Текст книги "Записки психиатра"

Обида

Больной Травников, старый слесарь завода, часто и трудно дышал. Врач Ирина Петровна Зеленина нащупала его слабый пульс. Многолетний опыт подсказывал: этого больного можно поставить на ноги. Правда, сейчас больной очень плох, но именно поэтому ему надо уделить внимание, обязательно сегодня выкроить из своего немыслимо занятого времени час и еще раз приехать к Травникову, сделать ему впрыскивание сердечных средств, а может быть, и переливание крови. Одним словом, спасти… Да мало ли что можно еще сделать? Многое будет зависеть от его состояния. Помощь, оказанная своевременно, и есть настоящая помощь.

Возвращаясь от больного, Ирина Петровна вспомнила, как однажды на собрании избирателей выступал депутат местного Совета Травников. Высокий, слегка сутулый от долголетней работы, он говорил: «Конечно, прожито много, только не считаю жизнь конченной». Он поднял свою большую мозолистую руку и убежденно сказал: «Поработаем еще для Родины, да и молодняк надо обучать сноровке да уму-разуму!..»

«Надо приложить все силы, чтобы Травников выздоровел», – думала Ирина Петровна; еще хотела что-то вспомнить, да так и не вспомнила. Несколько минут это ее мучило; мешала слякоть, чавкающая под ногами; мешала и непривычная тяжесть в голове и в ногах. Что нужно еще сделать больному? «Кажется, пока сделала все… Хорошо, что посетила его в первую половину рабочего дня. Да! Сын Митя добился своего и поехал на целинные земли. Умница, но своенравный мальчик, немножечко эгоист, как все единственные дети, которым матери отдают себя целиком. Не спросил меня, подал заявление. Словно не помнит, что на фронте погиб отец-хирург, а она, Ирина Петровна, мать, остается совсем одна. Да и здоровьем Митя не блещет, слабый, аппетит плохой. И кто знает, какой из него выйдет человек без ее материнского надзора?»

Ирина Петровна шла через длинный Измайловский бульвар. Это в будущем – широкая улица. Она сплошь засажена молодыми липами. Их набухшие почки выпустили первые слабые листки светло-зеленого цвета, как хризолит. А впереди виден голубой простор неба с белым одиноким облачком. «Мите бы поэтом быть. Горяч, красив, на голове волна русых кудрей. И как он без совета с матерью согласился ехать в такую даль?» Впрочем, ее тогда спросили… Не задумываясь, она ответила то, что подсказало ее материнское и гражданское чувство: «Если нужно ехать моему сыну, пусть едет… Он не хуже и не лучше других». Представители комиссии зашептали, одобрительно закивали головами, и от этого ей стало легче. «Не один он едет, – думала она, – а с другими, такими же Митями, может быть, „единственными сыновьями?“…» А что, если бы ей не показали длинного списка энтузиастов-комсомольцев, отбывающих с Митей? Возразила бы, пожалуй, захлопотала, а недовольный сын остался бы при ней… Так и не проводила его, нельзя было оставить больного… А недавно заведующая поликлиникой ее упрекнула: «Вы все-таки мать, и о вашем сыне, кроме вас, некому подумать…» И эта, и другие мысли навязчиво кружились в голове Ирины Петровны. Страшно остаться одинокой.

Ирина Петровна подходила уже к поликлинике, но так и не вспомнила, что же ее мучило. Надо бы идти медленнее, тогда легче вспомнить. В поликлинике толпились люди, особенно у четвертого окна, где сестра регистрирует вызовы к больным на дом. Ирина Петровна быстро прошла через зал ожидания, выкрашенный белой масляной краской. На ходу медицинская сестра сунула ей в руку какую-то записку, ничего не сказав. Ирина Петровна так была занята мучительной мыслью, что и не разглядела, какая из сестер дала записку. Кажется, Паша Перова? Записка попала в карман халата неразвернутой. У кабинета терапевта зашумели больные.

