Текст книги "Волшебная сказка"

Надя очень быстро перезнакомилась со всем обществом. В несколько минут она узнала от веселых пажей Никса и Ванечки, приходившихся Нате Ртищевой кузенами, что самый сильный противник в игре – это их сестра Маня, с ней играть ой-ой как жутко; из всего наличного мужского состава сильнее всех братцы-близнецы Ральф и Федя, но Ванечка надеется побить их всех и прослыть первым чемпионом мира, отвоевав столь почетное место у сестры.

– А вот Софи слабовато играет, – поддразнил он Голубеву.

– Зато Софи отлично играет на рояле, – поддержала подругу Наточка.

– Каждая женщина должна уметь играть на рояле, – комическим тоном пробасил Ванечка.

– И каждый мужчина должен уметь держать язык за зубами, а то он у тебя с дырочкой! – расхохоталась Маня, взглянув ласково-насмешливыми глазами на младшего брата.

– Ха-ха-ха! – вторила ей младшая княжна Лоло.

Ванечка сделал вид, что не расслышал отпущенного по его адресу замечания, и, размахивая ракеткой, обратился к Наде:

– Хотите, я буду вашим руководителем в игре?

– Но я совсем плохо играю, – покривила душой Надя, которая ни малейшего понятия не имела об игре в лаун-теннис.

– Тогда к Ванечке не советую идти в ученицы: что и знаете – забудете, вот какой он у нас учитель, – сострил Никс, высокий, стройный юноша лет шестнадцати.

– Вот так жюри выискался! А сам только этой весной стал учиться играть, – налетел на брата Ванечка.

– Где это видано, чтобы младшие на старших голос поднимали? – отшучивался Никс, улыбаясь всем лицом, таким же смуглым, как и у его младшей сестрицы, и с такими же большими темными глазами, как у нее.

– Давайте я вас учить буду, – предложила Наде Маня.

– Неужели отклоните предложение самого господина профессора? – не унимался Ванечка.

– Господа, а я так предлагаю прервать партию: жара невозможная, да и чай сейчас пить позовут; видите, леди Пудлей идет за нами, – подала голос Наточка.

Действительно, с террасы балкона спускалась высокая, стройная дама, мало похожая на тот тип английских гувернанток, сухих и чопорных, какие обыкновенно приезжают в Россию воспитывать русских детей.

Леди Пудлей, светлая шатенка, с полными розовыми щеками, увенчанными двумя чрезвычайно милыми ямочками, еще издали закивала и заулыбалась Наде. Она очень любезно поздоровалась с ней и спросила девочку что-то по-английски.

Надя вспыхнула до ушей, услышав английскую фразу: она ни слова не понимала на этом языке.

Тогда Наточка, чтобы выручить свою бывшую одноклассницу, попросила леди Пудлей говорить с Надей по-французски.

Увы! Надя оказалась и здесь немногим сильнее. Она перевирала слова, путала артикли и, наконец, окончательно смущенная, замолкла совсем, чуть ли не плача от стыда и досады, видя устремленные на нее, полные удивления взгляды детей, ожидавших более определенных знаний языков от бывшей институтской питомицы. От глаз Нади не укрылась и легкая смешливая улыбочка, которую Софи Голубева не успела скрыть при первых же попытках Нади заговорить по-французски. Эта улыбочка взорвала девочку.

«Противная Софья! Не может не язвить!» – мысленно выбранила Надя свою бывшую подругу.

– Дети, вас просят пить чай, – произнесла леди Пудлей по-английски, обращаясь к юному обществу.

– Господа, идемте! А после чая я предлагаю отправиться посмотреть кое-что, что не откажется показать нам Митя. Митя, ведь ты покажешь? – с просительной улыбкой обратилась Наточка к названому брату.

– Покажу, конечно, – отвечал с полной готовностью высокий темноглазый Митя, с умным, энергичным и открытым лицом, большой Наточкин приятель.

– Messieurs, предлагайте руки дамам! Идем на террасу попарно, как пай-детюши, и прошу без шалостей, – едва удерживаясь от смеха, предложила младшая княжна Лоло.

– У меня руки грязные, я могу идти только в одиночку, а то дама обидится, – дурачился Ванечка.

