Текст книги "Бумеранг из детства"

Как я хочу быстрей вырасти, стать большой и умной, ужасно надоело быть маленькой и глупой. Когда придет время, и я смогу делать только то, что хочу сама, и не слышать постоянно, что мне делать необходимо? Не люблю, когда мне что-то диктуют, я сама знаю, чего хочу. Вот вырасту и докажу им всем, что я тоже что-то умею!»

С пяти лет Лена лишилась постоянного внимания матери, в котором нуждалась больше, чем любой другой член семьи. Утратив постоянную опеку и оставшись одна с детскими переживаниями и страхами, она замкнулась в себе, не решаясь высказывать близким даже самые простые желания. Просьбы со стороны семьи она выполняла безропотно, усвоив роль послушной девочки, но в душе копились недовольство и раздражение.

Подрастая, она стала смелее выглядывать из своей раковинки, в которую забралась под влиянием обстоятельств и оставалась там незамеченной. Она по-прежнему остро чувствовала себя брошенной и несчастной, но уже не хотела больше мириться с положением изгоя. Постепенно, день за днем, у девочки росло, пока внутренне, возмущение против диктата семьи. В каком направлении и какой форме выплеснется ее неосознанный протест – она как ребенок предположить не могла, пытаясь интуитивно делать все наоборот.

Родившаяся, как любой человек, не без таланта, Лена пока не могла обозначить его направление. И если Нина постоянно искала, где и что может быть Лене интересно, куда можно направить ее стремления, то сама девочка не давала себе ни малейшего труда хотя бы рассмотреть очередное предложение матери ради своего будущего.

Про Лену нельзя сказать: она вредная, упрямая или эгоистичная. Нет, девочка росла послушной и отзывчивой, но активности и движению предпочитала созерцание. Заниматься ни танцами, ни спортом, ни музыкой, ни рисованием, как дети ее возраста, Лена ни в какую не хотела. Она предпочитала тихонько сидеть одной за столом, рассматривать марки, открытки или картинки. Ее позицию можно определить как протест против семьи, о чем ни та, ни другая сторона этого скрытого конфликта не догадывались.

Лена почти никогда никого ни о чем не просила, поэтому все были уверены, что ей ничего и не требуется. Собственные интересы защищать она не умела, потому что не всегда сама знала, чего ей хочется. Перед глазами девочки, тихой и застенчивой, стояла сильная активная мать, у которой все всегда получалось. Подсознательно Лена хотела вырасти такой же, но мать подавляла ее волю и вовсе не способствовала развитию у дочери хотя бы зачатков уверенности в себе.

Много важного и нужного вокруг себя не замечая и не понимая, да и не пытаясь понять, Лена хотела быть лучше и сильней, но видимых усилий к этому не прилагала. Не умела, многого не знала, а взрослые не стремились подсказать, как…

Оставалось ждать, пока она подрастет и сможет, не надеясь на близких, определиться с собственной жизнью.

Глава 9      Мать

Нина Михеева, стройная темноволосая женщина тридцати шести лет, не задумывалась над тем, почему ей всегда хотелось иметь именно двоих детей. Она считала, если ребенок один, он может вырасти эгоистичным, не разделяющим интересы родителей и окружающих его людей, и это было для нее скорее плохо, чем хорошо. Именно это убеждение являлось, на взгляд Нины, основополагающим фактом, который нельзя сбросить со счетов. Брат или сестра могут заставить смотреть на мир совсем другим, не эгоистичным, а более понимающим, сопереживающим взглядом. У молодой женщины проходила перед глазами масса других примеров, отличных от ее соображений о количестве желаемых детей, но внутренний голос звучал всегда в согласии с ее желаниями.

Первый муж Нины скоропостижно скончался и оставил их вдвоем с маленькой Олей. Вскоре после его смерти вдове начали сниться сны, что у нее появился второй ребенок. Сон, как назязчивая идея, появлялся часто, но толкового объяснения ему не было. Мысль о втором ребенке глубоко засела в подсознании, отбрасывая невидимую тень на текущую жизнь женщины.

После замужества и рождения второй дочери Нина вздохнула свободнее – постоянное давление на ее подсознание ослабло, появились новые неожиданные хлопоты. Прошлые сновидения отошли в прошлое и больше не тревожили Нину.

