Текст книги "Особенная"

Глава X

Концерт должен был начаться в девять, но публика стала съезжаться значительно позже. Уже какой-то кудлатый композитор, еще неведомый миру, но подающий огромные надежды, как о нем говорили в публике, добросовестно отбарабанил при почти пустом зале с полдюжины плаксивых вальсов, когда избранное общество начало, наконец, занимать свои места.

Лика стояла перед трюмо в крошечной дамской уборной, уже полностью готовая к своему выходу. В платье какого-то необычного фасона, созданном благодаря фантазии Марии Александровны и похожим на белую одежду ангела, испещренном прошивками и кружевами на прозрачно-белом шелке, с веткой белой магнолии, словно нечаянно запутавшейся в волосах, по-новому величаво красивая Лика действительно казалась теперь каким-то неземным существом.

– Святая Женевьева! – с нескрываемым восторгом говорил Анатолий, любуясь сестрой; он поминутно забегал к ней в качестве распорядителя.

– Ах, прелесть! – только и могла поддакнуть ему Бэтси Строганова.

В голубом шелковом платье, с букетиками незабудок, приколотыми у пояса и в пышных русых волосах, она казалась премиленькой в этот вечер. На Лику она смотрела таким восторженным, полным восхищения взглядом, что скромная Лика даже немного сконфузилась.

– Волнуешься? – спросил Анатолий Горный сестру, продолжая оглядывать ее костюм и прическу, – хочешь, я позову маму?

– Ах, нет! – с искренним испугом отозвалась Лика. – Нет, нет! Не надо, а то мама сама будет волноваться, и мы только взбудоражим друг друга.

То, что собиралась петь Лика, требовало настроения, душевного подъема и богатого воображения. Именно воображение должно было способствовать ее будущему успеху. Оно перенесет ее далеко, за тысячи верст, в ту чудесную страну, о которой будет рассказывать ее песенка. Нет, тысячу раз нет! Лика никого не хотела видеть до выхода на сцену.

– Уйди и ты, Толя, и вы, очаровательная Бэтси, уйдите! – сказала она. – Простите меня, но у меня настоящая артистическая лихорадка. Я очень волнуюсь. Не судите меня за это!

– Как жаль! – разочарованно произнесла Строганова. – А я как раз хотела привести к вам моего кузена Силу. Вы обязательно должны познакомиться с ним. Он замечательный человек, Лика, и может быть очень полезен для дела вашего общества. Только предупреждаю вас: он совсем, совершенно не светский человек.

– Да ведь и вы не светская дама, Елизавета Аркадьевна, – рассмеялся Толя, – но это не мешает вам, однако… – он запнулся на минуту, а потом докончил после небольшой паузы: – Дружить с такой светской особой, как наша сестричка Рен!

– Приведите вашего кузена после моего выхода, – успокоила девушку Лика, – тогда я и познакомлюсь с ним, а теперь – простите великодушно!

И она с шутками выпроводила гостей из артистической комнаты.

Странное чувство испытывала сейчас Лика, совсем иное, чем то, что предшествовало ее пению в Милане более года тому назад.

Тогда настоящее артистическое волнение охватило ее. Тот святой огонь, о котором говорили и синьор Виталио, и тетя Зина. Тогда Лика сознавала, что цель ее была собрать как можно больше денег в пользу бедных русских, живущих за границей, больных и слабых, или нищих неаполитанских рыбаков. Тогда она прекрасно понимала святую цель этих двух концертов – спасение голодающих. А тут? Процветание филантропического общества? Общества, которое, как ей, по крайней мере, казалось, в действительности так мало сделало для защиты обездоленных детей. Разве это – благая цель, способная принести удовлетворение ее душе? Такая цель не могла вдохновить девушку.

Лика гнала от себя эти тревожные мысли, но не могла найти успокоения.

Из зала до нее смутно доносились звуки рояля. Очевидно, это была импровизация лохматого композитора. Она старалась внимательно слушать, немного отвлечься и ни о чем не думать, чтобы хоть немного успокоиться перед выступлением.

Легкий стук в дверь заставил девушку вздрогнуть.

