Текст книги "Особенная"

Глава XXI

Одно жгучее, безумное желание – выхватить Танюшу из когтей смерти – руководило Ликой, пока она ехала по бесконечным линиям Васильевского острова на Каменностровский проспект, где жил князь. Ее личные чувства к жениху словно померкли под тяжестью сознания несчастья, которое теперь овладело всем ее существом.

Она винила себя в недосмотре, невнимании и в полном равнодушии к делам приюта за все последнее время, когда она с головой погрузилась в свое личное счастье, в свои собственные, как ей теперь казалось, мелкие интересы.

«Забросила! Забросила их, цыпляток моих! – с горечью мысленно повторяла самой себе Лика. – Забросила! Жалких, маленьких… Точно и не было их у меня совсем… Гадкая, бездушная, скверная эгоистка!»

Так корила она себя во всю долгую дорогу до дома князя. Но чем ближе подъезжала Лика к еще незнакомому ей дому Гарина, тем слабее становились ее упреки самой себе, зато острее и ярче вспыхивала в ней неясная, бессознательная радость предстоящего свидания с князем… Сейчас она увидит его, скоро, скоро… Сию минуту увидит его добрые глаза, услышит его ласковый, проникающий прямо в душу голос…

С сильно бьющимся сердцем Лика остановилась у ворот княжеского дома и направилась по широкой дороге прямо к главному крыльцу. Не чувствуя под собой ног, она поднялась по ступеням крыльца и позвонила у подъезда. Внушительного вида лакей открыл ей двери.

– Князь дома? – спросила молодая девушка срывающимся от волнения голосом.

– Никак нет-с!

При этом ответе на прелестном личике Лики выразилось такое красноречивое отчаяние, что даже много повидавшему на своем веку лакею стало от души жалко эту неожиданную посетительницу. К тому же он смутно догадывался, что эта белокурая барышня и есть будущая хозяйка дома, будущая новая княгиня.

– Да вы пожалуйте в кабинет-с, записочку оставьте его сиятельству! – предложил лакей.

– А?.. В кабинет?.. Хорошо!..

Лика быстро сбросила пальто на руки лакея и в его сопровождении направилась по длинной анфиладе комнат к кабинету.

Вот она, эта громадная, мрачная комната с бюстами философов, картинами и коврами, заставленная громоздкой, тяжелой мебелью, о которой князь так часто говорил ей. Здесь он проводит часы, думая о ней. Здесь читает свои любимые книги, здесь работает, составляя проекты новых благотворительных дел…

– Дайте мне бумагу, – сказала Лика лакею, – я напишу князю.

– Слушаю-с! – произнес он, почтительно глядя на молодую девушку, про которую уже слышал много хорошего и которая сразу расположила его к себе открытым, добрым честным лицом. Лика присела к письменному столу и написала на листке из блокнота три коротеньких строчки:

«Князь Всеволод! Танюша при смерти. Сделайте, пожалуйста, соответствующие распоряжения насчет остальных детей, так как у малютки, несомненно, заразная болезнь».

Потом, подумав немного, Лика прибавила:

«Жду вас немедленно в приюте».

Отложив перо, она со своего места окинула глазами комнату. Как здесь хорошо! Здесь она непременно будет читать вслух поочередно с князем, здесь же, в этой прекрасной большой комнате, станет ежедневно заниматься с маленькой Ханой как с родной сестренкой – забавлять и учить ее. Жаль только, что при всей привязанности к князю и к его покойной жене, так сильно любя обоих, она до сих пор не переменила веры и, проведя столько лет в европейской семье, осталась все той же маленькой язычницей. И Лика невольно задумалась о том недалеком будущем, когда она постарается убедить Хану принять христианство. Как это было бы хорошо!

– Здравствуй, – произнес неожиданно за ее спиной звонкий детский голосок. Лика вздрогнула и обернулась.

Между двумя половинками темных бархатных портьер стояла крошечная фигурка с устремленным на нее любопытным взором узких блестящих черных глаз. Эта пестрая фигурка со своим ярким костюмом, в котором преобладали голубые, желтые и черные цвета, казалась сошедшей со старинной японской фарфоровой вазы.

– Ты Хана? – ласково обратилась Лика к маленькой незнакомке. – Здравствуй, голубушка.

