Текст книги "Заслуженное счастье (сборник)"

Глава III

– Ия Аркадьевна! Вас какой-то военный спрашивает. Меня послал сказать. За дверью магазина дожидается.

И Яша, говоря это, таращил на кассиршу удивленные глаза. Что Ию спрашивал кто-то, да еще то, что спрашивающий был мужчина, да еще военный мужчина, для всех явилось большой новостью, неслыханным до сих пор происшествием. К молодой девушке никто не заходил на службу, никто не вызывал в служебные часы из ее клетки-кассы и немудрено поэтому, если все барышни-продавщицы смотрели теперь на Ию во все глаза с плохо скрытым удивлением.

Не успела сама Ия опомниться от неожиданности, как, звеня шпорами, в магазин влетел князь Валериан Вадберский.

– Ия Аркадьевна, сколько лет! Сколько зим! – запел он со сладкой улыбочкой. – Тысячелетие, целое тысячелетие я не видел вас! Как вы посвежели, похорошели за это время. Parole d’honneur! Не ожидал вас видеть такой отдохнувшей, поздоровевшей! Очевидно, жизнь вне общества моей любезной сестрички приносит вам пользу. Я вижу розы на ваших щечках! Прелестно! Charmant! Charmant![44]44
  Прелестно! (франц.)


[Закрыть]

Он сыпал целым фейерверком слов и тряс изо всей силы руку Ии. Барышни-продавщицы, занятые с покупательницами, поглядывали на молодого франтоватого юнкера, хихикали и шептались:

– Пальто с иголочки… фуражка по моде… A усики-то как закручены! Воображает о себе, должно быть, ужасно!

Между тем лицо Ии хранило строгое, суровое выражение. Она холодно протянула руку Валерьяну. Девушка не могла еще забыть поступка молодого Вадберского с Катей. Не могла простить молодому человеку его возмутительного поведения по отношению к ее сестре. И сейчас с ледяной холодностью она ожидала от него пояснения причины его визита.

Со дня ее отъезда из дома брата князь Валерьян не виделся с ней. Больше того, молодой Вадберский как будто умышленно избегал свиданий с ней и с Катей после неудачной поездки в ночь бала. И вот теперь этот неожиданный визит!.. Что он мог означать? Ия положительно терялась в догадках.

– Чем я обязана вашему визиту, князь? – ледяным тоном спросила она молодого человека.

Юнкер смутился. Глаза его забегали, как пойманные мыши в клетке. Губы сложились в виноватую улыбку.

– Собственно говоря, собственно говоря… – начал было он и, окинув смущенным взглядом наблюдавшие за ними издали посторонние лица, понизил голос до шепота и уже чуть внятно произнес: – Вот видите, Ия Аркадьевна… я… я… собственно говоря, хотел бы поговорить с вами без свидетелей и высказать вам мое горе…

– Горе? – Ия удивленно подняла темные брови. – Какое же может быть, однако, у вас горе, Валерьян Юрьевич?

– Mille diables, как говорит мой товарищ Дима Николаев. Не могу же я говорить о моем горе публично! – вспыхнув до корней волос, произнес с досадой молодой человек. – Вот если бы вы разрешили мне встретить вас нынче после закрытия магазина и проводить до дома, я поделился бы им с вами.

Ия нахмурилась. Она терпеть не могла Валерьяна, и перспектива провести в его обществе хотя бы самый короткий срок совсем не улыбалась молодой девушке.

Ho взглянув на смущенное, сейчас взволнованное лицо последнего, поймав его растерянную улыбку, она вдруг почувствовала, что, действительно, какое-то горе или неприятность, по крайней мере, случилась с юношей, и, по свойственному ее натуре великодушию пожалев его, дала ему скрепя сердце разрешение подождать ее выхода из магазина.

Вадберский заметно расцвел при этих словах; лицо его озарилось улыбкой. Он крепко сжал и сильно встряхнул руку Ии и, еще раз рассыпавшись в комплиментах по ее адресу, выпорхнул, звеня шпорами, за порог.

– Басланова, кто это?

– С кем вы говорили, Басланова?

– Какой интересный, кто он такой? – градом посыпались вопросы на Ию, лишь только высокая фигура кавалерийского юнкера исчезла за дверью. И чуть ли не все продавщицы модного магазина окружили крошечное помещение кассы.

– Это один мой родственник, – спокойно ответила девушка.

