Текст книги "Заслуженное счастье (сборник)"

Глава IX

Весь этот вечер Катя была как во сне. От выпитого с непривычки крюшона голова девочки кружилась все сильнее и сильнее. Смех делался все громче и неестественнее. A тут еще подоспели и новые впечатления: ее первый бал, положение взрослой барышни, танцевавшей впервые с настоящими взрослыми кавалерами, – все это усугубляло ее волнение. К тому же Валерьян Вадберский, прячась под своей хламидой китайца, наперебой с Димой Николаевым говорили ей поминутно комплименты, громко восторгались ее внешностью, грацией и изяществом, танцуя с ней по нескольку раз подряд, и словно по уговору отличая ее перед всеми остальными барышнями.

Бедная Катя! Она не слышала того, что говорилось в то же время за ее спиной этими юными шалопаями.

– Она божественно глупа, величественно глупа ваша Катя! – шептал со смехом Дима на ушко Нетти.

– Послушай, сестра, мой Громобой, ей-Богу же, умнее нашей молоденькой родственницы, a ведь он только лошадь. A эта девица, вообрази, только и знает, что хохочет на всю ту ерунду, которую я напеваю ей в уши… Нет, она великолепная дурочка, эта милая Katrine! – вторил ему Валерьян Вадберский, обращаясь к Нетти.

– Но ты уж не очень, Валя… – с притворным беспокойством останавливала брата молодая женщина.

– Да я и так не очень… но тсс! Вот она, легка на помине! Идет.

– M-lle Katrine, m-lle Katrine, хотите, я очищу вам грушу? – бросился он с видом непритворной любезности навстречу Кате.

– Грушу? Ха-ха-ха! – смеясь тем же неприличным смехом, лепетала та. – Ах, нет, не надо груши, я не хочу груши. Я ничего не хочу… У меня болит голова. Вот если бы можно было выйти сейчас на крыльцо подышать свежим воздухом!.. Но этого нельзя! – заплетающимся языком произнесла бедная девочка.

– Voilá une idée![33]33
  Вот идея! (франц.)


[Закрыть] Почему нельзя? Какой вздор!.. И не только на крыльцо, но и прокатиться можно… Хотите, я приведу мотор и мы все прокатимся, – предложил князек Валерьян, обращаясь ко всему кружку.

– Идея! Идея! Отлично, отлично, мы все поедем! – весело захлопали в ладоши обе барышни Завьяловы и Нетти.

– A как же Ия? Она будет недовольна! – непроизвольно сорвалось с губок Кати.

– Беби, маленькая бебичка какая, подумаешь, – засмеялась Нина Завьялова, – без спросу у сестры шагу ступить не смеет! Однако же, и держит вас в руках ваша Ия! Стыдитесь, m-lle Katrine, так слепо повиноваться сестре, которая немногим старше вас.

– Она заметно командует вами! – подтвердила вторая Завьялова, Ольга.

– Возмутительно, – вмешалась в разговор Нетти… – Ия до сих пор, вообразите, считает Катю ребенком, из личных соображений, конечно. Ведь согласитесь, однако, mesdames, неприятно иметь около себя сестру, которая и моложе, и свежее, и красивее тебя. Ха, ха! A наша Иечка далеко не так глупа, чтобы не сознавать этого.

– Однако, mille diables, mesdames, едем мы кататься или нет? – повышая голос, нетерпеливо спросил Валерьян.

– Едем, едем! Только мы одни поедем, уговор дороже денег, больше не возьмем никого… A то пойдут охи, вздохи, ахи и причитания, – возбужденным тоном говорила Нетти, – и даже André не возьмем. Мне надоели его вечные страхи: Нетти, ты простудишься, Неттичка, заболеешь, не ходи туда, не езди сюда! Боже, от тоски с ума сойти можно! Нет, уж я лучше предпочитаю остаться дома, нежели выносить все это.

