Текст книги "Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет"

Перед своим отъездом Шеп помогал мне разобраться в школе Св. Павла. Было такое чувство, что, вкладывая свой опыт в мои наивные уши, он готовится покинуть это место. Однажды вечером по пути в мою комнату мы обсуждали проблему с теннисом. Меня расстраивала собственная неспособность продвинуться. Места в сборной и юниорской сборной зависели от рейтинга, в котором игроки распределялись по четырнадцати рангам. Из шести высших формировались школьные сборные в одиночном разряде. Еженедельно по четвергам игрались матчи претендентов с противниками на ранг выше или ниже. Я победила всех девочек из нижней половины рейтинга, после чего переиграла старшеклассницу с седьмого места, отвоевав ее позицию и получив перспективу оказаться в сборной. Но тренер не давала мне возможности сыграть с девочкой, занимавшей шестое место. Каждую неделю я играла с кем-то из тех, кого уже побеждала. Девочка получала шанс занять мое место, а я не могла продвинуться выше.

На мой вопрос тренер ответила, что, как у младшеклассницы, у меня впереди куча времени, чтобы показать себя во всей красе, что мне следует сфокусироваться на своей технике, а рейтинги – ее забота. Это было обидно. Постоянные победы заставляли меня чувствовать себя неуютно, точно так же как выдвижение на стипендию Фергюсона заставило меня ощутить удручающую заметность. Я что, была слишком амбициозной, неблагодарной или нахальной? Я же знала, что играю лучше, чем по меньшей мере пара девочек рейтингом выше. И что плохого в желании доказать это?

«О, господи!» – вздохнул Шеп. Его рука покоилась на моей талии. Сквозь подошвы балеток я чувствовала, насколько мягче стала земля. Льда не было даже на вечно затененных краях прудов. Чуваки сменили свои вельветовые джинсы на шорты карго, а мои урбанизированные подружки, с которыми я виделась уже не так часто, дебютировали на занятиях в мини-юбках, по сравнению с которыми наши теннисные костюмы выглядели килтами.

«А что такое?» – спросила я.

«Да ты просто подумай. Кто у вас там номер шесть?»

«Фиона?»

Это была неизменно дружелюбная и отзывчивая девочка классом старше меня.

«Именно».

«Она милая».

«Ну да, конечно».

«То есть мне просто не разрешается выигрывать у нее?»

Шеп улыбался: «Нет, пока ты играешь на этих кортах».

Я представила себе наш светлый крытый корт. Его открыли совсем недавно, и в нем до сих пор сохранился запах резины и лимонного моющего средства. Мне нравилось играть там. Это было ярко и увлекательно, твердое покрытие, никаких порывов ветра, сбивающих мяч с курса. Я недоумевала, пока не сообразила – наш корт носил фамилию Фионы. Она была повсюду – на каждом плане территории, над входом, на нашем календаре соревнований. Мы играли на корте Фионы. Я помню очертания леса вокруг, когда мы с Шепом поднимались по освещенной дорожке к Уоррен-хаусу. Я понимала, что он прав относительно причины моего затыка в теннисном рейтинге и что вместе с тем мне это все равно. Мне нравилась Фиона. Я не хотела вытуривать ее с корта, названного в честь ее семьи. Просто так уж была устроена жизнь в этой школе. Это был мой лабиринт. Я находилась внутри него. С выдвижением на Фергюсон, с приходом весны, с появлением Шепа это место взяло на себя обязательства передо мной, а взамен я буду верна ему.

«В следующем году в сборной будет больше мест, – сказал Шеп. – Тогда уделаешь ее, и все будет в порядке».

Хорошо бы он приехал и увидел, как это будет.

Я рассказала Шепу про экзамены на Фергюсон. «Да это же кошмар какой-то!» – сказал он со смехом. А мне нравились темы сочинения, подготовленные учителями. Я писала об Уилле Кэсер (американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии 1923 года. – Прим. пер.) и «Манон Леско». Задачи из начал матанализа я щелкала с дотоле неизвестной мне уверенностью в себе.

«Да ты реально ботанишь», – подначил меня Шеп.

«Ага, точно».