– A правда – он князь? Мы слышали, как он говорил Яше: «Доложи мадемуазель Баслановой, что ее хочет видеть князь Вадберский». Неужели правда? – выходила из себя от изумления Илочка.

– Ну, да! Князь… Конечно. Что же, однако, следует из этого? – спокойно обратилась к ней в свою очередь с вопросом Ия.

– Боже мой! Князь, богатый… Знатный… Из аристократической семьи… Из высшего светского общества! Надо дорожить таким поклонником, Басланова, – подхватила Машенька.

Ия вспыхнула:

– Во-первых, он вовсе не мой поклонник, – строго взглянув на говорившую, оборвала она, – a во-вторых, я и не знала, госпожа Иванова, что надо судить о достоинствах людей по их титулу и фамилии.

– A в вас еще прочно сидит классная дама, Басланова. Вы нет-нет да и начинаете читать нотации, – обиженная замечанием, съязвила Машенька.

– И очень сожалею, что эти нотации не приносят вам пользы, – спокойно и без тени гнева отпарировала удар Ия.

Машенька забормотала было что-то себе под нос, но Ия занялась в эту минуту новой плательщицей и не обратила никакого внимания на ее слова. Когда же в восемь вечера продавщицы веселой гурьбой снова высыпали за порог магазина и ожидавший Ию за этим порогом Валерьян подошел к ней, Илочка, Машенька, Тина и другие проводили их саркастическими улыбками и насмешливыми взглядами.

– Наша-то смиренница поклонника себе нашла! – шептали они.

– В тихом омуте, знаете…

– Это она с виду такой скромницей прикидывается только, a на самом деле эта прелестная Иечка – презлейшая кокетка.

Не смущаясь, спокойно и гордо Ия пошла рядом с Валерьяном. Она отлично сознавала, что служит мишенью для насмешек своим сослуживицам, но нимало не обращала на это внимания.

– Ну, говорите скорее, какое горе стряслось у вас, – обратилась она к своему спутнику, быстрым шагом направляясь знакомой дорогой к трамваю.

– Но куда же мы идем? – изумился Валерьян.

– К трамваю, конечно, – ответила Ия.

– Ho, mon Dieu[45]45
  Мой Бог (франц.)


[Закрыть], я никогда не езжу на этой адски глупой машине, – запротестовал юноша и, вдруг остановившись перед франтоватым лихачом у Гостиного двора, бросил по его адресу:

– Свободен, братец?

– Так точно, ваше сиятельство.

– Но… – начала было Ия.

– Садитесь, мадемуазель, он прокатит нас отлично, – засуетился Валерьян, – воля ваша, но в трамвае я не смогу вымолвить и двух слов. Когда все соседи и визави[46]46
  Визави́ – здесь: тот, кто находится напротив.


[Закрыть] уставятся на нас глазами разварной рыбы и будут ловить каждое слово с вниманием, достойным лучшего применения. Да и потом, таким способом передвижения, какой я выбираю, вы достигнете дома значительно быстрее. – Тут Валерьян с манерой истинного джентльмена распахнул кожаный фартук перед девушкой, помог усесться Ие и, снова застегнув фартук, вскочил в пролетку и сел подле девушки, лаконически приказав лихачу: – Трогай, братец!

Легкий экипаж быстро понесся, увлекаемый сытой и бодрой лошадкой. Ие было не по себе, неприятно было ехать рядом с несимпатичным ей человеком, не хотелось уезжать на виду у сослуживиц в таком нарядном экипаже, неприятно было чувствовать на себе их взгляды, горевшие, конечно, насмешкой и завистью.

Стало как-то значительно легче, когда пролетка, миновав Невский, вылетела на Дворцовую набережную.

До этого мгновения молчавший все время Валерьян неожиданно схватил за руку Ию:

– Дорогая сестричка! Спасите меня! – вырвалось у него горячо и искренне, и он до боли крепко стиснул пальцы Ии.

– Почему «сестричка»? И от чего мне надо спасти вас? – спросила удивленная девушка.

– «Сестричка», потому что вы родная сестра моего милого André, моего брата, мужа моей сестры, – зашептал, торопливо бросая слова, юноша. – Да, да, вы моя милая, хорошая, добрая и великодушная сестричка. И вы должны спасти меня или… Я погиб!

