Текст книги "Куда движется Англия?"

Бедное, жалкое, скудоумное, позорное в своей умственной скудности фабианство!

Пытаться перебрать другие философские разновидности фабианства было бы делом совершенно безнадежным, так как у этой публики «свобода мнений» царит в том смысле, что каждый из лидеров имеет свою собственную философию, которая состоит, в конце концов, из тех же реакционных элементов консерватизма, либерализма, протестантизма, но в несколько другой комбинации. Не так давно мы все очень удивлялись, когда Бернард Шоу[35]35
  Бернард Шоу – английский писатель и драматург. Один из основателей фабианского общества. Пацифист и мелкобуржуазный социалист. Написал целый ряд остроумных сатирических драм. Автор письма в «Известия ЦИК Союза С.С.Р.» (см. № 295 от 25 декабря 1924 г.), в котором уговаривает Советское правительство «как можно скорее отмежеваться от III Интернационала». В своем письме Бернард Шоу, между прочим, замечает, что «мистер Троцкий» «позволил себе говорить о мистере X. Г. Уэльсе с презрением, свидетельствующим о том, что он не читал «Основы истории» Уэльса и поэтому не подозревает, каким громадным шагом вперед является это произведение по отношению к «Капиталу» Карла Маркса». – Ред.


[Закрыть], столь остроумный, казалось бы, и столь критический писатель, сообщил нам, что Маркс давно уже превзойден великим трудом Уэльса по всеобщей истории[36]36
  Каюсь, до письма Бернарда Шоу я даже не знал о существовании этой книги. После того я ознакомился с ней, – не могу из добросовестности сказать: прочитал, потому что знакомства с двумя-тремя главами было совершенно достаточно, чтобы прекратить дальнейшую трату времени. Представьте себе полное отсутствие метода, исторической перспективы, понимания взаимозависимости различных сторон общественной жизни, вообще какой бы то ни было научной дисциплины, и вообразите, далее, что отягощенный этими качествами «историк» с беспечным видом человека, совершающего воскресную прогулку, бродит вкривь и вкось по истории нескольких тысячелетий. Это и будет книга Уэльса, которая должна заменить марксистскую школу. – Л.Т.


[Закрыть]. Такие неожиданные для всего человечества открытия объясняются тем, что фабианцы в теоретическом отношении представляют собой чрезвычайно замкнутый мирок, глубоко провинциальный, несмотря на то, что проживают в Лондоне. Их философские измышления не нужны, разумеется, ни консерваторам, ни либералам. Еще меньше нужны они рабочему классу, которому они ничего не дают и ничего не объясняют. Эти труды, в конце концов, служат лишь для того, чтобы объяснить самим фабианцам, для чего на свете существует фабианство. Наряду с богословской литературой, это, пожалуй, самый бесполезный и, во всяком случае, самый скучный вид словесного творчества.

В Англии сейчас в разных областях жизни с известным пренебрежением говорят о людях «викторианской эры», т.е. о деятелях времен королевы Виктории[37]37
  Королева Виктория и её время – автор имеет в виду долгое царствование английской королевы Виктории, продолжавшееся с 1837 до 1901 г. В течение этого периода английский парламентаризм достиг своего высшего развития. На первый план выдвинулась крупная промышленная буржуазия, занявшая господствующее положение в стране. На протяжении 64-летнего царствования Виктории либеральное и консервативное министерство поочередно сменяли друг друга. Внешняя и внутренняя политика Англии за этот период менялась чрезвычайно часто. Первые годы царствования Виктории знаменуют собой полное господство либеральной буржуазии. Отмена хлебных пошлин в 1846 году, свобода торговли и конкуренции, введение либеральных реформ, – являлись крупными победами либеральной буржуазии. Начиная с 80-х гг., уже во время глубокой старости Виктории, укрепилась консервативная партия, которая при полном сочувствии престарелой королевы проводила империалистическую политику. – Ред.


