Текст книги "Заслуженное счастье (сборник)"

Глава III

– Пятью шесть?

– Тридцать.

– Восемью три?

– Двадцать четыре!

– Семью девять?

Надя замялась на мгновенье.

– Семьдесят два! – неудачно подсказал соседке Жура.

– Жура, не тебя спрашиваю, a сестру, – не повышая голоса, произнесла Ия.

– Дрянной мальчишка! Тебя за уши следует выдрать за твои подсказки, – сердито закричала Нетти, сидевшая тут же с тетрадью модного журнала в руках.

Сконфуженный и красный как рак Жура замолк и виновато опустил голову.

– Ну, Надя, ответь, сколько по-твоему будет семь раз девять? – снова обратилась к девочке Ия. Ta молчала.

– То есть удивительная тупица эта Надька, – нетерпеливо двигаясь на своем месте, говорила сердитым голосом Нетти, – ничего не знает, самых обыкновенных вещей, простую таблицу умножения и то сколько времени задолбить не может.

– Не пугайте девочку, Нетти, вы видите, она и так растерялась совсем, – тихо по-французски, чтобы не быть понятой детьми, обратилась к золовке Ия.

– Как же, испугаешь ее! – отвечала ей громко по-русски Нетти. – Лентяйка она и упрямица, на редкость… Ну, говори же, сколько семью девять, не скажешь – за уши отдеру, – так же сердито накинулась она на Надю, грозно сдвигая свои черные брови.

Девочка задрожала. Ее маленький брат весь насторожился и подтянулся, готовый каждую минуту защитить сестренку.

– Надя, голубчик, – подойдя к девочке и положив ей руку на плечо, проговорила Ия, – подумай хорошенько над моим вопросом, a главное, не волнуйся, никто не тронет тебя пальцем, уверяю тебя.

Едва успела произнести эти слова Ия, как в ту же минуту Нетти, красная как пион, с дрожащими губами, очутилась перед ней.

– Как вы смеете! Как вы смеете! – не раскрывая рта, зашипела она по адресу невестки.

– То есть, что я смею? – не поняла Ия.

– Так говорить со мной… Дискредитировать меня в глазах этих идиотских детей. Раз я говорю, что смею выдрать за уши эту глупую, бестолковую девчонку, – то значит, могу сделать это… A вы отрицаете… Как смеете вы это отрицать?

– Послушайте, Нетти, – снова переходя на французский язык, произнесла Ия, – мы поговорим с вами после урока обо всем этом, a теперь не мешайте мне заниматься с детьми.

– Как? Что? Я мешаю вам заниматься? Да что это за травля, за заговоры против меня! Я ведь буду жаловаться на вас… Вы еще только неделю здесь, a уже Бог знает что позволяете себе со мной. Я не потерплю этого, я не перенесу! Я хозяйка в доме, вы должны уважать меня, – кричала Нетти, нимало не смущаясь присутствием детей.

В первую минуту Ия было растерялась, но, сделав усилие над собой и взяв себя в руки, стараясь быть спокойной, она снова обратилась к жене брата:

– Вы напрасно так волнуетесь, Нетти. Я и в мыслях не имела вас обижать. Что же касается того, что неудобно заниматься при создавшихся условиях, – то это совершенно верно. С детьми следует говорить спокойно, иначе вы совершенно нервируете их.

Последние слова не долетели по назначению, так как Нетти демонстративно вскочила со стула и, помахивая модным журналом, направилась к дверям. На пороге она остановилась и сердито бросила по адресу Ии с затаенной угрозой:

– Мы еще побеседуем с вами на эту тему, сестрица! – и выскочила за порог, сильно хлопнув дверью.

– Слава Богу! Терпеть не могу, когда она торчит на уроках. Только Надю напугала, противная! – горячо вырвалось у Журы, тревожно глядевшего на сестру.

– Господи, и когда только она оставит нас в покое! – вздохнула Надя. – Если бы вы знали, Ия Аркадьевна, какая мука была, когда она занималась с нами до вашего приезда… Каждую минуту обрывала, кричала, топала ногами, a иногда больно щипала и била нас линейкой по рукам. Еще хорошо, что на ее крики приходил дедушка и отнимал нас у нее. A то такая злючка, как тетя Нетти, насмерть могла бы забить нас.

– Перестань говорить глупости, Надя, как можешь ты так отзываться о тетке, которая заботится о тебе с братом, – остановила девочку строгим голосом Ия.