– Я – Хана! – прозвучал очень серьезный утвердительный ответ, и лицо крошки озарилось прелестной улыбкой. – Таксан иеруси мусме! – воскликнула она, разглядывая лицо, волосы и фигуру Лики. – Очень хорошая девушка! – повторила она по-русски, с трудом выговаривая труднопроизносимые слова. – Хана слышала, что русская мусме похожа на ангелов, которым молятся европейцы, и волосы у русской мусме сияют, как солнце! Но такой не видела! Про такую не думала! Вот какая мусме! – закончила она с восторгом, а затем, задумчиво помолчав мгновение, добавила: – Папа Гари говорил Хане про тебя, мусме! Не раз говорил… Ты знаешь его? Русский князь, что взял Хану с ее родины, где целые поля лотосов и целые сады хризантем, где небо синее-синее и где есть много хорошеньких маленьких мусме. И Хана уехала оттуда, от синего океана, от родной Фудзиямы, от всех людей своего племени уехала Хана, как только умерла добрая мама Гари. Долго ехала по морю Хана. Увезли Хану от ее подруг из Токио в страну белых дикарей, где такой холодный снег, где надо день и ночь топить хибачи, чтобы не превратиться в ледяную сосульку, и где такие большие белые люди…

– Милая Ханочка! – промолвила Лика, притягивая к себе девочку, которая с восторгом разглядывала ее золотистые волосы и чудесные добрые глаза. – Так ты скучаешь здесь, в России, бедная маленькая Хана?

– Да, Хана скучает… Очень скучает! – воскликнула маленькая дикарка с такой неподдельной искренностью, что сердце Лики дрогнуло от жалости к ней. – Отец обещал Хане привести к ней большую красивую подругу, эта подруга такая же, как ты, светлая, златокудрая. Она будет рассказывать Хане о бедных маленьких детях, будет петь чудесные песни, будет играть с Ханой, читать ей прекрасные книги о ее далекой Дай-Ниппон, о Тихом океане и синем небе над ним. И Хана будет любить златокудрую добрую фею и благодарить утром и перед ночью, ложась спать, Великого Духа и шесть главных божеств за то, что они прислали Хане чудесную подругу! – восторженно закончила она.

– Послушай Хана! – серьезно глядя в лицо девочки, тихо, но внушительно сказала Лика. – Когда ты молишься твоим богам, малютка, в минуты грусти и тоски, тебе становится легче после молитвы? Я хочу знать. Подумай хорошенько, а потом ответь мне.

Хана задумалась на минуту, ее узкие восточные глазки сузились еще больше. Она долго стояла возле Лики с опущенной головкой и теребила пальцами конец своего расшитого шелками пояса.

– Ах, – печально вздохнула она, – Хану не утешает молитва. Не проясняется после нее сердце Ханы. Папа Гари говорит, это оттого, что Хана молится не тому, кому надо. Что Бог христиан внимателен и чуток к просьбам его детей, а другие… – и девочка, потупившись, умолкла.

– Твой отец говорит правду, малютка, – сказала Лика, – наш Христос – единственный Господь мира. Он кроток и добр, милостив и светел. Стоит усердно попросить у Него чего-либо, и Он, милосердный, облегчит страдающему горе, придет на помощь каждому нуждающемуся и унесет его страдания. Ты послушай только, как Он пришел на землю, как отдал свою жизнь за грехи людей, как пошел на тяжкие страдания, чтобы искупить вину всего грешного человечества. Неужели папа Гари не говорил тебе о Нем?

– О, говорил, много раз говорил, – ответила малютка, – но ты, белая мусме, в сто раз лучше говоришь о Христе, чем папа Гари. Но… но Хана знает своих богов и не станет тебя слушать, мусме! У Ханы свои боги… Хана привыкла верить в них – в Великого Будду и в шесть главных божеств. И вера Ханы останется ее прежней верой, милая мусме. Ведь все равно ваш Христос, Бог христиан, не полюбит Хану, она слишком дурная для этого, ведь так?

– О нет, Он любит всех, моя крошка, и, конечно, тебя тоже! Но почему ты считаешь себя дурной, Хана? – заинтересованно спросила Лика.

Японочка лукаво улыбнулась и начала перечислять, загибая свои крошечные пальчики:

– Хана злая… Капризная… Непослушная… Хана не слушается мадемуазель Веро… Не слушается и папу Гари… Хана – дурная девочка. Папа Гари, уезжая нынче до завтра, просил Хану учиться по-французски с мадемуазель Веро – Хана не училась. Просил носить европейские платья, а Хана, как только папа Гари уехал, надела кимоно и причесалась по-японски. Отец не любит, когда Хана ходит в своих японских костюмах; папа Гари говорит, что так Хана никогда не привыкнет к русским обычаям, а Хана…

– Разве твой отец уехал до завтра? – с тревогой спросила Лика, и страх за участь Танюши и остальных детей мучительно всколыхнул ее душу.