«А вот, наконец, вспомнила!» – едва не вслух произнесла Ирина Петровна. – «Надо обязательно сегодня найти время и еще раз посетить больного Травникова. С часу на час ожидается кризис…»

Мучительное чувство потери памяти прошло. Ирина Петровна вдруг оживилась, заспешила. Бодрыми шагами она поднялась на второй этаж в отделение «Помощь на дому». Пришлось присесть, так как дежурный врач возбужденно что-то доказывал в телефонную трубку.

– А машина будет? – обратилась Ирина Петровна к флегматичному, с седыми нависшими бровями фельдшеру Петру Севастьяновичу.

– Нет, на машине выехал хирург. – Петр Севастьянович, вскинув свои белесые брови, не спеша подал Ирине Петровне пачку историй болезни с белыми листочками вызовов на дом.

– Многовато! – сказал он солидным тоном человека, который сочувствует, но ничем помочь не может.

– Немыслимо много вызовов, – сказала Ирина Петровна, пересчитав их.

– Товарищ! – кричал в трубку дежурный врач. – Поймите же. Участковый доктор сегодня перегружен… Ну и что же, что вы ответственный работник? Мы все ответственные. Не кричите, пожалуйста, оглушите… Минуту подождите у телефона, – и сердито бросил трубку на стол.

– Голубушка, Ирина Петровна! Какой-то ответственный работник с вашего участка требует: вынь да положь ему – немедленно врача на дом…

– Я должна пойти сначала к тяжелобольному.

– Знаете что, чтобы не было скандала, посмотрите и этого ответственного, а как только хирург вернется, я немедленно машину за вами пошлю, только вы позвоните… И, не договорив, дежурный врач снова схватил трубку и, зажав ее между ухом и плечом, закричал:

– Слушаю! Говорите фамилию! Кулашкин? Яснее говорите… Ага… Кудряшкин… Передаю трубку фельдшеру, он запишет!

Вытирая пот со лба, врач вышел. Еще один вызов был передан Ирине Петровне. Она машинально опустила его в карман халата и тут нащупала забытую записку. Заведующая поликлиникой просила ввиду болезни врача Линько посетить еще одну больную с пороком сердца. Ирина Петровна сама чувствовала себя больной: вероятно, переутомилась, устала, а может быть, простудилась, потому что недавно сильно промочила ноги. Надо бы измерить температуру, да некогда. Надо выполнить и эту просьбу дежурного врача.

Ирина Петровна с трудом поднималась на пятый этаж того дома, где жил «ответственный» больной. Ей показалось, что она взбирается на верхний этаж высотного дома. За окнами угасал день. От усталости она едва передвигала ноги. Голова была тяжелая, и каждый шаг по каменной лестнице отзывался толчком в висках. «Как доехал и здоров ли Митенька? Почему так долго нет письма?» Сердце билось в груди гулкими ударами. Ирина Петровна остановилась на повороте лестницы и перевела дух. Казалось, что лестница никогда не кончится. Был большой соблазн присесть прямо на ступеньку и вздремнуть. «Нет, нельзя!» Ирина Петровна уже собиралась подняться выше, когда на площадке перед собой увидела нужный номер квартиры. Слишком громко задребезжавший звонок заставил Ирину Петровну вздрогнуть. Неприятно, с силой щелкнул замок. В дверях стоял крупный мужчина в майке и, попыхивая папироской, старался наладить тугую собачку английского замка.

– Проходите, доктор… От такой «скорой помощи» помереть можно, тем более один во всей квартире…

Его слова, как и взгляд слегка припухших глаз, были неприязненными, злыми.

Ирина Петровна с усилием сняла пальто и пыталась накинуть его на слишком высокий крюк вешалки.

Человек в майке уже бросил папиросу и ждал, пока врач справится с пальто и с вешалкой.

