Текст книги "Записки маленькой гимназистки. Повести"

– Вас зовут, дитя мое! За вами пришли!

И господин Шольц, взяв за руку Сибирочку, с таинственной улыбкой повел ее через столовую, где только что окончился завтрак, в приемную, куда заглядывали иногда редкие знакомые и друзья обитателей «Большого дома». У дверей приемной директор оставил девочку и ушел. Она была очень удивлена. Она никого не знала, кто бы мог прийти к ней. Правда, та странная маленькая аристократка-барышня обещала побывать у нее в театре в вечер представления пьесы «Христианка и львы», но до этого представления оставалось еще два дня, стало быть, княжна Аля только через два дня могла заглянуть, и то только в театр… Кто же это мог быть?

Выходя из столовой, Сибирочка успела обменяться быстрым взглядом с Андрюшей, лицо которого выказывало тоже живейшее любопытство. Нерешительно, несмело вошла в гостиную Сибирочка. При ее появлении со стула поднялась нарядная, в белом пальто барышня и с веселым смехом бросилась к ней навстречу.

– Вот и я! Вот и я! – вскричала весело княжна. – А ты не ждала меня? Не ждала? Ведь правда? Здравствуй, маленькая девочка! – залепетала она, покрывая лицо Сибирочки градом нежных поцелуев. – Я приехала к тебе, потому что не могла дожидаться свидания с тобою еще два дня… Не правда ли, я поступила хорошо? Папа написал письмо твоему начальнику, чтобы он отпустил тебя на целый день к нам. Господин Шольц позволил, и мы проведем отлично денек! Я так рада тебя видеть. Ты ведь тоже любишь меня? Ты рада мне?

Слова у княжны Али сыпались, как искры. Она едва-едва успевала произносить их.

Сибирочке не было никакой возможности отвечать что-либо своей болтливой гостье.

Маленькая щебетунья наполнила всю комнату своим милым голоском.

– Ах, как я хотела тебя видеть! Как хотела видеть тебя! – трещала княжна, сияя хорошенькими глазками. – Вот m-lle Софи скажет! Правда, m-lle Софи?

M-lle Софи, которую тоже увидела здесь Сибирочка, подтвердила слова княжны. Она очень ласково поздоровалась с Сибирочкой и прибавила от себя, что князь позволил дочери пригласить на целый день ее к себе.

– А ты поедешь с нами вечером в театр! – неожиданно объявила княжна.

– В театр? В какой театр? – изумилась девочка.

– Ну, хотя бы в ваш театр-цирк! Это будет очень забавно. Ты, маленькая укротительница львов, будешь сидеть со мною в ложе, и все будут завидовать тебе! – не без некоторой доли гордости произнесла маленькая аристократка.

– Ах, мне уж и так завидуют! – вздохнула Сибирочка. – Андрюше завидуют тоже у нас.

– А кто такой Андрюша? – заинтересовалась снова княжна Аля.

– Это мой названый брат. Он очень хороший мальчик.

– И ты его любишь больше меня? – уже с некоторою досадою в голосе спросила княжна.

Сибирочка, которая не умела лгать, ответила просто:

– Да, я его люблю больше вас, больше всего в мире! – горячо вырвалось из ее груди.

– Но ты должна меня тоже любить больше всех! – топнула ножкой княжна. – Я так хочу.

– Аля! Аля! – остановила девочку m-lle Софи.

– Ну, что такое – «Аля! Аля!». Вечно только и слышишь: «Аля, сиди смирно!», «Аля, не грызи ногти!», «Аля, не болтай ногами!». Очень все это скучно! – И она презабавно надула хорошенькие губки.

– Перестаньте, Аля! Ведь ваша подруга с вами! Ведите же ее к нам скорее! – напомнила m-lle Софи, стараясь изменить настроение капризной девочки.

– Ах, да! – неожиданно рассмеялась княжна. – Пойдем, Сибирочка. Позови лакея! Пусть он наденет тебе пальто! – заторопилась она.

– У нас нет лакеев, а горничная нанята не для нас, детей, и господин Шольц не позволяет ей нам прислуживать. Легкие труды мы должны исполнять всегда сами, – проговорила серьезным голосом Сибирочка княжне.

– Вот это уже совсем глупо! – снова рассмеялась Аля. – Зачем тогда брать прислугу, если не для того, чтобы услуживать нам? Ай!.. – вскричала она внезапно, едва успев докончить свою фразу. – Что это за чучело там глядит? Смотри! Смотри! – И она бесцеремонно ткнула пальчиком по направлению к двери, откуда просовывалась черная голова Эллы.