Шеп поднялся на третий этаж, чтобы посидеть со мной до окончания времени визитов. Моя соседка по комнате нашла друзей на другом конце кампуса и почти не бывала дома. Как и я сама, Шеп был внимателен и взволнован. Обычно, когда мы были у меня, я садилась на свою кровать спиной к стене, а он устраивался на стуле у моего рабочего стола и либо болтал со мной, либо потешался над моими домашними фото. Но этим вечером он сел рядом со мной на кровать. Наши спины были в вертикальном положении. Правда, наши ноги были не на полу – они параллельно свисали с края моего цветастого одеяла.

«Может, у тебя получится приехать ко мне в Корнелл», – сказал он.

Мы оба знали, что нет, не получится. Я поцеловала его. Ментол, ощущение его улыбки на моих собственных губах.

«Может, ты сможешь навестить меня здесь», – сказала я.

«Да ты же заведешь себе другого».

«А ты будешь встречаться с какой-нибудь университетской красоткой».

«Сто процентов, так и будет».

Я попробовала бросить его одним из приемов, которым он меня научил. Он позволил мне уложить его на лопатки.

«Отлично», – покровительственно сказал он. Теперь я была сверху, фиксируя его, и не думала ни о чем, кроме того, что его рука в данный момент развязывает пояс на спине моего платья. Потом я ощутила его ладонь на моей коже, уже под платьем. Достаточно целомудренно, поскольку он не задрал мне юбку, а тянулся рукой от моей талии к груди, насколько мог сообразить, как.

«Знаешь такой прием?» – прошептал он.

Я отрицательно помотала головой.

Его рука застряла между моей кожей и туго натянутым платьем, что прекрасно устраивало нас обоих – возбуждающе, но сдержанно, электризующее прикосновение, именно то, что нужно.

Он поцеловал меня еще раз. И в этот момент дверь моей комнаты распахнулась настежь и появилась моя наставница, мисс Шэй.

Мы попали. Шеп вскочил на ноги. Я подобрала под себя юбку.

«Поверьте, мы не… Ничего не было», – пробормотала я. Весь свет горел. Мы были полностью одеты. Я уже выстраивала свою защиту и помимо своей воли начинала плакать.

Мисс Шэй взглянула на Шепа. Он опустил голову. «Можете идти», – сказала она.

Не сказав мне ни слова, он вышел.

«Можешь зайти ко мне обсудить это, когда будешь готова», – сказала она и закрыла за собой дверь.

Я спускалась вниз, трясясь от возмущения и ужаса. Мои урбанизированные подружки уезжали на выходные на Мыс, чтобы заниматься сексом ночами напролет! Шайла средь бела дня совала нижнее белье в почтовый ящик! Все знали, кто с кем трахается в библиотеке, на хорах и в лесу. А Шеп ничего со мной так и не сделал! Всего лишь научил меня дурацким борцовским приемам!

По словам мамы, мисс Шэй словно сошла с полотна Боттичелли. Высокая и изящная, с лицом сердечком, ангельскими алыми губами и темными кудрями, небрежно собранными на затылке. Она была замужем за писателем, которого мы видели только мельком. Их брак был неудачным, и мы интуитивно понимали это по ее широко раскрытым глазам и мягкой внимательности. Она посмотрела на меня слишком снисходительно, чтобы побудить к заносчивой самозащите. Я съежилась перед ней у дверей ее квартиры.

«Прошу прощения», – сказала я.

Она хранила молчание.

«Поверьте, я не сделала ничего неподобающего. Мы только целовались».

Она кивнула.

«Он любит, когда я провожу ему эти борцовские приемы».

Ее брови приподнялись.

«Это довольно муторно, на самом деле».

Теперь она улыбалась.