– Разумеется, разумеется. Поездка без старших куда лучше! – вторил ей Пестольский, веселый арлекин.

– Чудесно, бесподобно, божественно! – пищали барышни Завьяловы.

– В таком случае, addio,[34]34
  До свидания (итал.).


[Закрыть] исчезаю за мотором, – и на ходу срывая маску и привязанную косу китайца, князь Валерьян бросился через кухню и черный ход исполнять поручения расходившейся молодежи.

A получасом позднее мимо удивленной прислуги тем же путем, словно маленькая группа заговорщиков, уже одетая в добытые Лушей из передней шубы и шинели молодежь со сдержанным смехом высыпала на заднее крыльцо.

* * *

Студеный морозный воздух сразу отрезвил Катю. Холодный крещенский вечер захватил ее. Зимний ветер щипал лицо, щеки, нос и проникал в горло, овладевая ее дыханием.

Автомобиль, раздобытый князем Валерьяном, несся стрелой по снежной дороге.

– Как хорошо, как чудесно! – то и дело восторгались барышни.

– Таинственное, романтическое похищение четырех граций! – смеясь, говорил Дима Николаев. – А вы, Екатерина Аркадьевна, любите кататься в автомобилях? – обратился он к Кате, сидевшей на коленях Нетти, поместившейся между сестрицами Завьяловыми.

Ложный стыд помешал сознаться девочке, что она никогда еще не ездила на моторе до сегодняшнего вечера, и Катя предпочла обойти молчанием этот вопрос.

– Куда же мы едем, однако? – поинтересовалась Нетти.

– Туда, туда! Прямо все, прямо, на край света, где он держится на одном из китов, – шутил Дима.

Его и без того маленькие глазки стали еще меньше и казались щелочками. Катя видела, что эти щелочки задорно и насмешливо поглядывали на нее… От Димы пахло вином, и вся его нетрезвая фигура внушала Кате гадливое отвращение.

«Какой противный! Пьет вино и говорит глупости», – произнесла мысленно девочка, стараясь не смотреть на Диму и других спутников, которые теперь казались ей не лучше подвыпившего Димы, и искренно наслаждаясь быстрой ездой.

Мимо мелькали молниями дома, фонари, улицы… Проехали тихую окраину, вылетели стрелой в более шумную часть города и снова помчались в тишину. Дух захватывало от быстрой езды в груди Кати. Голова прояснилась, перестала болеть. Но сама Катя вся притихла сразу, словно опустилась как-то. Теперь перед ней ясно предстала вся изнанка ее ночного приключения.

Уехать, не спросясь у брата, у Ии, это что-нибудь да значило. Неприятное чувство сознания содеянной вины пробудилось в сердце девочки. Ей уже не хотелось слушать веселой болтовни соседей, не хотелось отвечать на их вопросы. И сама поездка на моторе не представляла уже больше никакого удовольствия. Ее спутники, между тем, трещали без умолку. Говорили громко, спорили о чем-то…

– Боитесь, боитесь, mesdames, нечего и говорить, боитесь! – смеясь и заглушая всех своим громким голосом, кричал Пестольский.

– Нет-нет, вот глупости, волков бояться – в лес не ходить, – надрывались барышни Завьяловы, перекрикивая молоденького корнета.

– Да мы в лес и не пойдем, мы поедем только на кладбище, – загоготал Дима Николаев, широко разевая рот.

Князь Валерьян, тоненький, юркий и вертлявый, склонился к лицу Кати.

– О чем задумались, очаровательные глазки? – спросил он сладеньким голоском.

От Валерьяна тоже пахло вином, и язык плохо повиновался юноше.

Кате стало еще противнее. Еще сильнее и настойчивее зашевелилось раскаяние в глубине души от присутствия всей этой пустой и пошлой компании. Со дна ее поднималась муть от всех этих глупых разговоров, беспричинного смеха и ежеминутных на каждом ухабе взвизгиваний барышень.

