Текст книги "Во дни Смуты"

Глава II
НА ПЕРЕЛОМЕ
(7 февраля 1613 года)

Необычное движение, говор и шум наполняют полутемный простор Успенского собора в Кремле. Смешанные, нестройные звуки уносятся и замирают под высокими сводами храма. Темные лики икон, озаренные пудовыми свечами и тяжелыми золотыми и серебряными лампадами, сдается, глядят и дивятся невиданному собранию людей, пришедших сюда не для молитвы, а для иных дел.

Больше пятисот человек одних выборных от городов съехалось в Москву для «обирания царя», как гласили призывные грамоты. Сюда еще надо прибавить митрополитов, архиереев, иноков московских и приезжих, всех попов из главнейших храмов столицы, так называемый «освященный совет». Затем шли главные бояре и князья-воеводы, думные дворяне, придворные чины, которые под общим именем «синклита» принимали непременное участие в каждом Земском соборе, а в обычную пору составляли думу государеву. Сюда же входили и дьяки приказные с подьячими, «печатники» и другой приказный люд из более важных и чиновных… Больше тысячи человек должно было войти в состав великого Земского собора, созванного весною 1613 года в Москве. К февралю собралось уже около шестисот, и поэтому заседания отдельных групп могли еще происходить в палатах кремлевских. Но общие собрания назначались в Успенском соборе, где наскоро устроили необходимые для этого приспособления.

Тут были места для «властей», то есть для духовных лиц, было устроено место для верховного воеводы и его товарищей. Вносились скамьи для более почетных и пожилых «послов земли». А народ попроще и молодежь занимали места где придется, стоя проводили заседания или усаживались где попало, на ступенях амвона, у стен, между колоннами, на прилавках свечных, у входа…

Хотя самая святость места, где собирались послы, налагала печать известной сдержанности на участников собора, но многочисленные пристава все-таки мелькали здесь и там, наблюдая за сохранением порядка и пристойности.

Иноземная стража и свои стрельцы стояли при входе в собор, на паперти и внутри, у дверей, широко раскрытых для послов, без конца прибывающих со всех сторон.

Недалеко от мест, назначенных для воевод и бояр, сгрудилась довольно большая кучка людей, сначала довольно мирно обсуждавших предстоящие для решения вопросы, однако потом беседа перешла в жаркий спор. Лица раскраснелись, резко вызывающе зазвучали голоса, задвигались руки… Вот-вот, казалось, от слов и споров та и другая сторона перейдет к рукопашному бою.

– Не будет того, што ты толкуешь, и во веки веков не может быть! – надрывался один из спорщиков, наскакивая на другого.

– Вот поглядим, как – буде либо нет! Помалкивай пока! – грозно откликался другой. – Прикуси язык, пока те глотки-то не заткнули!..

– Ты мне глотки-то не зажимай! – еще горячее выступал первый. – Я те так ее зажму, што и не ототкнешь апосля!..

Уже стали сжиматься кулаки, там и здесь стали заноситься руки…

– Да што вы, чада!..

– Лепо ли так творити!

Протопоп Савва и Палицын, врезаясь в самую гущу спорящих, вместе стали увещевать самых задорных.

– Негоже спор затевать в такие часы великие да в месте столь священном!

– На благое дело мы стеклися, а тута такой грех!..

– Што же! – громко подхватил Трубецкой. – Благим матом и орут, как дурни! Чево дивишься, батько протопоп… и ты, отец честной! Приспешники крулевские! Чево захотели… Не буде на царстве Владислава, вот вам и весь сказ!

– Ну, ин добро! – жирным, сиповатым голосом отозвался боярин Салтыков. – А вот што князь-воевода Пожарский сам примерял было… и нам сказывал, штобы прынца Карлусова Филиппа Свейского призвать, как это скажешь…

– Ко всем чертям и Свею… и прынца энтого! – раздались снова напряженные голоса. – Нам своего надоть!.. К ляду всех и с чужеземцами крулями да прынцами!