– Пора, мадемуазель. Будьте любезны следовать за мной, – появляясь на пороге уборной, произнес почетный распорядитель концерта граф Стоян.

Лика машинально положила руку на рукав его фрака и вместе с ним прошла на эстраду.

Вид большого, ярко освещенного зала и целой толпы нарядной, блестящей публики сразу ошеломил и смутил молодую девушку. Пока аккомпаниатор настраивал мандолину, Лика машинально направила взгляд в партер, стараясь найти среди нарядной публики своих родных и знакомых. Вот в первом ряду кресел между обеими своими дочками сидит баронесса Циммерванд. Она поймала взгляд Лики и послала ей ободряющую ласковую улыбку. Вот сухопарая Нэд рядом со своей глухой теткой фрейлиной. Вот обе княжны Дэви… Возле них Бэтси… Толя… Жорж Туманов и Федя Нольк – пажи, товарищи брата. Правее – Рен с Чарли Чарлевичем, своим женихом, а дальше папа, спокойный и серьезный, как всегда. И мама… Мама похожа на фею лета в своем зеленоватом тюлевом платье, затканном водорослями, с белым венчиком из жемчугов над пышной прической…

Глядя на всех собравшихся, Лика почему-то вспомнила о других людях, сейчас далеких от нее, но в то же время так близких ее чуткому, взволнованному сердечку. Тетя Зина и синьор Виталио, всю свою жизнь положившие на благо других, так живо представились ей…

И тут же перед Ликой всплыли милые, хорошо знакомые ей картины: теплая, ароматная итальянская ночь, запах роз и магнолий, белая вилла, словно повисшая над синими водами красавицы Адриатики, и чья-то песнь – сладкая, как жизнь, свободная, как радость…

Как во сне стоит перед Ликой эта дивная страна песен и аромата цветов.

Лика словно видит перед собой голубое море… И тут же видит и другое море – море цветов и зелени, ласкающее взор… И волны звуков над этими двумя морями, волны песен, какие может дарить только эта лучезарная страна, раздаются в ее сердце…

И вспомнив об этой стране, об этих песнях, Лика запела свое любимое «Прощание с Неаполем». Аккомпаниатор чуть слышно вторил ей на мандолине. Звон серебристых струн инструмента слился со звучным, сочным молодым голосом Лики.

Нежный, мягкий, чарующе-красивый, он так и устремился серебристой волной прямо в зал, заполняя головы и сердца слушателей – таких равнодушных и выдержанных светских дам и господ.

Лика уже не волнуется, как за минуту до этого. Она видит благоухающий юг, голубое небо, тетю Зину и дорогого учителя – и точно забывает обо всем остальном…

И когда девушка внезапно умолкла, завершив свою песню на высокой ноте, и услышала бурные аплодисменты, она как будто очнулась, как будто проснулась после долгого и сладкого сна.

Публика не унималась, продолжая выражать свой восторг.

Она неистово хлопала, требуя продолжения, требуя новых песен.

И Лика пела одну песенку за другой, пела просто и искренне, извлекая слова и звуки мелодий из самых недр своей девичьей души. Это было красиво и трогательно, и все больше наэлектризовывало вечно скучающую, вечно резонерствующую петербургскую толпу.

Когда Лика, усталая и измученная, наконец покинула эстраду под оглушительный гром аплодисментов и вошла в свою уборную, ей казалось, что ее сон все еще продолжается наяву.

Здесь, посреди комнаты, стоял высокий, статный пожилой цыган в красивом, расшитом золотом костюме, с гитарой, обвязанной широкой лентой.

Что-то знакомое показалось Лике в лице этого цыгана, в его огромных печальных глазах.

– Князь Гарин! – невольно произнесли губы девушки, и она стала внимательно разглядывать симпатичного ей человека в его новом облике.

– Простите! – смутился князь Всеволод. – Простите, но я думал, что вы пройдете с эстрады в зал, и воспользовался вашей уборной… Но как вы пели! Как вы пели, Лидия Валентиновна!..

– Вам понравилось? – с детской простотой спросила Лика.