[Закрыть]. Все сдвинулось с того времени в Англии, но наиболее, пожалуй, сохранился тип фабианца. Пошло-оптимистическая викторианская эпоха, когда казалось, что завтра будет немножко лучше, чем сегодня, а послезавтра еще лучше, чем завтра, нашла свое наиболее законченное выражение в Веббах, Сноудене, Макдональде и других фабианцах. Оттого они кажутся таким неуклюжим и ненужным пережитком эпохи, потерпевшей окончательное и бесповоротное крушение. Можно сказать без преувеличения, что фабианское общество, созданное в 1884 году с целью «пробудить общественную совесть», является ныне самой реакционной группировкой Великобритании. Ни консервативные клубы, ни Оксфордский университет, ни английский епископат и прочие поповские учреждения не могут идти с фабианцами ни в какое сравнение. То всё – учреждения враждебных классов, и революционное движение пролетариата неизбежно прорвет их плотину. Но сдерживается пролетариат именно своей руководящей верхушкой, т.е. фабианскими политиками и их подголосками. Эти напыщенные авторитеты, педанты, высокомерные и высокопарные трусы систематически отравляют рабочее движение, затемняют сознание пролетариата, парализуют его волю. Только благодаря им торизм, либерализм, церковь, монархия, аристократия, буржуазия продолжают держаться и даже чувствовать себя прочно в седле. Фабианцы, независимцы, консервативные бюрократы трэд-юнионов представляют сейчас самую контр-революционную силу Великобритании и, пожалуй, всего мирового развития. Опрокинуть фабианцев! значит освободить революционную энергию великобританского пролетариата, значит завоевать для социализма британскую твердыню реакции, значит освободить Индию, Египет и дать могущественный толчок движению и развитию народов Востока. Отрицая насилие, фабианцы верят лишь в могущество «идей». Если выделить из этой плоской и лицемерной философии здоровое зерно, то оно сведется к тому, что ни один режим не может держаться только насилием. Это относится и к режиму британского империализма. В стране, где подавляющее большинство населения состоит из пролетариев, правящая консервативно-либеральная империалистская клика не могла бы держаться и одного дня, если бы имеющиеся у неё в руках насильственные средства не подкреплялись, не дополнялись, не обволакивались лже-социалистическими идеями, опутывающими и разлагающими пролетариат.

Французские просветители XVIII века видели в католицизме, в клерикализме, в поповстве главного врага и считали, что надо задушить гадину, прежде чем можно будет двинуться вперед. Они были правы в том смысле, что именно поповство, организованный режим суеверий, католическая духовная полицейщина, стояли на пути буржуазного общества, задерживая развитие науки, искусства, политических идей, экономики. Фабианство, макдональдовщина, пацифизм играют сейчас ту же роль по отношению к историческому движению пролетариата. Это – главная опора британского империализма и европейской, если не мировой буржуазии. Надо во что бы то ни стало показать рабочим в натуральном виде этих самодовольных педантов, болтливых эклектиков, сентиментальных карьеристов, выездных ливрейных лакеев буржуазии. Показать их, как они есть, значит безнадежно дискредитировать их. Дискредитировать их, значит оказать величайшую услугу историческому прогрессу. В тот день, когда английский пролетариат очистится от духовной мерзости фабианства, человечество, прежде всего европейское, станет сразу выше на целую голову.

V. Вопрос о революционном насилии

Популярно изложенный, применительно к пониманию не только наиболее отсталых рабочих, но даже некоторых менее безнадежных лидеров.

Мы познакомились со взглядами Макдональда на революционное насилие. Они оказались развитием консервативной теории постепенности мистера Болдуина. Более курьезный, хотя и более искренний характер имеет отрицание насилия со стороны «левого» Ленсбери. Этот последний, видите ли, просто-напросто «не верит» в насилие. Он «не верит» ни в капиталистические армии, ни в вооруженные восстания. Если бы он верил в насилие, он не голосовал бы, по его словам, за британский флот, а примкнул бы к коммунистам. Вот какой храбрый! То, что Ленсбери, не веря в насилие, верит в загробный мир, делает, конечно, сомнительную честь его реалистической проницательности. Тем не менее, с позволения г. Ленсбери, кое-какие факты на земле произошли при помощи насилия. Верит или не верит Ленсбери в английский военный флот, – индусы знают, что этот флот существует. В апреле 1919 года английский генерал Дайер (Dyer) приказал, без предварительного предупреждения, стрелять в безоружное индусское собрание в Амритсаре, в результате чего убито было 450 человек, ранено 1500. Если оставить в покое убитых, то о раненых во всяком случае придется сказать, что они не могли «не верить» в насилие. Но даже и в качестве верующего христианина Ленсбери должен был бы сообразить, что если бы в свое время продувные бестии еврейского духовенства, совместно с трусливым римским проконсулом Пилатом, политическим предком Макдональда, не применили насилия к Христу, не было бы ни приятия мученического венца, ни воскресения, ни вознесения, и сам г. Ленсбери не имел бы случая родиться благочестивым христианином и стать плохим социалистом. Не верить в насилие то же самое, что не верить в тяготение, Вся жизнь построена на различных формах насилия, на противопоставлении одного насилия другому, и отказываться от освободительного насилия значит поддерживать угнетательское насилие, которое правит ныне миром.