– Да, – ответила Хана, – папа Гари поехал в свою пригородную усадьбу, чтобы приготовить там помещение для деток из приюта и перевезти их туда, так как одна малютка там заболела и папа Гари боится, чтобы болезнь не перешла на других… Надо их отделить, так сказал папа Гари, и поэтому он решил перевезти их на время на дачу… Но это еще тайна, и там, в доме, где живут дети, этого пока не знает никто, – с важным и таинственным видом заключила малютка.

«Какой он, однако, добрый и предупредительный! – подумала Лика. – Из страха огорчить и испугать меня он скрыл болезнь моей любимицы Танюши. А я-то что думала, гадкая эгоистка! Я-то и думать забыла о моих детках!» – и со стесненным сердцем, смущенная и опечаленная, она закрыла лицо руками.

– Что с тобой, мусме? Ты плачешь? – прозвенел у ее уха мелодичный детский голосок, и в ту же минуту две маленькие ручки двумя тоненькими змейками обвились вокруг шеи девушки. – Милая, златокудрая мусме, – зашептала девочка, – не надо плакать!.. Хана не любит, когда плачут!.. Хана хочет, чтобы все весело улыбались, чтобы всем было радостно. И ты должна радоваться с нами, милая мусме. Ты такая прекрасная, такая добрая! У тебя глаза как океан близ Токио, а волосы – точно золотые хризантемы! У наших мусме нет таких волос. Милая мусме, скажи Хане, ведь Хана не ошиблась, ведь это ты придешь сюда, к нам, и будешь подругой Ханы? Да? Ты так похожа на ту, что описывал Хане папа Гари! Ты ведь и есть та чудесная златокудрая фея, скажи, мусме, правда?

Лика с улыбкой смотрела на девочку, нежно гладя рукой ее черненькую головку.

– Детка моя, – ласково ответила она, – ты не ошиблась, я скоро поселюсь в вашем доме, буду играть и заниматься с тобой. Буду петь тебе мои песни, буду безотлучно с моей маленькой девочкой. Ведь ты будешь любить меня хоть немножко?.. Хоть вполовину того, как ты любишь покойную маму-княгиню. Да?

Лика наклонилась к девочке и нежно заглянула ей в глаза. И тут же худенькие ручки Ханы еще крепче обхватили шею Лики, град поцелуев посыпался на ее щеки, губы, глаза и волосы.

– Мусме моя! Дорогая! Красавица! Хана сразу угадала тебя! Как взглянула, так и угадала мусме, золотоволосую, синеглазую подружку! Чудесная моя! Ах, как Хана будет тебя любить! Как будет во всем тебя слушаться! – восторженно глядя на свою будущую воспитательницу, радостно лепетала девочка.

И Лика с неменьшей горячностью возвращала милой дикарке ее ласки.

Они сидели, крепко обнявшись, на широкой кожаной тахте в тишине кабинета и разговаривали о своем ближайшем будущем. Как они славно заживут все втроем – Лика, князь-отец и Хана.

Прошло не меньше часа, прежде чем Лика поднялась и объявила своей маленькой собеседнице, что ей пора ехать, что ее ждет больная Танюша, за которой придется ухаживать всю ночь.

– Сейчас я уеду, моя крошка, – сказала она Хане, – уеду в приют к больной девочке, но скоро вернусь сюда и уже все время буду с тобой. Скажи своему отцу, когда он вернется, что Танюше стало хуже в его отсутствие и что Лика будет ждать его у кроватки больной. Передашь, Хана?

– Передам, миленькая мусме.

– Пока, детка, до свидания! – Лика наклонилась к малышке, крепко обняла и поцеловала ее.

Узкие черные глазки Ханы преданно и восторженно смотрели в лицо девушки.

– Подойди сюда, мусме! – прошептала Хана и с торжественным видом потянула Лику к противоположной стене комнаты. Там на большом, в натуральный рост, портрете была изображена прелестная молодая женщина с выражением неизъяснимой кротости на бледном болезненном лице и с ангельской улыбкой на губах.