«Лэйси», – сказала она, и меня затрясло. Я ненавидела, когда мое имя звучало вот так. Именно мисс Шэй доктор Миллер написал о моем прозаке. Именно мисс Шэй мониторила, насколько часто я выхожу в темноту, чтобы позвонить домой и поплакаться из телефонной будки у спортзала. Она знала, насколько мне было тоскливо и одиноко, насколько я нуждалась в поддержке и утешении. И я чувствовала себя глубоко преданной миром, в котором именно она поймала меня, когда я наконец перестала отчаиваться, поймала меня за сущей безделицей по сравнению с тем, что творят все остальные, но что было для меня всем на свете. Я чувствовала, что попала в западню своих безрассудных чувств – слишком много печали с одной стороны и слишком много счастья с другой. Так или иначе, похоже, сейчас меня будет обуздывать взрослая дама, которая вот так на меня смотрит – голова наклонена, губы поджаты, руки скрещены на красивом длинном свитере.

«Сейчас практически конец учебного года», – сказала она. Я все поняла. Не облажайся по новой. Она собралась отпустить меня.

«Я понимаю».

«Вот и хорошо, – она взглянула на настенные часы. Было почти десять вечера. – Надеюсь, ты ночуешь здесь?»

«Конечно, здесь».

На лодочной станции нижнего пруда мы с девочками из Киттреджа набирались смелости, чтобы раздеться до купальников. О возможности весеннего купания на этом причале мы узнали от Эндрю, бойфренда Брук. Это было возможно только в жаркие дни, которые после окончания спортивного сезона и перед окончанием учебного года случались крайне редко.

Это был холодный, мутный и не слишком глубокий пруд. Илистые берега покрывали водоросли. Всего четыре месяца назад мы обували где-то поблизости свои коньки. Я задумчиво рассматривала место, где стояли тогда столы с горячим шоколадом. Разве может настолько измениться пейзаж? А я сама?

К грядущим экзаменам выпускники готовились самостоятельно, и затейливый график школьной жизни развалился. Это была отдушина, ослабление ежедневного корсета, сковывавшего наше внимание. Мои подруги радовались. Я же видела в этом скорее некий сбой, как будто бреши в обязательных мероприятиях означали, что огромный зверь споткнулся на ходу и пал на колени. Мне не верилось, что я сделала это. Осилила эти труды. Обрела подруг – вот этих самых! Сейчас они хихикают, разгуливая по деревянным мосткам, пробуют пальчиками воду и возмущаются, что она такая холодная.

«Ох, бога ради, давайте уже», – сказала Брук уже в черном бикини. Обнаженный по пояс Эндрю лежал рядом, безмятежно положив руку на ее животик. С нами были и его друзья – наши одноклассники Кент, Майк и Клем. Эти мальчики разговаривали обо всем на свете, не относились к беседе, как к перестрелке, и явно думали далеко не только о наших телах (и своих тоже). Кент пел в хоре и в рок-группе. Майк ежедневно занимался на рояле в музыкальном корпусе. Старшие ребята прозвали Клема «нюприном». Так назывался популярный анальгетик с рекламным слоганом «Маленький, желтый, необычный, лучший». Клем был не по возрасту невелик ростом, нетипично смуглокож для белого мальчика и отличался своебразным чувством юмора. При этом все его любили. К своему прозвищу он относился с добродушной снисходительностью.

Всей компанией мы подбадривали Мэдди, которая трепетала, словно птичка, скрестив руки с зажатыми в ладонях полами рубашки. В этот ступор она пришла при виде Брофи, сидевшего на траве у берега поодаль от нас.

«Там с ним целая куча народу», – сказала Брук.

«Неважно!»

«Да он и не смотрит на тебя».

Зато на Мэдди смотрели мы. Вот-вот должна была появиться тяжелая артиллерия. Разумеется, я, как и другие девочки, видела, как она переодевалась на спорте или перед ужином. Но грудь Мэдди в купальнике должна была стать откровением даже для ее близких знакомых. Собственно, при свете дня откровением становилось чье угодно тело, в том числе и мое собственное.

Эндрю сел: «Мэдди, дорогая, ты же красавица. Не переживай».

«Вы все красавицы», – сказал Клем.

«Согласились», – сказал Кент.

Над водой порхал легкий ветерок. Мне казалось, что я тоже порхаю. Лучи майского солнца окрашивали церковную башню как дурацкие аппликации, которыми мне пришлось заниматься зимой.

Мэдди сняла рубашку. Встряхнула волосами и села обратно. Ничего не случилось. Мы дружно рассмеялись.