Мы чувствуем, однако, что беглыми замечаниями здесь ничего поделать нельзя. Вопрос о насилии и его «отрицание» со стороны господ пацифистов, христианских социалистов и пр. ханжей занимает такое большое место в английской политике, что требует здесь особого и детального рассмотрения, применительно к политическому уровню нынешних «вождей» британской рабочей партии, причем мы заранее извиняемся перед остальными читателями за этот уровень.

Что собственно значит отрицать всякое насилие? Если, скажем, в квартиру мистера Ленсбери заберется вор, то мы очень опасаемся, что этот благочестивый джентльмен (мы говорим о хозяине квартиры) применит насилие или пригласит для этого ближайшего полицейского. Если даже в своем христианском милосердии Ленсбери отпустит вора с миром, – в чем мы вовсе не уверены, – то лишь под само собой разумеющимся условием немедленно покинуть квартиру. Притом роскошь такого христианского жеста почтенный джентльмен сможет позволить себе лишь потому, что его квартира состоит под покровительством британских законов о собственности и их многочисленных аргусов, так что, вообще говоря, ночные визиты воров составляют скорее исключение, чем правило. Если Ленсбери попытается ответить нам, что вторжение в почтенную частную христианскую квартиру есть насилие и этим вызывает необходимость отпора, то мы скажем ему, что такое рассуждение есть отказ от отрицания насилия вообще, наоборот, есть его принципиальное и практическое признание и может быть целиком перенесено на классовую борьбу, где повседневные вторжения вора-капитала в жизнь и труд пролетариата и похищения прибавочной стоимости вполне оправдывают отпор. Ленсбери, может быть, ответит нам, что под насилием он понимает не все вообще меры принуждения, без которых наша великолепная общественная жизнь не может обойтись, а лишь нарушение шестой заповеди, которая установила: «не убий». В обоснование такой постановки вопроса можно привести много напыщенных фраз насчет святости человеческой жизни. Но нам и здесь придется на языке евангельских притч, наиболее доступном руководителям британского социализма, спросить, как поступит мистер Ленсбери в случае, если на его глазах разбойник занесет дубину над детьми и если для спасения их не будет другого средства, как немедленный и меткий выстрел из револьвера. Если наш предполагаемый собеседник не захочет заниматься совершенно уж низкопробными софизмами, то он ответит, пожалуй, для своего облегчения, что наш пример имеет слишком исключительный характер. Но этот ответ будет лишь означать, опять-таки, что свое право на применение в соответственных обстоятельствах убийства Ленсбери передоверил своей полиции, этой специализированной организации насилия, которая и избавляет его в большинстве случаев от необходимости применять револьвер и даже размышлять о его практическом назначении.