– Мама Кити, княгиня Гари, – чуть слышно прошептала маленькая японочка. – О, как Хана любила ее! Она была такая добрая и так баловала Хану!.. Она все просила Хану: «Дочка моя, хочешь я научу тебя молиться христианскому Иисусу?..» А Хана все не хотела. И тогда не покорилась Хана, дитя Дай-Ниппон, Страны восходящего солнца. Хана боялась прогневить богов и не слушалась маму Кити! Потом Кити зарыли в землю около посольской церкви, положили над ней тяжелую мраморную плиту, насадили розы вокруг, много роз. Как ты думаешь, миленькая мусме, не рассердился русский Бог на Хану за ее упорство и не забрал к себе в наказание Кити, ее дорогую маму?

Глаза девочки пытливо смотрели на Лику.

– Нет, нет, успокойся, Хана! – поспешила утешить ее молодая девушка. – Наш Бог добр и милосерден, Он не обижает сирот. Княгиня Кити была слишком «неземная», чтобы долго оставаться на земле! – прибавила она, любуясь очаровательным образом покойной жены князя.

– Ты похожа на нее! – неожиданно воскликнула Хана. – О да, ангельская мусме, ты на нее похожа, как будто ты ей родная сестра… И как Хана раньше не заметила этого? О, глупая, глупая маленькая Хана!..

И она снова бросилась целовать лицо, руки и платье своей гостьи.

Глава XXII

– Князь не может быть сегодня, он приедет только завтра. Я не застала его дома, – печально сказала Лика, появляясь на пороге комнаты, где лежала больная Танюша. – Детей переведите пока в дальнюю горницу. Завтра князь увезет их всех за город, к себе на дачу.

– Хуже ей? – взволнованно спросила она Коркину, наклоняясь над мечущейся в жару, стонущей девочкой.

– Без вас был доктор, Лидия Валентиновна. Он сказал, что вряд ли доживет до утра наша бедняжка! У нее тяжелая, опасная болезнь, да и заразная вдобавок, – чуть слышно отозвалась Валерия Ивановна и назвала мудреное латинское слово, определявшее, по мнению врача, недуг Тани.

– Господи! Этого еще недоставало! – с отчаянием в голосе воскликнула Лика и на минуту замерла, подавленная ужасным известием. Потом она как-то разом встрепенулась. Взор ее загорелся энергией, голос прозвучал уверенно: – Валерия Ивановна! Пойдите к детям и за печатайте двери на вашу половину. Изолируйте их хорошенько, заприте кругом. Завтра мы с князем переведем их отсюда. Только бы уберечь их до утра… А теперь оставьте меня вдвоем с Танюшей. Пожалуйста. Я сама хочу ухаживать за ней!

– Но, Лидия Валентиновна, – попробовала было возразить Коркина, – не лучше ли будет, если я приглашу сиделку?

– Я одна останусь у Тани! – решительно заявила Лика. – Только будьте добры, предупредите моих домашних письмом, что я здесь.

Надзирательнице оставалось только подчиниться воле молодой попечительницы, и она пошла исполнять поручение.

Тяжелая, мучительная ночь тянулась для Лики бесконечно. Около одиннадцати часов еще раз заезжал доктор. Он снова выстукивал, выслушивал бедняжку Таню и в конце концов объявил, что консилиум бесполезен и что малютка вряд ли дотянет до утра.

– А вам, барышня, я советовал бы убраться отсюда подобру-поздорову, – дружески сказал он Лике. – Болезнь заразная, и я ни за что не ручаюсь… Может случиться большое несчастье, предупреждаю вас, мадемуазель!

– И все-таки я останусь здесь до утра, – упорно возразила девушка.

– Но девочка, повторяю, очень плоха, – снова попытался убедить Лику доктор, – а болезнь заразна… Вашу Таню вряд ли что может спасти… Нам остается только одно средство. Если больная уснет, хорошенько пропотеет и наберется сил, тогда есть еще хоть какая-то надежда на спасение. Лекарства здесь не помогут. Я пропишу только кое-что для поддержки сил и попрошу сохранять покой у ее постели. И все же не могу скрыть от вас, что на выздоровление надежды мало, – заключил доктор, прощаясь с Ликой.

Молодая девушка осталась у постели больной. И точно добрый ангел повеял крылом над умирающей малюткой. Как будто Лика хотела во что бы то ни стало усердной заботой и уходом вознаградить свою маленькую любимицу за невнимание к ней и к остальным детям из приюта в последние дни. И каждый раз, когда с проблеском сознания открывались голубые глазки Танюши, они встречали ответный взор больших, исполненных любви и сострадания очей Лики.

– Тетя Лика, ты? – с трудом произносили запекшиеся губки малютки.