Стеснялась и я, но ничего не говорила об этом, и никто не заметил. Я сняла рубашку, скинула шорты и быстренько улеглась на полотенце в своем закрытом купальнике. Меня накрыло солнечным светом. Я вспоминала маму и думала о том, что скоро поеду домой.

«Ну, ладно, – сказала Брук. – Кто пойдет?»

Пошли все, друг за другом. Девочки ныряли, мальчики прыгали в воду бомбочкой, заливая мостки и наши полотенца. Мы с Самантой визжали, оставаясь на пристани.

Потом она сощурилась всем своим личиком и крикнула мне: «Ты последняя!»

Позволив всем остальным вынырнуть и отплыть, мы подошли к краю пристани. Я подождала, пока Саманта вынырнет. Она появилась на поверхности, хватая воздух ртом и улыбаясь. Я ждала так долго, что порыв прошел. Я мерзла и собиралась передумать.

«Давай! Здесь офигительно!»

Саманта вылезала. Мои мокрые блестящие, словно рыбы, подруги скакали, толкались и вопили на мостках. Я нырнула.

В воде было великолепно. Прохлада окутала меня. Я изящно изогнулась, представляя, как это выглядит со стороны. Выныривая, я вдруг почувствовала, как по моему правому бедру скребануло чем-то острым и ногу начало щипать.

«О господи!» – выкрикнула я, появившись на поверхности.

Никто меня не услышал.

Я немного побарахталась, вглядываясь в воду. Ничего не увидела, но нога жгуче болела.

Пиявки? Водоросли? Что обитает в нью-гэмпширских прудах?

На одних руках я подплыла к пристани и выволоклась на мостки. Из моего правого бедра лилась кровь. Что-то порезало меня сверху вниз, почти от промежности и до самого верха колена. Тонкая рана напоминала вытянутую букву С. Из-за грязноватой воды и раны мне казалось, что я перемазана кровью с ног до головы. Я тихо дышала. Боялась испачкать кровью чье-нибудь полотенце.

«Стоп, – сказала я сама себе. – Стоп».

Села, зачерпнула рукой воды из пруда и полила ногу. Промытая рана вновь засияла во всей своей красе.

«Охренеть», – сказала Брук.

«Что за фигня?» – осведомился Кент.

«Боже, Лэйси. Подожди минутку. Только не дергайся», – сказал Эндрю.

C лужайки, на которой расположились старшеклассники, доносились крики. Играл чей-то бумбокс, несколько ребят перебрасывались мячом для игры в лакросс. Повернувшись к успокоившейся воде, я увидела, обо что зацепилась. На дне поблескивал велосипед. Я умудрилась нырнуть прямо к нему, а когда разворачивалась, провела бедром по заржавевшей звездочке переключения передач, которая распорола его как разделочный нож. Вероятность повторить такое была примерно один к миллиону.

«И никто же не заметил его! – сказала Брук. – Ни одна живая душа не увидела!»

«Надо же! Эта фигня здесь уже лет тридцать лежит», – сказал Кент, присматриваясь к воде.

Я встала и поковыляла на берег. Пристань была короткой, но неровной и занозистой. Я начала слабеть, но знала, что со мной все нормально. Все со мной будет нормально. Это просто испуг и боль.

Я понимала, что иду не одна. На берегу тоже собрался народ. Какой-то долговязый парень накинул мне на плечи полотенце, а потом подхватил на руки, словно ребенка.

«Попалась!» – сказал он.

«Тащи ее в медпункт».

«Давай быстрей!»

Дойти я могла и сама, но это была неплохая идея. Я закрыла глаза. Нога разрывалась от жгучей боли. Было слышно, как идущие следом мальчики разрабатывают план извлечения велика.

«Он насквозь ржавый», – сказал кто-то из них.

«Это плохо».

«Надо охрану вызвать».

«Надо ее наставнице сообщить».

«Может, ей „скорую помощь“?»

К счастью, от места нашего купания до здания лазарета было рукой подать. Поднимаясь по травянистому склону холма к тропинке, ведшей к дверям медпункта, несший меня мальчик пыхтел как паровоз. Кто-то сбегал предупредить медсестру, и она вышла встречать нас.