Но как быть, спросим мы, если вооруженные штрейкбрехеры избивают или убивают стачечников? Такие случаи в Америке совершенно обычны, да и в других странах не составляют исключения. Рабочие не могут передоверить полиции свое право на отпор штрейкбрехерам, потому что полиция во всех странах защищает право штрейкбрехеров избивать и убивать стачечников, на которых закон о святости человеческой жизни, как известно, не распространяется. Мы спрашиваем: имеют ли право стачечники пустить в ход палки, камни, револьверы, бомбы против фашистов, банд ку-клукс-клана и пр. наемных негодяев капитала? Вот маленький вопросец, на который мы просили бы ясного и точного, отнюдь не уклончиво-ханжеского ответа. Если Ленсбери скажет нам, что задачей социализма является дать народным массам такое воспитание, чтобы фашисты не были фашистами, негодяи – негодяями и пр., то это и будет чистейшее ханжество. Что целью социализма является устранение насилия, сперва в его наиболее грубых и кровавых формах, а затем в других, более скрытых, – это совершенно бесспорно. Но речь идет у нас не о правах и морали будущего коммунистического общества, а о конкретных путях и способах борьбы с капиталистическим насилием. Когда фашисты дезорганизуют стачку, захватывают редакцию газеты, кассу, избивают или убивают рабочих депутатов, а полиция окружает громил кольцом неприкосновенности, тогда лишь самый растленный лицемер мог бы советовать рабочим не отвечать ударом на удар под тем предлогом, что в коммунистическом строе не будет места насилиям. Разумеется, в каждом данном случае надо решать, в зависимости от всей обстановки, как отвечать на насилие врага и до какой черты доходить в своем отпоре. Но это – вопрос тактической целесообразности, который не имеет ничего общего с принципиальным признанием или отрицанием насилия.

Что такое собственно насилие? Где оно начинается? Где допустимые и целесообразные коллективные действия массы переходят в насилие? Мы очень сомневаемся, чтобы Ленсбери или кто другой из пацифистов был способен дать ответ на этот вопрос, если он не ограничится простой ссылкой на уголовный кодекс, где указано, что дозволено и что не дозволено. Классовая борьба есть постоянная цепь открытых или замаскированных насилий, которые «регулируются» в той или в другой степени, государством, представляющим, в свою очередь, организованный аппарат насилия сильнейшего из противников, т.е. господствующего класса. Есть ли стачка – насилие? Было время, когда стачки были запрещены, и каждая стачка почти неизбежно связана была с физическими столкновениями. Затем, вследствие развития стачечной борьбы, т.е. вследствие насилия масс над законом или, точнее, вследствие постоянных ударов массы по законному насилию, стачки были легализованы. Значит ли это, что Ленсбери считает только мирные, «легальные», т.е. разрешенные буржуазией, стачки допустимым средством борьбы? Но если бы рабочие не устраивали стачек в начале XIX столетия, английская буржуазия не легализовала бы их в 1824 году. Если же допустить стачечную форму применения силы или насилия, то надо брать на себя все последствия, в том числе и оборону стачек от штрейкбрехеров при помощи мер целесообразного контр-насилия.

Далее, если допустимы стачки рабочих против капиталистов или отдельных капиталистических групп, то отважится ли Ленсбери признать недопустимой всеобщую стачку рабочих против фашистского правительства, которое подавляет рабочие союзы, разрушает рабочую прессу, наводняет ряды рабочих провокаторами и убийцами? Опять-таки, всеобщая стачка может быть применена не в любой день и час, а лишь в определенных конкретных условиях. Но это – вопрос стратегической целесообразности, а не общей «моральной» оценки. Что же касается всеобщей стачки, как одного из наиболее решительных средств борьбы, то вряд ли Ленсбери, как и все его единомышленники, вместе взятые, придумают другое средство, которое пролетариат мог бы применять для достижения решительной цели. Не падет же Ленсбери на самом деле так низко, чтобы рекомендовать рабочим ждать, пока дух братолюбия не овладеет сердцами, скажем, итальянских фашистов, кстати сказать в значительной своей части весьма благочестивых католиков. Если же признать, что пролетариат не только имеет право, но обязан готовиться ко всеобщей стачке против фашистского режима, то нужно из этого признания сделать все дальнейшие выводы. Всеобщая стачка, если это не простая демонстрация, означает чрезвычайное потрясение общества и, во всяком случае, ставит на карту судьбу политического режима и репутацию силы революционного класса. Предпринимать всеобщую стачку можно только при готовности рабочего класса и, прежде всего, его авангарда довести борьбу до конца. Но ведь и фашизм не собирается сдаваться перед лицом какой-либо мирной стачечной манифестации. В случае реальной и непосредственной опасности фашисты приведут в движение все свои силы, пустят в ход провокацию, убийства, поджоги в небывалом масштабе. Спрашивается: допустимо ли руководителям всеобщей стачки создать свои дружины для обороны стачечников от насилия, для обезоруживания и рассеяния фашистских банд? И так как никому не удавалось, по крайней мере, на нашей памяти, разоружать разъяренных врагов при помощи религиозных гимнов, то придется, очевидно, революционные отряды вооружать револьверами и ручными гранатами – до того момента, как им удастся овладеть винтовками, пулеметами и пушками. Или же, может быть, на этой черте и начинается область недопустимого насилия? Но тогда мы окончательно запутываемся в нелепых и постыдных противоречиях. Всеобщая стачка, которая не охраняет себя от насилия и разгрома, есть демонстрация трусости и обречена на поражение. Только сумасшедший или изменник будет призывать к борьбе при таких условиях. «Безоружная» стачечная борьба, по логике отношений, которые от Ленсбери не зависят, вызывает вооруженные конфликты. В экономических стачках это бывает сплошь да рядом, в революционной политической стачке это абсолютно неизбежно, поскольку стачка имеет задачей низвержение данной власти. Кто отказывается от насилия, должен отказаться вообще от борьбы, т.е. должен на деле встать в ряды сторонников торжествующего насилия господствующих классов.