– Да в чем же дело, наконец? Почему погибли? Что случилось? Объясните же толком, в конце концов! – уже начинала терять терпение Ия. И мельком взглянула на своего спутника.

Самодовольное лицо Валерьяна, с его тщательно закрученными усиками, теперь казалось очень взволнованным и огорченным.

– Со мной случилось одно очень печальное происшествие, как пишется в дурацких романах, Ия Аркадьевна, – заговорил он несколько дрожащим голосом, – вообразите себе: вчера я, Дима и Пестольский отправились на скачки. Вы знаете, конечно, что там не только любуются скачущими лошадьми, но ставят на них деньги, то есть, mille diables, как говорит мой приятель Дима, играют на тотализаторе. Играл, конечно, один Пестольский, а мы с Димой, как не имеющие права делать этого в качестве представителей молодежи, мы действовали через него, нашего старшего приятеля. То есть присоединяли к его деньгам свои и делали втроем, сообща, наши ставки. Все шло сначала прекрасно. Пестольский ставил, мы выигрывали до тех пор, пока нас не подвела красавица Инфанта, премированная лошадь графа С… Эта-то злодейка и испортила нам дело. Все кругом кричали, что надо ставить на нее. Она всегда прежде приходила первой и вела скачки. И вдруг на этот раз Инфанта изменила себе и нам. Ее победила в скорости другая лошадь. И мы с Димой и Пестольским потеряли в общей сложности довольно крупную сумму. Думая, что это случайность и что Инфанта сумеет в конце концов нас выручить, мы повторили на нее ставку. И снова потеряли, тогда поставили на другого коня. Не повезло и тут. Словом, на мою долю пришлась цифра проигрыша в несколько сот рублей. Что было делать, – занял у одного знакомого. Он, знаете, богат, располагает крупными суммами. Тут же на скачках Дима и познакомил нас. Денег он мне дал сразу, как только узнал, что я князь Вадберский. Ну, разумеется, расписку взял… Векселя я, как несовершеннолетний, не могу дать, он недействителен, a расписку дал и честное слово, что заплачу самое позднее завтра. Если же не заплачу – грозит написать отцу за границу. A вы знаете papá? С ним удар может сделаться, если он узнает, что я… Играю на скачках… Беру в долг деньги и тому подобное…

Валерьян замялся. Ия взглянула на него. Лицо юноши казалось еще более растерянным и смущенным в эту минуту.

– Мне очень жаль Юрия Львовича, – произнесла ледяным тоном девушка, – но чем же, однако, я могу вам помочь? И почему вы обратились именно ко мне князь? Что я могу сделать теперь для вас?

– О, все, сестричка! Решительно все! – не давая ей опомниться, неожиданно вдохновился Валерьян. – Подумать только: вы служите кассиршей в богатом торговом доме…

– Что вы хотите этим сказать? – подняла на него негодующий взгляд Ия.

– Ma parole,[47]47
  Здесь: честное слово (франц.).


[Закрыть] нет ничего предосудительного в том, что вы возьмете три сотни рублей временно, на два-три дня из кассы взаймы и вручите их мне, – нимало не смущаясь этим негодующим взглядом, продолжал юнкер, – a через три дня я вам их отдам. Ma parole d’honneur, отдам в пятницу же утром, самое позднее – вечером принесу непременно.

– Что вы говорите, Валерьян Юрьевич? Разве я могу взять без спроса чужие деньги? – и строгие, честные глаза Ии впились в лицо молодого человека.

– Без спросу? Чужие деньги? Mille diables, как говорит мой приятель Дима, зачем эти страшные слова? Во-первых, вы не возьмете этих денег, a только сделаете небольшой оборот с ними. Во-вторых, через три дня я буду иметь большую сумму от одного моего знакомого. Он даст мне ее. Обещал под честным словом, и вы положите те деньги снова на место. В-третьих, когда у вас бывает недельная поверка кассы? В субботу? Да? Великолепно! Даю вам слово, честное слово князя Вадберского, что деньги у вас будут накануне этого дня.

Голос юноши звучал с такой силой и убедительностью, так искренне смотрели его печальные в эти мгновения глаза на Ию, что усомниться в чистоте его намерений девушка никоим образом не могла.

Тем не менее предлагаемая Валерьяном комбинация казалась Ие до такой степени чудовищной, что она ни на минуту не задумалась над возможностью вынуть из кассы просимую им сумму.

