Текст книги "Заслуженное счастье (сборник)"

Глава VII

Чудесный июньский вечер. Солнце близится к закату. Играют его разноцветными огоньками стекла дома. Старые сосны навевают прохладу зелеными тенистыми навесами мохнатых ветвей.

В гостиной на мызе Сориных все окна раскрыты настежь. За роялем сидит доктор Магнецов и тихо играет Лунную сонату. Как она прекрасна! Славушке, лежащему на диване, кажется, что под звуки этой сонаты там, за открытыми окнами, под зеленым навесом сосен и елей, кружатся и прыгают маленькие существа. Это – лунные эльфы. И хотя солнце еще не зашло и сумерки только-только начинают спускаться, голубоватые, нежные северные сумерки суровой холодной страны, – эльфы уже здесь. Эльфы уже танцуют. Они уже водят хороводы под звуки Лунной сонаты и пляшут с крошечными венчиками на головах. Ия сидит подле больного. Она только что кончила читать интересную, захватывающую повесть о маленьком лорде Фаунтлерое. Потом много и долго думала о нем. Как жаль, что Славушка, так похожий на маленького героя Бернетт, не может в силу своего недуга быть таким же энергичным и сильным мальчиком, как тот!

О чем он думает сейчас, этот милый Славушка?.. Какие грезы слетают к нему сквозь открытое окно?

– Славушка, о чем вы задумались? – осторожно осведомилась у мальчика Ия.

– Я думаю об эльфах, Ия Аркадьевна, и мне кажется, что я вижу их там, в саду, танцующими под зелеными ветвями сосен. A вы? Вы не видите их?

– Какой вздор, Славушка. Ваша головка полна бредней, должно быть, потому что нынче Иванова ночь. Потому что сегодня ночь волшебных сказочных чудес и выдуманных людьми фантастических переживаний, о которых мы говорили вчера и сегодня… Не правда ли? – гладя его локоны, допытывалась Ия.

– Ну да, конечно… Вы правы… Анна-Мария рассказывала мне, что в ночь под Ивана Купалу просыпаются в лесах ведьмы, лешие, лесовики, эльфы и русалки и приходят плясать на поляну. A вы знаете, Ия Аркадьевна, что сегодня финны жгут костры на нашем озере?.. Они сходятся сюда поздно вечером на берег и прикатывают сюда смоляные бочки. Их сжигают у самой воды, а здешний богач-помещик, барон Арнгольд, устраивает мальчикам чудесное угощение. Те весело угощаются, потом пляшут и прыгают через костры… И тут же выбирают короля и королеву праздника. Ах, как все это должно быть интересно, право! В прошлом году мы приехали на мызу из-за границы уже много позже праздника, a в этом папа не позволит мне ни за что отправиться на берег, потому что, по всей вероятности, всю ночь меня будет колотить лихорадка… Уж такой я несчастный, право. A между тем, если бы вы знали только, как мне хочется посмотреть вблизи на этот финский праздник, на эти костры и танцы, Ия Аркадьевна!

– Бедный Славушка, не горюйте, мы откроем окна, закутаем вас хорошенько и подвезем ваше кресло поближе к одному из них, чтобы вы могли полюбоваться хотя бы издали всем этим торжеством, – утешала мальчика Ия.

Ее нежные руки гладили тонкие пальчики ребенка, a взгляд обычно серьезных, немного суровых глаз покоился теперь с бесконечным сочувствием на лице маленького больного.

– Ах, все-таки мне бы так хотелось взглянуть на все это! – шептал в волнении мальчик.

– Доктор! – неожиданно позвала Ия все еще перебиравшего клавишами Магнецова. – Доктор, не можете ли уделить мне минутку…

Рояль затих мгновенно, и Виктор Павлович подошел к маленькой группе.

– Что угодно, Ия Аркадьевна? – осведомился он.

