Текст книги "Особенная"

Глава XII

– Милая Мария Александровна, вы слышали новость? Князь Гарин покидает нас, слагает с себя обязанности секретаря и основывает новое общество!

И княжна Дэви-старшая, войдя в гостиную Карских, остановила на лице хозяйки дома недовольный взгляд.

– Как, что такое? – воскликнула Мария Александровна, пораженная сообщенным ей известием. – Но принцесса Е. сама пожелала утвердить его в звании секретаря; ведь это по меньшей мере рискованно со стороны князя – идти против воли принцессы.

– А разве он смотрит на риск, моя дорогая? Ведь князь – большой чудак! Это очень странный, не от мира сего человек. Все его поступки так удивительны! Он – достойный племянник своей оригинальной тетушки, баронессы Циммерванд.

– Какое же такое общество он учреждает? – не слушая княжну, волновалась Мария Александровна.

– Представьте себе, – подхватила та, – что-то вроде нашего общества! Какой-то приют для подобранных на улице детей. Впрочем, ваша дочь может дать более точные сведения об этом деле, нежели я, – прибавила княжна, кивнув в сторону находившейся тут же в гостиной Лики.

– Лика? – вопросительно проронила Мария Александровна.

– Княжна права, мама. Князь Гарин действительно устроил приют для малолетних сирот, и я принимаю в нем горячее участие, – твердо произнесла молодая девушка, бросая на княжну Столпину взгляд, полный укора и смущения.

– Но, моя прелесть, я и не знала, что это – такая большая тайна, – принимая самый невинный вид, отозвалась княжна.

– У Лики не может быть никаких тайн от меня, – строго подчеркнула Мария Александровна и, в свою очередь, наградила девушку недовольным взглядом. Вслед за тем ее лицо снова приняло свое обычное, спокойное выражение, и она повела с гостьей ту легкую светскую болтовню, которая иногда приходит на выручку в самые щепетильные минуты.

Но едва только пожилая княжна Дэви ушла, на лице матери Лики снова отразилось недовольство и она строгим голосом обратилась к дочери:

– Ты объяснишь мне, что все это значит, не правда ли?

– Но я, право, не знаю, какого объяснения вы желаете от меня, дорогая мама, – спокойно отвечала молодая девушка. – Княжна Дэви права: князь учредил приют и вверил его моему попечению.

– Но почему ты скрывала от меня столь важную тайну?

– Я не имела оснований болтать о ней, мама; до поры до времени, пока приют еще не был открыт, все разговоры о нем были бы лишними. Теперь же, когда он начал свою деятельность, я могу вам рассказать о нем. Тем более что я нынче же собиралась сделать это. Тетя Зина учила меня всегда и постоянно совершать все добрые дела втайне.

– Уж не туда ли вы ежедневно ездите с Бэтси Строгановой, моя дорогая, и пропадаете там целыми часами! – тем же недовольным тоном продолжала расспрашивать дочь Мария Александровна.

– Именно, мама. Мне пришлось сделать из этого маленькую тайну. Простите меня и дайте мне разрешение на дальнейшие занятия в приюте, – смущенно попросила Лика.

– Нет, моя дорогая, я нахожу это не вполне удобным и запрещаю тебе посещать приют! – резко ответила Мария Александровна, обиженная тем, что Лика так долго скрывала то, что должна была рассказать ей как матери и другу.

– Дорогая мама, вы не должны сердиться на меня!.. Я не могу бросить приют, ни в коем случае не могу! Это живое дело с головой захватило меня! – горячо срывалось с губ взволнованной Лики. – И благодаря ему я теперь вполне счастлива!

– Но я запрещаю тебе это! Слышишь ли, запрещаю! – уже совсем раздраженно отрезала Карская.

Вся обычная сдержанность разом покинула всегда корректную Марию Александровну. Она сердито взглянула на дочь, ее глаза блеснули гневом.