– Ничего, ты будешь моим кавалером. Сестры, как видишь, народ невзыскательный, – покровительственно опуская ему на плечо руку, проговорила Маня.

– Нет, я луцсе хоцу за даму, – пищал Ванечка, изображая младенца.

– Пехота, стройся… Налево, кругом, шагом марш! – скомандовал Никс и, подхватив Наточку за руку, понесся с ней галопом впереди остальных по аллее.

– Куда вы? Куда вы? Уговор был шагом идти, а ты вприскочку! – кричал Митя, поспешно подставляя калачиком руку Наде.

– А я отлично знаю вашего брата. Сергей Таиров, семиклассник, ведь ваш брат? – неожиданно обратился он к девочке и, не слушая того, что она пробормотала ему в ответ, продолжал, широко шагая по аллее: – Отличный юноша ваш брат, что и говорить, и учится блестяще. Начальство на него не нахвалится. Директор ставит его нам в пример. И симпатичный какой! Я бы счастлив был сойтись с ним поближе, хотя мы и из разных классов. Вы далеко живете от нас?

– Недалеко, – сорвалось у Нади. Она готова была скорее провалиться сквозь землю, чем позволить себе сознаться, что живет она не здесь, в этом великолепном Петергофе, а где-то на задворках, в ничтожной деревушке, где они снимают не дачу, как все добрые люди, а какой-то, по ее собственному определению, «коровий хлев».

– А где? На какой улице? – не унимался Митя.

– Я вам дам потом адрес, если хотите, – уклончиво отвечала девочка.

– Господа, да держите шеренгу! Штейн, Nummer eins![16]16
  Номер первый (нем.)


[Закрыть] Нельзя ли не выскакивать из линии? – не унимался Никс, очень прочно вошедший в роль командира.

– Да, да, я и так стараюсь, ваше превосходительство! – отозвался один из белокурых близнецов, очень торжественно ведущий под руку даму, старшую княжну. Его брат, такой же белокурый и румяный, вел младшую, хохотушку Лоло.

Софи Голубева выступала с Маней Стеблинской, которая за недостатком кавалеров часто исполняла роль мальчика.

Воспитанная с братьями, Маня всей душой сожалела, что ей нельзя поступить в корпус, ездить по-мужски верхом на лошади, лазить по деревьям и играть в футбол. Если что и примиряло девочку с ее девичей долей, так это спорт, которому она отдавалась с искренним увлечением и любовью.

Наконец, шествие замыкал Ванечка, с одной стороны держа под руку леди Пудлей, с другой – миловидную Зоеньку Лоренц, ежеминутно красневшую и конфузившуюся.

На балконе молодежь уже поджидали. Вокруг чайного стола, роскошно сервированного, уставленного всевозможным тонким печеньем, тортами, бисквитами и вареньем разных сортов, сидели хозяева дачи: Петр Васильевич Ртищев, очень представительный седой генерал в белом сверкающем кителе, и его жена, еще не старая женщина со следами редкой красоты, которую она передала старшей дочери Ноне. Сама Нона находилась тут же за столом в обществе своего жениха, молодого уланского офицера.

Семью Ртищевых Надя знала давно по институтским приемам, и красавица Нона Ртищева, тонкая, задумчивая брюнетка с атласной матовой кожей, очень тихая и молчаливая, всегда казалась ей образцом женской красоты, элегантности и изящества.

Кроме хозяев и Владимира Александровича Планова, жениха Ноны, за столом находилась очень оригинальная пожилая особа, рыхло-толстая, небольшого роста, в сером муслиновом платье и очень дорогой шляпе. Она поминутно утирала пот, градом катившийся с ее лица, и обмахивалась тонким батистовым платочком. Лишь только молодежь появилась на балконе, полная дама навела лорнет на лицо Нади да так и не отрывала его все время, пока девочка обходила стол и приседала перед каждым из присутствующих.

«На воре шапка горит», – гласит русская пословица; вот и Наде казалось, что все здесь давным-давно знают, что ее, Надю, исключили за нерадение из института, и вряд ли хозяевам здешнего дома может быть приятно ее появление. Поэтому девочка чувствовала себя далеко не в своей тарелке. Между тем старшие Ртищевы встретили ее не менее ласково, чем Наточка.