– Не находите ли вы возможным доставить маленькую радость нашему больному, – быстро отводя его к окну, тихим, чуть слышным шепотом бросила Ия, и тотчас же продолжала еще тише, так, что ни одно ее слово уже не долетало до ушей Славушки. – Почему бы не доставить ему эту маленькую радость?.. Его жизнь так бедна и бледна событиями. И что значит один лишний припадок лихорадки, если она всего лишь воздаяние за такие светлые радостные впечатления? Ведь он же, со слов медиков, и вас в том числе, – приговорен… A желания тех, кто от нас уходит в лучший мир, должны быть законом. Так не найдете ли вы возможным порадовать Славушку, доктор? И отпустить его посмотреть праздник этой ночи!

Ия впервые, кажется, чувствовала себя сейчас в положении робкой маленькой девочки, которая боится, что ей откажут в ее просьбе. Ей так хотелось порадовать милого воспитанника, к которому привязалась она за эти полтора месяца и которого полюбила, как младшего братишку.

Этот кроткий, покорный маленький ангел взял добрую половину ее души. Занятия с ним научными предметами в утренние часы, их совместные прогулки, вечерние чтения и долгие игры и беседы сделали то, что маленький больной мальчик стал для Ии едва ли не таким же бесконечно родным, как младшая сестра Катя. И сегодня ей во что бы то ни стало захотелось порадовать этого мальчика, потешить его. Вот почему она с волнением дожидалась ответа доктора. Тот долго обдумывал ее просьбу. Затем поднялся в кабинет хозяина и довольно продолжительное время оставался там.

Когда же Виктор Павлович снова появился на пороге гостиной и его серьезное лицо улыбнулось навстречу устремленным к нему с немым вопросом глазам Ии, молодая девушка обрадовалась, как ребенок.

– Одевайтесь, Славушка, мы отправимся на озеро. Вы увидите и костры, и пляску… Папа разрешил, доктор тоже, и что за чудесный вечер вам предстоит нынче, Славушка! – весело говорила Ия, целуя бледный лобик больного.

* * *

То был действительно чудесный вечер… Вернее, чудесная ночь, похожая на какую-то волшебную сказку. Огненной лентой костров разукрасился берег. Потемневшее озеро казалось теперь замкнутым в огненное кольцо. Со всех ближайших и дальних мест съехались и сошлись сюда финны, на это большое озеро, такое празднично-прекрасное в нынешнюю ночь. На расстоянии десяти шагов горели огромными факелами смоляные бочки. Подле них мелькали фигуры нарядных, по-праздничному одетых мужчин, женщин в ярких платках, с венками из полевых цветов на головах, и детей – с букетиками таких же цветов, заткнутых в петлицы курток. Даже старики и старухи приехали сюда вместе с молодежью на своих гремучих таратайках. Богач барон Арнгольд прислал на берег целую телегу с угощением для соседей-крестьян. Он сам ожидался сюда с минуты на минуту. Шум, хохот, кое-где вспыхивающая и сразу потухающая, несколько заунывная песнь финского народа, треск горящего дерева, шипение смолы, ржание лошадей и снова смех и веселый говор – все это наполняло обычно суровый и тихий берег необычной жизнью и радостью. И замкнутое в огненный свой венец, как коронованная царица, озеро, казалось теперь сказочным, легендарно прекрасным.

Когда Степан прикатил на берег кресло маленького Сори-на и Славушка очутился в самом кольце праздника, у мальчика дыхание захватило от восторга в груди.

– Папа! Ия Аркадьевна! Доктор! Смотрите! Ах, как все это красиво!.. Как прекрасно! Боже мой! – лепетал он перехваченным от радостного волнения голоском, хватая за руки окружающих. – Смотрите! Смотрите! Сколько народу!.. A вон там девушки в белом! Какие они нарядные! И сколько цветов! Сколько цветов!

– Смотрите, Славушка, к нам подходит Ида. Как ее изменил наряд. Она ли это? – удивилась Ия, указывая вперед.

Как раз в эту минуту заиграли скрипки, дрогнул барабан и затренькали балалайки, а из-под шатра ближайших зеленых сосен выступил странствующий оркестр, приглашенный бароном Арнгольдом на празднество в эту ночь.