– Ни за что в мире я не сделаю этого! – вырвалось у ней решительно. – Ни за что!

Валерьян стал темнее тучи. Болезненная гримаса страдания проползла по его лицу.

– В таком случае, за все придется ответить моему бедному отцу! – произнес он дрогнувшим голосом.

– Что вы хотите сказать этим? – удивленно подняла на него глаза Ия.

– A то, что моя расписка будет отослана papá. И Бог весть, как подействует на него вся эта история! – и говоря это, Валерьян казался совсем убитым и удрученным.

Что-то дрогнуло в сердце Ии. Огромное чувство жалости и сочувствия к возможному горю старого князя болью оцарапало ее. Ей вспомнилась маститая фигура доброго старика, его открытое, благородное лицо, глубокие, печальные глаза, полные сочувствия к людям. И он всегда был так добр к ней и ее брату Андрею! Особенно к Андрюше, который благодаря исключительным заботам Юрия Львовича смог достичь в искусстве того, чем являлся сейчас… Ведь не будь старого князя, не видеть бы Италии Андрею! A как дивно относился он к молодому художнику! Как к родному сыну…

И вот этот чудный, прекрасный человек, этот рыцарь духа, каких немного встречается на белом свете, должен будет перенести отчаянную боль разочарования в сыне, которого он так любит! Нет, не следует заставлять страдать такого человека. Невозможно подвергать его жизнь опасности… Ставить на карту его здоровье, благополучие – все! Надо не иметь достаточно сердца для того, чтобы решиться огорчать его. A между тем взять чужие деньги без спросу из кассы – могла ли она решиться на это Ия?

С быстротой смены картин на ленте кинематографа проносились эти мысли в голове девушки. И между ними – одна более или менее реальная, которую она тут же решила осуществить. Она переговорит с Ильей Ивановичем Донцовым обо всем откровенно и будет просить его помощи, просить разрешить ей на несколько дней взять триста рублей из кассы магазина.

И она тут же поделилась этой своей мыслью с молодым человеком.

Вадберский, однако же, не одобрил ее:

– Ах, сестричка, вы и понятия не имеете, что за люди все эти хозяева магазинов и их управляющие, – воскликнул он. – Они боятся за свои сотни, как скупцы за сокровища. И наверняка денег не даст этот ваш Дунайцев или Донцов, как его там… И мой несчастный отец… – закончил Валерьян минорным тоном.

– Вы бы побольше думали о вашем действительно несчастном отце, прежде нежели играть на скачках, – холодно остановила юношу Ия.

– Mais mon Dieu…[48]48
  Но мой Бог! (франц.)


[Закрыть] Раз дело сделано… Снявши волосы, по голове не плачут… Или, наоборот, сняв голову, по волосам не плачут, – так, кажется, – жалобно сыронизировал юнкер. – Теперь же мне остается только молить вас о вашем великодушии, Ия Аркадьевна. Дайте мне эти несчастные три сотни завтра, и вы увидите, что не в субботу даже, a в пятницу вечером я верну их вам. Я же клянусь вам всем святым и даю вам еще раз мое честное слово, что мой знакомый обещал мне дать деньги, не позднее пятницы утра.

Ия взглянула еще раз на Валерьяна. Он казался искренним.

– Хорошо, – подумав с минуту, произнесла молодая девушка, – хорошо, я постараюсь достать вам эти деньги. Что у нас сегодня? Понедельник? Завтра, может быть, вы получите их, но с условием – в пятницу перед закрытием магазина вы мне принесете их, Валерьян Юрьевич, обратно!

– Ну само собой разумеется, что принесу. Как можете вы сомневаться в этом. Я же дал вам мое честное слово!

– Хорошо. Завтра приходите в двенадцать часов. Постараюсь, хотя и не наверное, помочь вам. A теперь велите остановиться вот у того домика. Мы доехали. Я уже дома.

И Ия, едва пожав руку молодому князю, выпорхнула из пролетки.

– Ия Аркадьевна – вы ангел… Вы – само великодушие… Вы – героиня! – послал ей вдогонку Валерьян.

Но она уже не слышала ничего. «Завтра же попрошу на три-четыре дня у Донцова эти несчастные деньги. И если Илья Иванович разрешит…» – думала Ия.