Ирина Петровна спросила:

– А где больной?

– Это я и есть, – уже примиряюще и вкрадчиво сказал мужчина и, пригласив в комнату, суетливо придвинул стул.

– Вы?! – с нескрываемым удивлением спросила Ирина Петровна.

Мужчина съежился и отступил. Перед приходом врача он готовился к тому, как «отчитает эскулапа» за промедление, полагал, что это даст ему возможность легко и просто получить желаемое. «Вы?!» мгновенно все перевернуло.

Теперь только и слышался сухой, отрывистый голос:

«Дайте термометр… Температура нормальная… Разденьтесь!.. Так… Хорошо… Ложитесь… Не напрягайте живот… У вас печень немного увеличена… Пьете?»

– Изредка, доктор… По праздникам, – заискивающе, хриплым голосом отвечал больной. Но опытному врачу видно было, что пьет он много, часто и даже одеколон не может полностью заглушить сивушного запаха. Да и одутловатое лицо свидетельствовало об этом. Но человек в майке уверял, что пьет очень мало и мучительно долго подыскивал слова для описания симптомов своей болезни.

– Разрешите от вас позвонить? – прервала его Ирина Петровна.

– Пожалуйста, доктор… Телефончик вот здесь, – засуетился Кудряшкин.

Ирина Петровна позвонила дежурному врачу и договорилась, что сюда к дому подъедет машина и немедленно доставит ее к Травникову.

Ирина Петровна присела к столу и начала выписывать рецепт. Кудряшкин вкрадчиво спросил:

– Вы, доктор, денька три дадите?

– Что такое?

– Я, видите ли, ответственный работник в торговой сети… Так сказать, имею возможность отблагодарить… Надеюсь, у вас ребятки есть… Полакомиться все любят…

Знакомое гневное выражение вспыхнуло в больших потемневших глазах врача. Ирина Петровна медленно поднялась и, сделав шаг в направлении «больного», сквозь зубы сказала:

– Как вы смеете? Здоровый человек срочно вызывает врача и позволяет себе еще мерзости! Эх вы, «ответственный»!

Решительными шагами Ирина Петровна быстро прошла в коридор, сорвала с вешалки пальто и скрылась за хлопнувшей дверью. Уже на первом этаже вспомнила, что забыла на столе свою авторучку. Хотела было вернуться, но, махнув рукой, выбежала на улицу. Не сразу в сумерках разглядела ожидавшую ее машину. Над крышей соседнего дома вспыхнула реклама «Покупайте витамины». Грохот трамваев и уличная суета казались отдаленными, странно тихими. Гораздо сильнее слышалось биение крови в сосудах правого виска. Ирина Петровна не расслышала слов шофера: «Доктор, плотнее закройте дверь машины». Она сидела окаменевшая от обиды.

Шофер перегнулся через сиденье и с силой захлопнул дверцу. Стук болью отдался в голове.

– К больному Травникову?

– Да… – не сказала, а выдохнула Ирина Петровна.

– Хорошо, что я в машине, по крайней мере отдохну немного… лечь бы…

Через несколько минут машина стояла уже у подъезда дома, в первом этаже которого жил Травников. «Что это у больного так ярко горит люстра? Как хорошо, что не нужно подниматься на пятый или шестой этаж…» Ирина Петровна глубоко вдохнула свежий воздух, собрала остаток сил, вошла в подъезд и торопливо позвонила.

Жена Травникова Ефросиния Ивановна, всегда такая приветливая, медленно, словно лишенная сил, наконец открыла дверь.

– Доктор?! – произнесла она слабым безрадостным голосом, вешая на крючок пальто Ирины Петровны, – Афанасию Гавриловичу худо…

– Что?

– Чуть не кончился…

Не замечая яркого света, Ирина Петровна поспешила к больному. Его мозолистая большая рука свисала с постели. Прощупывался слабый пульс. Глухие тоны сердца были замедлены. Ирина Петровна быстро ввела больному лекарство и распорядилась об остальном. Ноги больного уложили повыше, чтобы облегчить кровообращение. К бледному рту поднесли кислородную подушку.