И вмиг хлопотавшие вокруг костров парни и девушки встали в пары. Одновременно целая группа молоденьких девиц и подростков с букетами в руках приблизилась к семье Сориных. Впереди всех выступала их работница Ида в белом с розовыми лентами нарядном платье. Ее румяное лицо горело и лоснилось при ярком свете костров, a добродушные губы складывались в широченную улыбку. Она держала два венка в руках. Подойдя к креслу Славушки, Ида отвесила один за другим несколько книксенов и затем быстро-быстро залопотала что-то по-фински.

И сопровождавшие ее другие девушки тоже говорили что-то, и тоже отвешивали книксены, чрезвычайно потешая этим Славушку, кусавшего себе губы в тщетном усилии удержаться от смеха. A Ида все лепетала и приседала поминутно, отмахивая книксен за книксеном, без счета, без конца. Наконец Степан, неотлучный спутник Славушкиного кресла, пришел всем на выручку. Он знал немного по-фински и выступил не без доли смущения в качестве переводчика.

– Маленький баринок, – начал он переводить слова Иды и ее спутниц, – все эти девушки, парни и дети слышали от нашей работницы, что вы, маленький барин, нездоровы и не можете ни ходить, ни танцевать, a так как они все очень жалеют вас, то хотят утешить и позабавить вашу милость. Ида говорит, что все молодцы здешние и все девушки выбирают вас нынче королем праздника и передают вам два венка: один для вас, другой для царицы, или для королевы, как у них там прозывается. Извольте же взять венки, Святослав Алексеевич, один они просят позволить надеть на вашу головку, a другой уж вы сами найдете кому отдать.

– Как, мне? Меня выбрали королем праздника? – дрогнувшим от восторга голосом вскрикнул Славушка, и его бледное личико все облилось румянцем удовольствия. – Папа, папа, ты слышишь, чего они хотят? Они меня выбрали королем. Доктор! Ия Аркадьевна! Но что же я буду делать? Я не могу ни танцевать, ни прыгать через костры, – уже со вздохом печали и разочарования произнес мальчик.

– Да они знают, что не можете, – вмешался Степан, – они только просят вас позволить им надеть венок на вашу головку, Святослав Алексеевич, и предлагают полюбоваться их праздником.

– Ах, если так! – и сияющий от удовольствия Славушка быстро сорвал шляпу и подставил свою прелестную кудрявую, всю в золотистых локонах, головку рукам Иды. Ta почти с благоговением, осторожно и ловко надела на нее венок. A сопровождавшие Иду девушки запели в эту минуту какую-то красивую песню, похожую скорее на гимн.

И хор музыкантов грянул торжественный туш, смешавшийся с их пением. Тут только смущенный и счастливый Славушка заметил огромную толпу народа, окружавшую их. Все собравшиеся на праздник финны и финки сконцентрировались теперь вокруг профессора Сорина и его домашних. Они громко кричали приветствие в честь маленького героя праздника.

Когда Славушка, тронутый и польщенный таким участием к нему, по указанию отца откланялся и поблагодарил за честь всех этих добрых людей, мальчику подали другой венок – для королевы.

– Ты выберешь достойнейшую, – произнес старый седой финн, дедушка работницы Иды.

Черные глазенки мальчика заискрились, как звезды. Теперь, когда он так был счастлив сам, ему непременно захотелось осчастливить кого-нибудь еще, близкого и родного сердцу. Он взглянул на отца… Как жаль, что его драгоценный папочка не может быть королевой праздника. Ведь он мужчина! Но зато здесь есть еще кто-то, кто не менее отца с трогательной заботой печется о нем, бедном Славушке. Подле его кресла-колясочки стоит тонкая, стройная девушка. Ее рука лежит на его плече. Милые глаза смотрят на него с таким добрым, таким ласковым выражением! Как должен пойти ей этот венок из полевых цветов! Как хороша будет в нем ее гордая головка! В ней столько величавого достоинства, в этой милой, дорогой Ие Аркадьевне. Она, действительно, точно настоящая королева. И никто кроме нее из здешних девушек не сможет быть праздничной королевой сегодня!