– Вестимо, всеконешно, што надо своего! – прорезал шум острый, неискренний голос Грамматина. – Што за беда, коли и присягали все мы Владиславу!.. Выгнали мы ляхов прочь, так и присяга с ними ушла! Ведь так, господа поштенные?.. И то пустое, што Жигимонт доселе томит в плену, не отпущает всех, почитай, вящших бояр-князей и митрополита Ростовского… Найдем царя! А уж он пускай своих вернейших слуг поищет на Литве… Коли еще в живых они останутся… Коли Жигимонт, на нашу вероломность рассердяся, не прикажет их тамо всех прирезать!.. Так, што ли, я говорю, поштенные?..

– Слова такие, да помыслы у тебя иные, воровская ты, лукавая личина! – оборвал дьяка князь-боярин Шереметев. – Ты не мешайся, дьяк. В чужую посуду хвостом не лезь, знаешь!.. Мы посваримся либо помиримся, – все без тебя! Без вас, смутьянов, дело куды милее… Все скажут!..

– Молчу, боярин-князь! – с преувеличенным смирением проговорил дьяк. – Ты посильней меня, я и молчу… Как будто и не я здесь на совете предстою со всеми… И не моей родной земле желаю добра и счастья… да царя скорее бы найти! Молчу… молчу!..

Вельяминов, видя поражение своего единомышленника, поспешил прийти ему на помощь и громко объявил:

– А слышно, рать великую сбирает Жигимонт. Сюды идет и сам желает стать у нас царем… И будто бы бояре стоят за то… И будто их не мало… Да, слышь, боятся прямо говорить, штобы иные казаков не натравили и чернь на них московскую…

– Пусть сунется старый волк!.. Мы ему покажем! Обратного пути, пожалуй, и до лесу не найдет! – зашумели кругом.

– Да, скорее мы черта возьмем, чем ляха старого! – послышалось из кучки казацких есаулов. – Али мало нам ляхи беды и горя нанесли до сей поры! Ай позабыли, бояре.

– Не надо ляхов нам! Молчи про ляхов! – разнесся общий крик.

– Уж он молчит! – ласково, успокоительно заговорил Шуйский. – А я вот вам, люди добрые, вопрос задам… Што, ежели просить бояр старинных… Вот Шереметев тут нам налицо… Да сам князь Трубецкой Димитрей… Да Голицын, князь Василий, што в плену… Какие люди!..

– Видели мы твоих бояр! Нет, их не надоть!.. Найдем иного… – прозвучали ответы толпы выборных.

– А хоша бы и выбрали меня, так я бы сам не пошел! – решительно отозвался Шереметев. – Не те мои года! Тут молодого надо!..

– А про меня нихто и не поминай! – также громко выкрикнул Трубецкой. – Я у себя на воеводстве либо в стане в своем казачьем – давно уже и царь и Бог… Не надо больше мне ничего!..

– А што же позабыли, люди добрые! – забасил смуглый, черноволосый, угрюмый на вид, царевич сибирский Арслан. – Не мало есть и на Москве царевичей природных, крещеных, хоша и не русской крови… Да много лет они уж служат верою и правдой царству и всей земле… Их обминуть не след!.. Вот, скажем, Шах-Кудлай… Либо Касимовский-царевич, Али-Магома… Сам тоже от царей сибирских я веду свой род… И все дела, порядки царские не мало знаю…

– Как ты их не знаешь! – резко прервал его Минин. – Когда разруха в земле была, – тебя, царевича, везде видели люди, всюду встречали!.. И не одного, а с ордою с хорошею!.. И люд, и землю грабил ты!.. Ту, слышь, самую землю, што и отцов, и дедов твоих кормила, и тебя, царевич славный… И сыновей твоих, гляди, не мало лет еще будет питать!.. Тебя ли нам не брать в цари?..

– Ты смеешь, раб! – хватаясь за саблю, крикнул Арслан.

Воеводы, стоящие кругом, сразу заступили Минина, хватаясь за свои тесаки.

– Но тише ты, Бурхан, божок калмыцкой!.. Сибирское отродье! Наших не замай!..

Арслан боязливо попятился.

Минин поспешил заслонить его от воевод, которые уже готовились по-своему расправиться с царевичем.