На этом обрывались ее мысли… Надя и Жура, встретившие ее у дверей, уже повисли на шее, лишая возможности думать о чем-либо ином, что не касалось их. Из столовой спешила Зинаида Юрьевна. Ей Ия не обмолвилась ни словом о визите Валерьяна, уважая просьбу последнего сохранить строжайшую тайну об их нынешней встрече.

Теперь на короткие часы домашнего отдыха она забыла все свои заботы и тревоги.

И только ночью, когда Зинаида Юрьевна уже спала с детьми, Ия все еще ворочалась, встревоженная, в своей постели, терзаясь исходом завтрашнего разговора с управляющим и невозможностью спасти от неприятности старого князя.

И только под утро, на заре, уснула она в эту ночь.

* * *

Маленький, толстенький Илья Иванович, тяжело пыхтя и посапывая носом, сидел в кассе перед Ией и глядел с заметным недоумением ей в лицо. A Ия, спокойная, уравновешенная, как всегда без малейшей тени смущения в чуть побледневшем за бессонную ночь лице, говорила своим ровным голосом:

– Я понимаю, что моя просьба дика, чересчур смела и может вам показаться даже дерзкой, но, Илья Иванович, я прошу разрешить мне взять эти деньги на четыре дня только и не ради себя, не из каприза или случайной прихоти, a ради спасения человека, достойного и благородного, которому всем обязана моя семья. Конечно, нужно иметь много доверия ко мне, чтобы позволить мне воспользоваться этой суммой из кассы. Я это понимаю отлично. Вы же почти не знаете меня. Вы и так оказали мне большое внимание тем, что при зачислении меня на место не взяли даже залога, благодаря протекции Зинаиды Юрьевны и… Я это умею, верьте мне, ценить… Теперь прошу вас увеличить это доверие и помочь мне выручить из беды моего родственника.

Ия замолкла и подняла на управляющего свои честные прямые глаза. Эти глаза никогда не лгали. Они как нельзя лучше отражали ее светлую и большую душу. Илья Иванович глубоко заглянул в их чистую кристальную глубину: «Вот девушка, – думал он в эту минуту, – которая могла бы, не говоря мне ни слова, взять у меня из кассы несколько сотен рублей – и не сделала этого. Она чистосердечно обратилась ко мне с просьбой. Надо такую честность ценить и поощрять. Тем более что Басланова не чета другим здешним. Она из хорошей, благородной и патриархальной семьи и деньги отдаст наверняка».

И тут же Илья Иванович решил выручить Ию, дав ей разрешение вынуть до субботы необходимую ей сумму и посоветовал при этом девушке не рассказывать никому из сослуживиц о ее займе.

– Только уж потрудитесь к субботе, чтобы денежки были налицо, – произнес он в заключение. – И расписочку мне дайте для всякого случая.

– Конечно, дам расписку, – весело отвечала девушка и стала горячо благодарить старика.

Тяжелое бремя скатилось сейчас с плеч Ии. Теперь старый князь, Юрий Львович, не узнает ни о чем и ничто не нарушит его благополучия и спокойствия.

Передавая конверт с деньгами Валерьяну, Ия взяла с него два слова. Одно – возвратить деньги не позже вечера пятницы. Другое – никогда больше не играть на скачках, ради его старика отца.

И Валерьян поклялся ей тут же исполнить все, что она от него требовала. Попутно рассыпаясь в благодарностях, благословляя Ию, он божился ей в том, что с нынешнего дня не переступит порога тотализатора скачек, и так лебезил и заискивал перед девушкой, что окончательно опротивел своей приторностью Ие и та была рада-радешенька, когда непрошеный «братец» исчез из ее клетушки-кассы.

Глава IV

Какой пестрой по смене переживаний была для Ии эта неделя! Озабоченная, задумчивая, возвращалась теперь девушка в их «хибарку» на Васильевском острове. И ни Надя, ни Жура, ни участливые вопросы Зинаиды Юрьевны не могли развлечь ее, ни вызвать на откровенность. Когда Ия брала деньги под расписку у Ильи Ивановича, то ни на минуту не сомневалась в порядочности Валерьяна. Он казался таким искренним и несчастным в те минуты. Девушка не могла не поверить ему. Теперь же, по мере приближения срока отдачи, сердце Ии стало все чаще и чаще сжиматься каким-то неприятным тяжелым предчувствием. A что если он не отдаст? Что если обманет? Ведь если она и знает молодого князя, то с самой нелестной для него, невыгодной стороны. Его поступок с Катей, его льстивое отношение к самой Ие при последней их встрече – все это вместе взятое создавало довольно отрицательный образ ее молодого родственника. И все-таки в глубине души Ия надеялась на благоприятный исход дела.