– Это наша атлетка! – пояснила Сибирочка и ласково кивнула своему чернокожему другу.

– Фи, противная какая! Черная, как сажа! – сделала презрительную гримаску княжна. – А что она умеет делать? – заинтересовалась она внезапно.

– Дайте ей монету, и она двумя пальцами согнет ее, – предложила Сибирочка, – она у нас страшно сильная, наша Элла.

– Да неужели? – И глаза княжны Али загорелись самым жгучим любопытством.

Она сунула руку в карман и вынула оттуда нарядный бархатный кошелек. В кошельке было немало золота и серебра. Князь Гордов очень баловал свою маленькую дочку и дарил ей много денег.

– Вот золотой, пусть согнет его! Если согнет, я подарю ей его! – И Аля небрежно швырнула монету негритянке.

Та ловко подхватила золотой на лету, весело усмехаясь и сверкая белыми зубами, и крепко зажала его на минуту в своих сильных пальцах. Потом подбросила золотой кверху, и, когда десятирублевик очутился снова на ее черной ладони, он оказался сплющенным в трубочку.

– Ха-ха-ха! – звонко рассмеялась княжна. – Вот так молодец! Действительно, она умеет сплющивать монеты. А теперь, чумазка ты этакая, разогни-ка ее снова! – обратилась она снова к негритянке, и так как та не поняла ее, то Аля жестами и движениями пояснила негритянке, чего ей хотелось от нее.

Последняя снова широко улыбнулась губами и глазами. Ее белые зубы сверкнули как большие миндалины. Она закивала головой и снова зажала монету в пальцах. И опять золотой приобрел свой прежний вид и заблестел на ладони негритянки.

– Очень, очень хорошо! – захлопала в ладоши княжна Аля.

Потом она приняла важный и гордый вид знатной барышни, покровительственно-небрежно кивнула головой Элле и пошла из комнаты об руку со своей новой подругой. М-lle Софи последовала за ними. Неожиданно на лестнице тяжелая черная рука опустилась на плечо княжны. Она вскрикнула от испуга и живо обернулась.

Перед ней стояла черная Элла. Негритянка протягивала ей золотую монету, тряся своей курчавой головой, и что-то мычала.

– Зачем она отдает? Это ей в подарок от меня, – пожала плечами Аля, – объясни ей это.

Сибирочка оживленными жестами стала пояснять что-то своей чернокожей подруге. Но та только по-прежнему трясла головой и мычала в ответ, сильно размахивая руками и пытаясь объяснить что-то.

– Она не возьмет денег от вас, – смущенно пояснила княжне Але Сибирочка, – она говорит, что она мой друг, стало быть, и ваш тоже!

– Ну, дружбы ее я не особенно-то просила, и какая это дружба с чернокожей! – засмеялась княжна и стала спускаться с лестницы.

– У нее светлая душа! – произнесла Сибирочка, которая с каждым днем узнавала все лучше благородную душу черной Эллы.

У подъезда княжну Алю ждала богатая коляска, запряженная парой вороных рысаков.

– Садись же скорее! – нетерпеливо сказала Аля своей новой подруге и птичкой впорхнула в экипаж. Сибирочка, никогда в жизни не ездившая в экипаже, почти с робостью поместилась в нем. Лошади с места взяли рысью, и экипаж бесшумно покатил по мостовой.

Был ясный весенний день. Деревья уже зазеленели в скверах, уличные мальчики продавали повсюду букеты нежных и пахучих цветов.

Через четверть часа экипаж остановился у большого дома-особняка с мраморными колоннами и роскошным подъездом.

– Вот мой дом! Не правда ли, он похож на дворец? – проговорила с гордостью княжна Аля, и ее юное личико приняло надменное выражение.

Швейцар выскочил из подъезда и стал суетливо высаживать приехавших из экипажа.

– Пойдем, я познакомлю тебя с моим папой, князем, – проговорила снова Аля и, схватив за руку Сибирочку, бросилась с нею почти бегом по широкой лестнице, устланной коврами и уставленной тропическими растениями по площадкам.

Сибирочка широко раскрытыми от изумления глазами смотрела на невиданную еще никогда ею роскошную барскую обстановку. Громадные комнаты с высокими зеркалами, мягкая шелковая мебель, ковры, картины, нарядные безделушки – все это невольно приковывало ее взгляд.