«Спасибо, – сказала она. – Пойдем-ка. Спасибо, ребята, спасибо вам всем. Спасибо». Меня аккуратно поставили на землю, и она подставила плечи под мою руку.

Моя купальная простыня пропиталась кровью. Медсестра расстелила несколько свежих полотенец, усадила меня на них и прижала к моей ноге салфетку. Кровотечение замедлилось.

«Можно наложить туда пару швов, но это не обязательно, – сказала она, указывая на верхнюю часть моего бедра. – Может быть, просто подождем немного, как ты думаешь?»

Я не хотела, чтобы меня шили в месте, на которое она указала. Я продрогла. Купальник сморщился, от кожи и волос несло прудом.

«Мне бы помыться и одеться».

Медсестра уложила меня и укрыла одеялом. Моя нога была забинтована. Я уставилась в грязновато-белый потолок. Подумала, что рассматривали его только больные. Интересно, вбирают ли в себя поверхности страдания тех, кто рассматривает их? Этому потолку не помешало бы немного солнца. Я заслуживаю немного солнца.

Пришел врач, поднял одеяло и мягко провел рукой по повязке на ноге.

«Надо же так умудриться, да?»

На это я предпочла промолчать.

Он просмотрел мою медицинскую карту. Прививка от столбняка была в порядке. Кровотечение утихало. «Думаю, все будет просто отлично».

Я поблагодарила его.

Я подумала о Шепе. Интересно, помог бы он мне добраться до медпункта, а потом до моей комнаты? Я же была в купальнике. И как бы это выглядело? И что бы он подумал?

Но он был где-то далеко со своими одноклассниками, а из дверей в помещение заглядывали мои друзья. Им не терпелось узнать, как я.

Устрашающую повязку на ноге я проносила практически всю неделю, остававшуюся до конца учебного года. Про велосипед знали все. Кто-то поздравлял меня с лотерейным выигрышем, кто-то интересовался, зачем собирать металлолом под водой. Втайне я была горда собой. Заметная рана кое-что да значит.

Меня как-то возбуждали воспоминания о том прыжке в воду, изящном прогибе и порезе. Я вспоминала, как стояла в купальнике на краю причала, как будто на носу корабля. Где-то позади были все эти школьники, а прямо передо мной – пруд и лес. Я прыгнула с этих досок с летом на плечах и гордостью в сердце.

Я делала ровно то же, что и все остальные. В том числе и с Шепом, когда вошла мисс Шэй. Я силилась внедриться сюда, в жизнь школы Св. Павла. Смотрите, какие мы все тут развитые, умные и прекрасные. Какая у нас счастливая судьба. Как здорово! Мне казалось, что я правильно рассчитала все свои шаги.

Не так, ответила школа. Не так.

Я не получила стипендию Фергюсона. Шеп ни разу не поцеловал меня после того, как нас застукала мисс Шэй. Величие парило над нами в церкви, напутствуя выпускников. Величием дышали зеленые июньские лужайки. Величие было в переходе в следующий класс. Это место одновременно и возносило тебя, и давало отрезвляющую пощечину: хочешь ты или нет, школе без разницы. Она продолжит свой путь. Тебе решать, что любить, любить ли вообще и как это делать.

5. Лето 1990

Отец настоял, чтобы я училась вождению на автомобиле с механической трансмиссией. Так и сказал. А не на машине с ручной коробкой передач. Он сказал, что так будет надежнее. Вдруг возникнет необходимость везти кого-то в больницу, а у единственной машины будет ручная коробка?

«Или ухажер будет слишком пьян, чтобы отвезти ее домой», – сказала мама.

Папа повернулся ко мне: «Ага, и тогда ты просто сядешь за руль сама».