– Очень рада, очень рада, – приветливо произнесла генеральша и поцеловала Надю в лоб.

– Ага, нашему полку, значит, прибыло, одним игроком больше стало. Советую хорошенько обыграть вот эту разбойницу, – лукаво подмигивая в сторону Мани, приятным бархатным басом шутливо посоветовал Наде генерал, дружески пожимая девочке руку.

А полная дама в сером платье все не отрывала от Нади вооруженных лорнетом глаз. И под этим взглядом девочка чувствовала себя очень неловко. Наконец гостья отложила лорнет в сторону и, наклонившись к плечу генеральши, прошептала, но так громко, что до окончательно растерявшейся Нади долетели ее слова.

– Послушайте, ma chère[17]17
  Моя дорогая (франц.).


[Закрыть] Елена Дмитриевна, откуда вы достали эту Сандрильону?

– Какую Сандрильону? – не сразу поняла хозяйка дома.

– Ах, Боже мой! Неужели вы не находите, что эта очаровательная девчурка похожа на переодетую принцессу?

– Кто? Надя Таирова? А вы большой романтик, Анна Ивановна, – улыбалась хозяйка. – Я и не подозревала за вами такого грешка.

– Какой тут грешок, моя милая, уметь отыскать истинное изящество и красоту под самым затрапезным нарядом, – и, опустив лорнет, она кивнула Наде.

– Подойдите ко мне, душечка, я хочу с вами познакомиться.

Красная, как пион, Надя поднялась со своего места и, сконфуженная и обрадованная в одно и то же время этим лестным для нее вниманием незнакомой дамы, робко приблизилась.

Маленькие, быстрые глазки Анны Ивановны с явным удовольствием остановились на разрумянившемся лице девочки.

– Очень мила! Очень мила! Très comme il faut, très distinguée[18]18
  Очень прилична, очень изысканна (франц.).


[Закрыть]! – бормотала вполголоса оригинальная особа. – И какая скромная! На удивление милая девочка! И так напоминает покойную Веру, – продолжала восторгаться она.

Елена Дмитриевна пришла Наде на помощь.

– Да полно вам смущать девочку, Анна Ивановна. Видите, как маков цвет стоит перед вами. Отпустите вы ее к юным друзьям, – с улыбкой уговаривала она свою гостью.

– Ну, Бог с вами, деточка, идите уж, отлично понимаю, что с молодежью, с подругами и товарищами вам куда интереснее, нежели со мной, старухой. А только, если когда случайно заскучаете, захотите новенькое что-нибудь повидать, – приходите ко мне в гости. Я живу… – тут дама назвала улицу и номер своей дачи и кивком головы отпустила Надю.

Вскоре после этого она объявила, что ей пора домой, и стала собираться. Хозяева пошли провожать ее до ворот дачи. Нона Ртищева и ее жених присоединились к ним. Молодежь осталась за столом под наблюдением леди Пудлей.

* * *

– Это известная оригиналка и страшная богачиха Анна Ивановна Поярцева, – шепотом объявила своим гостям Наточка, как только рыхлая фигура и серое муслиновое платье гостьи скрылись за деревьями.

– У нее целый эскадрон мосек, приживалок и канареек, – вторил кузине Ванечка.

– И дом как дворец. А живет она одна-одинешенька, без родных и друзей… – заключила его сестра Маня.

– А ты ей очень понравилась, Надя, – и Наточка сочувственно улыбнулась подруге через стол.

– Удивительно только, как это она так с первого раза воспылала? – проронил Никс.

– Для объединения родственных душ не надо много времени, – докторским тоном басом объявил Ванечка.

Все засмеялись.

Софи Голубева с кислой улыбкой обратилась к Наде:

– Удивительно, чем ты так очаровала ее? – процедила она сквозь зубы.

Надя почувствовала легкую насмешку в тоне девочки. Голубеву она никогда не любила и не пользовалась, в свою очередь, симпатией последней еще в институтские дни. Почувствовав укол в словах бывшей одноклассницы, Надя мгновенно вспылила и тотчас отпарировала.

– А ты думаешь, чтобы иметь счастье понравиться кому бы то ни было, необходимо выдержать экзамены на круглое двенадцать или зубрить до одури с утра до ночи и с ночи до утра? – насмешливо обратилась она к Софи.