– А вот и папа! – проговорила княжна Аля, вбегая в роскошный, несколько мрачный кабинет, в котором сидел за письменным столом тот самый бледный господин в черном сюртуке, которого Сибирочка видела с княжною в театре.

Этот, далеко еще не старый, но с печальным лицом господин поднялся со своего места и протянул Сибирочке обе руки.

– Здравствуйте, дитя мое, – проговорил он приятным, мягким голосом, – я рад, что вас удалось заполучить сегодня моей шалунье. Она с тех пор, как увидела вас, и слышать не хочет о других подругах. Упросила меня написать вашему директору и попросить отпустить вас к нам на целый день. Ведь вы свободны сегодня? Не правда ли, дитя мое?

– Да! Да! Она свободна! – не давая ответить смущенной этой любезной встречей Сибирочке, вскричала княжна. – Да, да, она свободна и поедет со мною в свой театр! Я хочу ехать сегодня в театр, в ее театр! – шумно и весело заявила она.

– Не будет ли это слишком часто, дитя мое? – произнес князь, ласково взглянув на дочь своими печальными, добрыми глазами.

– Но я так хочу, папа! – задрожавшим голоском произнесла готовая уже заплакать маленькая княжна.

Князь, боявшийся причинить какое-либо горе своей любимице, поспешил согласиться.

– Хорошо, крошка, – сказал он ласково, – на этот раз я не лишу тебя удовольствия, хотя посещать так часто театры в твои годы очень вредно. А вы, дитя мое, родились и выросли в Сибири? И должно быть, вследствие этого вам и дали в театре такое хорошенькое имя? – обратился князь Гордов с вопросом к совсем уже потерявшейся от смущения девочке.

– Да, – сорвалось с уст Сибирочки, – я только два месяца как приехала оттуда в Петербург.

– А ваши родные остались там?

– У меня нет родных. Был у меня дедушка, но умер… Правда, есть еще Андрюша, брат, то есть… не родной, но…

Но тут княжна Аля без церемонии прервала Сибирочку и с шумом и смехом потащила ее к дверям.

– Пойдем, пойдем! Я покажу тебе мою комнату, игрушки, книги, все-все! – И Аля выпорхнула бабочкой из кабинета, увлекая за собою девочку.

Князь долго с грустной улыбкой смотрел вслед дочери. Он очень любил свою Алю и исполнял все ее малейшие капризы и желания. Постоянным страхом князя было потерять девочку. Княжна Аля часто злоупотребляла любовью к ней отца. Девочка была капризна, надменна и требовательна, но князь прощал все своей взбалмошной дочурке и никогда не сердился на нее.

– Вот моя гостиная! – торжествующе заявила княжна Аля своей новой подруге, вводя ее в прелестную комнату, всю уставленную крошечной мебелью розового плюша, миниатюрными зеркалами в золоченых рамах, хрупкими и драгоценными, похожими на игрушки. Рыхлый, пушистый розовый ковер покрывал весь пол комнаты. На ковре валялась нарядная кукла, небрежно кинутая в угол, и раскрытая книга в золоченом переплете. – Это моя гостиная, а там, рядом, – моя спальня, классная и зала для игры… В зале ты увидишь мои игрушки и книги… Их у меня очень много! – продолжала тараторить княжна. – В зале мы будем и обедать сегодня, нам накроют на игрушечном столе, – решила она неожиданно.

– Но, дитя мое, – вмешалась m-lle Софи в решение своей воспитанницы, – что скажет ваш папа? Или вы не будете обедать с ним сегодня в большой столовой?

– Ах, Господи, если я так хочу! – капризно надувая губки, произнесла княжна и очень сердито взглянула на свою наставницу.

– Аля! – с укором проронила m-lle Софи.

– Что, Аля! Ну что, Аля! – вся покраснев, как вишня, с гневом повторила, передразнивая, княжна. – Папа добрый, и он все позволит! А вы запрещаете все потому, что вы недобрая, вы – злая! Вы мне всю радость портите только всегда… вы… вы… Я сейчас пойду попрошу у папы и… и пожалуюсь заодно на вас, – с плачем заключила она и бросилась вон из комнаты.

Гувернантка пожала только плечами и взглянула на Сибирочку. Та стояла потерянная, смущенная, с потупленными глазами. Маленькая княжна и нравилась ей, и отталкивала ее от себя в одно и то же время. Кроткой, нежной и послушной Сибирочке была непонятна эта необузданная натура богатой, знатной, маленькой аристократки.