– Он отдаст. Не может быть, чтобы не отдал! Ведь он заверял меня своим честным словом! – мысленно успокаивала себя молодая девушка.

В таких сомнениях прошли вторник, среда и четверг. Наступила пятница. Молодая Басланова плохо спала в ту ночь. Со смутным чувством какого-то грядущего бедствия поднялась она неспокойная, с сильной головной болью в пятницу утром. Нехотя проглотила стакан кофе, поданный ей Дашей, исполняющей теперь роль не только няньки, но и кухарки, и домоправительницы, и отказавшись от завтрака, приготовляемого для нее каждое утро, спешно вышла из дома. Убийственно медленно тянулся весь этот день для Ии. Каждый раз, как отворялась дверь магазина и входили покупатели, она невольно вздрагивала и обращала глаза к входу. – Не Валерьян ли? Но его не было. Впрочем, помня обещание юноши быть у нее вечером, Ия была более или менее спокойна днем. Но чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее и мучительнее становилась ее тревога.

Стрелка на часах показывала половину восьмого вечера, когда дошедшая до последней степени мучительного ожидания девушка уже не отрывала глаз от дверей. Валерьяна все не было. Пробило восемь. Последние запоздавшие покупательницы торопились уходить со свертками и картонками из магазина. Продавщицы гурьбой направились за перегородку, где они прятали свое верхнее платье. Оттуда доносились их веселый смех и живая, бойкая болтовня.

Но Ия ничего не слышала. Ия была как во сне. Огромная тяжесть лежала у нее теперь на сердце. Мучительно и горько каялась молодая девушка в своей излишней доверчивости и доброте: «И поделом тебе! И поделом! Тряпка, ничтожество, овца, которую может провести мало-мальски ловкий бездельник! Стыдись, Ия! Где твоя сила? Сила твоего характера? Твоя проницательность и благоразумие?» – казнила себя молодая девушка, в то время как отчаяние каменной тяжестью наваливалось ей на сердце. Что оставалось делать теперь? Чистосердечно покаяться во всем Илье Ивановичу? Рассказать все? Сознаться в том, что сама она, Ия, благоразумная девушка, по глупости и неопытности сделалась жертвой обмана? Просить его высчитывать у нее из жалованья хотя бы по двадцать пять рублей в месяц, пока не покроется весь ее долг? Но как же тогда она будет жить? На что? Ведь те пятьдесят рублей, посылаемые ею матери, должны быть неприкосновенной для нее суммой, из которой она никогда не позволит себе урвать ни гроша. Как же жить тогда, как жить при долге в триста рублей и при ее более нежели скромной получке?

Ия глубоко задумалась, вся задавленная своими тяжелыми, беспросветными мыслями. И очнулась только тогда, когда кто-то осторожно тронул ее за рукав.

– Барышня. Время закрывать. Домой пора, – услышала она голос Яши, принесшего ей пальто.

Кругом стояла полная тишина. Магазин опустел. Единственный электрический рожок горел еще у входа, остальные были потушены. Барышни-продавщицы разошлись давно, пользуясь своей недолгой свободой. Ия спешно оделась и вышла.

Теплый апрельский вечер дохнул ей в лицо душистой, освежающей бодростью. Синее небо… Чистый воздух, снующие мимо нее автомобили и экипажи, приподнятое по-весеннему настроение толпы – все это так мало гармонировало сейчас с угнетенным настроением девушки. Она шагала по тротуару широкой людной улицы, a с ней вместе неотступно были и ее мысли, безотрадные мысли совершенно уничтоженного несчастьем, приведенного в полное отчаяние человека: «Завтра проверка кассы… – думала Ия, – субботний отчет… Необходимо пополнить недостающую сумму…» Но где она возьмет теперь эти деньги, когда так очевидно, что Валерьян обманул ее и не принесет их ей никогда…

И ужас перед завтрашним вечером так плотно и властно охватил душу девушки, такой беспросветной черной тучей накрыл все ее существо, что Ия в своем отчаянии и безнадежности даже не находила силы негодовать на поступок молодого Вадберского и возмущаться им. Она автоматически шагала по тротуару, забыв о трамвае, о необходимости возвращения домой, об отдыхе и обеде. И опомнилась, лишь очутившись у Александровского сада, совершенно не заметя пройденного ею длинного пути.

