Текст книги "Особенная"

Глава XVII

– Хана, что с тобой? Куда ты бежишь от меня, моя девочка?

– Ах, это ты, папа Гари! Хана не знала, что папа Гари уже дома.

– Ты что-то плутуешь, Хана, подойди-ка ко мне, моя крошка!

Маленькая японочка, проскользнувшая было мимо двери комнаты своего названого отца, по его зову вошла в кабинет.

Заплаканные глаза, надутые крошечные губки и бледные щечки показывали, что девочка очень расстроена.

– Что с тобой случилось, Хана? Или ты опять не поладила с мадемуазель Веро? – озабоченным тоном спросил князь.

Мадемуазель Веро когда-то была воспитательницей покойной княгини Екатерины Гариной. После смерти хозяйки эта почтенная особа осталась в княжеском доме, чтобы воспитывать маленькую японочку.

У бедной француженки было с Ханой немало хлопот. Часто старуха Веро жаловалась на девочку князю, так как порой какой-то капризный, непокорный бесенок вселялся в маленькую дикарку, и в такие минуты Хана решительно отказывалась повиноваться своей гувернантке. Она не слушала ее замечаний, забивалась в угол, надувала губки и целыми часами просиживала так, всем недовольная и злая на весь мир.

В таких случаях один только князь умел развлечь и успокоить маленькую капризницу. Он звал девочку к себе, вспоминал с Ханой ее родину, голубой океан, милый ее сердцу Токио, пестрые головки царственных хризантем и целые поля лотосов, любимых цветов Ханы.

И девочка оживлялась от этих воспоминаний, утихала, становилась более кроткой и послушной. Глазки ее снова начинали сиять, губки складываться в улыбку, и жизнь на чужбине переставала казаться маленькой Хане печальной и невыносимой.

Она брала свой музыкальный ящик, привезенный с ее родины, усаживалась на ковер, поджав ножки, и ставила его себе на колени. Тогда глаза ее принимали задумчивое, грустное выражение, тонкие пальчики бегло перебирали струны, а нежный тонкий голосок напевал любимые песенки ее родины.

И сегодня, полагая, что его любимицей овладело так часто посещавшее ее капризное настроение, князь притянул девочку к себе, усадил рядом и стал озабоченно расспрашивать о причине ее недовольства.

– Посмотри мне прямо в глаза, Хана! – поднимая ее кукольное личико и пристально вглядываясь в него, говорил он. – Скажи мне откровенно, моя крошка, отчего ты такая надутая сегодня? Ты опять нынче плакала? Я хочу знать всю правду, говори!

– О, Хана не умеет плакать!.. – гордо, с достоинством отвечала девочка. – Разве папа Гари не знает, что Хана не умеет плакать, как другие мусме ее лет? Хана только петь да плясать умеет. Папа знает, что у Ханы не может быть слез, потому что Хана никогда не захочет обидеть своего отца.

И, как бы в подтверждение своих слов, японка схватила музыкальный ящик, положила его на колени и, поджав под себя ножки, уселась на пестрой циновке, лежавшей поверх ковра.

Князь Всеволод внимательно прислушивался к тому, что извлекали из серебристых струн ее крошечные пальчики, но при этом перед его мысленным взором стояла та чудесная девушка, которая дала ему слово осветить своим присутствием жизнь этого милого, но строптивого ребенка.

«Да, нелегко будет ей с Ханой, особенно первое время, – думал князь. – Бедная Лика! Девочка дичится любых новых знакомых. Наверное, она и ее поначалу будет чуждаться. И кто знает, как моя Хана встретит известие о грядущих переменах в ее жизни…»

Он давно не вел тех долгих бесед с Ханой, которые часто происходили между ними раньше.

В последнее время князь, в заботе о бедных детях, живущих в его приюте, постоянно был занят хлопотами и все чаще поручал Хану заботам мадемуазель Веро. Теперь же ему было необходимо поговорить с приемной девочкой по поводу Лики.