– О! Я не мог быть в зале, – он указал на свой костюм, – но слышал все до последнего слова из этой комнаты. Если бы вы не были светской барышней, мадемуазель Горная, то из вас вышла бы замечательная певица…

– Правда? – искренне обрадовалась Лика. – Синьор Виталио постоянно говорил мне то же самое.

– Это ваш маэстро?

– Да! Ах, какой он дивный, если б вы знали, какой чудесный!

– Если позволите, мы с вами поговорим о нем за котильоном[16]16
  Котильо́н – своеобразный танец-игра, получивший широкое распространение в середине XIX века; фактически это кадриль, фигуры которой перемежаются вальсом, полькой и другими танцами.


[Закрыть]. Ведь вы останетесь на танцы? Да?

– О, да! – воскликнула Лика. – Мне так хочется движения, радости звуков… А разве вы танцуете? – удивленно осведомилась она.

– Только «тяжелые» танцы, – усмехнулся он. – Мой возраст уже не позволяет мне кружиться, как юноше… Но кадриль я люблю до сих пор, – с достоинством добавил Гарин. – Во время кадрили так славно разговаривать под аккомпанемент музыки. А теперь, надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии и послушаете и мое пение, не правда ли? Конечно, не такое строгое и прекрасное, как ваше, но которое должно быть близко вам – это песни вашей родины. Да?

Лика молча наклонила свою золотистую головку и направилась в зал.

«Какой он милый, этот князь! – подумала она по дороге. – И совсем не гордый».

А она еще так сконфузилась там, на заседании, когда он подошел поблагодарить ее. «Как он сказал тогда, как сказал? – припоминала девушка. – Ах, да: “позвольте вас поблагодарить за ваш порыв настоящей русской души!” Значит, и он так же понимает и ценит такие порывы! Значит, и он был на моей стороне, и он сочувствовал этой бедной Фенечке, значит, он добрый, чуткий, а не холодный и прячущий из-за условий света все лучшее, что есть у него в душе».

И под радостным впечатлением от встречи с этим удивительным человеком Лика вышла к публике.

Поздравления, похвалы, улыбки и комплименты так и посыпались на нее со всех сторон.

Мария Александровна, польщенная успехом дочери, притянула ее к себе и стояла возле Лики, с удовольствием разделяя ее триумф.

– Где она? Давайте мне ее сюда! – пробасил знакомый голос баронессы. – До сих пор не навестила меня, старуху, гордячка этакая! – и, энергично расчищая себе дорогу, великанша Циммерванд предстала перед Ликой во всем своем грандиозном величии.

– Молодец, девочка! Как жаворонок пела. Уж ты прости, что я от полноты души «ты» тебе говорю. Приятно было слушать! Дай-ка я поцелую тебя за это! У тебя такая чистота в твоем пении, точно цветами от него пахнет… Право, цветами, полевыми, душистыми. Вы, моя дорогая, дочку-то побалуйте! – неожиданно обратилась баронесса к Марии Александровне. – Она у вас – сокровище неоцененное! Да!

– Лидия Валентиновна! Вот мой кузен, Сила, горит желанием быть представленным вам! – затараторила Бэтси Строганова, подводя к Лике огромного роста широкоплечего мужчину.

Лика была поражена внешностью молодого заводчика. Это был настоящий русский богатырь, из тех, о которых поется в народных былинах: «и в плечах сажень косая, и роста богатырского, и очи соколиные, и кудри русые». И при всем этом на его полном румяном лице, окаймленном мягкой курчавой бородкой, отражалось необычайное добродушие. Доброта и сердечность, почти кротость, сияющая в больших, ясных голубых глазах, делали его похожим на большого ребенка. Здоровьем, исполинской мощью и в то же время детским добродушием веяло от всего существа Силы Романовича Строганова. А еще в нем была видна какая-то застенчивость, не подходившая к внешнему облику этого великана.

Лика с ласковой улыбкой протянула ему свою маленькую ручку, которая целиком скрылась, просто потонула в громадной руке богатыря.