Голубева прищурилась и раскрыла было рот, чтобы ответить Наде, но Наточка очень ловко замяла готовую начаться ссору и предложила гостям после чая взглянуть на Митин «гадючник».

– Там есть огромная жаба, два ужа и даже ядовитая змея, – со значительным видом сообщила она.

Действительно, позади дома, во дворе, между двумя теплицами, в глубокой яме, прикрытой сверху оконной рамой, дружно делили заключение три змеи и огромных размеров жаба.

Девочки пищали и ахали, разглядывая «чудовищ». Мальчики, соревнуясь в храбрости, предлагали доказать свое бесстрашие и на пари спуститься в яму. Кончилось тем, что все единогласно решили сыграть партию в крокет.

Поздно вечером, пренебрегая опасностью снова получить выговор от отца, Надя вернулась из гостей к себе на дачу. Она была как в чаду. Голова девочки приятно кружилась от всех пережитых впечатлений. Как чудесно прошел этот день! Какое неожиданное удовольствие подарила сегодня Наде судьба! Даже более чем скромный наряд на этот раз не очень смущал девочку; еще менее смущали язвительные насмешки Голубевой и боязнь того, как бы «ехида» (так мысленно обзывала Надя Софи), не обмолвилась о том, что ее, Надю, исключили из института. Вечер в гостях оказался еще лучше дня. Надю оставили обедать у Ртищевых, а вечером при прощании и сама Елена Дмитриевна, и Наточка просили ее прийти в ближайший четверг отпраздновать Наточкино рождение. Надя, пунцовая от восторга, разумеется, отвечала согласием и благодарностью. Не чувствуя под собой ног, она вернулась домой. Отец, на ее счастье, уже спал. Но тетя Таша, Клавденька и Шура ждали на лавочке под березой.

Захлебываясь от восторга, Надя передала им все случившееся сегодня, не пожалев красок и дополнив действительность вымыслом. Но одна только Шурка с восхищением внимала ее словам. Тетя Таша откровенно зевала, слушая Надин рассказ, а Клавденька сказала, как отрезала, прямо в лицо сестре:

– Ай, Надежда, не по носу табак, не по тебе это общество. Не советую туда частить. Всяк сверчок знай свой шесток.

– Пожалуйста, не учи! – вспылила Надя. – Тебе, кажется, завидно, что меня принимают в таком аристократическом доме, – с надменной миной прибавила она.

– За-вид-но-о-о? – протянула Клавдия с удивлением. – Вы слышите, тетя Таша, что она говорит? Ой, и глупа же ты, Надежда, как я на тебя погляжу. Мне завидовать? И кому же? Уж не в том ли…

– Девочки, не ссорьтесь, ради Бога! Спать пора. Вон скоро светать начинает. Отец опять недоволен будет, если ты проспишь, Надя. Ступай же, милушка, ступай, – примиряющим тоном говорила тетя Таша. И, когда, послушавшись дельного замечания, Надя направилась к дому, тетя Таша стала ласково выговаривать Клавдии за ее резкость.

– Ты бы поласковее с ней, Клавдюша. Сама видишь, какая она у нас хрупкая, нежная, действительно, словно не из бедной семьи, а принцесса какая переодетая; а ты ее бранишь…

– Ах, тетя, мало того, что вы избаловали вашу белоручку-любимицу, еще и других заставляете ее баловать. Нет, уж увольте, я ублажать Надежду не стану, довольно с нее и вашего баловства. А что она выше своей среды залезает, так это и вовсе нехорошо; сами ведь понимаете, только еще ленивее да требовательнее будет, – своим резким тоном говорила, как резала, Клавдия.

Увы! В глубине души тетя Таша была вполне согласна со старшей племянницей, но ей было бесконечно жаль «обездоленную», как она мысленно называла свою любимицу Надю. И старушка была бы бесконечно счастлива, если бы судьба хоть отчасти, хоть самую малую толику побаловала ее ненаглядную девочку.

А сама Надя в это время, запершись у себя в каморке, сладко грезила о так весело проведенном ею сегодняшнем дне, мешая действительность с небылицами, и, сама не замечая, верила последним.