Неужели же она не полюбит Лику? Ведь она так обаятельна, так прекрасна – со своей чистой, хрустальной душой, с таким самоотверженным, любвеобильным сердцем – в роли ангела-хранителя его приютских детей!

Неужели она не сможет покорить эту дикую, необузданную, избалованную, но добрую и восприимчивую к малейшей ласке девочку. При одной мысли о такой возможности сердце князя сжалось тоской. Неужели Хана откажется повиноваться ее будущей молодой матери?

Однако что все-таки такое сегодня с Ханой? Она заметно изменилась за последние дни. Ее кукольное личико осунулось, кожа стала прозрачнее, синие жилки на висках обозначились сильнее. И вся она точно сделалась еще легче, еще миниатюрней.

– Ты похудела, Хана… Ты изменилась. Ты нездорова? Больна? – заботливо и тревожно наклоняясь к девочке, спрашивал ее названый отец.

В одну минуту музыкальный ящик, из которого до сих пор японочка извлекала печальные звуки, был отброшен далеко в сторону, издав при этом жалобный стон.

– Папа Гари! Папа Гари! Дорогой мой! Радость моей радости, солнечный луч моей родины! Синяя струйка серебряного ручейка! Отец мой, дорогой отец! Ты не разлюбил? Значит, ты по-прежнему любишь Хану? И не сердишься на нее? – воскликнула, вскакивая на ноги, смеясь и плача одновременно, маленькая дикарка.

– Что ты, Хана! С чего ты взяла? Нет, конечно же, нет! – испуганный ее порывом, говорил князь, гладя черненькую головку девочки.

– Хане было скучно… Хана тосковала без тебя! – заговорила девочка своим прежним, капризным тоном. – Мадемуазель Веро злая, велит учиться по-французски, а Хана не хочет… Хана не хочет учиться. Хана любит петь, плясать, играть свои любимые песни и танцы… Как птичка кружиться по комнате… А мадемуазель Веро ей этого не позволяет… Хана ненавидит за это злую Веро!..

– Слушай, деточка, – прервал князь взволнованный лепет ребенка, – а хочешь, твой папа найдет тебе старшую подругу, одну милую, хорошую девушку, которая заменит тебе в одно и то же время и мать, и сестру? И ты будешь играть и болтать с ней, а мадемуазель Веро будет просто жить у нас на покое.

– Что ты говоришь, отец? Подругу? – Хана широко раскрыла свои черные глазки, чуть заметно приподнятые на углах. – Правду ты говоришь, папа Гари? Подруга! Большая мусме! У Ханы будет новая подруга! – закричала она восторженным голосом и как пестрый мотылек закружилась по комнате.

– Мусме! Такая же мусме, как Хана! – заразительно весело смеялась она.

Потом неожиданно стала серьезной и, приблизившись к своему приемному отцу, начала самым обстоятельным образом расспрашивать князя, какого возраста новая подруга, какие у нее волосы, глаза, губы… Будет ли она любить Хану, будет ли охотно забавлять ее или предпочтет сидеть в углу над книжкой, как сейчас делает эта скучная мадемуазель Веро.

Князь обстоятельно рассказал Хане про Лику. Самым тщательным образом описал ее наружность и долго-долго говорил о ее необычайной доброте и умении привязывать к себе и детей и взрослых. Об одном только не сказал князь Гарин: что белокурая девушка, которую он так хвалил своей приемной дочурке, станет его женой и что он так же будет любить ее и заботиться о ней, как заботился до сих пор, после смерти первой жены, об одной только Хане.

«Надо исподволь подготовить девочку к тому, что у нее будет новая воспитательница. Сразу не следует волновать ее, хватит ей пока новости о будущей старшей подруге», – решил князь. И снова стал рассказывать дочурке о Лике, заставив маленькую японочку от души радоваться предстоящему событию – ведь она получит такую прекрасную подругу!

В этот вечер Хана заснула позже обычного, сладко мечтая о златокудрой девушке, которая придет к ней и Хана сможет делиться с ней своими радостями и невзгодами. И во сне она видела Лику такой, какой описывал ее князь. Сонная девочка сладко улыбалась своим грезам и протягивала ручки, желая во что бы то ни стало обнять это милое существо.