– Милый доктор, приподнимите меня! – неожиданно прозвучал нежный Славушкин голосок. И когда Виктор Павлович помог приподняться мальчику, он закинул кверху свои слабенькие ручонки и, прежде чем Ия успела опомниться, окружил гладко причесанную головку девушки венком из полевой ромашки, гвоздики, колокольчиков и васильков.

Едва Ия сделала движение, как снова грянули туш музыканты и все присутствующие закричали обычное финское приветствие в честь молодой девушки – нынешней королевы.

– Ну вот, я и исполнил ваше желание… Переведи Степан им, что я исполнил их желание и королева праздника выбрана мной, – обратился Славушка к своему импровизированному переводчику.

Тот не замедлил исполнить его приказание.

Старый финн, дедушка Иды, говоривший немного по-русски, нашел возможность связать несколько слов, адресованных Славе.

– Бог тобой… зиви, малюський, ангель, стоби радивать нас… – произнес он, вынимая изо рта свою вечную трубку.

– A теперь надо королеве выбрать на танцы партнеров… – произнес, улыбаясь, Сорин. – Видите, вас уже приглашают издали… Не решаются только подойти поближе! – указывая на нерешительно топтавшихся в стороне парней, заключил он.

– Да, если королева праздника откажется потанцевать с ними, ее временные подданные, чего доброго, и обидятся, пожалуй, – присоединил свое мнение доктор.

На минуту Ия смутилась. Ей показалось как-то странно танцевать с этими грубоватыми, неуклюжими, хотя и чрезвычайно симпатичными людьми, которые час тому назад, может быть, окапывали гряды картофеля или возили навоз для удобрения почвы. Но это было лишь мгновенное замешательство. Моментом позже Ия уже шла навстречу ближайшему парню в новой куртке, с неизменной трубкой во рту, со шляпой, украшенной полевыми цветами.

Он с поклоном принял руку, обнял ее за талию, и под звуки пронзительно пиликающих скрипок и оглушительно рокочущего барабана они понеслись… За ними чинно и бесшумно в «немецкой» польке запрыгали и другие пары – финские девицы с их кавалерами. Пламя костров освещало кружащиеся фигуры, придавая им причудливо-фантастический вид. Финны и финки танцевали чинно и торжественно и перед началом и после окончания каждого танца отвешивали поклоны и книксены. И тем не менее Ие было чрезвычайно весело прыгать и кружиться с этими добродушными работниками, гораздо более приятно, нежели на том костюмированном балу, на Святках у Нетти, когда кавалерами ее были пустые, бесцветные, глупо-самодовольные молодые люди в лице князька Валерьяна, Димы Николаева и Пестольского. За первым танцором к Ие подошел второй… За вторым – третий… Все желали танцевать с королевой праздника. Даже старый дедушка Иды тряхнул стариной и отплясал с «парисьней» нечто похожее на польку-мазурку, вызывая бурные аплодисменты своим лихим исполнением. Каждую свободную от танцев минутку Ия подбегала к Славе, поделиться с ним впечатлениями, перекинуться словом-двумя…

После танцев водили хороводы; прыгали, взявшись за руки, через костры, бегали в горелки.

Наконец, и старики, и молодые уселись на берегу и принялись за угощение. Ия не могла отказаться от стопки крепкого шведского пунша, которую поднес ей первый танцор окрестностей. Не могла не закусить вино вкусным шведским пряником.

A костры все горели по-прежнему, и багровым казалось ночное небо от их жарких огней.

– Вы не устали, Славушка? – озабоченно спрашивала своего маленького воспитанника Ия, едва оторвавшись, наконец, от своих новых друзей – финских девушек и их кавалеров.

– Ах, нет же, совсем нет, уверяю вас, Ия Аркадьевна, я никогда не чувствовал себя так хорошо и бодро, как сегодня, – говорил мальчик, уплетая за обе щеки пряники и апельсины, принесенные ему Идой и ее подругами.