В эту ночь самые светлые, самые радостные сны снились Наде… Она перестала быть Надей Таировой, дочерью бедного банковского писца, и в сонных грезах превращалась в богатую девочку из аристократического дома, ни в чем не имевшую отказа, окруженную самыми нежными заботами.

Золотые сны! Как они баюкали Надю, навевая счастливую улыбку на розовые губки спящей девочки!

Глава VI. Розовое платье. – Пестрый день начинается

– В чем же ты пойдешь на рождение к твоим Ртищевым? Там ведь все, наверное, расфуфыренные будут, а у тебя ничего нет, кроме выходного коричневого платья… Так как же? – и бойкие глазенки Шурки, устремленные в лицо Нади, так и горят, так и сверкают самым недвусмысленным, жадным любопытством.

Надя искренне смущена. В самом деле, как она пойдет в коричневом, когда все будут, наверное, в светлых и очень нарядных платьях? Вопрос Шурки застает ее врасплох.

– Я… право, не знаю… – мямлит она, и в глазах ее загорается досада, закипающая в сердце досада на бедность, нищенскую жизнь, на нужду.

О, эта нужда! Не будь ее, разве бы она, Надя, чувствовала себя такой подавленной, как сейчас, такой несчастной. Откуда же ей взять нарядное платье, откуда? Шурка права: нельзя ей, Наде, быть одетой хуже других, хуже этой противной Софьи Голубевой, которая, уж конечно, не упустит случая пошпиговать Надю своими насмешками и язвами.

Шурка, которая последнее время ходит за Надей, как собачка, готовая по сто раз выслушивать рассказы о том, как принимали Надю в богатом Ртищевском доме, смущена не менее самой Нади. Четверг не за горами, а платья нет, как нет и денег, столь необходимых сейчас для Нади.

«Спросить разве что у Сережи? У него завелся летний урок здесь, в Петергофе. Он добрый – даст», – делает робкое предположение встревоженный мозг Нади. И, не откладывая дела в долгий ящик, она отправляется на пруд к брату.

Сережа удит с плота рыбу. Ему жарко, он распоясался. Темные волосы прилипли ко лбу. Глаза жадно устремлены на гладкую поверхность воды; загорелая до черноты рука держит удочку.

Надя присаживается возле него и начинает мямлить, что через четыре дня рождение ее подруги, барышни из очень большого общества (эти слова Надя произносит с плохо замаскированной гордостью, не замечая изумленного Сережиного взгляда), и ей необходимо иметь нарядное платье к этому дню. А денег у нее нет. Так вот, она пришла просить его, Сережу, не может ли он дать ей хоть сколько-нибудь, чтобы купить необходимую материю с прикладом[19]19
  Прикла́д – дополнительный, вспомогательный материал, для шитья одежды (подкладка, пуговицы и т. д.).


[Закрыть].

При последних словах Нади Сергей хмурится, сдвигая темные энергичные брови.

– Откуда же мне взять деньги, сама знаешь? – глядя в самые зрачки Нади своими открытыми правдивыми глазами, говорит он, ни на минуту не переставая удить.

– Ах, Боже мой! Да ведь у тебя урок есть, ты заработал же немного, – уже не прежним, просительным, а требовательным тоном отвечает брату Надя.

– Нет, у тебя положительно здесь не все слава Богу, – в свою очередь раздражается всегда спокойный и уравновешенный Сергей и легонько стучит пальцем по Надиному лбу. – Ну, да, заработал восемь рублей уроком в этом месяце, так от них осталось всего сорок копеек. Папашина микстура, считай, три шестьдесят за четыре склянки, да козье молоко ему, доктор велел пить, – два рубля, потом новые подметки мне на сапоги…

– Довольно, довольно, – не слушая брата и зажимая пальцами уши, сердито кричит Надя. – Избавьте меня от этой прозы, прошу вас.

– Да какая же это проза? Самая насущная потребность… Вот чудачка… И чего ты злишься, я не понимаю, – совсем уже добродушно смеется Сережа. – Эх, Надюха, Надюха, и фантазерка же ты, как я на тебя погляжу! Небось поэзией одной сыта не будешь, а тоже туда же, проза да проза… Эх, ты!