Поймав этот взгляд, Лика торопливо заговорила:

– Хорошо, мама, я сделаю, как вы приказываете, но я умру с тоски без дела, без того огромного дела, которое захватило меня. Ах, мама, дорогая мама! Поймите меня, голубушка: тетя Зина приучила меня с детства работать целыми днями. Мы собственноручно развели с ней сад в нашей вилле на берегу моря, сами руководили молоденькими работницами и работниками при разбивке сада, наравне с ними копали грядки, сажали цветы. Потом, в часы отдыха, вслух читали им итальянские новеллы. Затем устроили мастерскую шитья для подростков-бедняков… Потом я пела по два часа с синьором Виталио. А вечером читала тете приходившую из России почту, газеты и письма. Таким образом, весь мой день с утра до вечера был заполнен трудом. А здесь? Дома? Что мне делать? Мамочка, простите меня, ради Бога, но это не та жизнь, о которой я мечтала, когда ехала сюда. Я думала, что мне разрешат здесь работать, трудиться, что, как и там, у тети Зины, смогу устраивать, одевать и кормить бедных, ухаживать за сиротками-детишками, которых так много в больших домах Петербурга… Думала, что ради этих бедняков я буду часто выступать с моими песенками и на вырученные деньги помещать бедных детишек в приюты, подростков – в школы, слабых стариков и старух – в богадельню. Я так горела этими своими надеждами, я делилась ими с тетей Зиной и с синьором Виталио в письмах, и они одобряли меня оттуда, издалека. И теперь, мамочка, когда я нашла то, что желала, когда душа моя возликовала от счастья, погрузившись в дорогое мне дело, вы желаете лишить меня его! Правда, я очень виновата перед вами, что не спросила у вас разрешения принять под свое попечение княжеский приют, но мне было неловко признаваться в этом, точно навязываться на похвалу… Простите же меня, мама родная, и разрешите мне продолжать посещать приют!..

И Лика с мольбой взглянула на мать.

Мария Александровна на минуту задумалась. Лицо ее прояснилось, и она, оценив светлый порыв дочери, заговорила уже другим, сердечным и мягким голосом:

– Разумеется, я всей душой сочувствую любым благим начинаниям, Лика… Не хочется мне запрещать тебе исполнять, по-видимому, хорошую работу, но вместе с тем, – Мария Александровна пристально заглянула в глаза дочери, – откровенно говоря, Лика, мне очень не нравится твой поступок. Без спроса, без моего разрешения ты стала ездить в этот приют, наполненный нищими и, может быть, больными детьми, рискуя заболеть, и в то же время так долго скрывала от меня свое новое занятие. Вместо того чтобы дружески посоветоваться с матерью, ты, Лика, действовала тайком от меня… Когда я поджидала твоего приезда, заранее счастливая возвращением моей девочки, я сама мечтала, как взрослое дитя. Я думала: вот вернется после долгой разлуки со мной моя любимица Лика. Мы будем отныне всегда и всюду неразлучны с ней. Я стану повсюду брать ее с собой – в общество, на балы, на концерты, в театры, на рауты. Будем читать вместе, разговаривать целыми часами. А то я совсем одинока: папа занят службой, Рен – спортом, Толя – еще в корпусе… Я так радовалась твоему приезду! И что же? Вместо обыкновенной выдержанной барышни из общества я нашла в тебе какую-то странную, постоянно куда-то стремящуюся из дома девушку, какую-то особенную мечтательницу, которая сама хорошенько не понимает, чего ей хочется, куда она стремится. А во всем этом виновата одна тетя Зина, да простит ей Бог! И тебе тоже – за то, что ты огорчила свою маму, Лика. Но я больше не сержусь на тебя.

Слезы навернулись на красивые глаза Марии Александровны. Лика печально стояла перед ней, теребя в пальцах свой шелковый бант.