Глава XVIII

– Тише! Не будите их. Они только что уснули.

– Но разве теперь время спать? Что за странные порядки в этом доме!

Рен, щегольски одетая в суконный дорожный туалет, с сумочкой через плечо, заглянула в спальню Лики.

– Всю ночь не спали… Головка разболелась… Под утро только и соснули немножко, – предупредительно докладывала ей Феша.

– Экая досада! Я только что с дороги. А у вас тут какое-то сонное царство… И могут же эти безалаберные люди спать целыми днями! – возмущалась Рен, пожимая своими тонкими плечами.

– Я не сплю. Что такое? Кто там, Феша? – послышался с постели тревожный голос Лики. – Ах, Рен, как я рада тебя видеть! Отчего, однако, вы так рано вернулись?

– Но мы и не думали возвращаться. Барон, мой муж, остался в замке, а я приехала сюда с мисс Пинч курьерским поездом. Ты посмотри только на эту телеграмму, – возмущенным тоном заключила она, протягивая бумажку Лике.

Феша ловко раздвинула драпировки окна, и целый сноп солнечных лучей ворвался в комнату. Только теперь, при ярком освещении, Рен заметила счастливое личико Лики.

– Ну, так я и знала, ты сияешь! Значит, ты счастлива. Взгляни, однако, что телеграфировал мне ночью Анатоль:

«Милая Рен. Случилось событие: нынче вечером князь сделал предложение Лике. Надо, чтобы ты приехала домой поздравить ее».

– Как? Что такое? Когда же он успел, однако! – смущенно залепетала Лика.

– Это мне тебя надо спросить! Послана срочной. Я, как только получила, сейчас же, ночным поездом, – сюда. Как видишь, я достаточно нежная сестрица! – и Рен иронически скривила губы, что должно было означать улыбку на ее длинном лице.

– Благодарю тебя, Рен! От всего сердца! А вот Толя – бессовестный, не говоря ни слова, телеграфировал тебе, прежде чем мама обо всем узнала! Это, верно, тогда, когда он за тройкой ездил.

– За какой тройкой?

– Да ведь мы катались вчера! Ах да, ты же не знаешь! – и Лика рассказала сестре все, что случилось с ней, в то же время торопливо одеваясь при помощи Феши.

Было около часа дня, и князь или уже был у ее матери, или должен был приехать с минуты на минуту. Ах, как она волновалась сейчас!

Полночи Лика провела за письмом тете Зине и синьору Виталио. Она писала им, что теперь ее деятельность на пользу человечеству развернется шире и мощнее. Она выходит замуж за человека, который будет помогать ей в этом, который чувствует, так же как и она, горячую потребность всю свою жизнь, все силы отдавать на пользу нуждающимся, сирым и голодным.

Да, она счастлива, вполне счастлива их Лика…

Князь Гарин – положительный, серьезный человек, много переживший в своей жизни, и тетя Зина и добрый синьор Виталио могут быть вполне спокойны за их девочку.

И пока девушка писала эти письма, наполняя их страницы похвалами своему жениху, чувство Лики к князю разрасталось и крепло с каждым мгновением.

И долго еще не могла она заснуть в эту ночь: перед ней неотступно стоял образ князя, и ей казалось, что она уже давно сильно и крепко любит этого человека. Да, любит, любит всей своей душой – такого мягкого и отзывчивого ко всему доброму, светлому и благородному в мире.

Сейчас же, едва успевая отвечать на вопросы Рен, взволнованная Лика одевалась, причесывалась, умывалась… Вот она и готова. Вот подает руку Рен. Выходит с ней в коридор. Идет, не чуя под собой ног, в столовую, оттуда в зал, где Мария Александровна обычно принимает гостей.

В соседней с залом гостиной у Марии Александровны кто-то сидит. Кто-то знакомый и уже бесконечно дорогой сердцу Лики говорит с ее матерью…

Она сразу узнала этот голос, тот же певучий и мягкий баритон, который так понравился ей еще там, на эстраде, в концертном зале.