В это время Пестольский рассказывал с увлечением о последних скачках, о каком-то «божественном» жеребце Снобе, который «схватил» всемирное Дерби, – но никто уже не слушал его. Заметно охмелевший Дима Николаев чуть ли не во весь голос кричал, стараясь обратить на себя внимание всей компании.

– Это будет очаровательно… Прелестно!..

– Все стремятся совершать обыкновенно поездки на Стрелку, на острова, в парки, a мы покатим на самый край Петербурга, на дальнее кладбище, и посмотрим, что запоют наши храбрые барышни, очутившись в малоподходящей для них компании мертвецов. Я вижу уж сейчас, как глаза Анастасии Юрьевны расширились от страха, ха-ха-ха! – заключил Дима свою речь самодовольным смехом.

– Ложь, ложь! – протестовала Нетти. – Ничего я не боюсь! Неправда.

– Значит, я ошибаюсь, и вы храбры, как рыцарь Средневековья?

– Ну, разумеется, a вы думали как?

– Шофер, возьмите направо. Прямо к N-скому кладбищу, – скомандовал Валерьян.

Глаза Кати испуганно раскрылись.

– Мы, кажется, действительно поворачиваем на кладбище, зачем? – тихо спросила она у своих соседок. Но никто не ответил ей. Никто даже не расслышал ее вопроса. Все говорили и смеялись, заглушая один другого.

Мотор повернул уже в какой-то темный переулок и понесся снова вперед со сказочной быстротой. Вдруг он сразу остановился…

– Приехали, дети мои, mille diables, как говорит Дима… Но что это? Ворота кладбища закрыты? По-видимому, они не очень-то любезные хозяева, господа покойнички, и совсем не намерены нас принимать, – первым соскакивая на землю, шутил Валерьян.

– Можно в обход, если главные ворота закрыты… Там у речки есть калитка, – посоветовал шофер.

– Вот неудача-то, но все равно! Поедем к речке.

– Parbleu![35]35
  Черт возьми! (франц.)


[Закрыть] Катим на речку!

– Нет, сударь, этого, пожалуй, нельзя, машину испортим, дорога там худая, – покачал головой шофер.

– В таком случае отправимся туда пешком. Mesdames, не правда ли?.. Докажем свою храбрость! – предложил Дима, тяжело соскакивая с подножки и попадая в снег.

– Ловкость не порок! – сострил Валерьян под общий хохот, вызванный видом беспомощно барахтавшегося в сугробе юнкера.

– Mesdames et messieurs! Я предлагаю вам обойти ограду кладбища и проникнуть внутрь с другой стороны, – предложил Пестольский.

– C’est ça, c’est ça![36]36
  Так! Так! (франц.)


[Закрыть] Очаровательно! – не совсем, однако, искренне обрадовались дамы.

– Господа, я предлагаю идти попарно, ваши руки mesdemoiselles, – и Дима Николаев, поднявшись наконец на ноги, подставил свернутые калачиком руки обеим барышням Завьяловым. За ними корнет Пестольский подошел к Нетти.

– Очаровательная княжна… Вашу прелестную ручку, – дразнил он ее по привычке.

На этот раз Нетти не обижалась на молодого человека, именовавшего ее княжной. Она звонко смеялась и торопила всех:

– Скорее, господа, скорее, докажем же нашу храбрость, побываем на кладбище, a там быстрым аллюром домой. Наверное, котильон уже кончился, сели ужинать и нас могут хватиться.

– Allons, mes enfants![37]37
  Вперед, дети! (франц.)


[Закрыть] Раз-два, раз-два! – и Валерьян замаршировал по-солдатски, увлекая за собой Катю, опиравшуюся на его руку.

– Дядя Дима, дядя Дима! – кричал Пестольский Николаеву. – А ты револьвер с собой не захватил?

– Мммм! Зачем он мне?

– На всякий случай не мешало бы! У меня есть. A то знаешь, всякие могут произойти случайности на кладбище… Там ведь и пошаливают иногда.