Я попыталась представить себе, что за история может навевать им мысли о таких неприятных ситуациях? Кто-то из них напивался? Кого-то нужно было везти в больницу? Они познакомились, когда ей было семнадцать, а ему двадцать один, и поженились в девятнадцать и двадцать три соответственно. На их свадебной фотографии в серебряной рамке, которая стояла на книжной полке, невероятно юная мама стеснительно потупила взор. Через пять лет на свет появилась я, а еще через пять мой брат, которого назвали тем же именем, что и моего отца, деда и прадеда. Никто из родителей не перебирал с выпивкой. Папа работал. Мама писала проповеди и крестила младенцев. Наши той-спаниели страдали астмой и носили скобки на ушках.

Таким образом, оставалась я. Это в моей жизни должна случиться кризисная ситуация. Интересно, когда.

«Совершенно верно, – сказала мама. – Твоя прабабушка всегда велела мне держать в туфле то, что она называла заначкой на тачку».

«Что это?»

«Ну, вот так она это называла. Мол, дорогуша, перед уходом обязательно сделай заначку на тачку, потому что молодым людям доверять никак нельзя».

«Соглашусь», – кивнул папа.

У папы был старенький BMW, на котором он привез меня в комплекте с моими новообретенными ученическими правами на парковку у школы в западной части Лэйк-Фореста. Утром в выходные там была пустыня. Чуть подальше расстилалось футбольное поле, на котором я играла в детстве. Там тоже не было ни души. Можно было прокатиться на машине с десяток раз и не наехать ни на что выше одуванчика. За железнодорожными путями начинались кукурузные поля, простиравшиеся до самых подножий Скалистых гор. Школа располагалась в мрачноватом энергоэффективном здании из серого кирпича и черного стекла. Внутри я не бывала.

Я села за руль. Папа на пальцах объяснил мне, как устроена коробка передач автомобиля. Он сказал, что хороший водитель понимает обороты мотора по звуку и что тормозить надо преимущественно двигателем, переходя на понижающую передачу. Машина содрогалась всем корпусом, нашим спинам было больно от рывков. Но, кажется, папа был безумно рад, когда я отпускала сцепление и только по звуку определяла, когда плавно перейти на вторую, потом на третью, а затем, на длинном выезде на трассу, и на четвертую. «Это танец», – говорил он.

Пару недель спустя папа поднял планку: «Теперь нужно научить тебя тормозить юзом. А для этого нам нужен дождь».

Пока мы ждали, папа согласовал свои намерения с местной полицией. Один из полицейских пел в церковном хоре и любил заезжать к нам на мотоцикле просто осведомиться о том, как дела. Мы подозревали, что он сох по маме. Папа преподнес ему свои планы как обучение стажера, что соответствовало действительности.

Наконец, в июле начало моросить. В субботу не было и семи утра, когда мы с папой поехали на школьную парковку с включенными фарами и медленно работающими дворниками.

«На самом деле мастерство вождения определяется умением справляться с неожиданностями», – сказа папа, выйдя из машины, и жестом подозвал меня. Он вручил мне ключи, и мы поменялись местами.

«Теперь давай прямо и быстро».

Впереди смутно маячила школа. Лобовое стекло запотевало, по боковому окну стекали мелкие капельки. Первая, вторая, третья.

«Так… – сказал папа, потянулся левой рукой к рулю и резко вывернул его, послав машину в правый занос. – Давай!» Он уперся руками в торпеду. От меня требовалось прекратить скольжение и разворотом вернуть машину на дорогу. Вираж получился резкий, но в итоге все получилось. Мое сердце бешено билось. Я остановила машину, забыв про сцепление, и мотор заглох.

«Вот это здорово! – сказал папа в полном восторге. – Получилось! Ты поняла? Мы аквапланировали, а потом ты вернула колесам сцепление с дорогой и восстановила управляемость!»

Ну да, если это так называется, то да, я поняла.

«Прекрасно. Давай повторим», – сказал папа.

Он делал всякие другие вещи. Выкручивал руль вправо и влево, поворачивал переключатели, выключал зажигание. Я приучилась к панике – это нормальная реакция на увеличение скорости. Занос? Просто кратковременная потеря управляемости. Трясет – значит, нужно газануть. Машина визжала и дымила.

«Это же замечательно! Машина делает то, для чего ее создали», – сказал папа.