Но дело этим не ограничивается. Ведь предположенная нами всеобщая стачка имеет своей целью опрокинуть фашистскую власть. Достигнуть этого можно лишь одержав верх над её вооруженными силами. Здесь мыслимы, опять-таки, два пути: прямая военная победа над силами реакции или привлечение этих сил на сторону революции. В чистом виде ни один из этих путей не осуществим. Революционное восстание одерживает победу в том случае, когда ему удается разбить наиболее твердые, решительные и надежные отряды реакции и привлечь на свою сторону остальные вооруженные силы режима. Достигнуть этого можно, опять-таки, лишь при том условии, если колеблющиеся правительственные войска убеждаются, что рабочие массы не просто демонстрируют свое недовольство, а твердо решились на этот раз во что бы то ни стало низвергнуть правительство, не останавливаясь перед самыми беспощадными мерами борьбы. Только такого рода впечатление колеблющихся войск способно перебросить их на сторону народа. Чем более выжидательной, колеблющейся, уклончивой будет политика руководителей всеобщей стачки, тем меньше будет колебаний в войсках, тем тверже они будут поддерживать существующую власть, тем больше шансов у этой последней выйти победительницей из кризиса, чтобы затем обрушить все скорпионы кровавых репрессий на голову рабочего класса. Другими словами, раз рабочий класс вынужден для своего освобождения прибегнуть ко всеобщей политической стачке, он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка неизбежно породит частные и общие, вооруженные и полувооруженные конфликты; он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка не будет отброшена назад только в том случае, если он сразу же сможет дать необходимый отпор штрейкбрехерам, провокаторам, фашистам и пр.; он должен заранее предвидеть, что правительство, о судьбе которого идет речь, неизбежно, в тот или другой момент борьбы, выведет на улицы свою вооруженную силу, и что от исхода столкновения революционных масс с этой вооруженной силой будет зависеть судьба существующего режима, а следовательно, и судьба пролетариата. Рабочие должны заранее употребить все меры, чтобы привлечь солдат на сторону народа путем предварительной агитации; но в то же время они должны заранее предвидеть, что у правительства всегда останется достаточное число надежных или полунадежных солдат, которых оно сможет вывести для подавления восстания и, следовательно, в последнем счете вопрос придется решать вооруженным столкновением, к которому надо готовиться со всей планомерностью и которое надо проводить со всей революционной решительностью.

Только высшая решимость в революционной борьбе способна выбить оружие из рук реакции, сократить период гражданской войны, уменьшить число её жертв. Если не идти на это, тогда вообще не нужно браться за оружие; если не браться за оружие – нельзя устраивать всеобщую стачку; если отказываться от всеобщей стачки – нельзя думать о серьезной борьбе. Тогда остается только воспитывать рабочих в духе полной прострации, чем и без того занимаются официальная школа, правящие партии, попы всех церквей и… социалистические проповедники недопустимости насилия.