Тут начались рассказы о восставших из гробов мертвецах, которые оказывались потом… ворами.

В это время, отстав от компании, Валерьян нашептывал Кате:

– Какие у вас прелестные глазки, mademoiselle Katrine, в темноте, как две маленькие звездочки они сверкают. Немудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать… Вот вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, a может быть, еще на колени, ха-ха-ха-ха, a может быть, и на горох?.. Что вы на это скажете, ха-ха-ха-ха-ха!

Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез. Ta вспыхнула, как порох, топнула ногой.

– Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, – возмущенным тоном вырвалось из уст девочки.

– Ха-ха-ха-ха, – не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на плодородную почву, что ему удалось царапнуть болезненно развитое самолюбие девочки, – ха-ха-ха-ха, c’est vous parlez, ma petite[38]38
  Это вы так говорите, малышка (франц.).


[Закрыть], a я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол, да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся деточку…

– Но это уже чересчур! – возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою дрожащую от волнения и гнева руку.

– Ха-ха-ха-ха! Вот мы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, – ах, как вы бываете прелестны, когда се́рдитесь, Катя. Вы не серди́тесь, что я называю вас так, но ведь мы родственники, и я считаю вас своей милой маленькой сестричкой и хочу утешить и успокоить вас… Я не дам вас в обиду, крошка… Я вас люблю, как маленькую сестричку… Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну, так я и без спроса вас поцелую… Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!

И прежде чем Катя успела отскочить, лицо Валерьяна, от которого пахло противным запахом вина, наклонилось к ней, a его губы старались дотянуться до ее пылающей от гнева щеки.

– Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! – с отвращением и негодованием вырвалось у девочки, – я пожалуюсь Андрюше, я…

Катя не договорила. Слезы обиды и гнева обожгли ей глаза… Она прислонилась к кладбищенскому забору, который они огибали в эту минуту, и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что делать, что предпринять.

Остальная часть компании успела уйти далеко вперед. Откуда-то издали уже слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.

Совсем сконфуженный, юноша сделал попытку завладеть Катиной рукой.

– Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну, и характерец у вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, a вы точно ежик… Право, ну, ежик. Фырк! Фырк! Перестаньте же, дайте мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, – говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.

– Отстаньте от меня! Оставьте! – неожиданно для самой себя резко крикнула Катя, снова отталкивая руку юноши. – Вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вино пьете… За то, что чушь всякую несете все время и глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро минет пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! – Не позволю! – уже кричала теперь громким, плачущим голосом Катя.

– То есть, как это противны?.. Все противны – и Нетти, и я? – недоумевал Валерьян.

– Да, да, да! – не помня себя твердила девочка.

– А, так вот вы какая капризная, упрямая. Ну, в таком случае разрешите хотя бы проводить вас до мотора, и подождите нас, пока мы не вернемся к вам, чтобы ехать обратно, – уже холодным, недовольным тоном произнес обиженный Валерьян.

– Убирайтесь вы от меня! Я и сама найду дорогу к мотору, – крикнула так пронзительно Катя, что молодой князек поднял руки к ушам и, совершенно оглушенный, замотал головой.

– Но зачем же так кричать? Точно вас режут. Право, я и так уйду, согласно вашему приказанию. A вы потрудитесь сесть в автомобиль и подождать нас.

– Это не ваше дело! – грубо отрезала Катя. – Уходите!

– Слушаюсь, ухожу…

И, повернувшись на каблуках, юноша побежал вприпрыжку догонять остальную компанию.

– Глупая девчонка! – по дороге бранил он Катю, отводя душу. – Тоже вообразила себе, что неотразимо хороша собой, и еще ломается. Мещанка этакая! A того не понимает, что ничего-то в ней хорошего нет, смуглая, черная, как голенище, глаза, как плошки, a туда же!.. – «Вы мне противны», ах, скажите, пожалуйста! Ничтожество этакое, туда же, возмущается, грубит! – совершенно уже разошелся Валерьян.