– Нет-нет, вы ошибаетесь, заботится не она, a дедушка и дядя Андрюша, – неожиданно вступил в разговор Жура, – a она только кричит и дерется или по целым дням платья примеряет и часами перед зеркалом вертится, вот сами увидите когда-н ибуд ь.

– Ну, ты еще слишком молод, чтобы критиковать поступки старших, – осадила расходившегося мальчика Ия, – и перестань осуждать других. Послушай лучше, что Надя скажет, сколько, по ее мнению, будет семью девять, a потом я расскажу вам обоим нечто очень интересное из древнего прошлого России. Ну-ка, Надюша.

– Шестьдесят три? Да?

– Вот и прекрасно. Вполне верно. A теперь подвигайтесь ко мне оба. Я расскажу вам про древнюю славную княгиню Ольгу… Вы не слышали рассказа о том, как она отомстила врагам за смерть князя Игоря, ее мужа?

– Нет-нет, не слышали! Расскажите нам, Ия Аркадьевна, расскажите нам поскорее, – весело, в один голос закричали дети.

Ия приказала убрать тетрадки и учебник математики и тогда только приступила к уроку истории, как она называла те полные захватывающего интереса беседы с детьми, во время которых она знакомила своих маленьких воспитанников с прошлым русской земли, с ее выдающимися деятелями и героями. И эти разговоры лучше всяких страшных сказок няни Даши занимали Надю и Журу, заставляя в то же время легко запоминать величайшие события из прошлого нашего государства.

* * *

– А… добро пожаловать, Иечка! Что скажешь, родная?

Большая светлая комната гостеприимно улыбнулась всеми своими четырьмя окнами Ие, лишь только она переступила ее порог.

Андрей Аркадьевич в рабочей блузе, замазанной во многих местах красками, только что усердно работавший кистью за мольбертом, на котором помещалась почти законченная им картина, отбросил палитру и кисть в сторону и протянул руки сестре.

– Редкая ты у меня гостья, Иечка, совсем забываешь брата, – с ласковым упреком говорил он.

– Это оттого только, что я боюсь тебе помешать, Андрюша, ты так занят постоянно, – оправдывалась девушка.

– Занят-то я занят, это правда, но тебя я рад видеть всегда. И не только из любви к тебе, сестричка, нет, более материальные причины руководят мной в данном случае, – рассмеялся Андрей. – Ты всегда так удачно подмечаешь пробелы в моих картинах, так метко оцениваешь их достоинства, что приносишь мне этим несомненную пользу. И где ты только приобрела это тонкое чутье к искусству, сестра? Удивляюсь, право. Впрочем, у тебя ко всему, кажется, врожденная способность, Иечка. Ты вот только неделю живешь у нас, а между тем нельзя узнать дома! Комнаты подметены, пыль всюду стерта, даже занавеси на окнах тщательно подштопаны, и чистая скатерть на столе постоянно ласкает глаз. Спасибо, сестренка. За детей тебя уже и не благодарю. Узнать с твоего приезда не могу Надю и Журу. Бывало, целыми днями бесцельно слоняются по комнатам, мешают всем, пристают с расспросами, a теперь и голоса их не слышно. Золото, a не дети стали, нахвалиться на них не могу. И учатся они, кажется, гораздо лучше, нежели с Нетти.

– Кстати, ты упомянул о Нетти, Андрюша, не можешь ли ты уговорить жену не присутствовать на моих уроках с детьми? У нее своя особенная система, с которой я никак не могу примириться. Нехорошо волновать без толку и запугивать детей.

– A разве Нетти запугивает? Да разве может запугать кого-нибудь этот милый, добрый, беспечный ребенок? Кстати, я на днях хочу порадовать ее. Картина уже куплена Томсоном. Он же купит и другую, которую я готовлю для выставки. Таким образом, я буду иметь возможность побаловать Нетти, устроить тот костюмированный вечер, о котором она так давно мечтает, – и при этих словах глаза молодого художника заблестели особенным, мягким блеском и все лицо озарилось ласковой, любовной улыбкой. Потом, помолчав немного, он добавил:

– Иечка, позволь поблагодарить тебя за то, что ты избавляешь мою женушку от неприятной обязанности следить за хозяйством и погружаться в прозу житейскую. Есть натуры, исключительно созданные для того, чтобы одним своим видом радовать глаз окружающих. Точно прелестный тепличный цветок, который несет уже тем радость людям, что те имеют право смотреть на него. И Нетти принадлежит к этой исключительной группе людей. Ради ее обаятельности, ее детской непосредственности и очарования ей многое можно простить – и ее маленькие капризы, и крошечные недостатки. Взгляни, таким именно цветком, нарядной бабочкой я и изобразил ее.