Но замечательно вот что: подобно тому, как философские идеалисты в практической жизни питаются хлебом, мясом, вообще презренной материей, и, не полагаясь на бессмертную душу, стараются не попасть под автомобиль, так и господа пацифисты, бессильные противники насилия, нравственные «идеалисты», во всех тех случаях, где это входит в круг их непосредственных интересов, апеллируют к политическому насилию и прямо или косвенно пользуются им. Так как мистер Ленсбери не лишен, по-видимому, некоторого подобия темперамента, то такие приключения случаются с ним чаще, чем с другими. В парламентских прениях по поводу безработных (заседание палаты общин 9 марта 1925 г.) Ленсбери напомнил, что закон о страховании от безработицы в нынешнем его виде был введен в 1920 году:

«не столько для того, чтобы обеспечить жизнь рабочих и их семей, сколько, как сказал недавно лорд Дерби, для того, чтобы предупредить революцию. В 1920 году, – продолжал Ленсбери, – все рабочие, служившие в армии, были включены в число застрахованных, потому что правительство не было в то время достаточно уверено в том, не повернут ли они свои ружья в таком направлении, которое правительству отнюдь нежелательно» («Таймс», 10 марта 1925 г.).

После этих слов парламентский отчет отмечает: «одобрения на скамьях оппозиции», т.е. рабочей партии, и крики «ого!» на министерских скамьях. Ленсбери не верит в революционное насилие. Но он тем не менее признает, вслед за лордом Дерби, что страх перед революционным насилием породил закон о государственном страховании безработных. Против попыток отменить этот закон Ленсбери ведет борьбу; он верит, следовательно, что закон, порожденный страхом перед революционным насилием, приносит известную пользу рабочему классу. Но этим самым почти что математически доказана польза революционного насилия. Ибо, с позволения Ленсбери, если бы не было насилия, то не было бы и страха перед ним. Если бы не было реальной возможности (и необходимости) в известных случаях повернуть ружья против правительства, то у правительства не было бы основания бояться этого. Следовательно, так называемое неверие Ленсбери в насилие есть чистейшее недоразумение. На деле он пользуется этим насилием, по крайней мере, в виде аргумента, каждый день. Еще больше он пользуется на практике завоеваниями революционного насилия прошлых десятилетий и веков. Он отказывается только сводить в своих мыслях концы с концами. Он отказывается от революционного насилия для захвата власти, т.е. для полного освобождения пролетариата. Но он прекрасно уживается с насилием и пользуется им в той борьбе, которая не выходит за рамки буржуазного общества. Мистер Ленсбери за розничное насилие против оптового. Он похож на такого вегетарианца, который смиренно мирился бы с мясом уток и кроликов, но со священным негодованием отказывался бы от убоя крупных животных.

* * *

Мы предвидим, однако, что мистер Ленсбери, или его более дипломатические и более лицемерные единомышленники возразят нам: да, против фашистского режима, вообще против деспотического правительства, насилие может быть, в конце концов, не спорим, пожалуй, так сказать, до известной степени и допустимо; но оно совершенно недопустимо в режиме демократии. Мы, с своей стороны, сейчас же зарегистрируем это возражение, как сдачу принципиальной позиции, ибо речь у нас первоначально шла не о том, при каких политических условиях насилие допустимо или целесообразно, а о том, допустимо ли оно вообще с некоторой отвлеченной гуманитарно-христиански-социалистической точки зрения.

Когда нам говорят, что революционное насилие недопустимо лишь в режиме политической демократии, то этим весь вопрос переносится в другую плоскость. Это не значит, однако, что демократические противники насилия глубже и умнее христиански-гуманитарных. Мы сейчас без труда убедимся, что это не так.