Хотя было сделано все необходимое, Ирина Петровна ушла с тяжелым чувством тревоги за жизнь старого слесаря.

Остальных больных Ирина Петровна осматривала торопливо, не было в ее глазах обычной ласки и участия…

Шофер доставил Ирину Петровну к дому. Она вышла и направилась по улице без цели. Хотелось плакать, но слез не было. Губы были плотно сжаты. Мысли мучительно распирали голову. «Не заставь ее этот „ответственный“ непременно посетить его в первую очередь, она бы к Травникову приехала пораньше. Небольшое врачебное вмешательство и, она уверена, больному не стало бы хуже… Почему у таких, как этот с пятого этажа, не ставят на лбу клеймо. Что делать? Написать жалобу? Нет. Надо больше… чтобы понял он и ему подобные… Это главное… Какой позор она пережила, какую обиду!»

Долго еще Ирина Петровна не могла успокоиться.

Дома сразу легла. Сунула термометр под мышку, но так и заснула с ним…

* * *

Прошел месяц, Каждый день Ирина Петровна посещала Травникова. Он выздоравливал.

И сегодня был такой же обычный день, не лучше и не хуже других. Правда, пришлось понервничать. Тяжелобольная Клюшина отказалась ехать в больницу, заявила:

– Хочу лечиться у Ирины Петровны и все!

«Что поделаешь с такими капризными людьми!?» – думала Ирина Петровна, открывая дверь своей квартиры. По коридору она прошла тихо, чтобы не разбудить соседей, которые рано ложатся из-за маленькой беспокойной дочки. Ирина Петровна разделась и направилась в кухню. Усталость быстро пройдет, если попить чайку.

На ее кухонном столе лежало письмо. Ирина Петровна разорвала конверт, зеленоватый, как весенние побеги. Это писал Митенька из далекого края.

«Дорогая мама!

Я на земле настоящего Алтая! Таких маков – красных, желтых и голубых – мы с тобой никогда не видали. Они покрывают всю целину. Нас поселили в палатке, а рядом строят большой коммунальный дом. Но и в палатке пока хорошо, крепко спится, а в поле дышится вольно. Такая сила вливается, что, кажется, всю бы землю перевернул. А какой аппетит! Уплетаю два обеда!

Здесь еще совсем нет ни болезней, ни врачей, а есть только, ух, какая строгая сестра… А не надумаешь ли ты, мама, приехать к нам? Мы тебя сделаем профессором здоровья…»

Серые глаза Ирины Петровны посветлели. В широко раскрытое окно вливалась свежая вечерняя прохлада.

«И все-таки, – думала Ирина Петровна, – Кудряшкины в нашей жизни встречаются все реже и реже». Профессия врача приносит не только огорчения, но и очень большие радости. Травников ожил и – это твердо знает Ирина Петровна – теперь уже будет здоров! И не один Травников, а и многие другие труженики. А что может сравниться с большой, настоящей радостью возвращения человека к жизни?

Сельский врач

Если от Барнаула самолетом полететь к югу, пересечь Обь, миновать большие поселения, Алтайское и Солонешное, то глазам представится бескрайняя целинная земля. И тянется она до самого истока Ануй. По левобережью, где, склонившись над гладью воды, стоят ракиты и ветлы, раскинулось большое село Ярыжки с колхозом «Победа».

За крепкими срубами, крытыми черепицей да толем, тянутся пахнущие скипидаром бревна. Далее скотный двор с высоким-превысоким коровником.

– Ну, для коей надобности соорудили эту высь поднебесную? – скажет иной пришелец из чужого края.

А житель Ярыжки хитро сощурит глаз и степенно, как в обычае здесь, ответит:

– Для удою…

– Как так?