– Бросьте, родимые! – стал он уговаривать своих. – Придет нужда, и я меч взять в руки смогу… А с им… Ты, слышь, царевич светлый, черномазый! – насмешливо обратился он к Арслану. – Хошь на кулачки, попросту, по-русски… Нет! Э-эх ты… Сибирский Мухарь, мушиный царь!..

Хохотом проводили царевича, который поспешил скрыться в дальней толпе.

– Што за смех! Опомнитесь! – остановили весельчаков пожилые, степенные «выборные», обратившие внимание на шумную выходку.

– Сейчас придут, слышь, власти… Послы от всей земли сберутся. Мы сошлися вперед о деле потолковать… Штобы назвать уж сразу одного царя, прямого… и порешить на том… Штобы народа глас – единый, нерозный, как кристалл, неразлитой – отселе прозвучал бы ровно глас Божий… А вы за балагурство! Не подобает! – сурово заметил седой, изможденный инок, представитель строгой Соловецкой обители, непривычный к кипучей московской жизни, где самые важные дела делались с бойким говором и смешками.

– Што ж дурного, брат Акинфий! Мы – судим да рядим, – отозвался Авраамий, задетый этим косвенным выговором, так как он тоже был в толпе весельчаков, осмеявших Арслана. – Иначе, слышь, брат о Христе, и не ведется. Вон выкликали уж много имен, а ни одного не прозвучало в ушах, как Божий благовест, как звон могучий колоколов больших соборных, што на Пасху зовут народ узнать благую весть о Воскресении Спасителя Христа!.. Те – чужаки, иные – больно стары… Ну, а иные… молоды ошшо, так думается мне!

– Ты энто про кого смекаешь?.. – раздались голоса. – Сказывай, отец Авраамий…

– Да… думалось бы мне про Михайлу Романова…

– Чего бы лучше и надо… Вот это дело! – снова раздались отклики отовсюду.

– Послушайте, што я сказать имею, честные господа! – подал голос Иван Никитич Романов, видя, что минута наступила благоприятная. – Не знаю, как святитель Филарет… Ошшо вестей оттуда не имеем… А матушка-родительница отрока, она, слышь, и помышлять об этом деле не желает! Боится, слышь!

– Да мы ее на царство и не позовем! Мы прочим сына…

– Кто прочит-то! – поднялся крик из другой кучки, где стояли сторонники других кандидатов. – Сказывайте про себя, не про всех! Нам Романова и не надобе! Голицына, княж Василья Васильева… То иное дело! Прямой царь! Из полону его выкупить и наречи!..

– Нет! – шумели другие. – Шуйского царем! Его всех лучче!..

– Наш Воротынский-царь! – голосила небольшая кучка. – Он и родом постарше-то Романовых будет… И муж совершенный, не отрок неразумный!..

– Присягу-то! Присягу-то поминайте, люди православные! – надрывались сторонники Польши. – Мы Владислава как усердно звали, присягнули ему!.. Он сам по себе, а ляхи будут сами по себе!.. Его возьмем, а ляхов сюды не пустим! Присягу не ломайте, слышь!..

– Эк невидаль! Врагу да из-под ножа, почитай, присяга была дадена! И Бог простит тот грех! И батько разрешит! – успокаивали опасливых сторонники Михаила.

– Я разрешаю данною мне от Бога властию! – громко объявил Савва.

– А я так нет… Маненько погожу, поосмотрюся, подумаю! – откликнулся и Палицын.

А крики снова стали нарастать. Опять стояли люди друг против друга, поодиночке и кучками, готовясь от обидных слов перейти к делу.

– Предатели!..

– Изменники вы сами! Боярские оглодки!.. Последыши воровские! Тушинцы! Недоляшки!

– Гречкосеи!..

– Опришники! Обидчики, разорители земские!.. Собачьи головы! Метлы поганые!..

– Цыц, черная земля! Орда кабальная, холопье стадо!..

– Гляди, холопья в ослопья бы не приняли вас, боляр дырявых!..

– Вот я тебе и сам!..

Уже заносились руки… Передние ряды стали поталкивать друг друга… Жестокая свалка могла затеяться в храме. Кто был при оружии, ухватились за рукоятки кинжалов и мечей…

Но Минин так и втесался в самую гущу, пройдя ее из конца в конец и, словно плугом борозду провел, оставил за собой свободное узкое пространство, разделившее обе враждебных партии.