Она все еще думала об этой необузданной девочке, когда последняя снова появилась на пороге и торжествующими глазами, без всякого уже гнева, взглянув на m-lle Софи, громко заявила:

– Позволил! Папа позволил! Мы обедаем за игрушечным столом, а вечером едем в театр!

Это был какой-то сплошной сказочный сон наяву, переживаемый Сибирочкой. Чудные, как во дворце, комнаты с роскошной обстановкой, четыре прелестные собственные комнатки княжны Али, ее дорогие куклы, игрушки и книги с картинками, наконец, великолепный обед, поданный в игрушечной зале на миниатюрных тарелках, – все это было так диковинно и интересно для бедной, маленькой девочки, выросшей в нищете.

После особенно вкусного десерта стали собираться в театр. Княжну Алю одели в нарядное белое платьице, в котором девочка выглядела настоящей фарфоровой куклой.

Сибирочка осталась в своем коричневом платье, которое ей сшила домашняя портниха семьи Шольц. Разница в наряде обеих девочек была поразительная и сразу бросалась в глаза. И все же скромная, маленькая цирковая актриса была куда красивее и милее благодаря своему прелестному кроткому личику, чем нарядная, в пух и прах разряженная княжна.

– Гляди, матушка, наша-то Шурка, принцесса-то ненаглядная, Сибирочка, в ложе с Аленькой восседает.

– Где? Где, Николашенька?!

– Да вот, прямо! Ишь, пролезла все же в княжескую семью. Стало быть, и кольцо она ей подарила, и письма ей пишет…

– Какое кольцо? Какие письма?

– Да Аленька, говорю, письма пишет Сибирке этой!

– Что? – Лицо Анны Степановны Вихровой покрылось при этих словах смертельной бледностью. Она сидела с сыном в дешевых местах театра «Развлечение» (Никс не был занят в этот вечер и, решив дать возможность матери поразвлечься немного, привел ее сюда). – Что ты говоришь, Николаша! – почти с ужасом прошептала она. – Неужели попала в дом князя пройдоха эта?

– Тише, матушка! Услышит еще кто! – остановил Никс Вихров и с досадой закусил губу.

Действительно, им надо было остерегаться. Впереди них сидел какой-то старик, с длинной бородой, в синих очках, не то ремесленник, не то мелкий торговец по виду, и все время вслушивался в их разговор, не желая, очевидно, пропустить из него ни единого слова. Если бы Анна Степановна и Никс проследили за стариком, они заметили бы, что внимание последнего было точно так же привлечено той ложей, где сидела Сибирочка вместе с княжной Гордовой и m-lle Софи. Глаза старика не отрывались от этой ложи во время спектакля.

«Так и есть – она!» – произнес он мысленно, и лицо его приняло злое, торжествующее выражение, лишь только он услышал разговор матери и сына за своими плечами и понял, что речь идет о той же живо заинтересовавшей его девочке, сидевшей в ложе.

В свою очередь и Анна Степановна Вихрова была теперь как на иголках. Ее щеки то вспыхивали пятнами румянца, то делались белее полотна. Она буквально задыхалась от волнения и, забыв даже смотреть на арену, где на воздушных трапециях кувыркались братья Ивановы, горящими глазами впилась в Сибирочку, не чуявшую устремленного на нее взгляда.

– Погубит нас девчонка, как есть погубит, если останется здесь еще хоть несколько дней! – громко, в забывчивости отчаяния прошептала Вихрова.

Никс испуганно сжал руку матери и процедил сквозь зубы:

– Ради Бога, тише, мама! Еще услышит нас кто-нибудь.

Лицо у Никса было не менее испуганно, нежели у матери.

– Ах, я полжизни отдала бы, кажется, лишь бы удалось услать Сибирочку теперь же из Петербурга куда-нибудь подальше! – продолжала вне себя, волнуясь и дрожа всем телом, Вихрова и в отчаянии хрустнула пальцами, совершенно не умея владеть собою.

К счастью, около них не было публики, и ближайшие места оставались пустыми. Один только старик в синих очках, сидевший впереди, слышал каждое слово разговора.

Между тем на сцене-арене окончился последний акт представления.

Публика зашумела и засуетилась, покидая места.

Княжна Аля, нежно поцеловав Сибирочку, рассталась с нею.

Анне Степановне и Никсу не было слышно, что они говорили, но трогательное прощание девочек еще более взволновало обоих Вихровых – и сына, и мать.