И вновь глубокое чувство к князю заставило забиться ее юное сердечко.

Она не помнит, как вошла в гостиную по зову матери, как бросилась в ее объятия, как выслушивала ласковые речи Марии Александровны, ее добрые, ласковые слова:

– Дитя мое! Князь Всеволод Михайлович Гарин делает нам честь – просит твоей руки!..

И другой, бесконечно дорогой голос, прозвучавший где-то близко-близко от нее:

– Нет, это я должен просить Лидию Валентиновну оказать мне такую честь!

А потом все смешалось в каком-то счастливом хаосе. Поздравления родных, искренние пожелания счастья, сердечные советы матери – все это разом обрушилось на счастливую Лику и ее жениха.

Пришел Анатолий, приехал отчим, прикатила великанша баронесса. Лику затормошили расспросами об их будущей жизни.

Обычно тихая, холодная гостиная Карских ожила, повеселела. Даже чопорная Рен, изобразив на своем сухом лице некое подобие улыбки, постаралась выразить свою радость по поводу счастья, выпавшего на долю сестры.

Про Толю нечего было и говорить. Молодой паж словно голову потерял от радости. Забыв свой «почтенный» девятнадцатилетний возраст, он прыгал через кресла и стулья, барабанил на рояле свадебный марш и, окончательно разойдясь, схватил мисс Пинч и завертелся с ней в вальсе – к полному ужасу степенной старухи.

Глава XIX

Для Лики настали новые, радостные дни. Теперь князь ежедневно приезжал в квартиру Карских. Он подолгу просиживал со своей невестой, строя планы их будущей жизни, раскрывая перед ней грандиозные замыслы по устройству новых сиротских домов, приютов, школ и богаделен. Все то, о чем мечтала тетя Зина, не имевшая достаточных средств для осуществления своих идей, легко и свободно мог сделать князь Гарин, обладавший огромным капиталом.

Грезы Лики сбывались наяву. Все ее желания осуществлялись на деле. Нашелся человек, который поможет ей жить так, как она мечтала с детства. Школы, приюты, богадельни! О, сколько труда и работы ждет ее впереди!

«Спасибо! Спасибо ему сердечное, этому великодушному человеку!» – не раз мысленно восклицала девушка; с каждым днем она все крепче привязывалась к князю, все глубже чувствовала свою горячую благодарность и уважение к нему.

Теперь ей часто казалось странным, как она могла раньше не думать о князе. Теперь, подолгу беседуя с ним, Лика много и подробно расспрашивала его о покойной княгине, о маленькой Хане; восторгаясь добродетелью первой, она мечтала как можно скорее увидеться и познакомиться со второй.

– Вы еще успеете сделать это, моя дорогая! – утешал ее князь. – Хана – капризное маленькое создание. Ее надо исподволь подготовить к предстоящим переменам. Сейчас я понемногу приучаю ее к мысли, что у нее будет прелестная, очаровательная подруга ее занятий и игр. И когда Хана, очень легко поддающаяся привязанности, будет просить меня познакомить ее с вами и привезти ее к вам поскорее, тут я и скажу ей, чем, в сущности, будете вы для нас обоих, дорогая, несравненная Лика! Не правда ли, так будет лучше всего?

– Разумеется! – согласилась Лика. – Всё, что вы делаете, – хорошо и мудро! – прибавила она, с беззаветной преданностью глядя в глаза своему жениху.

Иногда Лика с князем пели дуэты. Их чудесные голоса разливались по всему дому, приводя в восторг слушателей. Теперь Лика уже не дичилась общества, как раньше. Напротив, ей было приятно выезжать с князем, посещать своих и его родственников и знакомых, делиться со светскими приятельницами своим счастьем. Она не могла не гордиться женихом, таким прекрасным и благородным!