В самом деле: верно ли, будто вопрос о целесообразности и допустимости революционного насилия решается в зависимости от большей или меньшей демократичности формы господства буржуазии? Такая постановка целиком опровергается историческим опытом. Борьба между революционным направлением и мирным, легалистским, реформистским внутри рабочего движения вовсе не начинается с момента установления республики или введения всеобщего избирательного права. В эпоху чартизма и вплоть до 1868 г. рабочие в Англии были начисто лишены избирательного права, т.е. основного орудия «мирного» развития. Между тем, чартистское движение было расколото между сторонниками физической силы, за которыми шла масса, и сторонниками моральной силы, преимущественно из мелко-буржуазных интеллигентов и рабочих-аристократов. В гогенцоллернской Германии, при бессильном парламенте, внутри социал-демократии шла борьба между сторонниками парламентских реформ и проповедниками революционной всеобщей стачки. Наконец, даже в царской России, при режиме 3-го июня, меньшевики ликвидировали революционные методы борьбы под лозунгом борьбы за легальность. Таким образом, ссылка на буржуазную республику или всеобщее избирательное право, как на основной реформистский и легалистский довод, есть продукт теоретической ограниченности, короткой памяти или прямого лицемерия. По существу дела, легалистский реформизм означает преклонение рабов перед учреждениями и законами рабовладельцев. Входит ли в число этих учреждений всеобщее избирательное право или нет, увенчаны ли они королем или президентом – это уже для оппортуниста вопрос второго порядка. Он всегда стоит на коленях перед идолом буржуазного государства и согласен пройти к своему «идеалу» не иначе, как через построенные для него буржуазией ослиные ворота. Ворота же построены так, что пройти через них невозможно.

* * *

Что такое политическая демократия и где она начинается? Другими словами, где, через какие страны проведена запретная для насилия черта? Можно ли, например, назвать демократией государство, в котором имеется монархия и аристократическая палата? Допустимо ли применять революционные методы для низвержения этих учреждений? На это будет, пожалуй, отвечено, что английская палата общин достаточно могущественна для того, чтобы, если найдет нужным, упразднить королевскую власть и палату лордов, так что у рабочего класса имеется мирный путь для завершения демократического режима в своей стране. Допустим на минуту. Но как обстоит дело с самой палатой общин? Действительно ли это учреждение может быть названо демократическим, хотя бы только с формальной точки зрения? Ни в малейшей степени. Значительные группы населения фактически лишены избирательного права. Женщины имеют голос только с 30 лет, мужчины только с 21 года. Понижение возрастного ценза, с точки зрения рабочего класса, в среде которого трудовую жизнь начинают рано, является элементарным требованием демократии. А, сверх того, избирательные округа в Англии распределены таким вероломным образом, что на одного рабочего депутата приходится в два раза больше голосов, чем на одного консервативного. Отодвигая вверх возрастной ценз, английский парламент изгоняет активную молодежь обоего пола, вручая судьбы страны преимущественно старшим, более утомленным жизнью поколениям, которые глядят больше под ноги, чем вперед. В этом – смысл высокого возрастного ценза. Циничная геометрия избирательных округов дает консервативному голосу такой же вес, как двум рабочим голосам. Таким образом, нынешний английский парламент представляет самое вопиющее издевательство над народной волей, понимаемой даже в буржуазно-демократическом смысле. Имеет ли право рабочий класс, даже оставаясь на почве принципов демократии, властно потребовать от нынешней привилегированной и по существу узурпаторской палаты общин, чтобы она немедленно ввела действительно демократическое избирательное право? А если парламент ответит на это отказом, что, как мы полагаем, неизбежно, ибо только на днях правительство Болдуина отказалось уравнять женщин с мужчинами в отношении возрастного ценза, – будет ли в таком случае пролетариат иметь «право» посредством, скажем, всеобщей стачки добиваться от узурпаторского парламента осуществления демократического избирательного права.