– Еще два-три таких свидания, и… мы пропали! Сибирочка не ограничится одной дружбой с Аленькой, и благодетель скоро узнает все. Заинтересуется же он прошлою жизнью подруги своей дочери! – в отчаянии ужаса лепетала Вихрова, поминутно кашляя и хватаясь за грудь. – Нет-нет! Надо придумать что-нибудь сейчас же… Надо ее вон отсюда, и не осенью с мистером Биллем, а теперь, теперь… Завтра, Никс, заходи домой! Мы переговорим об этом.

И, беспорядочно и прерывисто кидая слова, Анна Степановна наскоро простилась с сыном (который теперь жил также в «Большом доме» Шольца и только изредка забегал к матери) и, взволнованная как никогда, поплелась домой.

Она была так занята своими тревожными мыслями, что совсем позабыла о дальнем расстоянии от театра к дому и, не нанимая извозчика, пешком зашагала по глухим улицам столицы.

Она шла, вздрагивая и спотыкаясь каждую минуту, сворачивая машинально из улицы в улицу, из переулка в переулок.

Если бы Вихрова не была поглощена своей тревогой и обернулась хоть раз, она увидала бы в весенних сумерках майской ночи неустанно следовавшего за нею человека. Этот человек был не кто иной, как сидевший перед нею в театре старик, в синих очках, с седой, совсем белой бородой. Однако старик шел далеко не старческой, а скорее юношески легкой походкой и то и дело зорко оглядывался по сторонам.

Когда Вихрова, миновав несколько улиц, очутилась наконец в захолустном переулке Выборгской стороны, по одну сторону которого тянулся забор какого-то огорода, а по другую – убогие, покосившиеся домишки, незнакомец вдруг ускорил шаги и в несколько минут догнал ее.

– Остановитесь! – произнес он хриплым голосом, хватая Вихрову за руку.

Она замерла от испуга, увидев точно из-под земли выросшего перед нею человека.

– Не кричите. Я не причиню вам никакого зла! Слышите ли, я запрещаю вам кричать! – грозно приказал странный старик, видя, что она уже открывает рот, чтобы крикнуть, позвать на помощь. – Повторяю, я не хочу вам зла. Напротив, я остановил вас ради вашей же пользы… Вы, насколько я понял из вашего разговора с сыном в театре, хотите избавиться от той маленькой девочки, которая сидела в ложе Гордовых? Так ли я говорю?

– Да! – совсем машинально проронила Вихрова, у которой ноги подкашивались от страха в этот миг.

– Эта девочка мне нужна, – снова заговорил незнакомец. – Больше того, она мне необходима. Я должен ее увезти из Петербурга надолго… навсегда… увезти далеко, в Сибирь… Без нее мне не прожить спокойно и безопасно, – продолжал незнакомец своим хриплым, далеко опять-таки не слабым и не старческим голосом.

– Вы ее родственник? – начиная чуть-чуть приходить в себя от испуга, слабо осведомилась Вихрова.

– Да, я ее дед…

– Дед! – пораженная изумлением, почти вскричала она. – Дед?.. Но как же… как ваше имя?

– Меня зовут Степан Михайлович Кашинов, – отвечал, не дрогнув, хриплый голос. – Я бедный сибирский птицелов.

– А-а! – вырвалось не то испуганным криком, не то стоном из груди Анны Степановны, и она зашаталась, готовая грохнуться на землю.

Имя и фамилия, произнесенные незнакомцем, принадлежали ее покойному отцу. Степан Михайлович Кашинов и был тот самый дедушка Михайлыч, который нашел и взлелеял девочку Сибирочку и потом умер в тайге. Теперь Вихрова отлично поняла одно: перед нею стоял опытный обманщик, бродяга, может быть, вор и убийца, присвоивший себе имя ее покойного отца.

– Что с вами, – изумился незнакомец, заметив волнение своей собеседницы, – или вам знакомо это имя? – приходя в свою очередь в волнение, помолчав с минуту, осведомился он.

– Кашинов мой отец!.. Он умер… – простонала женщина, снова задрожав от страха с головы до ног.

На минуту незнакомец смутился. Но только на минуту. Потом он живо оправился и заговорил снова:

– Ну, да… я сказал неправду… но… это не изменяет дела, так как у меня паспорт и бумаги вашего отца… Я их нашел в кармане старика, ко-гда хоронил его с отцом и братом в глуши сибирской тайги.