Когда это закончилось, я представила, что стальное существо на колесах отдувается, как я сама. Потом папа повез меня домой по прохладному дождику под зелеными сводами деревьев.

Мне кажется, в этой истории я чувствую себя незащищенной именно тогда, когда мне нужно выруливать. То есть ехать туда, куда мне не хотелось бы. Согласно законам физики, единственный способ вернуть управление в случае заноса – поехать в этом новом направлении. Это же в первую очередь происходит при сексуальном насилии – кто-то хватает руль, и сразу начинается полное дерьмо. В следующий миг ты понимаешь, что земля ушла из-под ног. Скажем, ты на матрасе под окном. За все время, проведенное в комнате тех мальчиков, мои ступни ни разу не коснулись пола.

Одна из моих подруг занимается оказанием профессиональной поддержки общественным организациям на территориях индейских резерваций. Эти организации помогают местным женщинам, детям, алкоголикам, наркоманам и скорбящим. Андреа обладает немалым опытом общения с недобросовестными властными структурами, а поскольку мы с ней дружим с начальной школы, она знает о том, что произошло в школе Св. Павла. Не так давно, совершенно неожиданно для себя, я снова рассказала ей о безвыходном положении, в котором оказалась, угодив на кровать в комнате тех мальчиков.

«Один из педагогов жил прямо за стенкой, все равно что в другом углу комнаты», – объяснила я. (Андреа не училась в частной школе).

«Понятно», – сказала она.

Я продолжила: «Его звали мистер Белден. Он преподавал информатику и знать меня не знал. Вот он заходит и обнаруживает меня. В чужой общаге, после отбоя, на горке матрасов в компании двоих старшеклассников, на которых только трусы. Можешь представить, что бы он обо мне подумал?»

«Ну да, наверное, могу», – сказала Андреа.

Я собиралась продолжить, но тут она сказала прямо противоположное тому, что, как мне казалось, она могла подумать.

«При виде полностью одетой девочки в обществе двух раздетых мужчин любой вменяемый взрослый сказал бы: «Во-первых, как она здесь оказалась? Во-вторых, почему вы двое без одежды?»

Я была на пятом десятке, когда услышала это от своей подруги. Ее интерпретация была поразительной сама по себе. Винить должны были их, а не меня.

Мне никогда не приходило в голову, что, ворвавшись в комнату и включив эти неоновые лампы, мистер Белден мог возложить вину не на меня.

А почему?

Итак, вот о чем я не хочу писать.

В промежутке между уроками вождения мои родители принимали семейство Лэйн на «деревенский уикенд» – имелось в виду, что мы живем в пригороде. Я забыла о прошлогоднем обещании Джеда Лэйна прилететь ко мне в Нью-Гэмпшир. Погрузившись в новый для меня мир школы, я напрочь забыла о Лэйнах. Они приехали из города с подарками и бутылкой вина. Мистеру и миссис Лэйн отвели гостевую комнату в торце коридора второго этажа, рядом со спальней моих родителей. Их сынишку Моргана поместили в комнату моего брата, а Лилибет, которая была на несколько лет младше меня, отправили ко мне. Такие гости были у нас впервые, и атмосфера в доме была прямо-таки рождественская. Наши собаки крутились вокруг миссис Лэйн. Джед, то есть мистер Лэйн, сновал по кухне, смешивая коктейли. Их дети унаследовали его широкую улыбку. Они были бойкими, в них явно души не чаяли. Среди дубов заливались сверчки, мамины розы стояли в цвету. Она распахнула застекленные двери на веранду. Налицо было все, чего мои родители желали для меня, вообще для всех нас.

Однако в ту ночь мне не спалось. В пятнадцать лет я считала сон коварным – он отступал, когда был желанным, и наваливался на меня среди дня. Я проснулась от жары, все было не так и не к месту. Спустилась в ночной рубашке вниз, чтобы посмотреть телевизор в папином кабинете. Там звук не разбудил бы никого из спящих в доме. В том году мы впервые подключились к кабельному. Я бездумно листала каналы – тут пусто, тут что-то есть, тут опять пусто. Я сидела на полу совсем рядом с телевизором, чтобы держать громкость на минимуме.