– Уж пусть остается до конца праздника, раз начал дебоширить, – махнув рукой, произнес Алексей Алексеевич, с любовью и нежностью глядя на своего развеселившегося сынишку. – Вот и доктор ничего не имеет против. Уж кутить, так кутить…

– Парисьня, наси люти хоцют за твой сдорофья выпить, – услышала Ия чей-то коверкающий русские слова голос.

Это снова пришла за ней Ида со своим дедом. Через минуту, закутав Славушку теплой шалью, Ия снова присоединилась к пирующим.

Теперь финны уже не были одни. Пока Ия беседовала с Сориным и доктором, неслышно к месту праздника подкатила коляска. Из нее вышли два господина. Один – высокий бритый, с энергичным лицом, обвеянным северными ветрами, – сам барон Арнгольд, другой – высокий старик в очках с тщательно расчесанными и совершенно белыми, как снег, бакенбардами.

Увидя приближающуюся девушку, они сняли шляпы и почтительно склонили перед ней головы. Их приветствовали самым радушным образом собравшиеся на берегу финны.

Ия хотела было занять свое прежнее место между старым дедом Иды и его внучкой на пне срубленной сосны, но барон Арнгольд предупредил ее намерение. Он приблизился к девушке со шляпой в руке и, склонившись перед ней, заговорил тем изысканным, несколько вычурным немецким языком, каким, вероятно, когда-то рыцари беседовали с дамами.

– Приветствую прелестную королеву праздника. Я слышал уже, что здешние жители выбрали на сегодняшний праздник вас. Позволю себе смелость представиться вам и представить своего школьного товарища, профессора Императорской клиники в Берлине, ученого доктора – профессора Адольфа Франка, который проездом через Швецию и Финляндию гостит у меня на мызе.

Седой господин с белыми баками, как и барон, почтительно склонился перед Ией в утонченно-рыцарском поклоне. Он только вчера приехал сюда к своему товарищу юности барону Иоганну Арнгольду и был счастлив, что попал на здешний праздник и мог познакомиться здесь с обычаями чужой страны. Сам он, немец по крови, всю свою жизнь провел в Германии, изредка путешествуя по Европе. Барон Арнгольд, швед по отцу и финн по матери, подружился с Франком во время своего пребывания в германской академии. Профессор Франк, в свою очередь, с улыбкой, адресованной Ие, заявил, что он очень доволен случаем встретить здесь такую изящную, такую симпатичную царицу праздника…

Но Ия едва ли слышала сейчас, что он говорит… В ее голове носилась только что произнесенная бароном фамилия гостя…

Франк… Профессор Франк… Да неужели же этот старик в очках, с белыми баками и длинными волосами, и есть тот знаменитый профессор, тот великий мировой ученый, о котором говорит вся Европа, чьи огромные важнейшие труды и открытия в области медицины разносятся по всему миру. Неужели же это он сам?.. Он, делающий настоящие чудеса в области хирургии?.. Знаменитый доктор, об имени которого кричит весь мир. И, уже не рассуждая больше о том, насколько уместен ее вопрос, она, впиваясь широко раскрытыми глазами в старое, морщинистое лицо профессора, спросила его, едва справляясь с овладевшим ею волнением:

– Неужели же вы профессор Франк?.. Тот самый великий профессор, которого знает вся Европа, весь мир?.. Ну, да, весь мир, конечно…

Неуловимая улыбка пробежала по тонким губам профессора и утонула там, в глубине его скрывающихся под очками глаз.

– Вы, по всей вероятности, слышали немного обо мне, фрейлейн, – скромно ответил старик, – если хотите, то мои труды имели успех и…

Ия не дала договорить профессору. Быстрая, как яркая зарница, мысль пронизила ее мозг, и, едва разбираясь в волне чувств, нахлынувшей на нее, девушка приблизилась к Франку и быстро-быстро заговорила по-немецки.