С рождением ребенка добавляются новые хлопоты. В полтора года Лена заболела чем-то совершенно непонятным. У нее поднялась высокая температура и ребенка почти парализовало. Девочка молча лежала в кроватке, хрипло дышала, тельце ее исходило сорокаградусным жаром. Глаза крохи то закрывались, то открывались, она никого не узнавала и ничего не видела вокруг. Сердце матери разрывалось от страха за жизнь дочки и от жалости к ее страданиям. Прибывший по вызову врач тут же выписал направление в больницу. Нина разрывалась между работой, семьей и больной дочерью. Отпуск ей не дали. В стране торжествовал закон: на первом месте – работа, за больным ребенком присмотрят врачи. Каждый день после рабочего дня уставшая женщина ехала в больницу навестить малышку. Часто душа матери не находила места от беспокойства, в голове возникали ужасные картины потери ребенка, и она, едва дождавшись обеденного времени, брала такси и мчалась в больницу, чтобы убедиться, что дочь, если не здорова, то хотя бы жива.

На выходные Нина уговорила врачей разрешить ей остаться на ночь в палате рядом с дочерью. Ей разрешили остаться в палате в виде исключения. Точного диагноза врачи до сих пор не поставили и не думали, что тяжелобольной ребенок выздоровеет.

Через десять дней врачи все еще находились в раздумье. Они делали все, что могли, но легче Лене не становилось. Что послужило причиной, не знал никто, но высокая температура спала так же неожиданно, как и возникла. Коварная непонятная болезнь отступила, оставив большие черно-желтые синяки от капельниц на запястьях, локтевых сгибах и лодыжках маленькой девочки. Что тогда пережила Нина – знала только она одна…

Девочки подрастали. Нина, наблюдая на ними, все чаще сравнивала их жизнь со своей. Ей хотелось, чтобы у ее детей жизнь была лучше, счастливее, богаче, наполненной только хорошим и добрым. В детстве она была, как ей думалось, послушным ребенком. Подрастая, она вынесла из родительского дома твердое правило: нельзя людям делать больно, необходимо всегда находить взаимопонимание и идти на компромисс. Взрослая, она долго жила по этим законам, и только с годами к ней пришло понимание оборотной стороны доброты. Она везде успевала, старалась помочь тем, кто нуждался в ее поддержке. Идя к людям с открытым сердцем, она не сразу стала замечать, что альтруизм воспринимается ими, как должное, и все равно кто-то остается недовольным, обиженным или обойденным вниманием. Со временем к Нине пришло понимание, что нельзя всем сделать хорошо и для всех быть хорошей и безотказной. Тогда она оставила для себя важнейший приоритет: семью. Главным для нее теперь стало счастье и здоровье близких людей. Нина стремилась к гармонии и знала, что пока гармонии не достичь в семье, не будет ее ни в карьере, ни в жизни.

Долго наслаждаться семейной гармонией ей самой не пришлось: едва младшей дочери исполнилось пять лет, как с матерью Нины случилось несчастье. Мария Погодина вскоре после смерти мужа пережила обширный инсульт, две недели пролежала на больничной койке в коме. Мать стала инвалидом с одной живой половиной тела, другая половина повисла недвижимым грузом. Нине не оставалось ничего другого, как забрать мать к себе.

С болезнью близкого человека на молодую женщину навалились новые проблемы и заботы, к которым ей пришлось отнестись с полной серьезностью: она выросла в семье, где всегда с уважением относились к старшему поколению. Обсуждение с Олегом о выделении места больной матери хотя и не вылилось в скандал, но потребовало много времени и терпения. Встал вопрос – как поделить три небольших комнаты на пятерых и при этом соблюсти интересы каждого члена семьи. Скрепя сердце, родителям пришлось решить не в пользу младшей дочери. Нина, как мать, отчетливо слышала протесты Лены, которая не хотела жить в одной комнате с больным незнакомым ей человеком, но изменить ничего не могла. Помогая больной матери, она обделяла любовью дочь. Что можно изменить, чтобы никого не обидеть? Сердце рвалось на части от бессилия и отвечало: ничего. И снова в жизни Нины встретились острые концы ножниц принятия черно-белого решения. Оно исцеляло одну и ранило другую сторону, расставляло их по разные стороны жизни. Как ни старалась, как ни страдала, другого решения Нина не видела.

– Лена, ты будешь жить с бабушкой в одной комнате, а Оля переедет в гостиную. Втроем в одной комнате вы не поместитесь, – Нина громко озвучила принятое решение, но смотрела на дочь виноватыми глазами.

– Я хочу с Олей, – быстро последовала реакция младшей.

– Оле уже 12 лет, она может идти в постель позднее, после того как мы посмотрим телевизор, а тебе нужно ложиться спать пораньше. И вообще в гостиной только один узкий диван, где вы вдвоем не поместитесь. К тому же, Лена, это наша общая комната, а не спальня для детей.