Между тем, оставшись одна, Катя повернула назад, к тому месту, где оставался шофер с машиной. Но ни шофера, ни машины здесь уже не было. Девочка смотрела вправо, влево… Нигде не было и признака автомобиля. Очевидно, шофер, воспользовавшись отсутствием пассажиров, заехал в ближайший трактир погреться и подкрепить свои силы.

Направо, вдоль ограды, убегал вперед узенький переулок. В него и повернула Катя, чтобы не выходить на дорогу, куда, по ее предположению, могли вернуться каждую минуту молодые люди. С ними же ей совсем не хотелось сейчас встречаться. Ей были теперь несказанно противны и Валерьян, и Дима – первый своими пошлостями, второй неимоверной глупостью и пустотой.

– Пока не позовут сами, не вернусь ни за что на свете, – думала Катя, машинально поворачивая в следующий переулок и все подвигаясь незаметно вперед.

Пройдя несколько минут, она приостановилась и стала прислушиваться. Не зовут ли ее? Ведь, по ее предположению, сейчас Нетти и ее спутники должны были уже хватиться Кати и, не найдя на месте, не медля ни минуты броситься на поиски.

Но морозная ночь молчала по-прежнему; не слышно было никаких голосов; кругом царила полная тишина.

Внезапный страх пронизал все существо Кати. Только теперь она вполне поняла создавшееся положение: ее оставили одну среди этой тишины и безлюдья, вблизи этих жутких пустырей и кладбища.

Где же они все, однако? О чем думают, оставляя ее так долго здесь?

Теперь уже недавнее гордое желание не встречаться с веселой компанией уступило место другому. Кате захотелось уйти скорее к свету, к шуму, к людям, какими бы дурными они ни были – все равно. Слишком уж было пустынно и жутко кругом. И вдобавок ни признака присутствия человека, ни единого человеческого голоса, ни одного живого звука кругом!

Дрожа от волнения и от пронизывающего ее насквозь холода, девочка зашагала теперь быстрее, прямо, как ей казалось, по направлению дороги, где, она была уверена, сейчас находилась молодежь, изредка посылая в тишину:

– Нетти! Нетти! Где вы?

Никто по-прежнему не отзывался. Окраина города казалась вымершей. Между тем высокая ограда, окружающая погост, заменилась более низким земляным валом, который было нетрудно перелезть. Оттуда, из-за вала, странными, фантастическими фигурами казались кресты и памятники, находившиеся внутри ограды. Второпях Катя и не заметила, что повернула совсем в противоположную сторону и теперь отдалялась еще дальше от дороги.

– Нетти, да где же вы, наконец! – уже с явным отчаянием, поняв вскоре свою ошибку, трепещущим голосом еще раз крикнула Катя. И опять ни единого звука не получила в ответ. Прежняя тишина и молчание царили на кладбище и в огибавшей его пустынной уличке. Так прошло с добрых пять минут времени. Вдруг Катя вздрогнула. Ей ясно послышались за оградой людские голоса.

Луч надежды мелькнул в голове девочки.

– Нетти… Наконец-то! Они еще, оказывается, там! – и, не рассуждая больше, девочка стала быстро карабкаться по валу в надежде увидеть по ту сторону ограды невестку и ее спутников.

Быстрыми, ловкими движениями она влезла наверх, оттуда спрыгнула вниз и очутилась в рыхлом снегу небольшого сугроба. С большими усилиями Катя выкарабкалась оттуда на дорожку, занесенную снегом, и, отряхнувшись, стала осматриваться.

Очевидно, она попала в самую отдаленную часть кладбища, туда, где хоронили бедняков. При свете яркого в эту ночь месяца девочка могла разглядеть покосившиеся убогие кресты, невысокие холмики, редкие, запушенные снегом и полуразрушенные временем скромные памятники…

Поглядывая по сторонам и увязая по щиколотку в снегу, Катя быстро зашагала в ту сторону, откуда ей слышались за минуту до этого людские голоса.