– А так… Внизу, то есть в коровнике, животине вольготно, тепло. Тепло, значит, идет от шпаклеванных пенькой стен и особливо с потолка…

– Почему же такое?

– А потому, что Роман Ильич Лычков, значит, наш новый председатель колхоза, всю верхотуру, то есть второй этаж, до самой крыши, забил сеном, жмыхом и другими кормами. Потому корма сухие, приятственные. А кроме того, ни тебе возить, ни носить, а запросто скинуть сверху… Вот и весь сказ.

– Да… – почешет темя пришелец. На этот раз с уважением поглядит на коровник и подумает: «Ну и голова ихний председатель колхоза!»

Неплохой в Ярыжке клуб, изба-читальня. У самой же опушки соснового бора незаконченное длинное деревянное здание с двойными добротными рамами – сельская больница. Из-за этой больницы, как рассказывают жители Ярыжки, между новым председателем колхоза Романом Ильичом и доктором Дмитрием Никитовичем Любомудровым великая ссора происходила. Председатель надумал строить большой скотный двор и парник, а доктор затребовал «вынь да положь больницу». Председатель доказывал: «Надо, чтоб колхоз богател!» А доктор не слушает, доказывает свое: здоровье людей, дескать, важнее.

– А кому она, больница-то? – спрашивали жители, осматривая дубовый сруб.

Люди в Ярыжке жили скупые на слова, лихие на работу. Оттого и тело их было добротное, упругое, алтайское, хвори неподступное. Все же, ежели разобраться, больные были. Одного конь ударит в живот копытом, иной занеможет от непомерного количества съеденных пельменей, а то забежит тракторист, отряхивая с пораненного пальца кровь.

Доктор Любомудров, а проще «Митрий Никитич», жил в Ярыжках с незапамятных времен. Здесь доктор овдовел. Сюда не вернулся с фронта его сын…

Люди думали, что горе иссушит доктора, но он все так же работал… Перестал, пожалуй, любить праздный разговор, да в его черных усах и бороде появились седые пряди. Теперь, как и прежде, можно было видеть его длинную фигуру с палочкой то на полевом стане, то у постели колхозника, то на собрании, а чаще всего в амбулатории. Никто не слышал, чтобы доктор сердился или кричал. Подойдет он, скажем, на поле к дежурной провинившейся медицинской сестре Варе и, посмотрев поверх очков, покачает головой, скажет:

– Значит, Варя, трактористу Ивану у вас нечем было и палец перевязать?

И черные глаза доктора станут не злыми, а какими-то грустными…

Варя не выдержит, закраснеет, как маков цвет, и, глотнув слюну, с хрипотцой ответит:

– Не будет этого более… Митрий Никитич!

Работа не оставляла доктора одного. Усталость и свежий, чистый воздух прогоняли набегавшую порой от грустных мыслей бессонницу.

А здесь, как на грех, в колхозе «Победа» выбрали нового председателя Романа Ильича Лычкова – Героя Советского Союза.

«Какой уж он, этот Роман Ильич, герой?» – скептически думали сообща местные жители. – «Ростом не взял, грудь впалая да еще левой руки нет. Хворый… Как приехал с тепла в студеный наш климат, так и занемог…»

– Дождались председателя… – шептали колхозники, – не сегодня – завтра богу душу отдаст… Вот только одна надежда… Митрий Никитич. Да ведь и сам доктор от душевной хвори не отошел…

Так думали колхозники. Но недаром к доктору в Ярыжку приезжали люди со всех краев. По случаю болезни председателя доктор поселился в его доме. Днем в больнице, ночью у больного Лычкова, словно на дежурстве. Что только не делал… Сам из пальца больного брал кровь и под микроскопом изучал… Смотрел на свои старинные серебряные часы. Минута в минуту сам давал лекарство. Председатель кашлял кровью. Все думали, у него «чахотка», а доктор твердил свое: «крупозное воспаление легких…»

– Надо бы водочку с перцем внутрь принять, – говорили жители села. А доктор сестре Варе велит водкой-то полотенце смачивать да грудь больного обертывать и укутывать, как младенца. До всего ему было дело. И как председатель спал, что ел… Выслушает его трубкой, обложит горчичниками, а то прикажет банки на грудь поставить и снова укутает. Да так целых полтора месяца, пока председатель не выздоровел.