– Стой! Тише, вы! – расталкивая людей, уже готовых сцепиться, повелительно окрикнул он спорящих. – Все власти у дверей!.. Бояре, воеводы… И послы от чужих городов… От всей земли… Срамиться бы не след перед чужим народом и людьми начальными…

С ворчаньем, медленно стали расходиться спорщики по своим местам, отведенным для представителей Москвы.

В торжественном шествии появилось сперва духовенство, митрополиты: Иона Сарский, Кирилл Ростовский и, всеми чтимый, Ефрем Казанский, затем Дионисий, игумен Троицкой лавры, иноки, священники заняли свои места. За ними – на «начальных» местах – расселись бояре и воеводы с Пожарским во главе. «Печатник» царский, дьяк Лихачов с подручными дьячками занял место за особым столом. Разместились подальше и младшие чины, московские и иные дворяне, головы стрелецкие, есаулы, дети боярские, торговые, цеховые и слободские люди, выборные от Москвы и иных городов. Представители каждого города сидели одной кучкой, без разбора по сословиям.

Ратные люди поместились особым, пестрым, красивым гнездом.

Осенил всех крестом престарелый Ефрем.

– Во имя Господа Вседержителя, Отца и Сына и Духа Свята! Призываю благодать Божию на помыслы и на деянья ваши! Любовь и мир да внидут во все сердца!..

– Аминь! – пророкотало по рядам людей, затихших невольно в эту последнюю минуту. И снова воцарилась напряженная тишина.

– С чистым духом, помоляся Господу, собралися мы здесь решить дело великое, каковое даст мир Земле, изгладит, уврачует тяжкие раны, ею понесенные! Просили мы Всевышнего, да вразумит Он нас и да внушит то имя, кое всем нам принесет и тишину, и счастие! Да отженет от нас все помыслы лукавые, плохие и просветленье пошлет, яко посылал Израилю во дни избрания царя Давида и иных!

Смолк, опустился на свое высокое место Ефрем.

Заговорил Дионисий:

– Именем Господа Спасителя, Распятого за ны, – благословляю вас, чада мои возлюбленные! Да будет здесь незримо послан вам дух мудрости и чистоты душевной!

За Дионисием заговорил Пожарский:

– Уж, почитай што, месяц мы толковали, ни на чем сойтися не могли! Пора и конец положить разнотолкам да разномыслию. Время не терпит. Хоша и не ото всех городов и царств съехались послы на собор наш Земский, – да ждать уж более и не можно нам! Распутица большая вешняя приспела больно рано! Из Сибири дальней али из иных углов и к лету не дождемся мы выборных! Так будем и решать, как Бог пошлет!.. Вот начертили мы тута три статьи, как дело показало. Я их оглашу пред вами, люди добрые. А вы решайте, с Богом! Первое. Отколе мы царя себе хотим?.. Из чужих ли краев, как уж не раз и толковали… Как многие того желают, штобы не почалося ремства и пререканий между своими боярами… Алибо у себя искать государя? Второе теперь. Ежели здесь обирать кого на царство, – каков быть должен избранник Бога и народа?.. Из старинных княженецких ли родов, али из своих бояр московских, алибо изо всего служилого дворянства искать можно?.. И выкликать нам должно поименно: ково мы волим. И третье. Как при новом царе земле стоять? По-старому, на его полную волю… Али и порядки новые завести надобно… Штобы и сама Земля через послов своих да выборных и с думой боярскою и со властями духовными бесперестанно тута, на Москве промышляла о делах по государству?.. Так, первое: свой царь нам надобен либо – чужого можно звать, лишь бы веру принял православную да дал присягу не нарушать Земли обычаев и законов. Штобы с нами думал заодно да с собором с Земским непрестанным… Как скажете?

– Свой… Свой!.. Свой! – раздались сначала отдельные, редкие крики. Потом они стали чаще, сильнее… Слились в один общий гул: – Своегоооо!..

– Не надобе чужого! Попутались и то мы с «чужаками»! Буде!..