Но Надя уже не слышит слов Сергея. С видом развенчанной королевы, оскорбленной в лучших чувствах, она отходит от него. Едкая обида жжет ей сердце, обида на бедность, на свою злосчастную судьбу. Она так и повторила про себя мысленно несколько раз: «Злосчастная моя судьба… злосчастная! Все счастливы, довольны в мои годы, а я, такая молодая, такая интересная (Наде хотелось сказать „красивая“, но она почему-то постеснялась), и вот должна так страдать…»

Надутая, недовольная, озлобленная на весь мир, она возвратилась домой.

– Не уходи далеко, Наденька, сейчас обедать будем, – предупредила свою любимицу тетя Таша. – Да что это с тобой, деточка? На тебе лица нет…

И в следующую же минуту тетя Таша искренне раскаивается в этих вырвавшихся словах. Надя порывисто закидывает ей на шею руки и, уткнувшись лицом в домашнюю ситцевую блузу тети Таши, рыдает навзрыд.

Тетя Таша совсем растерялась.

– Деточка моя! Крошка моя, ненаглядная, о чем? Кто обидел мою ласточку, мою голубку беленькую, любимую мою? Скажи, детка, скажи… – лепечет она, сама готовая разрыдаться.

Но «ласточка» и «крошка» только что-то мычит в ответ на встревоженные речи тетки. Проходит немало времени, пока «ласточка» и «крошка» может оправиться и пробормотать между всхлипываниями, едва владея собой:

– Меня никто… не… не… обидел… А только-только… мне в чет-верг на-до к Рти-ще-вым идти… К Наточке… на ро-жде-ние… А… а… у ме-ня надеть нечего… платья нету-у ни-как-ко-го… – выводит она с трудом.

– Как нет платья? А коричневое? Коричневое же, детка, совсем хорошее у тебя… свежее… – напоминает тетя Таша.

– Свежее?!

Слезы Нади мгновенно высыхают. О, как она сейчас зла! Что за бестолковая, право, эта тетя Таша! Как она может говорить о коричневом платье, которое годится разве что для генеральской горничной, что прислуживает в доме Ртищевых вместе с двумя лакеями у стола. Явиться на семейный праздник в коричневом платье – значит насмешить всех. Нет, необходимо сделать новое нарядное платье или вовсе не идти, лучше изнывать в тоске дома, лучше забыть про Наточкино рождение.

И при одной мысли об этом Надя снова изливает фонтан слез.

Тетя Таша не может видеть плачущей свою любимицу. Минуту она молча раздумывает, прижимая к груди белокурую головку; потом вдруг ее лицо проясняется; улыбка играет на губах.

– Перестань, Наденька, перестань, утри свои глазки… Может быть, твоему несчастью еще можно помочь, дай только срок… Я пойду к Клавденьке, поклонюсь ей, челом ударю. Она здесь недавно получила дачный заказ: целую дюжину рубашек да две дюжины платков наметить. Работа у нее уже почти готова, сегодня к вечеру хотела отнести сдавать, значит, и деньги получит сразу. Вот и одолжит нам с тобой на время. А как пенсию получу, так и рассчитаюсь с ней. Ну, улыбнись же, прояснись, моя зоренька ясная, поцелуй меня, душка… – ласкала тетка свою любимицу.

Надя сияла и улыбалась, забыв недавние слезы, и целовала тетку, которая казалась ей теперь верхом доброты и совершенства.

* * *

До знаменательного четверга оставалось только три дня времени. Но и в эти три дня тетя Таша при помощи Клавденьки, а отчасти и Шурки сделала чудо – или не чудо, вернее, а нарядное розовое платье с таким же поясом из легкой вуали, отделанное кружевами и лентами. Платье вышло действительно прелестным при самой микроскопической затрате денег, вверенных в долг Клавденькой. Тетя Таша сама придумала фасон, цвет, отделку. Сама съездила в Петроград на Мариинский рынок и там на распродаже купила сравнительно дешево все необходимое. От Ивана Яковлевича скрыли покупку материи и самую поездку тети Таши в город. Раздражать больного было крайне рискованно, да и к тому же Надя так трогательно молила ни слова не говорить отцу до поры до времени про новое платье, что слабая, бесхарактерная Татьяна Петровна позволила себе совершить эту оплошность.