– Осчастливили, барышня, благодарим вас покорно! – приятным низким басом произнес Сила Романович, осторожно пожимая хрупкие пальчики девушки. – Такого пения я и не слыхивал… Неземное что-то! Да-с!

– Очень рада, что угодила вам, – с милой застенчивостью ответила Лика.

– Уж так угодили, что кузен Сила даже тысячный билет в пользу общества пожертвовал! – с улыбкой вмешалась Бэтси.

– Ну, уж вы это напрасно, сестрица, – пробасил молодой купец, – после такого чудесного пения – и вдруг о деньгах-с. Не годится.

– Сила Романович, неужели опять пожертвовали? – взволнованно воскликнула Мария Александровна.

– Так точно-с. Благоволите принять.

– О, какой вы великодушный и благородный! Завтра же напишу подробный доклад принцессе.

«Славный какой!» – подумала Лика, с удовольствием глядя на этого большого ребенка, застенчиво улыбающегося ей.

Она хотела как-то выразить ему свое расположение, ободрить его, но вдруг звуки оркестра, заполнявшего антракт, неожиданно утихли, и на эстраду высыпала целая толпа цыган.

В ту же минуту зал взорвался рукоплесканиями. Так публика приветствовала появление нового певца, легко и свободно вышедшего на эстраду. Это был князь Гарин, своим внешним видом почти не отличавшийся от остальных, настоящих цыган.

Князь низко наклонил свою красивую седеющую голову в общем поклоне, потом непринужденно опустился на стул и взял первый аккорд на гитаре.

Лике никогда еще не приходилось слышать цыганского пения, и теперь она с нескрываемым любопытством и ожиданием смотрела на князя.

Прозвучал первый куплет им самим сочиненной песни – в своеобразной, чрезвычайно привлекательной цыганской манере. Что-то печальное, ласковое, удивительно красивое и в то же время тоскливое и грустное слышалось в мягких переливах приятного мужского голоса.

И когда хор цыган со своими характерными гортанными завываниями подхватил припев песни, сердце Лики сжалось оттого, что цыгане заглушают милый, вливающийся прямо в душу голос князя.

А когда они умолкали, снова предоставляя князю одному выводить свое соло, девушка ликовала, поддавшись очарованию его песен.

– Ах, как хорошо! – в восторге шепнула Лика.

– О, он еще лучше умеет петь! Если бы вы слышали его «Зимнюю ночку», например. Что это за прелесть! – произнес дрогнувший от волнения голос баронессы Циммерванд, очень любившей пение племянника.

И князь, точно услышав слова своей старой тетки, после бурного взрыва аплодисментов начал свою «Зимнюю ночку» – с неподражаемым артистическим мастерством. Это была уже совсем другая, совершенно особенная песня. В ней слышалась тоскующая мелодия русских степей… Белыми снежными сугробами, вьюгой, метелицей и темными зимними северными ночами веяло от нее.

Словно студеный холодок русской зимы прошел по завороженному залу… Послышались серебристые колокольчики, монотонно позвякивающие под дугой… Будто ямщик, понукая пристяжную, пел да пел себе свою тоскливую и сладкую песню…

Старая баронесса взволнованно смотрела на эстраду и шептала:

– Дивно, хорошо, чудесно! Ай да племянник! Ай да молодец!

– Браво! Князь Гарин! Браво! – крикнул кто-то из дальнего конца зала, и снова раздался гром аплодисментов.

По лицу Лики текли слезы. Но она не замечала их. Не чувствовала… Сладкая тоска, навеянная такими родными словами, так близкими каждому отзывчивому русскому сердцу, и прекрасным мотивом песни, полностью захватила ее…

Глава XI

Стулья раздвинули и отставили к стенам. Теперь на эстраде разместился оркестр. Капельмейстер[17]17
  Капельмейстер – руководитель оркестра, дирижер.


[Закрыть] взмахнул своей палочкой, и начались танцы.

– Лидия Валентиновна! Прошу вас на тур вальса!

Лика машинально положила руку на рукав Жоржа Туманова и понеслась с ним по залу, едва касаясь своими беленькими туфельками пола. Но вальсировала она точно во сне; девушка легко кружилась в объятиях своего партнера, а ее сердце без конца выстукивало одно и то же:

«Как он пел! Как он пел! Точно в сказке!»