– Неужели, – продолжала после недолгой паузы Мария Александровна, – неужели ты не можешь быть такой же, как все наши барышни, как обе Циммерванд, Нэд и другие. Они читают, занимаются музыкой, вышивают, выезжают, участвуют в том обществе, куда их определили членами их матери или родственницы. Нет, почему-то ты стремишься представлять собой что-то особенное, из ряда вон выходящее. Нехорошо это, Лика! Разумеется, я не буду стоять на твоем пути и запрещать тебе посещение приюта. Езди туда с мисс Пинч или с гувернанткой Бэтси, как хочешь, но вся эта история крайне огорчила меня и заставила перенести много тяжелых минут. Разумеется, теперь ты вольна поступать против моего желания, и больше я тебе ничего не скажу по этому поводу! – окинув дочь печальным и недовольным взглядом, заключила Мария Александровна и вышла из комнаты, оставив расстроенную Лику одну.

Молодая девушка машинально подошла к окну. На улице было гадко, скверно и тоскливо. Стоял скользкий, мокрый ноябрь с его обильными лужами на улицах, с дождем, мелко моросившим с неба, с серым туманом, без намека на солнце. И на душе девушки было не менее смутно и уныло. Разговор с матерью точно спугнул чувство радости в душе Лики, ожившей за последнее время, и от недавнего светлого настроения в ней не осталось и следа. Опечаленная словами матери, она чувствовала, как счастье, воцарившееся в ее сердце со дня учреждения приюта, внезапно исчезло, и, как ей теперь казалось, навсегда.

Боль и горечь заменили его в душе девушки.

Лика задумалась и мысленно оглянулась на последний прожитый ею период времени.

О, этот период! Какой чудесной сказкой, каким розовым сном промчался он в ее жизни!

С Бэтси или с горничной Фешей, а иногда с гувернанткой она ежедневно ездила в приют, где ее ждали два десятка малюток, радостно, с веселыми криками бросавшихся ей навстречу. Она и Бэтси Строганова собственноручно причесывали одних, лечили других, мыли третьих, читали им, рассказывали сказки. Обе они с радостью и энтузиазмом занимались этим делом, поглотившим их целиком.

Иногда к ним присоединялся Сила Романович, привозивший их новым питомцам груды игрушек и сладостей.

Князь Гарин также аккуратно, каждый день, заглядывал в приют, входя в малейшие нужды и подробности жизни и воспитания его маленьких приемышей.

Надзирательница приюта, добрая, уже немолодая женщина Валерия Ивановна Коркина, и ее единственная помощница нянюшка Матвеевна, горячо любившие детвору, являлись горячими и преданными соратницами князя и обеих девушек в их добром деле. Лика была бесконечно счастлива посреди своего маленького царства, как в шутку называл приют князь Всеволод.

И вот теперь слова Марии Александровны смутили душу молодой девушки. Ее мать была недовольна ею! Марии Александровне не нравилось, что она, Лика, – «особенная», не такая, как все остальные барышни ее круга…

Ей хотелось бы видеть Лику обыкновенной светской девицей, довольствующейся скучными выездами в свет, чтением, пустячным рукоделием и музыкой.

Но разве может она, Лика, спокойно сидеть сложа руки среди всей этой роскоши богатого барского дома, есть дорогие кушанья и ездить в роскошных экипажах – словом, безмятежно принимать все блага жизни, в то время как тысячи, нет, десятки тысяч бедняков, нищих нуждаются в корке хлеба насущного и умирают от холода и голода в своих убогих, нетопленых углах?..

Нет, нет, она не может равнодушно утопать в роскоши и удовольствиях, когда за стенами ее дома полно бесприютных голодных людей!

Тетя Зина и синьор Виталио покраснели бы за свою ученицу, если бы она была иной…

Бэтси, как нарочно, запоздала сегодня со своей компаньонкой. Надо было просить разрешения у матери поехать в приют одной в их карете, так как мисс Пинч уже отправилась куда-то с Рен. Скрепя сердце Лика пошла к матери, и Мария Александровна на этот раз не решилась отказать Лике и согласилась отпустить ее.

Глава XIII

Приют для маленьких сирот находился на одной из линий Васильевского острова. Резвые рысаки Карских домчали Лику туда за какие-нибудь четверть часа.

Взвинченная, вся на нервах, подъезжала она к приюту, но сразу успокоилась и перестала волноваться, как только переступила знакомый порог.