– Сдается, все стоят против чужого! – громко крикнул Трубецкой, когда стихли общие голоса.

– Ну, где же все!.. Так, кое-кто!..

– Считайте голоса!..

Это Шуйский, Палицын, Вельяминов, видя крушение своих замыслов, потребовали долгого, утомительного подсчета голосов, желая затянуть дело.

– Приставы, слышьте вы, считайте голоса! – дал приказ Пожарский. – Возьмите дьяков поболе себе на подмогу… Скорее бы это было…

– Чаво считать! Чужова не желаем! – грянуло в эту минуту под сводами храма из всех почти грудей.

– И то! Считать не надо! Ни к чему! Видно и так: все люди, как один, свой голос подают! – обратился к Пожарскому Шереметев.

– Да всех-то больно мало! – громко отозвался голос какого-то сторонника Владислава.

– Немного, да! – подхватили его единомышленники. – Пообождать бы с таким великим делом. Ошшо подъедут…

– Чего ждать ошшо! – не вытерпя, поднял голос Савва. – Бог нас вразумит! Где двое собралися во Имя Христово, – тамо и Он Сам-Третей! – забыли, што писано есть!..

– Добро! – решительно заговорил Пожарский, обращаясь к Лихачову. – Пиши! Речь первая. «За своево все голоса подавали». Супротив иноземца общее решенье… А я, признаюся… сам было в уме полагал… Штобы не было своим обиды: «Тово-де взяли, а меня-де – нет!» Думалось, из Свеи Филиппа вызвать… Карлусова сына. Алибо есть ошшо у швабов… Их преславный император Рудольф послал бы нам каково пристойного из прынцев, сыновей своих… Но ежели земля тово не пожелала…

– Нет… Нет!.. Не надоть!..

– Так и запиши!.. Ну, а кого же из своих мы волим?.. Надумано уже?.. Али в сей час ошшо учнем гадать да думать?.. Просить наития у Господа… Все молчите вы, люди добрые… Никто не назовет… Да, надо называть с умом да и с опаской… Штобы лишней свары не поднялось снова!.. Так, я спрошу у вас, отцы честные, святители… И у вас, князья-бояре, синклит весь царский… Скажите, поведайте вы мне: есть ли у нас царское прирождение алибо вовсе нету! Подайте мне ответ благой!

Палицын поднялся. Видя, что все стоят за «своего» царя, чутьем прозорливого политика угадывая, чье имя прозвучит сейчас, он пожелал первым назвать это имя, первым оказать сильную поддержку безусловному «избраннику» Земли.

– Дозволишь ли сказать, князь-воевода…

– Пожалуй, говори… Ждем… Назови нам имя!..

– Нет… Я не про то, сперва… Назвать, пожалуй, дело легкое. Да тут на ветер называть нельзя. Много уж ныне поминалось имен… А мне так сдается: сперва бы поразобраться надобе, какого нам пристало избирать себе царя?.. Имя тогда само найдется, выявится, как солнце из-за черной тучи!.. Да уж тогда все разом подхватим это имя и по всей Земле разгласим, вознесем к престолу Божию! Никто уж того имени отринуть не посмеет!..

– Пожалуй, так. Ин объяви, отец честной, што думаешь?..

– Какой нам царь пригоден есть?.. Еще гремит над головами гроза и не утихла брань в пределах царства… Сдается, попервоначалу воеводу нам смелого надобно… Штоб был отважный, мудрый… Штобы покой и силу и славу уготовил всей Земле и царству нашему!..

– Воеводу!.. Вестимо!.. Царь-воевода должен быть!.. Князя Пожарского царем! – послышались возгласы с разных сторон.

– И думать нечего о том! – громко, негодующим голосом отозвался Пожарский. – Тише вы там!.. Дайте говорить честному иноку… Молчите все!..

Передохнув во время перерыва, плавно, ровным, сильным голосом привычного к своему делу проповедника дальше повел речь Авраамий.

– Да, тогда же мне и пришло на мысли снова: «Мало ль воевод преславных найдется в нашем царстве!..» Уж ежели лучших выбирать, так придется сразу двоих алибо троих нам выбрать… не то и четверых… Вот как бывало у римлянов… И пусть все они будут – цари!