Тут Андрей Аркадьевич подвел сестру к одной из картин, с которой, улыбаясь невинной улыбкой, в костюме неаполитанской рыбачки глядела Нетти.

Ия взглянула на картину и отвела глаза. Бедный Андрюша, как он ослеплен! Как он слепо любит эту вздорную, пустенькую женщину, какие несуществующие качества отыскивает в ней! Какими чарами околдовала его эта волшебница Нетти! – думала не без горечи Ия, скользя машинально глазами по картинам, расставленным на мольбертах и развешанным по стенам студии.

На каждом шагу здесь попадались или капризное личико Нетти, или ее глаза, или гордая улыбка ее ярких губок…

И даже в большой картине, проданной Андреем Аркадьевичем американцу Томсону, в одном из ангелов, изображенных на полотне, Ия узнала Нетти.

Теперь она поняла одно: ее добрый, благородный, но удивительно мягкий и слабохарактерный брат окончательно и бесповоротно подпал под влияние Нетти, которую он самым чистосердечным образом считал милым, непосредственным ребенком, не видя тех недостатков, которые так бросались в глаза каждому свежему человеку при первом же знакомстве с ней.

Не стремясь разочаровывать брата и в то же время желая оградить себя от неприятных случайностей, Ия еще раз попросила Андрея Аркадьевича уговорить Нетти не присутствовать на ее уроках с детьми.

– A то, воля твоя, Андрюша, придется мне уехать от вас, искать более подходящего места, – шутливо пригрозила она.

– Нет-нет, только не уезжай, – испуганно вскакивая со стула и хватая за руку Ию, вскричал молодой художник. – Ведь только с твоим приездом водворился у нас порядок в доме. Ты и за хозяйством присмотришь, и обеды при тебе стали лучше, и князю его мемуары подиктовать успеваешь, a о детях и говорить нечего. Для них ты незаменимый клад. Я тоже отдыхаю за последнее время дома…

– Тсс! Тсс! Не хвали меня так громко, Андрюша, не ровен час, сглазишь, – шутливо погрозила ему пальцем Ия.

Вдруг она чутко насторожилась и стала прислушиваться…

– Сдается мне, что кто-то подслушивает нас у порога, – произнесла она шепотом и, быстро подбежав к двери, широко распахнула ее.

– Ай!

Нетти едва успела отскочить вовремя и тем избавиться от шишки, которая неминуемо должна была бы водвориться на ее не в меру любопытной головке.

– Вы, кажется, подслушивали, фи, какой ужас! – непроизвольно вырвалось у Ии, и она невольно отступила назад, с нескрываемой брезгливостью глядя в лицо золовке.

Нетти, красная и сконфуженная, стояла перед ней и теребила в смущении широкий пояс своего шелкового пеньюара. Но такое состояние молодой женщины длилось недолго. В следующую минуту она оправилась вполне и осыпала Ию целым градом упреков.

– Я подслушивала? Я? Да очень мне нужно подслушивать, когда André и так говорит мне все, делится со мной каждой малостью. Может быть, у вас была такая манера, Ия, в бытность вашу классной дамой – подслушивать и подглядывать за воспитанницами, a я не имею этого обыкновения. И стыдно вам упрекать меня, лгать на меня, как на мертвую, ставить меня в смешное положение в глазах André, о, я не перенесу этого! Не перенесу… André, разве ты не видишь, как меня обижают?

– Но, моя детка, Ия… – начал было смущенный и потерявшийся Басланов.

– Молчи, молчи! Я знаю, что ты будешь на ее стороне!.. Еще бы, ведь Ия умница, золотые ручки, ты и вздохнул только свободно с той минуты, как она здесь… Ты и обедать стал лучше с тех пор, как она наблюдает за столом и прислугой. Да-да, не отпирайся, я сама слышала, как ты сей…

Вдруг Нетти замолкла и еще больше покраснела.

Она только сейчас спохватилась, что выдала себя. Малиновая от стыда, Нетти прибегла к последнему средству – бросилась в кресло и забилась в громких, умышленно несдержанных рыданиях, пересыпая их неистовыми криками и воплями.

Скорее с сожалением, нежели с насмешкой смотрела теперь Ия на молодую женщину, симулировавшую нервный припадок.