Но теперь их уже не было слышно. Кладбище по-прежнему спало мертвым сном, как подобает спать кладбищу.

Последняя надежда покинула Катю. Одна-одинешенька была она сейчас в этом царстве мертвых! A в голову, как нарочно, лезли неприятные воспоминания, когда-то слышанные ею от пансионерок, рассказы о восставших из гробов мертвецах, об оказавшихся заживо погребенными в летаргическом сне несчастных… «Как они должны были стонать и биться под их каменными плитами и крестами могил, до тех пор пока вечный покой не заменил им их невообразимую муку!» – приходило совсем некстати в голову девочки. Расстроенному воображению Кати уже казалось теперь, что кто-то скребется и словно стонет у соседней могилы. Она задрожала всем телом. Ноги подкосились, какие-то красные огни замелькали в глазах. Но вот стон перешел в довольно явственное и громкое кряхтение… Теперь оно слышится, это кряхтение, близко, совсем близко, за спиной Кати… Холодный пот проступает на лбу девочки… Она быстро оборачивается, вытягивает руки, как бы защищая себя от опасности, и с громким пронзительным криком падает в тот же миг, теряя сознание, на заснеженную кладбищенскую дорожку.

* * *

Черная мохнатая фигура, отделившаяся от одного из памятников, медленно приблизилась к бесчувственной, распростертой на снегу Кате.

– Ишь ты, как испужалась сердешная, да как же ты попала сюда? – и кладбищенский сторож Аким Акимович, как его называли все, имевшие соприкосновение с ним, нагнулся над беспомощным телом, стараясь разглядеть черты лежавшей перед ним девочки.

– Да она померши никак, барышня-то! Так и есть, померши… Со страху, стало быть… Бывает у них, у господ, значит, такое… Пужливы они, господа-то, не то что наш брат, мужик сиволапый, – рассуждал сам с собой старик, разглядывая лицо Кати. – Ах ты, бедняга, бедняга. Куды ж мне теперь доставить тебя, – сокрушался Аким Акимович, в то же самое время сдергивая с себя теплую овчинную шубу, придававшую ему сходство с огромным мохнатым зверем, и раскидывая ее на скамейке, находившейся неподалеку.

Теперь, оставшись в одном кафтане, без шубы, стеснявшей его движения, он бережно приподнял Катю с земли, отнес ее на скамейку и положил поверх шубы. Затем порылся в кармане, вынул оттуда какой-то небольшой предмет и приложил его к своим губам. В тот же миг пронзительный, резкий свисток разбудил мертвую тишину ночи. За первым свистком раздался второй, за ним третий… Откуда-то зазвучали ответные сигналы, к ним вскоре присоединились человеческие голоса, послышались торопливые шаги… Еще голоса, еще свистки, и кладбище ожило… По его дорожкам засновали человеческие фигуры… Словно из-под земли выросло несколько человеческих фигур.

– Что, Акимыч, нешто опять облаву сделал на кладбищенских воришек? – обратился один из прибежавших городовых.

– Какое там облаву… Вишь, тут дело какое. Беда стряслась: барышня здесь у меня померши… – махнув рукой, отвечал старик.

– Да что ты брешешь, старина? Как так померши! – прикрикнул на него блюститель порядка.

– A то нет? Сами взгляните, коли не верите, как есть померши, и не дышит, сердешная.

– Так в участок отвезти ее, там разберемся, – распорядился подоспевший другой городовой. Потом он отдал несколько приказаний своим помощникам. Те подняли со скамьи неподвижное тело девочки и понесли к темневшему вдали выходу.

Катя по-прежнему не подавала никаких признаков жизни. На счастье, мимо кладбища проезжал извозчик. Один из городовых сел в сани. Около него в полулежачем положении поместили Катю. Извозчику был отдан приказ везти в ближайший полицейский участок.