На этом дискуссия была закончена. Нельзя сказать, что после принятия решения не в ее пользу, Лена выиграла больше внимания родителей. Наоборот, ее тихий голосок совсем не стал слышен за ежедневными хлопотами семьи. Нина, крепко стиснутая со всех сторон многочисленными обязанностями, не находила времени ни на общение с детьми, ни на какие-либо маленькие удовольствия, важные в жизни. От изматывающего ритма ежедневной борьбы с жизненными обстоятельствами она становилась раздражительной и нервной. За непрестанными заботами о капризном больном человеке, муже, работой и бытовыми проблемами дети отошли на второй план.

И если старшая Оля росла самостоятельной и самодостаточной девочкой, то Лене заботы матери явно не хватало. Нина чувствовала, что обделяет ребенка вниманием, но никак не могла вырваться из тисков сжимающих ее проблем. Вечерами у нее недоставало сил, чтобы уложить Лену в кровать и почитать ей на ночь сказку, поцеловать, укрыть одеялом, посидеть минутку рядом, пожелать спокойной ночи. Ей хотелось самой скорей уйти из тесной комнаты с пронизывающим ее запахом больной безнадежности и скорби, оставляя там бороться одного маленького ребенка за право просто жить. Душа Нины рвалась прочь от матери, с которой все меньше хотела находиться рядом, вместе с ней незаметно отлетало желание побыть с Леной, приободрить ее, приласкать и успокоить. Нину разрывало чувство несправедливого решения по отношению к дочери. Изменить она ничего не могла. Чтобы еще больше не растравлять себя, она закрывала за собой дверь, оставляя там сжавшегося в комочек ребенка. Вечером Нина засыпала, как только головой касалась подушки, утром вставала, как автомат, едва в половине шестого звенел будильник. Единственной отдушиной в этой гонке к естественному концу жизни были мысли, которым она давала свободу в редкие минуты, когда никуда не нужно было бежать – в автобусе, за мытьем посуды, в парке, куда они время от времени ездили с детьми.

«Бедный ребенок, – печально думала Нина, глядя, как Лена собирает на тропинке парка большие красные листья в букет, – простишь ли ты когда-нибудь свою мать за то, что она не смогла уберечь тебя от тягот, которые никак не вписываются в детство? Детские годы так скоротечны, и ребенок, как губка, впитывает все, идущее к нему из окружающего мира. Самостоятельно переработать эту информацию он не в состоянии, потому и тянется каждую минуту к взрослым. И живет он, беззащитный, как зверек, только инстинктами, поэтому нуждается в любви, внимании и ласке намного больше, чем взрослые. Ребенку нужно, чтобы его любили, обнимали и ласкали не две минуты, когда забирают из детского сада, а каждый час, каждые пять минут его коротких детских лет. Не бывает слишком много любви, слишком много ласки или слишком много внимания…

А Лена? Она тянется к любви, как фиалка, стоящая на подоконнике, тянется подсыхающими листьями к яркому солнцу, надеясь получить у него так необходимые тепло и свет. Ей невдомек, что за окном совсем не лето, а суровая холодная зима, которая своим дыханием не дает пробиться теплу к ее тонким, тянущимся вверх листочкам, овевая их вечным холодом безнадежности. Как печально и горько сознавать, что мы не живем, а непрерывно боремся за право просто выжить. И в этой борьбе приходится жертвовать единственно ценным и невозвратным – детством наших детей».

Нина по праву считала себя неглупой женщиной. Она была занятой, заботливой, стремящейся вперед. Только благодаря ее боевой натуре в семье был достаток и налаженный быт, соблюдалась относительная стабильность и размеренность. Но именно эта размеренность превращала саму Нину в идущего за пучком сена осла, зажатого в узком коридоре ежедневных забот, который не в состоянии изменить наклон головы и пощипать свежей травы. У бедного замученного животного просто недостает ума (в случае с Ниной времени) нагнуться вниз и посмотреть себе под ноги на расстилающийся зеленый ковер.

На некоторые вещи измотанная женщина просто закрывала глаза, чтобы не терзать себя и не думать, к чему приведет жизнь стиснутых в небольшом пространстве пяти разных и не очень довольных друг другом близких ей людей. Самой Нине нетрудно представить, что будущее младшей дочери вряд ли будет счастливым, если жизненное пространство семьи останется без изменений. Но жизнь диктовала свои законы, обстоятельства давили на плечи и пригибали к земле, сегодняшнюю ситуацию она изменить никак не могла. Именно на этой безысходной точке жизни часто останавливались размышления Нины. Все годы, глядя на подрастающую Лену, она часто спрашивала себя: все ли это – только ее вина?