– Нет! Нет! Один!.. Нам – одного лишь надо! – послышался общий взрыв голосов.

– И я скажу: нам надоть одного! Так, скажем, самого мудрого?.. Знатнейшего из всех иных по роду, по породе?.. Но мало ли в совете царском наберется разумных и знатнейших князей, бояр… Вон к Жигимонту только мы послали их почитай што сотни три с людьми служилыми, с дворянами считая… Отборные все люди! Пошли они, седые, разумные, высокие породой. И, слышь, доселе назад ни с чем и не вернулись!.. Так, видно, породы и ума, все это – мало для царя!.. Когда Земля сама себе державца выбирает… Старого взять?.. Гляди, он больно стар… Не одолеет тяготы великой, сану царского… А ежели взять помоложе?.. Братие, поведайте! Што, ежели да взять нам молодого!.. Разумные, седые советники послужат ему своим разумом и знанием… Могучие воеводы ему силою своею послужат… А царь послужит Господу за нас своею юной, чистою душою, далекою от всякого греха и скверны житейской!.. Да сам – расти и поучаться будет делу царскому… Юноша-царь и народ свой любить сумеет больше, горячей, чем человек немолодой, усталый от годов…

– Ну да… вестимо!.. Стариков не надо! – откликнулась ритору громада людская, захваченная умной, вкрадчивой, красивой речью инока.

– А коли так… Я, пожалуй, теперя имя назвать могу! – сильно начал Авраамий. – Приходили ко мне люди многие… Со слезами просили назвать… Галичане, ярославцы, костромичи, да и казаки были… И все в одно… Все бажают: взять Михаила Романова!

Оборвал речь умный оратор.

Но весь простор, заполненный людьми, подхватил и закончил ее:

– Михайлу!.. Сына Филаретова!.. Его мы волим!.. Пусть Михайло будет царь!

– И мы все – за Михайлу Романова! – врезали свои сильные голоса есаулы казацкие.

– Мы – Трубецкого волим!..

– Владислава…

– Царь – Воротынский!..

Так надрывались редкие голоса.

Но их покрыл, затопил общий гул:

– Нет!.. Михаила!!!

– Гляди, так разом и пройдет отродье Филарета! – зашептал Шуйский Грамматину, сидящему рядом. – Поотложить бы дело хоша на короткий час… Да посулить ошшо послам посулы и дать наличными… Еще сейчас смутить всех можно… А, как мыслишь?..

– Да, можно, княженька… как ни толкуй, а для такого дела – мало нас! Послов еще не съехалося чуть не половина из тех, што были званы… Ты объяви, да потверже!

– Бог дал нам добрый час!.. Дошли до дела! Послушайте, люди добрые, што я сказать желаю! – подымаясь, громко заявил Шуйский.

– Князь просит речи! Тише! Тихо, вы! – ударяя по столу рукоятью тяжелого кинжала, прикрикнул Пожарский на казаков, которые больше всех галдели и горячились.

Высоко поднял свой голос Шуйский среди стихающего общего ропота и гула.