Иногда они ездили втроем с Анатолием, когда он отлучался из пажеского корпуса, или с Бэтси, часто наведывавшейся к Лике, в театр и, замирая от восторга, слушали оперы, которые так любила Лика. В честь молодой пары устраивались обеды, рауты, дружеские вечера. Князя очень любили и уважали в свете, и многие стремились почтить его и юную невесту. Лика теперь писала тете Зине уже менее длинные письма, признаваясь, что счастье немного закружило ее и что она решительно не может понять, куда теперь уходит так много времени. И тут же попутно давала обещание как можно скорее войти в обычную колею и снова приняться за работу в приюте и других благотворительных заведениях, которые должны были быть учреждены щедрым князем к концу года.

Глава XX

«Ваша любимица Танюша опасно занемогла. Зовет вас в бреду и в сознании. Ради всего дорогого, приезжайте, Лидия Валентиновна! Ребенок очень привязан к вам, и вы усладите своим присутствием ее последние минуты. Почтительно преданная вам Валерия Коркина».

– Танюша! Боже мой, Танюша! Она умирает! – дрожа от волнения и нервно комкая в руках злополучное письмо, воскликнула Лика. – Когда вы его получили, Феша?

– Вчера с посыльным. Вы из театра поздно приехали, барышня, я и не посмела вас беспокоить к ночи! – самым обстоятельным образом доложила расторопная служанка.

«Опасно занемогла вчера, а сегодня, может быть, уже и… Ужас! А я-то! Я-то забросила их, малышей моих! Из-за своей глупой беспечности забросила! – мысленно казнила себя Лика. – По театрам да раутам разъездилась, ради удовольствий всяких жертвовала этой милой детворой… Хороша благотворительница, нечего сказать! Ехать сейчас же, во что бы то ни стало! Танюша! Умненькая, тихонькая, голубоглазая Танюша, так доверчиво глядевшая на всех своими огромными глазами! А вдруг она умрет? Или, быть может, уже умерла? Танюша! Танюша! Какой ужас! Какое несчастье!»

Лика дрожащими руками застегивала на себе пальто, торопливо завязывала вуаль; ее сердце тревожно билось в груди.

Через полчаса она уже мчалась по Васильевскому острову в своей карете.

– Слава Богу, вы приехали, Лидия Валентиновна! – встретила молодую девушку надзирательница. – Но что с вами? Вы были больны? Отчего мы так давно вас не видели?

– Я? Нет… Разве долго?.. – смутилась Лика. – А что Танюша? Ей лучше? Хуже? Да?

– Плоха Танюша! Вряд ли выживет! Жаль девочку! Такая хорошенькая, нежненькая… Самая ласковая из всех наших деток! – печально ответила Валерия Ивановна.

– Умрет!.. – едва удерживая слезы, глухо, упавшим голосом проронила Лика. – Но… Но почему же вы раньше не дали мне знать об этом? – с упреком бросила она Коркиной.

– Да помилуйте, Лидия Валентиновна! Мы думали, что вы сами, должно быть, больны! – оправдывалась та. – Кто бы посмел вас беспокоить? И потом, ухудшение началось только в последние три дня. Мы вас зря беспокоить не хотели. Если бы вы были здоровы, сами приехали бы! А раз вас нет, значит, больны. Иначе и быть не могло!

– Иначе и быть не могло!.. – эхом повторила Лика, в то время как сердце девушки болезненно сжалось, как будто вполне заслуженно упрекало ее. Она только теперь поняла, что добрый князь не хотел тревожить ее в счастливые минуты и поэтому умышленно ни слова не сказал о Танюшином недуге. А она-то! Ни разу не навестила приют за все это время! О, как жестоко, как несправедливо было с ее стороны погрузиться в свое эгоистическое счастье, забыв обо всем остальном мире. Разве эти дети, маленькие, жалкие сироты, призреваемые здесь, в приюте, не были брошены ею на произвол судьбы?

– Где Танюша? – резко спросила она, стараясь скрыть охватившее ее волнение.

– Пожалуйте. Я ее у себя в комнате держу: в детской совсем невозможно, ребята беспокоят. Сила Романович опять пожертвовал на устройство лазаретной палаты, по этой же лестнице велел нанять небольшую квартиру.