– Я, мое сокровище! Я, моя крошечка! – отвечала Лика и, подавляя подступающие к горлу слезы, обнимала девочку, чувствуя под своими пальцами ребрышки бедного худенького ребенка.

Девушка с ужасом продолжала корить себя: догляди она раньше, поинтересуйся вовремя о вверенных ее попечению крошечных существах, жизнь Танюши не прервалась бы в самом начале…

Ребенок на некоторое время затих. Танюша больше не бредила и не металась. Только ее жалкое, худенькое тельце слабо трепетало в постельке, как подстреленная птичка. Ее губки, широко раскрытые, как у птенчика, жадно хватали воздух.

– Жарко! Пить! – то и дело шептала охрипшим голоском больная. – Тетя Лика, пить! Где ты, где ты?

– Я тут, моя радость! Малютка моя ненаглядная! Я тут! – и Лика поила Танюшу, с трудом вливая воду сквозь судорожно сжатые зубы ребенка.

– Душно! Душно! – через минуту снова пролепетала Танюша тем же слабым, почти беззвучным, голосом.

Догадавшись, что больной жарко от ее густых волос, Лика схватила со стола ножницы и быстро обрезала пышные локоны девочки.

– Так лучше, не правда ли, мой ангел? – нежно наклоняясь над малюткой, спросила она.

Та силилась ответить, но не смогла, силилась улыбнуться, но улыбка не вышла. Только слабая судорога скривила запекшиеся губки…

– Боже! Спаси ее! Сделай чудо, спаси ее, Господи! – в отчаянии простонала Лика. – Не накладывай вечного укора на мою душу за непростительный эгоизм, исцели ее! – падая перед киотом, стоявшим в углу комнаты, молилась она, судорожно сжимая руки. – Возьми мою жизнь, но сохрани Танюшу! Молю тебя, Господи, о ее исцелении!..

Горячая молитва безудержно лилась с губ молодой девушки. Никогда еще в своей жизни Лика так не молилась. Слезы струились по ее лицу. Глаза с отчаянной верой и надеждой смотрели на образ.

– Господи! – шептала она в страстном порыве, до боли сжимая руки. – Если Таня выздоровеет, я отрекусь от веселья и праздности! Все свое время целиком буду посвящать нуждающимся в моей помощи, а особенно – детям! Только услышь меня, Господи!..

Уже светало, когда Лика, обессиленная, поднялась с колен.

– Танюша! – тихо позвала она, встав на колени у постели девочки.

Ответа не было.

«Умерла!» – вихрем пронеслось в голове Лики. Похолодев от ужаса, она еще ближе склонилась к малышке.

Девочка лежала без движения и действительно казалась мертвой. Но детская грудка еще дышала, хотя и неровно, губки по-прежнему ловили воздух.

Но что это, однако? Глаза Лики впились в лицо Тани… Что-то блестело на нем, точно росинки. Крупные капли пота незаметно выступили по всему лицу девочки.

Танюша спала. Это был тот самый сон, придающий силы, о котором доктор говорил, что только он может облегчить страдания больной.

Танюша слабо застонала. Лика быстро прильнула к ней.

– Танюша! – тихонько прошептала она. – Тебе лучше, скажи?

Глаза Тани внезапно широко раскрылись и сияли теперь, как два огромных синих драгоценных камня. Все ее личико светилось какой-то удивительной, точно неземной улыбкой.

– Да, мне лучше, – слабым шепотом отозвалась она. – Тетя Лика, дай мне твою ручку! Мне лучше… Я люблю тебя, тетя Лика!..

Таня глубоко, продолжительно, с явным облегчением вздохнула, а затем опустилась головой на подушку и вскоре снова заснула.

Когда под утро врач приехал взглянуть на больную, он больше самой Лики был удивлен поразительной переменой, которая произошла с ее любимицей.

– Девочка спасена просто чудом! – радостно произнес он. – Что вы с ней сделали?

Что сделала Лика? Увы, ничего! Она просто молилась…

* * *

Когда князь приехал в приют и Валерия Ивановна пришла известить об этом Лику, молодая девушка едва нашла в себе силы выйти навстречу жениху. Сердце ее радостно билось в груди, на лице сияла улыбка, но головокружение и полная слабость просто валили Лику с ног.

– Но вы больны, дитя мое! – с испугом и тревогой воскликнул князь, увидев ее состояние.

– О, это пустяки… Танюша спасена, вот это радость! – возразила девушка слабым, чуть слышным голосом и вдруг зашаталась и с бледным как смерть лицом упала на руки подоспевшего доктора…