– Ну и маршируете же вы, барышня, едва догнал! – услышала позади себя молодая девушка странно знакомый голос и живо обернулась на эти слова.

Перед ней стоял тот самый оригинальный покупатель, над которым несколько дней тому назад потешались ее сослуживицы. И на этот раз человек, похожий на обезьяну, остался верен себе и своей оригинальности. Вместо меховой дохи на нем была надета какая-то удивительная крылатка-шинель, какие носились нашими предками лет разве пятьдесят тому назад. На голове его сидела блинообразная старомодная с огромным козырьком фуражка. Сам же он улыбался добродушнейшей улыбкой, так мало подходившей к его дикой внешности и к обезьяньей физиономии, густо заросшей волосами.

– Рад, очень рад встретить вас, барышня, хоть одно знакомое лицо, a то совсем, признаться, запутался в проклятом этом городе… – говорил он, здороваясь с Ией. – Сажусь в трамвай, еду на Балтийский вокзал, a попадаю к Полицейскому мосту. Гляжу в окошко – вы идете, такая сосредоточенная, серьезная… Обрадовался: думаю, старая знакомая… Соскочил – и за вами следом. Наконец-то догнал… Да что с вами, барышня? Бледны вы чрезмерно что-то! И лицо встревоженное… Случилось что с вами? – и произнося эти слова, незнакомец с большим участием заглянул в глаза Ии. Его маленькие щелочки глаз блестели неподдельной добротой, и он так ласково улыбался своим огромным ртом, обросшим целым лесом растительности, что молодая девушка как-то сразу почувствовала доверие к нему. Луч слабой надежды внезапно блеснул в голове Ии. Быстрая мысль промелькнула в ее мозгу. «Что если попросить его? – подумала Басланова. – Попросить этого незнакомого человека выручить меня из беды? И если он согласится оказать мне эту огромную услугу – ведь я тогда спасена! Не сама ли судьба, позаботившись об этом, посылает мне его в такой безысходный, тяжелый момент жизни?» И словно какая-то сила подхватила и понесла Ию. Она уже не думала о том, насколько удобно будет для нее прибегнуть к такой помощи от совершенно постороннего человека. Впереди стояла одна цель – возможность спасения, выхода из весьма некрасивого положения, и, не рассуждая ни о чем больше, она заговорила, спеша и волнуясь, с дрожью в голосе и ярким румянцем на щеках:

– Не сочтите меня, ради Бога, безумной, – заговорила она смущенно и взволнованно, – но в нашей нынешней встрече я вижу перст Божий. Простите меня, не считайте обманщицей, лгуньей… Но я нахожусь сейчас в отчаянном положении… Меня очень подвели, недостойно обманули… Я поручилась в очень большой сумме за одного моего знакомого… С разрешения управляющего магазином взяла эту сумму из кассы до сегодняшнего дня, твердо надеясь, что мне внесут ее в срок и аккуратно… И вот…

Ия не договорила. Ее губы дрогнули. Глаза опустились в землю.

Спутник смерил ее всю долгим проницательным взглядом. – Бедное дитя, – произнес он после недолгой паузы, с таким мягким выражением, что Ия, невольно пораженная его возгласом, взглянула ему в лицо. На нее смотрели сейчас печальные, проникновенные глаза, в то время как сочувствующая улыбка раздвинула добродушные губы незнакомца. – Бедное дитя! Верю вам и от души благодарю вас за вашу откровенность. Постараюсь отплатить вам тем же. Чтобы не показаться вам слишком навязчивым, странным и смешным, скажу, что я покривил на этот раз перед истиной и перед вами… Не из окна трамвая увидел я вас нынче, и далеко не случайной была наша встреча. Я умышленно ожидал вас невдалеке от вашего магазина и, как только вы вышли оттуда, поспешил за вами. Мне необходимо было переговорить с вами. Не вы, a я сам нуждался и нуждаюсь в вашей поддержке, в вашем одолжении…