– Сила Романович… Да… Да… Хорошо… Хорошо… – как во сне повторяла Лика.

Страх за Таню, раскаяние, угрызения совести, негодование на себя – все смешалось в душе Лики, все слилось в один сплошной мучительный комок.

– Тетя Лика приехала! Кто скорее к тете Лике? – услышала она веселый голос Федюши, и вся орава детишек бросилась ей навстречу.

– Ты больна была? Отчего не ехала? А мы ждали, ждали! Танюша захворала… Кричит все время… Страшно! Доктор ездит, такой важный, с очками на носу! Страсть! – со всех сторон докладывали ей ребятишки.

– Милые вы мои!.. – бегло, мимоходом ласкала их Лика. – Соскучилась я без вас! Постойте-ка, сейчас к Танюше схожу и вернусь к вам.

Она нежно отстранила от себя прильнувшего к ней Федю, кивнула остальным и быстро направилась в комнату Коркиной.

На широкой постели надзирательницы, вся красная, пылающая, как огонь, лежала Танюша. Белокурые локоны растрепались по подушке, казалось, окружив сиянием исхудалое и заострившееся личико больной. Глаза девочки были широко раскрыты и блестели нестерпимым, горячечным блеском. Сквозь пересохшие губки с трудом прорывалось неровное дыхание.

– Тетя Лика!.. – с трудом произнесли эти губки, и исхудалая, похожая на лапку цыпленка ручка, с трудом отделившись от одеяла, протянулась к молодой девушке.

– Сокровище мое! – изнемогая от жалости, прошептала Лика, осторожно обнимая исхудалое тельце ребенка.

– Я так рада, что ты приехала! Я так рада! – лепетала Танюша. – Я боялась, что не увижу тебя и князеньку. Я так тебя люблю, тетя Лика, так люблю! И вот… Вот, увидала, наконец…

«Что это? Сознательное предчувствие смерти? Или так, просто детский лепет», – с тревогой подумала Лика и, наклонившись над Таней, вдруг увидела багровые пятна, зловещими кругами выступившие на груди и шейке больной.

– Когда был доктор? – дрожащим голосом спросила она надзирательницу.

– Вчера вечером, Лидия Валентиновна.

– А этого он не видел? – спросила Лика, указывая на пятна, покрывавшие тельце Тани.

Валерия Ивановна, очевидно, сама только сейчас их заметила.

– Боже мой, заразное что-то у Танюши нашей, – прошептала она в ужасе.

– Надо детей отделить… Или ее увезти отсюда… Надо весь приют перевернуть вверх дном. Доктора еще позвать, консилиум собрать, что ли, – слово за словом взволнованно роняла Лика, хватаясь за голову и дрожа всем телом.

– Сейчас же детей перевести в другое помещение… Сию минуту необходимо это сделать… Да!

– Никак нельзя, Лидия Валентиновна! Нельзя без княжеского приказания, он сказал, что все сделает сам, не могу действовать без него, – ответила Коркина, взволнованная не меньше Лики.

– Но Танюша ведь может умереть, пока мы узнаем о распоряжениях князя!

– Ничего не могу поделать, Лидия Валентиновна, неудобно без его разрешения, – твердо возразила Коркина, хотя у нее самой сердце обливалось кровью при мысли о том, что может случиться с Таней.

– Я поеду к нему, – твердо сказала Лика, – и привезу его сюда, к Танюше… Надо ее спасти, во что бы то ни стало спасти, поймите!

– Не уходи, тетя Лика… Побудь у меня… Побудь… – в смертельной тоске пролепетала больная, цепляясь своими худенькими пальчиками за платье молодой девушки.

– Сокровище мое, я скоро опять к тебе приеду… Маленькая моя! Бесценная моя бедняжка!..

И Лика осыпала поцелуями личико девочки, ее слабенькую, крошечную грудку, где зловещими пятнами выступили признаки болезни. Потом, наскоро пожав руку Коркиной и сказав, что вернется через полчаса, вышла из приюта.