Андрей Аркадьевич хлопотал около жены; то подавал ей воду, то подносил к ее носу флакон с нюхательными солями, и, растирая ей спиртом виски, утешал ее, как ребенка:

– Полно, радость моя, полно, деточка… Ангел мой… да перестань же плакать, ради Бога… Посмотри лучше, какие узоры я выбрал для твоего костюма… Здесь будут бабочки… Тут цветы… Там прекрасная большая птица, огромная ласточка – вестница весны. И все это разрисую на ало-розовом фоне. Не правда ли, прелестно?

– Пре-е-ле-е-стно! – всхлипывая, пролепетала Нетти, мгновенно приходя в себя и заинтересовываясь рисунками, сделанными для нее мужем на длинных полосах атласа.

– Ну вот, ну вот и прекрасно! Деточка успокаивается, деточке лучше. A теперь я принесу моей крошке валерьяновых капель для полного успокоения. Сию минуту принесу.

И высокая, широкоплечая, немного сутуловатая фигура Андрея Аркадьевича исчезла за дверью.

Едва только молодой художник вышел из комнаты, слезы Нетти исчезли совсем. Злая, мгновенно побледневшая от охватившего ее бешенства, вскочила она с кресла и, с ненавистью глядя в глаза Ии, закричала на всю комнату:

– Ну, уж этого-то я вам никогда не прощу, дражайшая сестричка! И отплачу за все, за все!

– Что такое? Чего не простите? За что хотите мне отомстить? – пожала плечами несказанно изумленная ее словами Ия.

– Не притворяйтесь, пожалуйста, и не корчите из себя воплощенную невинность. Вы думаете, я не слышала, что вы говорили здесь?

– Мудрено было не слышать, раз вы подслушивали у двери, – тонко улыбнулась Ия.

– Ха, ха, ха, – зло расхохоталась Нетти, – ну, да, подслушивала, если хотите, и ничуть не стыжусь. Что ж из этого? В иных случаях даже необходимо прибегать к таким мерам, когда на тебя клевещут близким людям тайные, подпольные враги…

– Подпольные враги?.. Бог знает, что вы говорите, Нетти! – Говорю то, что думаю, и не считаю себя отнюдь виноватой перед вами, a что правда глаза колет некоторым особам, разыгрывающим из себя святош, так это – неоспоримая истина, – съехидничала молодая женщина.

– Мне остается только уйти из комнаты, потому что я, кажется, раздражаю вас одним моим присутствием, – спокойно произнесла Ия, направляясь к двери.

– A я все-таки не забуду вам никогда того, что вы нажаловались на меня André и отплачу вам, повторяю, за все ваши козни. Во мне недаром течет итальянская кровь, и предки мои никогда не прощали нанесенной им обиды! – гордо, не совсем естественным тоном, становясь в позу трагической актрисы, произнесла Нетти, смеривая Ию взглядом с головы до ног.

Последняя только снова пожала плечами, едва удерживаясь от улыбки. Не чувствуя за собой никакой вины, она не нашла нужным оправдываться перед золовкой и, сухо кивнув головой Нетти, вышла из студии, оставив ее одну.

Глава IV

– Смотри-ка, Иечка, кого я тебе привел!

Весь запушенный снегом, Андрей Аркадьевич стоял на пороге прихожей, в то время как Ия с детьми собиралась идти на обычную ежедневную прогулку.

– Катя! Катя! – радостно вырвалось у Ии, и с просветлевшим лицом она обняла младшую сестренку.

Счастливая, радостная, смеющаяся стояла Катя перед сестрой. Около двух месяцев не видались они.

Ие не было времени навещать сестру. Она вся ушла в заботы по дому, a главное, по воспитанию Нади и Журы, довольствуясь теми короткими известиями, которые приносил ей о младшей сестре Андрей Аркадьевич, навещавший Катю. Он несколько раз порывался взять к себе в отпуск сестру, но всякий раз Ия его отговаривала от этого:

– Не надо, Андрюша, не надо… Катя хотя и очень изменилась к лучшему, стала много сдержаннее и серьезнее за последнее время, но, в сущности, она все-таки слишком шаловлива и «непоседа» и будет беспокоить Констанцию Ивановну и Нетти, – каждый раз находила она один и тот же мотив, одну и ту же отговорку, чтобы не брать Катю гостить в дом брата.