И в ее ушах вместо мотива вальса звучали дивные звуки мелодично-тоскливой песни, несколько минут тому назад заставившей ее плакать.

– Лика, да очнись же ты наконец! Вот уж маленькая колдунья, право, колдунья! Что ты там такое шепчешь? – со смехом говорил ей Анатолий, обхватывая тоненькую талию сестры своей сильной рукой. – Тур вальса со мной, сестренка! Да?

– Ах, это ты! А я думала – Жорж Туманов…

– Вот это славно! Да после Жоржа ты уже вальсировала с Нольком, а потом еще с полудюжиной других. Ты точно во сне! Проснись, проснись, Лика! – смеялся юный паж.

– Ах, как он пел! Как он пел, Толя! Я ничего подобного в жизни не слышала! – в упоении повторяла Лика.

– Кто? Гарин? – брат наконец понял настроение Лики. – Да, он – молодчина! Кстати, вот и он, легок на помине!

Лика невольно остановилась посреди зала.

В двух шагах от нее со своим обычным спокойным, печальным видом стоял князь Всеволод. Он уже успел переодеться во фрак, и от прежнего живописного цыгана в нем не осталось и следа. И Лике стало жаль, что она больше не услышит его чудесной, захватывающей песни, от которой веяло такой искренностью и красотой.

Теперь девушка, снова кружась без устали по залу под мелодичные звуки вальса, поминутно оглядывалась в ту сторону, где находился князь.

– Кто твой кавалер на котильон, Лика? – заботливо осведомился Анатолий, проходя мимо сестры под руку с Бэтси.

– Князь Гарин.

– Ой, какие мы важные, Боже мой! Сам князь Всеволод, герой вечера, танцует с нами! – рассмеялся Толя, с шутливой почтительностью раскланиваясь перед сестрой.

– В чем провинился князь Гарин? – в ту же минуту послышался рядом с ними голос незаметно приблизившегося князя.

– Как вы легки на помине! – произнес весело Толя. – А помните, князь, русскую поговорку, что только злые люди легки на помине? – добавил он тоном избалованного маменькина сыночка, которому заранее все прощалось.

– О, нет, князь не злой!.. – заступилась Лика. – Злые не могут вкладывать столько чувства в пение! – после легкого замешательства заключила она.

– Еще раз благодарю вас, мадемуазель, за лестное мнение обо мне, – князь почтительно склонил перед ней свою седеющую голову, – а теперь позвольте предложить вам руку… Сейчас начнут котильон.

Князь Всеволод отвел свою даму в дальний угол зала.

– Итак, вы не считаете меня злым? – произнес он, обращаясь к Лике и улыбаясь своей печальной улыбкой. – Еще раз благодарю вас за доброе мнение.

– Не только не злым… Нет, я вас очень, очень добрым считаю, князь! – искренне вырвалось из груди девушки. – Очень, очень добрым, – повторила она еще раз. – Только вы один и поняли меня там, на заседании, вы, да еще ваша тетя, а все остальные… Не знаю почему, но мне кажется, что вы с баронессой искренне сочувствовали этой бедной Фене и что дела благотворительности в том виде, как они поставлены в обществе, вас не удовлетворяют. Правда ведь, князь?

– Правда, Лидия Валентиновна, и насколько не удовлетворяют, вы можете судить по тому, что я недавно составил проект нового приюта для детей-сирот, вне всякого общества. На днях думаю открыть его, жду только разрешения со стороны администрации.

– Ах, как это хорошо! – искренне обрадовалась Лика. – Как бы мне хотелось тоже, по мере сил и возможностей, участвовать в таком добром деле!

– Так за чем же дело стало? Хотите, я вас выберу попечительницей этого приюта? Это совсем нетрудно, так как полностью зависит от меня, – предложил князь.

– Ах, я была бы так счастлива! – сияя от радости, воскликнула Лика.