– Сказал я тута: «Вот и дошли до дела, дал Господь!..» То не было совсем у нас царя… А то уж он и назван всею Землею! Алибо… почитай што всею. Жаль, маловато послов от дальних городов сошлося к нам покудова. Да и свои, московские, иные, как видно, за своими делами – досугу не нашли явиться на собор на Земский… У каждого, и то сказать, в дому делов не мало, поисправить то, што недруги наезжие понатворили бед у нас! Да и половины жильцов не собрать теперь супротив прежнего на Москве… Но как-никак… а Бог послал нам свое изволенье… Почитай, без разногласия назвали мы тута имя одно счастливое. Ему народ желает вручить бразды державы нашей. Пускай тот отрок, всем нам ведомый, ото всех любимый, пусть он, без пятна на белоснежном детском одеянии своем, без крови на руках невинных, – Русью правит счастливо и мирно! Пусть принесет с собою Божью благодать Земле и трону прадедов моих, государей от корня Рюрикова!.. А все же отцы святители, синклиты царские, и вы, люди добрые, воины и миряне православные! Не послушаете ли совету моего… Все лучче оно будет, кабы собрать ошшо гораздо боле голосов, чем нас теперя, особливо – земских, из южных городов, кои по распутице сюды не поспели… Да от севера царства и от востока… А то не было бы апосля обиды, што не спросили в таком деле совету у многих сильных городов. Помыслите, хотя бы вас коснулось, и вы бы недовольство питать могли, зачем не подождали вас!.. Не надо новое царенье старыми перекорами да недовольством зачинать! Теперь особливо новые налоги пойдут, на все нужда. Казна пустует. А иные и скажут: «Нас на совет не звали, мы и дани не дадим!..» Новая беда… Лучче ж повременить маненько, да штобы все уж ладно было! Я, слышь, не передумывать сбираюся… Не новое дело починать! Мы – голос дали! Вот сколько нас! Так и повестим остальных… Ужли пойдет кто супротив нашего решения, Господом внушенного!.. Быть тово не может. А порядок будет соблюден. Порядком – и царство держится… И уж, коли царь што повелит, – ни в одном углу никто ослушаться не смеет, каки бы тяготы ни налагал государь. Потому – сами выбирали, согласье дали, руку приложили ко грамотам выборным… А где рука, тамо и голова!.. Уж дело известно!.. Вот и подумайте! Отложить – не значит порушить дело, а только укрепить благое начинанье! Вот и решайте: прав я али нет! А я свое сказал.

Поклонился, сел Шуйский. По тому вниманию, с каким его слушали, старый мудрец понял, что его дело выгорает.

Действительно, хитрая речь, и деловая, и льстивая, и пугающая, незаметно сделала свое дело.

Не говоря о воеводах и боярах из партий, враждебных Романовым, священники и многие «послы» убеждены были лукавыми доводами Шуйского…

Сразу было поднялись протестующие голоса, особенно среди казаков, галичан, костромичей и других ярых сторонников Михаила.

– Чаво там ждать!.. Земля, поди, услышит наш общий приговор! Она не скажет «нет!».

– Кто не приехал, на себя пеняй! Времени довольно было, хошь с того свету добраться до Москвы… Всех оповестили… Знаем мы, што Земля скажет… То же, што и мы!

– Все мы были заодно! Так и будем навечно! Царь Михаил! Живет на многи лета!

Большинство подхватило этот возглас. Но слышались и протесты.

Тогда Пожарский обратился к освященному собору, к митрополитам, попам и монахам:

– Как ваша дума, святители, отцы честные, иноки благочестивые! Бояре! Весь собор!.. Теперь ли с делом сразу порешим?.. Аль нас взаправду мало и надо города спросить, из коих нет послов?..

Первые подали голос «власти» духовные.

– Штобы перекоров лишних не было… Штобы зажать рты несытым врагам царства… Пождем еще!.. Иные – подъедут… А по городам послать грамоты запросные – все ли волят Михаила?..

Бояре то же подтвердили.

Поднялся Минин, заговорил:

– И я так мыслю, как тут бояре и власти толковали. Бог нам дал царя! Уж сердцем вещим чую я, уж словно вижу… Кто тут нами назван был, тот и будет царем, а не иной никто! Но пусть по-ихнему! Недельки две пождем… По городам, по ближним пусть поедут выборные, которы тут от людей прибыли. Пусть скажут, спросят: хотят ли люди Михаила?.. И в иные города заедут с той же речью… И, люди добрые, вот слышит Господь мои слова! Словно звон пасхальный гудет в ушах моих, чуется мне, как всюду народ назовет Михаила-царя!.. Уж такое испытанье, поди, и слепым откроет очи их незрячие… Глухие души и те услышат и «аминь» скажут тогда! Пусть поедут люди!.. Пусть спросят на местах!..

– Добро!.. Идет!! Мы – едем… поедем все!.. – отозвались выборные от городов, недалеко лежащих от Москвы.

– Да здравствует царь Михаил! – прокатилось по толпе.

С шумом, с радостным говором стали расходиться послы, казаки, воины…

Степенно покинули собор «власти», черное и белое духовенство и бояре.