Если допустить далее, что палата общин, нынешняя, узурпаторская, или более демократическая, постановила бы упразднить королевскую власть и палату лордов, – на что нет никакой надежды, – это еще вовсе не значило бы, что реакционные классы, оказавшись в парламенте в меньшинстве, безоговорочно подчинятся такому решению. Мы видели совсем недавно, как ульстерские реакционеры встали на путь открытой гражданской войны под руководством лорда Карссона, когда они разошлись во мнении с британским парламентом по вопросу о государственном устройстве Ирландии, причем английские консерваторы открыто поддерживали ульстерских мятежников[38]38
  Карссон, Эдуард Генри – лорд, ярый консерватор и противник самостоятельности Ирландии. Летом 1914 года Карссон организовал вооруженное восстание против английского правительства для защиты Ирландии от дарованного парламентом самоуправления (гомруля). Восстание началось в северной Ирландии, в провинции Ульстер, самой богатой и промышленной части Ирландии. Ульстерская буржуазия с Карссоном во главе требовала отделения Ульстера от Ирландии, рассчитывая выбить таким образом экономическую почву из-под ног ирландского правительства, отняв у него самую богатую провинцию. Организацию восстания Карссон начал еще в 1912 году, когда законопроект (билль) об ирландском самоуправлении был внесен на рассмотрение английского парламента. Карссон, при поддержке ульстерской буржуазии и английских консерваторов, беспрепятственно вооружил более 100.000 человек и, после утверждения билля английским парламентом, объявил, что «верноподданные ульстерцы не хотят отделения от Великобритании. В Ульстере образовалось временное правительство. Одновременно на юге Ирландии шло вооружение сторонников ирландской независимости (синфейнеров). Английское правительство решило действовать против Карссона, но его войска отказались идти против ульстерцев, и вызов, брошенный Карссоном, остался безнаказанным. Дальнейшему развитию событий помешала мировая война. Несмотря на свое антиправительственное выступление, Карссон, выдвинутый консерваторами, занял в 1917 году пост морского министра и до 1918 года был членом военного кабинета Великобритании. Опираясь на поддержку консерваторов, Карссон никогда не стеснялся выступать в защиту ирландской и английской буржуазии и самым кровавым способом подавлять движение синфейнеров. – Ред.


[Закрыть]. Но, скажут нам, в таком случае это будет со стороны привилегированных классов открытым восстанием против демократического парламента, и, разумеется, такой мятеж должен быть усмирен при помощи государственного Насилия, мы записываем и это признание, но» потребуем тут, чтобы из него были сделаны кое-какие практические выводы.

Допустим на минуту, что» на ближайших выборах в парламент проходит рабочее большинство», которое детальнейшим образом постановляет для начала безвозмездно передать земли лэнд-лордов фермерам и хроническим безработным, ввести высокий налог на капитал, уничтожить королевскую власть, палату лордов и некоторые другие непристойные учреждения. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что имущие классы не сдадутся без боя, тем более, что весь полицейский, судебный и военный аппарат целиком в их руках. В истории Англии был уже один случай гражданской войны, когда король опирался на меньшинство общин и большинство лордов против большинства общин и меньшинства лордов. Дело было» в сороковых годах XVII столетия. Только идиот – мы это повторяем, – только жалкий идиот может серьезно воображать, что повторение такого рода гражданской войны (на новых классовых основах) невозможно в XX столетии, вследствие очевидных успехов за последние три века христианского миросозерцания, гуманитарных чувств, демократических тенденций и всех других превосходных вещей. Тот же пример Ульстера показывает, что имущие классы не шутят, когда парламент, их же собственный, оказывается вынужден хотя бы частично ущемить их привилегированное положение. Готовясь к овладению властью, нужно, следовательно, готовиться и ко всем последствиям, вытекающим из неизбежного сопротивления имущих классов. Нужно твердо понять: если бы в Англии к власти пришло, хотя бы и архи-демократическим путем, действительное рабочее правительство, гражданская война оказалась бы неизбежной. Рабочее правительство было бы вынуждено подавить сопротивление привилегированных классов. Сделать это средствами старого государственного аппарата, старой полиции, старых судов, старой милиции было бы невозможно. Парламентским путем созданное рабочее правительство было бы вынуждено строить для себя новые революционные органы, опираясь на профессиональные союзы и вообще на рабочие организации. Это привело бы к чрезвычайному росту активности и самодеятельности рабочих масс. На почве непосредственной борьбы с эксплуататорскими классами трэд-юнионы активно сблизились бы между собою, не только на верхушке, но и в низах, и пришли бы к необходимости создания местных делегатских собраний, т.е. советов рабочих депутатов. Действительно рабочее правительство, т.е. правительство, до конца преданное интересам пролетариата, оказалось бы таким образом вынуждено разбить старый государственный аппарат, как орудие имущих классов, и противопоставить ему аппарат рабочих советов. Это значит, что демократическое происхождение рабочего правительства – если бы даже оно оказалось возможным – привело бы к необходимости противопоставить революционную классовую силу реакционному сопротивлению.