– Ну и Митрий Никитич! Такого доктора в Москве не сыщешь… – говорили местные люди. – А что касательно председателя, то поглядим, каков он, дело покажет.

Но смотреть на председателя стало некогда. Надо было работать. Оказался он, этот широколобый, с крутой шеей человек, твердый нравом и на работу охотник. Как взглянет серыми большими глазами, так что хочешь подметит. Только и пересчитывает: во-первых, сено плохо убрали, во-вторых, зерно не сортировано и свинарник грязный… А что дался ему свинарник? Какая у свиней может быть чистота? Одно слово – свиньи… Нет, председатель упрям, как бык. В год все установил по-своему… По началу чудно казалось – в Ярыжке еще людской бани нет, а свиней ублажают под теплым душем!

Пороптали, правда, в задворках. Напрямик побаивались, больно горяч новый председатель. Но в первый же год увидели в наличии, какой большой удой дали коровы и как много поросят принесли свиноматки.

Все хвалили нового председателя.

Только один доктор Дмитрий Никитич был недоволен и даже на районном колхозном собрании высказал:

– Вы, товарищ председатель, о животных изволите заботиться, а вот о людях нет…

– Докажите! – вспылил председатель.

– Докажу! В полях идет горячая уборка, а трактористу на полевом стане рук негде помыть, не говоря уж о душе, не налажено и общественное питание…

– На поваров у нас лишних денег не имеется.

– Лишних нет, а на заботу о людях есть… Знаю, что есть!

Как ни хотел председатель употребить деньги на колхозный парник, но доктор сумел свое доказать. Еще и ученую базу подвел, рассказал об академике Павлове. «Улучшая внешнюю среду, – говорил, – мы к лучшему изменяем и организм человека…».

Что поделаешь с таким доктором? Пришлось председателю согласиться…

В эту осень колхозу не повезло. Вдруг захолодало, начались проливные дожди, бурей сорвало телефонные провода, затопило картофелехранилище. Вздулась и разлилась река Ануй. Распутица такая, что за сутки не проедешь и десятка километров.

В это самое время нелегкая унесла даже паром.

Работы у доктора Любомудрова прибавилось. Ночью или поутру приходилось ему идти на край села к тяжелобольным. Зато вечером в квартире у доктора в печке весело трещал огонь. От сосновых бревен пахло скипидаром и дымом. Егоровне – соседке доктора – всегда казалось чудно, что доктор к ужину надевает чистый воротничок, долго моет руки и вообще прихорашивается.

На стенных полках у Дмитрия Никитича было разных ученых книг достаточно. Поужинав, он далеко за полночь, читая, что-то выписывал…

Однажды, когда доктор возвращался от больного, подул холодный ветер, и, как на грех, он промочил ноги.

Утром Егоровна разбудила самого председателя. Из ее быстрой, пришептывающей речи Роман Ильич понял только одно: с доктором Митрием Никитичем случилось неладное…

Председатель наскоро оделся и зашагал по грязи к доктору.

Тот неподвижно лежал на своей постели. Лицо его было красным, губы пересохшие, словно лаком покрытые, рука свисла до пола.