Теперь Надино платье шилось в шесть рук ранними утрами и поздними вечерами, пока отец семейства отдыхал у себя в комнате. Тетя Таша и Клавденька торопливо набрасывали стежки за стежками, наметывали, прикидывали отделку, примеряли нежные облака прозрачной вуали на Наде. Даже Шурка помогала им, как могла: она спарывала наметку, вынимала нитки, пришивала кнопки, приметывала кружева. Одна Надя ничего не делала, слоняясь из угла в угол, мешая работавшим праздными, бессмысленными расспросами, критикуя каждый штрих, каждую складку.

Рано утром в четверг платье было готово и тщательно разглажено на постели в Надиной каморке. Накануне с вечера у Ивана Яковлевича было испрошено разрешение для Нади идти к Ртищевым на целый день. Иван Яковлевич разрешил на этот раз без колебаний. Поправившийся было в первое время своего пребывания на даче, он снова чувствовал теперь значительное ухудшение в состоянии своего здоровья и почти не покидал постели.

От волнения о предстоящем ей удовольствии Надя проснулась в четверг чуть ли не с петухами и к двенадцати часам была уже готова. Она действительно казалась прехорошенькой. Розовое облако вуали окружало ее хрупкую изящную фигурку, оттеняя легким заревом нежное личико, к которому никак не мог пристать здоровый деревенский загар. Тетя Таша собственноручно расчесала пышные белокурые волосы девочки и, заплетя в две косы, уложила их двумя венчиками на маленькой головке. Получилась очень эффектная прическа. Надя то и дело заглядывала в зеркало и никак не могла собой налюбоваться. От обеда она, разумеется, отказалась, со словами, что ее ждет великолепный обед в генеральском доме.

– Куда уж нам перед генеральским-то! – не преминула заметить Клавденька, недовольная поведением Нади и ее пренебрежительным отношением к окружающим.

Но ее замечание даже не достигло до Надиного слуха. Накинув на голову легкий газовый шарф, из-под которого как-то особенно мило выглядывало белое нежное личико с сияющими от удовольствия глазами, чмокнув на ходу тетку и кивнув головой сестре, Надя быстрой птичкой выпорхнула из скромного домика.

Было уже начало второго, а Ртищевы ждали на шоколад ровно к двум. Надо было спешить. Впереди предстоял довольно продолжительный путь к Новому Петергофу.

* * *

– Ну, наконец-то! А мы думали, что ты уже не придешь, – и Наточка Ртищева, вся в белом, с белыми розами в волосах и у корсажа платья, веселая, радостная, как и подобает быть новорожденной, протягивает Наде обе руки и звонко целует ее в щеку.

– Да какая же ты нарядная и хорошенькая! – не удерживается Наточка от комплимента, окидывая подругу любующимся взглядом.

Сама Наточка совсем не хороша собой: у нее неправильное лицо, вздернутый нос, слишком толстые щеки. Но глаза очень хороши: карие, добрые, с поминутно зажигающимися в них ласковыми огоньками.

Надя польщена. Все лицо ее вспыхивает румянцем смущения и радости от похвалы подруги. Тем более что кое-кто из присутствующих расслышал лестные для нее, Нади, Наточкины слова.

В большой плющевой беседке, находящейся посреди сада, собралось целое общество. Это по большей части молодежь, подростки. Красавица Нона Ртищева сидит на председательском месте и разливает шоколад из большой серебряной миски в изящные фарфоровые чашечки. Леди Пудлей и Митя помогают ей хозяйничать. Гостей, помимо обычного юного общества, бывающего у Ртищевых, кроме обеих княжон Ратмировых, братьев Штейнов, Зоеньки Лоренц, Софи Голубевой и «неунывающей тройки удалой», как прозвал своих племянников Стеблинских Петр Васильевич Ртищев, было еще человек двенадцать, совершенно незнакомых Наде. Здесь оказались несколько гимназических товарищей Мити Карташевского, двое пажей – одноклассников Никса и Ванечки, и две-три барышни. Все были очень нарядно одеты во все светлое, и лица у всех были сияющие и довольные.