– Тетя Лика приехала! Тетя Лика! – услышала девушка, позвонив у квартиры, нанятой князем под приют, и тотчас же несколько пар крошечных детских ножек затопали по ту сторону дверей.

«Милые! – мысленно произнесла Лика, и ее сердце наполнилось нежным и сладостным чувством. – Хорошие мои ребятишки, как вы дороги мне!»

Дверь отворилась, и не успела Лика войти в большую светлую комнату, как мигом была окружена шумной, веселой толпой детишек, возрастом преимущественно от двух до шести лет.

– Тетя Лика! Холосяя! Поцелуй меня, – пищал возле нее один голосок.

– И меня, и меня тозе, тетя Лика! – вторил ему другой.

– А гостинциков привезла, тетя Лика? – лепетала, бесцеремонно вскарабкавшись ей на колени, ее любимица, четырехлетняя Танюша – прелестный, несколько болезненный на вид голубоглазый ребенок.

И град детских поцелуев посыпался со всех сторон на ошеломленную Лику. Она едва успевала отвечать на них.

Окруженная детьми, юная, разгоревшаяся от удовольствия, Лика сама казалась ребенком, старшей сестрой всей этой кишащей вокруг нее детворы. Она мгновенно забыла все свои только что пережитые волнения и с удовольствием предалась тому светлому, чистому потоку, который подхватил и понес ее за собой. С улыбкой выслушивала она рассказ карапузика Феди, любимца Бэтси и Силы Романовича, о том, что «дядя Силя» опять прислал большущий ящик конфет.

– Они еще, пожалуй, объедятся, Валерия Ивановна, – с опаской обратилась Лика к стоявшей тут же надзирательнице приюта.

– Не беспокойтесь, Лидия Валентиновна, – почтительно ответила симпатичная пожилая дама, умевшая удивительно гуманно и сердечно руководить своей маленькой паствой, – мы с няней строго следим за этим.

– А Тане князенька куклу прислал! Покажи, Таня, куклу тете Лике, – скомандовал пучеглазый Федя.

Лика взяла в руки куклу – красивую, с эмалевыми глазками, до смешного похожую на саму Танюшу. Она долго рассматривала и хвалила ее – к величайшему удовольствию ребят.

– А разве князенька не был еще сегодня? – чуть позже спросила она.

– Нет еще, – ответил за всех Митюша – бойкий вихрастый мальчик лет шести, с чрезвычайно умными и смышлеными глазенками, – но он еще приедет, наверное, он обещал…

– Валерия Ивановна, а отчего это у Митюши шишка на лбу? – озабоченно спросила надзирательницу Лика.

– Дерутся они, Лидия Валентиновна, – вздохнула та, – ужасные драчуны, право, сил с ними нет!

– Ай-ай-ай! – Лика укоризненно покачала своей белокурой головкой. – Вам не стыдно драться, ребятки? Драться будете – любить не стану, – неожиданно пригрозила она.

В эту минуту раздался звонок в прихожей, и вскоре на пороге появилась рослая фигура Силы Романовича.

– Дядя Силя! Дядя Силя! – с искренним восторгом закричали ребятишки и всей оравой метнулись навстречу вошедшему Строганову.

Маленькие питомцы приюта гораздо легче и без малейшего смущения относились к добродушному дяде Силе, более доступному в своей простоте их детскому восприятию, нежели к самому директору приюта, «князеньке», на которого они смотрели с каким-то рабски-восторженным обожанием. «Дядю Силю» они любили, а перед «дядей-князенькой» благоговели и даже, казалось, немного побаивались его.

Эти маленькие крошки инстинктивно понимали, что между ними и блестящим, ласковым князем лежит целая пропасть. Зато когда дядя Сила своими могучими руками подхватывал их и вскидывал на воздух, они визжали от удовольствия, теребили его за усы и за бороду и приходили в полный восторг от возни с ним. Чуткие сердечки детишек подсказывали им, что этот простой, сильный человек для них более родной, более «свой» по духу, чем все остальные окружающие их взрослые.