Вообще-то говоря, молодая девушка опасалась совсем другого. Не шаловливости Кати боялась она, a новых недоразумений, могущих вспыхнуть между Нетти и младшей сестренкой, таких же недоразумений, жертвой которых все чаще и чаще становилась теперь сама Ия.

«Нет уж, Бог с ней, пусть посидит лучше в пансионе, благо не одна она там, многие девочки остаются на праздники в интернате. По крайней мере, подальше от греха, – решила молодая девушка, стараясь побороть в себе желание провести день-другой в обществе младшей сестры, – a на лето вместе на Волгу поедем, поселимся в Яблоньках у мамы под крылышком», – утешала она себя тут же розовой надеждой.

И вот, вопреки ее решению, Катя была здесь, сияющая, радостная, возбужденная.

При одном взгляде на счастливое личико девочки у Ии не хватило духа упрекать Андрея Аркадьевича за то, что он привез, не спросив ее совета, младшую сестру.

– Ha все Рождество!.. Ha все праздники отпустили!.. Ты подумай, Иечка, Андрюша безо всяких разговоров увез до самого Крещения. Вот-то радость! Лидия Павловна даже наставления не успела прочесть, как мне надо держаться в гостях. Живо-живо на извозчика – и марш-маршем… – трещала Катя. – Наши все тебя просили поцеловать. A особенно Шура Августова и Зюнгейка тоже… Зюнгейка даже письмо написала тебе ужасными каракульками, да я впопыхах в интернате его забыла… Ах, Иечка, если бы ты только знала, какой у нас рев поднялся в отделении, когда Лидия Павловна нам объявила, что ты совсем оставила место и не вернешься к нам… A Зюнгейка даже на чердак плакать убежала, говорит, там под шум ветра не так слышно будет. Ей чуть за поведение кол не поставили за это. A новая классная дама ничего себе, добрая, тихая, только разговаривать не любит много… Все сидит и молчит… A Шура-то, Шура как изменилась! Совсем другая стала и с твоей карточкой (у меня ее выпросила) даже ночью не расстается, под подушку к себе кладет… A к Зюнгейке отец-башкир приехал. Важный такой, седой, в халате и тюбетейке. И всем «ты» говорит, и начальнице, и инспектору… И еще новость… Оля Глухова палец себе проколола булавкой… Резали палец-то, нарывать стал… ужас какой!.. A у Ворг – помнишь Соню Ворг? – черненькая такая, бабушка умерла в прошлое воскресенье. На похороны Соню возили…

Точно из рога изобилия, сыпались слова из малинового ротика Кати. Смуглое личико девочки разгорелось и пылает ярким румянцем. И горят ярко, как звездочки, черные жизнерадостные глаза.

– Ах, душки какие! Вот картинки-то! Маленькие человечки, как вас зовут? – внезапно заметив Надю и Журу, приходит в неописуемый восторг Катя.

– Батюшки, да ведь они двойняшки! – весело кричит она, вызывая этим всеобщий хохот.

– Дева Мария, да неужели же это – Катя? Ta самая маленькая Катя, которую я мельком видела спеленутой на руках нашей соседки Юлии Николаевны? – прозвучал позади собравшейся в прихожей маленькой группы певучий голос Констанции Ивановны.

– Ах, Боже мой, Катя! Но она прелестна! – с обворожительной улыбкой вскричала Нетти и экспансивно бросилась на шею гостье. – Душка моя! Можно вас поцеловать?

Ия глазам своим не верила при виде такой встречи. Да неужели же Нетти, та самая Нетти, которая за эти полтора месяца ее пребывания здесь то и дело язвила и преследовала насмешками, награждая то и дело замечаниями, эта самая Нетти сразу так обласкала ее младшую сестренку?..

– Maman, maman, глядите! Кого она напоминает вам? Меня, не правда ли, меня, когда я была в ее возрасте. André, что ты на это скажешь? A вы, papá? Идите же, идите сюда знакомиться с Катей!

Разумеется, между Нетти и Катей не было никакого сходства, и прелестное, правильное, но несимпатичное, всегда надутое лицо первой ничуть не походило на привлекательное, смуглое, жизнерадостное личико Кати, но тем не менее это несуществующее сходство в угоду Нетти все поспешили признать. Потом молодая хозяйка дома схватила за руку Катю и потащила ее к себе.