Председатель не сразу нашел градусник. Когда измерил температуру, оказалось, что она доходит до сорока градусов. Отослав Егоровну на край села за медицинской сестрой Варей, он приложил к груди доктора ухо, которое лучше слышало. Сердце доктора билось беспокойно и быстро. Роман Ильич, в волнении смотря на часы доктора, считал и пересчитывал его пульс, как это с ним проделывал сам доктор. Пульсовых ударов насчитывалось больше ста. Увидел на груди доктора сыпь. В страхе решил: «Сыпняк!» О сыпняке и других болезнях читал, интересовался прежде. Подошел к докторской полочке с книгами, отыскал медицинский справочник. Стал вычитывать про сыпной тиф. Читая, то и дело подходил к доктору, осматривал сыпь. Было неясно: тифозная сыпь или просто покраснение кожи от сильной температуры. Кроме того, в справочнике было написано, что при тифе сыпь появляется по крайней мере на пятый день болезни, а здесь сразу… Если же это брюшной тиф, то в справочнике говорилось, что симптомы его, в том числе и температура, наступают с большой постепенностью, а сыпь на животе появляется только с восьмого дня болезни. Председателя самого бросило в жар. Листая справочник, он читал, что существуют несколько форм возвратных тифов, даже пеллагрический, еще так называемый крысиный – американский… Роман Ильич даже рассердился: «Расписали, а вот самого нужного нет!»

Все же он еще раз приложил ухо к груди больного и, услышав хрипы, решил, что горчичники не повредят. У него самого были хрипы в груди и доктор то и дело ставил горчичники. В комнату больного вошла Егоровна, а за ней краснощекая сестра Варя.

– Плохи наши дела, – снижая свой пронзительный голос, сказал председатель и перестал листать справочник. – Вызвать бы врачей по телефону, да провода повредились… А везти нельзя, распутица… Человека, конечно, пошлю, сообщение сделать… Но пока давайте лечить сами… – Он посмотрел на растерянные лица Егоровны и медицинской сестры, как-то особенно, по-председательски, крякнул и спросил:

– Может с желудком?… Попытать бы, что вчера доктор ел.

– Митрий Никитич кушали кашу-гречку с молоком, да чаек пили… Вот и вся ихняя еда.

– Отравления быть не должно… – заключил председатель и вдруг встрепенулся. – Давай-ка, Варя, прежде всего Митрию Никитичу сделаем компресс… или дай чего сердечного, как давали мне… Помнишь?

Варя стояла в нерешительности. С одной стороны, председатель был не доктор, чтобы лечить больного, с другой стороны, уж очень он сердитый, Роман Ильич. Но она сразу его прервала.

– Так нельзя, Роман Ильич, – сказала она строго. – Надо посмотреть больного и подумать.

– И долго ты еще будешь думать?

Покраснела Варя от обиды, но, взглянув на бесчувственного доктора, вмиг забыла обиду. Вскипятила шприц и быстро, как этому ее обучал доктор Любомудров, впрыснула ему в руку камфарное масло. Кроме этого, она послушала доктора трубкой и только после этого облепила грудь его банками и укутала потеплее, накрыв поверх одеяла еще овчиной.

Только после этого председатель ушел, пообещав заглянуть.

Трудно было сразу определить, чем болен доктор. Во всяком случае председатель и медицинская сестра Варя решили – надо помочь организму самому справиться с болезнью.

В течение дня председатель Роман Ильич дважды заходил к больному. Вечером остался ночевать в квартире доктора под предлогом позднего времени. Варя и Егоровна тоже доктора не покидали.

Словно от нечего делать, Роман Ильич взял в руки справочник и, отодвинув на конец носа очки, стал читать. Варя тоже занялась учебником по внутренним болезням. Всю ночь они не сомкнули глаз. Доктор в бреду все порывался идти к больным. Варя повторила ему укол. Он успокоился.

– А что, Варя, если мы Дмитрию Никитичу впрыснем пенициллин? Здесь вот написано, что вреда от него не будет, а польза верная…

– Пока подождем, а к вечеру посмотрим.

«Самостоятельная», – подумал председатель.