И сейчас Строганов продвигался к Лике, со всех сторон облепленный, как мухами, детворой. Малыши карабкались ему на плечи, на руки, держались за полы его сюртука, льнули к нему с той беззаветной лаской, на которую способны одни только дети.

– Здравствуйте, здравствуйте, Сила Романович! – улыбаясь, приветствовала его Лика. – Вы – точно Гулливер в окружении лилипутов! А вы поблагодарили дядю, дети, за присланные гостинцы и игрушки? – спросила она свою расшумевшуюся команду.

– Не за что благодарить-то! – прогудел своим добродушным басом молодой заводчик. – Помилуйте-с, Лидия Валентиновна, чем богаты, тем и рады. Когда же и побаловать-то ребяток, как не в раннем детстве? – со своей необычайно мягкой улыбкой закончил он, присаживаясь возле Лики и лаская детей.

– Да, только вы уж чересчур усердствуете в этом баловстве. Уж и не знаю, право, как благодарить вас, Сила Романович! – сказала молодая девушка.

– Вот-вот! Только этого еще не хватало! Ведь я самому себе этим удовольствие доставляю, а вы – благодарить! Не ожидал я этого от вас! – и богатырь обиженно махнул рукой.

– Дядя Силя, а ты на елку к нам приедешь? – спросила самая крошечная девочка, приютившаяся на коленях Строганова.

– Беспременно! И елку вам пришлю, и игрушек – целый короб!

– Большую? – захлебываясь от радости, прошептала Танюша, и ее голубые глазки стали огромными.

– Вот такую! – и Строганов разом подбросил чуть не под самый потолок обеих девочек, отчаянно завизжавших от восторга.

– Вы, должно быть, очень любите детей, Сила Романович? – спросила Лика.

– Я все живое люблю, Лидия Валентиновна, – серьезно ответил молодой заводчик, – и деток, и тварь всякую, и букашку. И не от доброты-с это, заметьте, а от жалости. Жалко мне всего такого. Беспомощное, маленькое, копошится, силенок мало… Ну, вот и притягивает меня к себе… От жалости этой самой, можно сказать, и судьбу свою упустил…

– Как это? Судьбу? Упустил?

– Будущность, можно сказать. У меня папаша, изволите ли видеть, на этот счет строг. Отдали меня в гимназию. Ну-с, все это как у людей, чинно-благородно, все как следует. А я возьми да и пристрастись к книгам разным, где про все этакое написано. Зоология там… Знаете, зверюшки, козявки всякие… Страх их люблю… Ну-с, все прекрасно спервоначалу, учусь хорошо… Так и лезу вперед, так и лезу… А тут вдруг, как в пятый класс перевели, тут тятенька возьми да и упрись: не хочу, говорит, сына профессором видеть! Дело заводское ухлопает, промотает, говорит, обдерут его как липку доверенные и управляющие всякие, ежели он с книжками своими возиться станет, а там, глядишь, пожалуй, еще и жизнь свою в бедности, на соломе кончит! Не для того, говорит, потом и кровью копил я, чтобы из-за сыновней глупости фирма моя разорилась. Дело, изволите ли видеть, у нас мануфактурное, надзора, гла́за требует, а уж чей глаз пуще хозяйского сбережет? Ну, так вот и стал я недоучкой, купцом, вместо профессора! – закончил он свою речь отнюдь не веселым, как показалось Лике, смехом.

– Ну-с, детвора! – внезапно встряхиваясь и выпрямляясь во весь свой богатырский рост, воскликнул Сила Романович. – Пора дяде Силе уходить. Пустите, ребятишки, скоро опять приеду. Мое почтение вам, Лидия Валентиновна, простите, что поскучали со мной на моих глупых рассказах, – произнес он, застенчиво улыбаясь и осторожно принимая в свою огромную ладонь нежную ручку Лики.

– Что вы! Что вы, Сила Романович! – поспешила возразить девушка. – Мне доставляет большое удовольствие поболтать с вами. Вы ведь хороший, простой, и детишек так любите! Разве можно с вами скучать?!