– Я вам покажу мой костюм, Катя, собственноручно разрисованный André. Он по ночам над ним работал, бедняжка, зато и костюм же вышел – чудо, мечта, a не костюм. Кстати, я и для вас подыщу что-нибудь подходящее из моего гардероба. Да и причешу вас по моде заодно. Теперь таких причесок никто не носит, и у вас с ней настоящий вид Сандрильоны. Я же, как добрая волшебница, превращу вас сейчас в прекрасную принцессу несколькими движениями рук. Да? Хорошо?

Весь этот фейерверк слов, обещаний и тонкой лести оглушил Катю. Нетти увлекла ее к себе, не давая ей возможности поздороваться со старым князем, спустившимся со своего верху приветствовать юную гостью.

Озабоченная Ия старалась всячески подле себя удержать младшую сестру.

– Простите, Нетти, но прежде нежели развлекаться нарядами, Катя должна рассказать мне, как она училась вторую четверть года в пансионе, показать свои отметки и написать поздравительное письмо матери к празднику, – проговорила она.

– Ах, оставьте, пожалуйста, вашу манеру классной дамы, милая Ия, уверяю вас, она вам не к лицу, – с деланым смехом возразила Нетти.

– A по-моему, Ия Аркадьевна права, дело и дело раньше всего, a потом уже развлечения, – вмешался в разговор князь Юрий Львович.

Но Нетти, недовольная, уже надула губки.

– Катя, душка моя, неужели вы не хотите пойти со мной? Что было отвечать Кате? Она находилась как в тумане. Представление о действительности замутилось в ее головке. Она никак не могла понять, каким образом Нетти, которую она, Катя, еще два-три года тому назад терпеть не могла, сейчас относится к ней с таким доброжелательством. И самой Кате Нетти не казалась уже такой антипатичной, как прежде. A обворожительная улыбка, не сходившая с губ Нетти, и адресованное Кате ласковое выражение ее восторженных в эту минуту глаз отчасти уже покорили девочку.

Однако строго поднятые брови Ии и ее безмолвное приказание, переданное Кате непосредственно большими серыми глазами, дали новое направление мыслям девочки.

– Я сейчас же вернусь к вам, лишь только напишу письмо маме, – торопливо и смущенно объявила она Нетти.

– Только скорее, скорее! – нетерпеливо командовала та вслед уходившей за сестрой и детьми Кате:

– A спать вы должны у меня в будуаре… Непременно! Слышите? A то рассержусь. В детской вам негде поставить постели, a у меня вам будет вполне удобно, – довершила она свою любезность по отношению к молоденькой гостье.

– Знаешь, Ия, я до сих пор и не знала Нетти… Помнишь, постоянно бранила ее, a она премилая, оказывается, – чистосердечно призналась Ие по дороге в детскую Катя.

Старшая сестра ничего не ответила младшей. Присутствие детей мешало ей высказать правду. Но в душе Ии было далеко не спокойно в эту минуту. Она всеми силами старалась угадать тактику Нетти в отношении Кати и никак не могла ее понять. Уже в детской, пока дети снимали верхнее теплое платье, Ия успела отвести Катю в сторону и шепнуть:

– Послушай, сестренка, не поддавайся так опрометчиво чужому влиянию. Помни: «не все то золото, что блестит»… Старайся, несмотря на твой юный возраст, узнавать людей, a если тебе самой не справиться с этой задачей, обратись за советом к тем, кто искренне и по-настоящему желает тебе добра.

– Иечка! Милая! Да что с тобой? Ты как будто встревожена чем-то… Или не рада, что я приехала к тебе? – уже начиная волноваться, допытывалась Катя.

– Нет, рада, милая, рада! – внезапно вырвалось у Ии, и она с такой непривычной ей страстной нежностью обняла сестру, как будто хотела этим объятием оградить Катю от грядущих несчастий.

A через минуту, как ни в чем не бывало, избегая удивленного взгляда сестры, вопросительно посматривавшей на нее, Ия, уже совладав со своим порывом, говорила спокойно:

– Ну, маленькая Катя, садись писать поздравление нашей дорогой старушке…

Сама Ия писала в далекие Яблоньки еженедельно. A каждый месяц посылала матери весь свой заработок, отказывая себе во всем. Хотел по-прежнему помогать матери и Андрей Басланов, но Ия сумела отговорить его, ссылаясь на то, что теперь он отрезанный ломоть и что сам Бог велел ему отныне заботиться о его собственной семье. Но все-таки Андрей Аркадьевич сумел урвать от суммы, переданной ему американцем Томсоном, небольшую часть и послал эти деньги матери, никому не говоря об этом ни слова.