– Вы хоронили моего отца? – едва слышно осведомилась Вихрова упавшим голосом.

– Да. Мы с отцом и братом нашли его замерзшим в сибирской тайге… Его бумаги я взял себе и с тех пор живу по его паспорту, так как своего у меня нет… Люди, видите ли, поступили со мною и с моими родными слишком зло и несправедливо, – продолжал говорить незнакомец. – Они обвинили нас в преступлении, в котором мы были невиновны, и посадили нас в тюрьму. Но нам удалось бежать оттуда… Мой отец и брат, однако, попали вскоре снова в руки полиции, я же спасся и, благодаря найденному паспорту в кармане того старика, который, как вы говорите, приходится вам отцом, могу жить если не вполне спокойно, то хотя бы отчасти… Для того чтобы жизнь моя была спокойна совсем, я должен вполне уверить людей в том, что я действительно и есть этот старый птицелов Кашинов, по бумагам которого я живу. Но это можно сделать только при помощи той девочки, которую вы зовете Сибирочкой и которую я искал повсюду и нашел совершенно случайно здесь… Она должна считать меня своим дедушкой, как скоро я получу ее в мои руки, а тогда и все будут признавать меня за старика птицелова, которого считают пропавшим без вести.

– Но вы говорите правду? Мой отец действительно умер? – прервала с трепетом снова Анна Степановна незнакомца.

– Умер и похоронен. К чему мне вам было бы лгать… Но не в том покамест дело. Через несколько дней я уезжаю в Сибирь, где томятся в тюрьме мои бедные невинные отец с братом. Мне надо спасти их во что бы то ни стало. Девочка Сибирочка мне необходима сейчас. С нею мне легче будет пробраться в знакомые места. Люди тогда скорее поверят мне, что я тот самый человек, по паспорту которого теперь проживаю. И я прошу вас помочь мне в этом. Это будет нетрудно для вас, так как вы сами хотите, я не знаю, впрочем, по какой причине, избавиться от этой девчонки. Но помните одно: все должно быть сохранено в полнейшей тайне, иначе… не вините меня, но я доберусь до вас и разделаюсь с вами по-свойски, если вы выдадите мою тайну, – заключил свою речь бродяга таким зверским тоном, что Вихрова снова задрожала всем телом при его словах.

Опять наступило долгое молчание. Подавив волнение, Анна Степановна робко осведомилась у своего собеседника:

– Но как же и куда доставить вам девочку?

– Я остановился на Нарвской улице, в гостинице «Байкал». Завтра вечером вы привезете мне девчонку. Я буду вас ждать, – уже тоном приказания обратился он к Вихровой. – Это будет не трудно сделать… Скажите ей, что ее дедушка жив, что он только пропадал без вести и что ее обманули лесные бродяги, сказав, что он умер. Глупая птичка поддастся на эту приманку и поедет с вами тогда охотно. Что же касается остального, то я приложу все старания, чтобы показаться ей в настоящем виде ее деда и вашего покойного отца, благо я хорошо его запомнил, и постараюсь сделать так, чтобы быть похожим на него. Впрочем, девочка едва ли так хорошо помнит старика. Она и не расчухает обмана в первую минуту, а когда расчухает, то будет уже в моих руках.

Незнакомец смолк и ожидал теперь, что скажет Вихрова.

В душе Анны Степановны шла тяжелая работа. С одной стороны, она угадала в незнакомце беглого преступника и злодея и ей было жаль отдавать в его руки любимицу ее покойного отца. С другой стороны, если бы Сибирочка осталась в Петербурге и вела дружбу с семьею Гордовых, – кто знает, – истина могла бы обнаружиться очень скоро, и ей, Анне Степановне, и близким для нее людям пришлось бы очень худо, а может быть, это и вовсе погубило бы их. Последнее обстоятельство заставило Вихрову сразу решить дело далеко не в пользу Сибирочки, и она, поборов последние признаки волнения, проговорила твердо:

– Хорошо. Завтра вечером ждите меня и ребенка. Но вы должны мне дать слово, что не будете обращаться дурно с ней.

– Конечно, – с плохо скрытой насмешкой произнес незнакомец. – Внучка вашего отца будет у меня воспитываться, как принцесса, но с условием, чтобы обо всем этом разговоре и нашей встрече не узнал никто. Иначе не поздоровится ни вам, ни девчонке. Честь имею кланяться. Завтра я вас жду!

И прежде чем Анна Степановна могла ответить что-либо, странный незнакомец уже исчез из вида.