– Вот и спасибо вам, Лидия Валентиновна! – задушевным, ласковым тоном ответил Строганов. – Век не забуду похвалы вашей! Осчастливили вы меня, можно сказать. Такая, как вы, да вдруг…

– Какая же я такая, по-вашему, особенная? – весело смеясь, спросила Лика.

– Именно-с! Именно-с, особенная, Лидия Валентиновна! Нет уж больше таких. Светлая вы какая-то, точно лучи от вас исходят. Там, тогда, на концерте, как услыхал я вас, пение ваше, так я подумал: точно ангел!

– Ну, я довольно-таки строптивый ангел, надо признаться! – засмеялась Лика, вспомнив сегодняшний разговор с матерью.

– Уж это нам судить позвольте! – снова застенчиво улыбнулся он и еще раз, с каким-то благоговением пожав пальчики молодой девушки, вышел из комнаты, до самой прихожей сопровождаемый облепившей его толпой ребятишек.

Получасом позднее и сам князь приехал в свой приют.

– А я как раз поджидаю вас сегодня! – приветствовала его Лика.

– Разве что-нибудь случилось в приюте за мое отсутствие? – с тревогой в голосе спросил князь.

– Нет, нет! Случилось, но не тут, успокойтесь!

– Что же? Вы тревожите меня, Лидия Валентиновна, – снова заволновался он.

– Мама очень неохотно отпускает меня сюда, в ваш приют, вот что случилось, – созналась Лика.

– И что же? – после недолгого молчания озабоченно спросил князь.

– Вы же видите, я все-таки приехала, хотя это и очень дурно – так огорчать заботливую и любящую мать! – грустно ответила девушка.

– Из-за нас, стало быть, вы ослушались Марию Александровну, во имя нашего дела принесли, можно сказать, жертву, Лидия Валентиновна! Позвольте же от души поблагодарить вас за это! Дети! Дети! – обернулся он к толпившимся вокруг них ребятишкам. – Вы знаете, что ваша доб рая фея, ваша тетя Лика чуть было не улетела от нас?

– Тетя Лика – ангел! Дядя Сила так сказал, – серьезнейшим тоном произнесла голубоглазая Танюша, потянувшись губами к щеке Лики.

– Правда, правда, дети! Тетя Лика для вас – ангел! – пристально глядя на молодую девушку, сказал князь и вдруг, поймав печальный взгляд Лики, добавил: – Вы, однако, не должны сердиться на нас, Лидия Валентиновна, за то, что мы невольно приносим вам столько неприятностей и тяжелых минут.

Лика вскинула на своего собеседника удивленный взгляд. Да разве могла она сердиться, что он говорит? Ведь это живое дело захлестнуло ее с головой, полностью, оно помогло ей снова почувствовать полноту и радость жизни!

О нет, сердиться она не может, ей только грустно и печально, что так неудачно складываются обстоятельства.

И Лика поведала князю, как она всегда стремилась найти именно такое – большое, захватывающее – дело, каким является его приют.

Князь внимательно слушал девушку.

Да, он с первой же встречи не ошибся в ней. Он не видел среди избалованных светских барышень ничего подобного Лике.

Ему показалось, что как будто воскресла его любимая покойная княгиня. Это ее голос, ее взгляд, ее великодушные порывы и неизъяснимая доброта! И вторично мелькнула в голове князя мысль о том, что лучшей матери одинокой малютке Хане, лучшей подруги жизни ему, князю, чем эта чудесная, добрая и чистая душой и помыслами девушка, не найти. Взволнованно вслушивался он в слова Лики, ловя каждое из них больше сердцем, нежели умом, и все тверже, все определеннее становилась эта робкая вначале идея, теперь переросшая в уверенность.

«Да, она будет доброй, чуткой матерью и подругой для Ханы, – думал князь, – и верным спутником своего мужа на трудном жизненном пути».

В этот день он уехал из приюта позже обычного, обласкав детей и щедро одарив их гостинцами. Он твердо решил в скором времени просить Лику Горную выйти за него замуж.