Он прервал на минуту свою речь, чтобы перевести дыхание, и, встретив недоумевающий, удивленный взгляд Ии, подхватил с еще большим оживлением и поспешностью: – Да, да, я нуждаюсь в вашем одолжении, в вашей помощи. В тот день, когда счастливая судьба толкнула меня в двери того магазина, где вы служите, и я увидел вас, ваши честные правдивые глаза, ваше открытое благородное лицо, – то понял, что все еще есть хорошие люди на свете, a ваш прекрасный поступок с возвращением мне оброненных мной денег заставил меня искать новой встречи с вами, чтобы просить… да, чтобы просить, умолять вас принять у меня место наставницы и сестры милосердия при моем больном сыне… О, нет, не отказывайтесь, – воскликнул он, заметив нерешительность на лице Ии… – Мой бедный мальчик давно приговорен врачами. Он страдает тем недугом, который свел в могилу его мать. У моего единственного сына чахотка. И бедному Славушке ничего не осталось от жизни, как только терпеливо ждать приближения… Приближения конца…

Спутник Ии замолк… Вытащил носовой платок из-под полы своей допотопной бекеши[49]49
  Беке́ша – мужское пальто на меху со сборками на талии.


[Закрыть] и стал усиленно сморкаться, чтобы скрыть подступившие слезы. Часто попадавшиеся им навстречу прохожие с удивлением оглядывали Ию и ее спутника. Его волнение невольно бросалось в глаза, a необычайный вид и внешность чудака-оригинала вызывали на губах встречных невольную улыбку. Но Ие незнакомец отнюдь не казался смешным. Захваченная ужасным человеческим горем, горем отца, готовившегося потерять единственного сына, девушка в эти минуты совершенно забыла о своей личной неприятности и вся ушла в переживание чужого страдания, чужой, куда более, нежели у нее, глубокой беды. Ей хотелось утешить, успокоить несчастного отца, помочь ему словом, советом. Но что могла она придумать, какое утешение найти для него, она, такая молодая и неопытная; чем могла она успокоить человека в таком беспросветном горе…

Между тем ее спутник немного оправился и продолжал уже более спокойным голосом.

– Да, мой маленький Святослав – приговоренный. Он обречен судьбой с самого нежного возраста на раннюю смерть. Тотчас же после кончины жены я узнал об этом и, чтобы спасти ребенка, повез его в теплые страны. Где мы только не бывали с ним! И в Каире, и в Ницце, и в Швейцарии, и у нас в Крыму. Я искусственным образом поддерживал слабо мерцающий огонек его жизни. Но мальчик не окреп даже под знойным солнцем и небом Египта. Он таял, как свеча. И вот мне посоветовали увезти его в Финляндию, в холодную, суровую Финляндию, которая, по новому трактованию медицинской мудрости, в иных случаях спасает от такого рода недугов вернее солнца и его пекла в южных странах. Мои средства позволили мне приобрести небольшую мызу[50]50
  Мы́за – отдельно стоящая усадьба с сельскохозяйственными постройками, хутор (в Прибалтике).


[Закрыть] в самом диком месте Финляндии, недалеко от Выборга, в десяти верстах от станции железной дороги. Там мы и поселились – я, мой маленький Святослав, доктор, приглашенный к нам после поездки в Швейцарию, и наша немногочисленная прислуга. К счастью, доктора́ правы: климат Финляндии совершил чудо. Славушка окреп, поправился здесь. Но, к сожалению, ни одна гувернантка не хочет ехать в нашу глушь. Были опыты, но все оказались неудачными. Все приглашенные мной воспитательницы (мужчине-воспитателю нечего делать около моего сына, так как ему, повторяю, нужна больше сиделка, нежели воспитательница), прожив не более недели-другой, отказывались от места и оставляли наш дом. Я нарочно приехал теперь в Петербург, чтобы пригласить к Славушке новую наставницу. И мой выбор пал на вас… Я понял, что не найду ничего лучшего, с первой же минуты, как увидел вас в окошечке кассы. A ваш достойный поступок привел меня к окончательному решению. Умоляю вас, не отказывайте нам! Вы сделаете доброе дело. Вы облегчите страдание приговоренного к смерти ребенка и отчасти успокоите и его отца… Что же касается вознаграждения, то, имея в виду всю тяжесть ухода за больным, я не только вам, но и всем, кто служил у меня до сих пор в качестве наставницы моего сына, предлагаю не менее ста рублей ежемесячно. И авансом – сколько хотите. Вы говорите, что вас обманули в денежном отношении. Большую сумму не отдали вам?