– Простите меня, ради Бога; простите мою назойливость, мою дерзость… Ho у меня, лишь только я услышала ваше имя, загорелась в мозгу одна идея… Неожиданная и быстрая, которую я выскажу сейчас вам. Не знаю, что со мной, но вся я сейчас под впечатлением нашей встречи неожиданно закипаю надеждой… Вы простите, я, может быть, очень плохо говорю по-немецки… Но я так хочу поделиться с вами, с великим ученым и врачом, тем, что у меня сейчас в мыслях. Вот видите, господин профессор, ту группу людей у четвертого костра от вышки берега… Видите ее? Это здешний помещик Сорин, профессор ботаники, его сын и доктор, лечащий этого сына. Дело в том, что маленький Сорин давно приговорен лучшими докторами Европы к скорой смерти. Он, по отзывам всех их, должен умереть в самом раннем возрасте. Его мать передала ему свой недуг – чахотку, кажется; и ребенок, обреченный вследствие наследственности на гибель, влачит самое безотрадное существование. А между тем он кумир отца, общий любимец и, как луч солнышка, освещает жизнь его окружающих. Этот маленький ангел, созданный для того, чтобы давать людям одну только радость и тепло. И он не должен умереть! Он ни в коем случае не должен умереть, господин профессор, так рано, так убийственно рано!

Голос Ии дрожал и срывался. Никогда еще в жизни не переживала она такого захватывающего волнения. Никогда еще ей не приходилось так плохо владеть собой.

И неподдельное волнение, весь жар ее переживаний – все это не могло не передаться старому ученому, понимавшему лучше всех других, как человеческие телесные недуги, так и еще более глубокие душевные страдания. Старый профессор прекрасно видел, что эта красивая гордая девушка, такая серьезная и цельная натура, сейчас сильно подхвачена вихрем мыслей о возможности спасти ее любимца… И к нему, старому Франку, несется она навстречу, как к последней помощи, как к последнему якорю спасения для своего маленького больного. Воистину трогательной показалась ему сейчас эта девушка.

– Вы хотите, чтобы я взглянул на вашего воспитанника? В таком случае пойдем к нему, – все так же по-немецки сказал профессор и, не дожидаясь ответа Ии, вместе с ней и бароном двинулся по направлению освещенной костром маленькой группы.

Быстро, точно в сказке, произошло все остальное.

Когда профессор Франк приблизился к креслу-колясочке больного Славы, мальчик находился в радостном возбуждении под впечатлением праздника, он весь ушел в созерцание прыжков молодежи через костры. Венок, принесенный Идой, съехал ему на лоб и еще более оттенял сейчас темными, пестрыми цветами матовую прозрачную бледность этого милого личика. Только одни черные глазки ребенка ярко сверкали и говорили о жизни, едва теплящейся в этом хрупком маленьком теле, казавшемся таким слабым, бледным и жалким.

– Какой изящный, прелестный ребенок! – не мог не сказать профессор Франк, пока Ия знакомила его с присутствующими.

Когда Алексей Алексеевич услышал фамилию знаменитости, произнесенную Арнгольдом, он как-то весь встрепенулся и оживился сразу. И в голове Сорина промелькнула та же мысль, которая пришла на ум Ие в первую минуту ее знакомства с Франком; что, может быть, недаром так случайно и неожиданно судьба посылает сюда к ним знаменитого ученого, который, может статься, пожелает спасти его ненаглядного Славушку… Недаром же сам он, профессор Сорин, так тянулся в Берлин к Франку и был в отчаянии, что все последние годы знаменитый доктор не лечил никого, занимаясь учеными исследованиями. И вот теперь… Такая неожиданность, такая случайная встреча.

Алексей Алексеевич даже ушам своим не поверил, когда знаменитый профессор, поговорив с ним о болезни Славы, сам назначил день и час своего визита на мызу к Сориным.

Что-то дрогнуло в груди отца, и легкая, робкая, маленькая надежда на возможность выздоровления сына загорелась у него в груди.

Решено было, что завтра в два часа дня профессор Франк приедет на мызу осматривать Славу.