– Ура! – закричал Ванечка, когда Надя нерешительно остановилась на пороге при виде стольких чужих. – Пришли-таки, – а мы думали, что вы так и не придете. Я уже взял у кузины Ноны три чайных полотенца на случай слез неутешных, а вот они и не понадобились. Ура! Вместо слез горьких предпочитаю выпить за ваше драгоценное здоровье чашку сладкого шоколада! – и Ванечка одним духом осушил чашку, самоотверженно обжигая себе рот и делая уморительные гримасы.

– Ой-ой, какой смешной! – раскатилась своим безудержным смехом младшая из сестриц-княжон, Лоло, при виде корчившего рожицы Ванечки.

– А мне так вовсе не до смеха… Этот нелюбезный шоколад пребольно жжется, – отдуваясь и округляя глаза, дурачился мальчик.

– А ты потри себе язык мылом – от ожогов помогает прекрасно, – с невинным видом посоветовал брату Никс.

Все рассмеялись. Сердобольная Нона предложила Ванечке лимонаду со льдом.

– Не хочешь ли фруктов или конфет? – угощала в то же время Надю Наточка.

– А почему вы своего брата не привели с собой? – шепотом осведомился Митя Карташевский, придвигая Наде чашку с ароматным дымящимся шоколадом.

«Вот еще новости – приводить с собой Сережу: да он двух слов связать не сумеет в обществе, да и костюма у него нет подходящего», – вихрем пронеслось в белокурой головке Нади, но она только любезно улыбнулась в ответ на слова Мити и пробормотала что-то о несуществующем недомогании брата.

– Однако, mesdames et messieurs, я возвращаюсь к прерванному рассказу, – весело провозгласил Никс, обводя сверкающими глазами юное общество.

– Да, да, Никс, расскажите, расскажите! Как все это интересно! – подхватило хором несколько детских голосов.

– Вы пришли как раз вовремя, мадемуазель Надин, – пояснила Наде ее соседка княжна Ася Ратмирова. – Никс только что рассказывал нам про свою поездку ночью в гондоле по венецианским каналам. Это так очаровательно!

Ася не выговаривала буквы «р», и это легкое грассирование удивительно дополняло ее облик.

«Непременно надо будет попробовать начать говорить так же, – решает в глубине души Надя, – а манеру ходить и слушать собеседников надо перенять у Ноны Ртищевой, и прическу тоже у Ноны».

– Так вот, господа, – между тем возобновляет прерванный появлением Нади рассказ Никс, – представьте себе кусок синего бархата наверху, над вашими головами, усеянный звездами, точно мантия какого-то императора. Не помню, у какого именно, но у одного из императоров, со слов истории, была такая мантия…

– Но она была заткана, увы, не звездами, а пчелами, и цвет ее был не синий, а красный, – решается блеснуть своими познаниями Софи, – и была она у Карла V.

– Браво! Двенадцать с плюсом! – приходит в неожиданный восторг Ванечка и хлопает в ладоши, бурно выражая свое одобрение.

Софи густо краснеет.

– Я великолепно помню историю! – ни к селу ни к городу вырывается у нее.

– Внимание, mesdames et messieurs, внимание! – командует Наточка и стучит чайной ложкой по столу.

– Так вот, – продолжает Никс, – небо – синий бархат с алмазными звездами. А каналы – вы ведь знаете, что вся Венеция изрезана ими – черные-пречерные, как чернила, и по ним снуют такие же черные остроносые лодки, и все с крышами. На носу стоит гондольер, всегда очень небрежно и красиво одетый, и если дадите ему несколько лишних сольди на водку, он вам споет. Голоса у них – ну, просто соловьиные, и самые слова – такая же музыка! Вы плывете, тихо покачиваясь, как в колыбели; по обе стороны канала высятся дворцы, красивые здания; целые арки и кружевные ажурные мосты переброшены с одного берега на другой. В лунные ночи все это кажется какой-то сказочной обстановкой, какой-то декорацией к изумительной волшебной сказке.

– Восхитительно! – хором кричат дети, прерывая рассказчика.

– Pracht schön[20]20
  Великолепно! (нем.)


[Закрыть] – неожиданно вырывается у братцев-близнецов, всегда в минуты особенного восхищения переходящих на родной язык.

Даже застенчивая Зоинька, и та бормочет какое-то одобрение себе под нос, увлеченная рассказом.