принадлежит каждой из них. На первые три года, т.-е. именно на то время, когда еще нельзя надеяться на успокоение народной «смуты», и когда, следовательно, потребность в умиротворении посредством военной диктатуры будет у командующих классов очень сильна, верхняя палата отдается, как мы видели, во власть дворянскому землевладению и городской буржуазии. Если так называемая демократия под грохот кавказской бомбардировки вводит в свою конституцию параграф о военном положении, можно ли сомневаться в том, что цензовая буржуазия не постесняется к нему обратиться, как только станет у власти?

Нижняя палата может, правда, отвергнуть законопроект о военном положении. Но к чему это поведет?

Допустим, например, что верхняя палата предлагает объявить Польшу на военном положении. Нижняя не соглашается. Ее распускают с приглашением восстановиться через шесть месяцев. Само собою разумеется, распущение делается не для того, чтобы ждать с вопросом о военном положении полгода. Такие дела, рассчитанные на внезапное спасение отечества, вообще не терпят отлагательства.

Итак, народ отослан домой, земцы в согласии с короной объявляют Польшу на военном положении. Вопрос решен. Правда, через полгода придется отдавать отчет перед представителями народа. Но ведь это будет только через полгода. А за такой срок много может утечь крови под варшавскими и лодзинскими мостами… И во всяком случае через полгода у правительственной реакции будет то преимущество, что она представит народной палате не законопроект военного положения, а совершившийся факт: умиротворительный разгром целой страны. Законопроект можно бросить в корзину, а совершившийся факт нельзя отменить даже «законодательным порядком».

И наконец, зачем ограничивать себя только Польшей? Почему не набросить аркан военного режима – на твердом основании «демократической» конституции – на все беспокойные места, где можно ждать нежелательных выборов? И тогда еще вопрос, как посмотрят на правительственное деяние представители, избранные народом под солдатскими штыками при полном отчуждении всех «неотчуждаемых прав».