– Буду рад служить вам. Вы знаете, дела благотворительности поставлены у нас так, что невольно наводят на самые печальные размышления. Ведь пока соберутся все члены нашего благотворительного общества помочь такой Фене, пока разыщут ее жестокосердную хозяйку, последняя, может статься, действительно до полусмерти изобьет девочку, изуродует ее. Надо самим очень любить детей, чтобы отдавать им душу, чтобы посвящать им всю жизнь, а не короткие досуги, как это делают члены нашего общества. Нет, такая постановка дела меня не устраивает. Вот почему, не задаваясь никакими особенными целями, я и открываю свой приют, куда помещу бедных беспомощных маленьких сирот, оставшихся без угла и призора… Отзывчивые, чуткие души, я уверен, откликнутся на это дело… За детьми будет прекрасный уход, будет здоровая еда, воздух и ласка, та ласка, которая для таких детей важнее всего. Это маленькое дело будет вверено рукам истинно отзывчивых, чутких людей, которые без всяких отчетов, справок и заседаний сумеют свято выполнять свою нелегкую задачу.

Князь Гарин говорил очень горячо и убедительно. Очевидно, эта чудесная идея создания благотворительного учреждения давно пришла ему в голову. Когда же он впервые увидел в зале заседания общества белокурую девушку, услышал ее горячую речь в защиту несчастной Фени, эта мысль приняла уже почти совсем законченную форму. Сегодня же, когда до него донеслись чистые звуки молодого девичьего голоса, распевающего простые неаполитанские песенки, он решился окончательно.

«Да, эта девушка сможет помочь мне в таком деле! – думал он. – У нее доброе сердце, у нее много душевного тепла и горячей отзывчивости».

К тому же сегодня, услышав нежный голос Лики, князь уже не мог больше сомневаться в том, что эта девушка затронула его душу, близкую с ней по чуткости, отзывчивости и доброте.

Он сразу понял жгучее стремление Лики к добру, на пользу человечеству, понял это еще там, в нарядном салоне княжон Столпиных. И решил во что бы то ни стало помочь развиться порыву этого чуткого сердечка. И его новая идея основания приюта показалась ему еще более прекрасной. Это развлечет и Хану, которая со временем сойдется с детишками из приюта.

Услужливое воображение уже рисовало в мыслях князя новые картины. Ему представлялась златокудрая девушка, окруженная крошечными существами, попавшими под ее попечение и надзор. И златокудрая фея, и маленькие существа – все будут счастливы!.. Бедные дети будут сыты и довольны в новой хорошей жизни, Лика Горная – вполне удовлетворена воплощением своей мечты. Хана перестанет тосковать и капризничать в новой компании своих сверстниц и сверстников. И, мысленно решив привести свою идею в исполнение как можно скорее, князь Всеволод с еще большим жаром стал развивать ее перед своей собеседницей.

Лика была в восторге. Ее сердечко так и рвалось навстречу этому милому, отзывчивому человеку и к его благим целям.

Нет, она не ошиблась в нем! У него родная душа, такая же, как у нее. Они близки друг другу по взглядам, они оба преследуют одну и ту же цель, великую цель помощи нуждающемуся человечеству. О, да! Она примет его предложение, она возьмет на свое попечение его новое детище! И не только на словах, а на деле будет заботиться о новом приюте, насколько возможно, будет отдавать все свое время этим бедным, обделенным судьбой сиротам, станет ухаживать за ними, всячески любить и баловать их… Ее заветная мечта, ее постоянное стремление могут легко и свободно осуществиться благодаря доброте этого благородного князя.

Лика молча подняла благодарный взор на своего собеседника. Все ее разочарования, вся тоска последних дней, навеянная ее душевным одиночеством, куда-то исчезли; недавнее прошлое теперь казалось Лике пустой призрачной тенью.

Впереди все было так светло, так ясно и определенно. Так чудесно светило для нее солнце, о котором мечтала она вместе с далекими друзьями, синьором Виталио и тетей Зиной.

Сияя от радости, поднялась Лика со своего места и, плавно выделывая затейливые фигуры котильона, думала о том, как хороша, светла и прекрасна жизнь, когда рядом бьется сердце, сочувствующее добрым целям и благим делам.