В котором часу в дверях возник мистер Лэйн – в одиннадцать, в одиннадцать тридцать, в двенадцать?

Я обернулась. В первую очередь его улыбка чеширского кота, пока мои глаза привыкали к темноте коридора, где он стоял. Он был в длинных трусах и белой майке. С серебристой фляжкой в руке.

Я вскочила, вспомнив про свою ночнушку до колен, вспомнив, что под ней нет лифчика.

«Не спится?» – спросил он.

«Вот собиралась спать идти. Прямо сейчас».

Но для этого нужно было выключить телевизор. Мы останемся в темноте, а к лестнице придется пройти мимо него. Я смотрела прямо на него, чтобы отвести его взгляд от моего тела.

«Ну, если ты так хочешь», – сказал мистер Лэйн.

Под его майкой был животик. Этого я терпеть не могла. Я терпеть не могла и мускулистое телосложение, но иначе.

Он развернулся и удалился в коридор.

Вся на нервах, я подождала пару томительных минут и, ничего не услышав, скользнула по коридору к лестнице.

На ней стоял он, несколькими ступеньками выше. Опять эта улыбка.

«Иду наверх», – сказала я.

«Нет, если не поцелуешь меня на ночь».

«Нет».

«Ты должна поцеловать меня на ночь».

С одной стороны была темная кухня, с другой – темный коридор. Единственный свет падал из окна – это был уличный фонарь у начала подъездной дорожки к дому. Я сделала шаг вверх по лестнице. Джед Лэйн стоял двумя ступеньками выше, там был небольшой изгиб и сужение.

«Давай. Вот сюда», – он показал на свою щеку.

Я изобразила безобидный европейский воздушный поцелуй, а он обхватил меня рукой за затылок, впился своим ртом в мой и просунул внутрь язык. Спиртное.

Я помню, что испытала отвращение, но не панику. Оттолкнула его и проскочила вверх по лестнице прямо в свою комнату. Тихонько закрыла дверь и оперлась о нее спиной. Отчасти на случай, если он попробует открыть ее, отчасти потому, что вроде бы так и нужно поступать в подобной ситуации, с ночной беготней по лестнице. В моей голове крутились отрывки других жизней, других драм, потому что я не желала думать о том, что только что произошло.

Его маленькая дочурка спала в моей комнате, разметав по подушке медовые волосы. Добраться до родителей, не столкнувшись с ним опять, было невозможно, поэтому я натянула шорты, футболку и кроссовки и вылезла в окно. По водосточному желобу можно было без проблем спуститься на подъездную дорожку. Я заботливо закрепила оконную сетку, чтобы Лилибет, проснувшись одна в чужом доме, не рискнула тоже полезть в окно.

Прибежав к дому моего школьного приятеля Кейси примерно в полумиле к востоку, я покидала в его окно камушки, но он не появился. Я проследовала дальше, на пляж, и просидела на песке до восхода солнца над озером Мичиган.

Было ли мне грустно? Помню, что я боялась, но не мистера Лэйна. Я боялась, что здесь, на общественном пляже, меня обнаружит какой-нибудь другой мужчина. И овладеет мной. Я не представляла себе, как это будет, но постоянно вспоминала руку Джеда Лэйна на своем затылке и то, насколько сильно мне пришлось напрячь шею, чтобы вырваться. Я то и дело оглядывалась по сторонам. Испуг не проходил.

Когда я вернулась через заднюю дверь, мама варила кофе. Лэйны еще не спустились, но сверху доносилось топтание.

«Где ты была?» – спросила мама.

«На пробежке».

«Так, понятно. Где ты была?»

«Просто надо было прогуляться».

«Почему ты не говоришь мне правду?»

Я смотрела ей в глаза, чтобы показать, что лгу, но не прячусь.

«Просто надо было выйти».

Мама смотрела прямо на меня, и я заметила, что ее передернуло. Она безучастно взглянула на полки, а потом снова посмотрела на меня. В руке у нее было кухонное полотенце, и, прежде чем заговорить, она скомкала его, словно делая снежок.

«Лэйси, – тихо сказала она, – у тебя что-то было с Джедом прошлой ночью?»