У заботливого доктора – Дмитрия Никитича в амбулатории нашлось все, что требует современная медицина при таких болезнях. К вечеру больному стало еще хуже, и Варя смело впрыснула ему нужную дозу антибиотиков, и он уснул.

Прошло несколько дней. Доктор открыл глаза и понимающим взглядом осмотрел комнату. Однако была такая слабость, что ни подать голоса, ни шевельнуться не мог. Чуть повернув тяжелую голову, он увидел в смежной комнате у стола Романа Ильича, Егоровну и Варю. Доносились сдержанные голоса.

– На завтра давайте, во-первых, дадим больному, – говорил Роман Ильич, – свекольного соку с медом. Может взойдет в себя, тогда куриного бульону покрепче. Вот здесь написано… это полезно, – ткнул плохо гнущимся пальцем председатель. Он вопросительно взглянул своими большими глазами на Варю, у которой светлые волосы совсем закрыли весь лоб, а сама она от бессонных дежурств осунулась и побледнела.

– Пожалуй, неплохо, – солидно согласилась она.

В это время кто-то стукнул в дверь.

– Кого-то несет, – заворчал председатель.

Шаркая ногами, в комнату вошла маленькая старушка с узелком. Она робко взглянула на председателя и шепотом сказала:

– Вот, Ильич, моя курочка-чернушка давеча снеслась… Больному бы передать свеженьких… Митрий Никитич у меня дочку от болезни вызволил…

– Клади на стол. Доктору это будет полезно, – сказал председатель. Дряблое лицо старушки с глубокими морщинками пришло в движение, живо не по летам она улыбнулась и, шаркая ногами, вышла.

Но пока председатель с Варей и Егоровной продолжали обсуждать диету для доктора, в дверь снова постучали. А потом еще и еще… То и дело приходили колхозники и колхозницы, старые и молодые. Каждый нес больному доктору, что имел. Крынку молока с вершком сливок, жбанчик меду, курочку общипанную. Один слабый до водки колхозник, но хороший охотник, на удивленье всем пришел трезвый, да еще принес фунт нутряного медвежьего сала.

– Митрий Никитич сам меня излечил нутряным салом с горячим молоком, – сказал он.

Кажется, желающих помочь больному доктору не было конца.

Сама Егоровна, соседка, принесла пуховую думочку, чтобы больному было удобнее лежать. Но разве такой человек улежит? Не успел прийти в себя, как сразу забеспокоился о каком-то больном и даже хотел идти. Конечно, доктора не пустили, да он и двух шагов пройти был не в силах.

Не сразу доктор мог сообразить, сколько минуло дней, а может недель с тех пор, как он заболел.

Не мог он понять и того, откуда несся шум. В этот день ярко светило солнце, и на окнах разноцветно играли веточки первого алтайского морозца. Теперь выздоравливающий, хотя и слабый, доктор уже ходил по комнате… Кто-то осторожно приоткрыл дверь и, заглянув, хихикнул. Ну, и чудной же доктор! Совсем еще хворый, а белый воротничок уже натянул, да прихорошился, расчесал усы и бороду.

В сенях заиграл баян. В комнату вошло несколько человек, а с ними в новом тулупе председатель.

– А у нас на Ярыжке праздник двойной, – сказал Роман Ильич. – Во-первых, сдали сполна государству зерно; во-вторых, – выздоровел наш дорогой Митрий Никитич!

– Спасибо. А вот для жителей, Роман Ильич, вы обещали закончить постройку больницы, да еще и о бане с вами поговорим…

Председатель вынул из кармана свернутые листы и подал доктору.

Развернул Дмитрий Никитич лист и увидел план и смету строительства новой больницы, проект хорошей сибирской бани, чтобы при надобности было где попариться березовым веничком…

– Это хорошо, – сказал доктор. Но, видно, от слабости так больше ничего и не вымолвил. А его черные добрые глаза заблестели не то от яркого солнца, не то от радости.