«Как вернуть выросшей девочке ее бессонные ночи, когда она от страха лежала под одеялом и боялась заснуть, потому что в ее комнату поселили совершенно незнакомого ей, неласкового человека?

Как вернуть ей хоть малую толику детских лет, не совершенные прогулки, не просмотренные спектакли, не спетые песни, не рассказанные сказки?

Как оправдать свою жизнь постоянной изнурительной работой, нехваткой времени на то, чтобы просто посидеть с ребенком, порисовать или слепить из пластилина смешных зверьков? Где найти время и силы, если нужно постоянно работать на износ, забывая о себе, о полноценном сне и отдыхе?

Трудно сделать правильный выбор, а потом доказывать себе, что этот выбор казался в тогдашней ситуации единственно верным и по-другому быть просто не могло.

Примет ли выросший ребенок тогдашнее твое решение так, как надо, как хочется тебе, поймет ли тебя, вчерашнюю? Или у него так и останется на всю жизнь чувство недополученной материнской любви, которое с годами не только не восполняется, но и начнет однажды жечь огнем несправедливости и возмездия?»

Осознание прошлого приходит, к сожалению, с большим опозданием, когда уже ничего нельзя исправить.

А если прозрение наступает слишком поздно, приходится жить с чувством утраченного доверия своего ребенка и смотреть застывшими от ужаса глазами в собственное будущее. Будущее, однажды потеряв которое, не вернешь никогда.

Как страшно звучит НИКОГДА…

Глава 10      Сегодня, 09 часов 10 минут

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Нина отошла от окна и стала неслышно двигаться по кухне. Она наводила порядок после спонтанного чаепития и все время возвращалась мыслями к неожиданному визиту.

«Все это странно, – думалось ей несколько вяло, после того как она перебрала все возможные варианты появления Эрика. – Странная забота бывшего друга дочери без всякой просьбы с нашей стороны. Странная готовность Лены сразу же поехать с ним на не совсем понятную и оттого не менее странную встречу. Последние два месяца Лена вообще не подходила к телефону, на звонки Эрика просила отвечать, что ее нет дома.

Что неожиданно изменилось? Поссорилась Лена с Инго? Не похоже, она бы прямо сказала об этом. Впрочем, – оборвала обеспокоенная мать поток мыслей, успокаивая себя, – молодых людей сегодня не понять. Они то сходятся, то расходятся, не ставя родителей в известность о своих решениях. Лично мне не нравятся ни бывший, ни нынешний кавалер Леночки – это не те мужчины, которые могут предложить моей девочке спокойную обеспеченную жизнь. Она очень чувствительная натура, и найдет ли свое счастье с кем-то из них? Для матери любой зять будет всегда недостаточно хорош, но лишь бы выбор дочери устраивал ее саму».

Побродив еще немного по лабиринту повторяющихся вопросов и не находящихся на них ответов, Нина решила закончить самоистязание и просто подождать. Ей неожиданно пришло в голову, что, толком ничего не зная, она не в силах изменить возникшую ситуацию.

Эрик и Лена вышли из подъезда и быстро зашагали в сторону находившегося в пяти минутах ходьбы от дома железнодорожного вокзала. Дойдя до автоматической кассы продажи билетов, Эрик быстро набрал на дисплее код города, вложил в прорезь автомата денежную банкноту, получил два билета и звякнувшую о металл сдачу. Держа билеты в руке, он увлек покорно идущую рядом девушку к перрону предпоследней платформы, куда уже подошла нужная электричка. Не успели они войти в последний вагон, двери за ними закрылись, состав слегка дернулся и медленно тронулся навстречу неизвестному будущему, которое уже невозможно предотвратить.

Молодые люди легко нашли два свободных места в полупустом вагоне, разместились там, тесно прижавшись друг к другу. Девушка сделала неловкую попытку отодвинуться от спутника, но он свободной рукой вновь притянул ее за плечо к себе. Другой рукой парень сдернул с плеча рюкзак и поставил себе на колени. Положив сверху руку, он сильно прижал его, будто боясь, что кто-то может выхватить или украсть слегка потрепанную принадлежность путешественника.

– Должен тебя похвалить за разумное поведение дома. Твоя мать точно ни о чем не догадалась, – снисходительным тоном начал Эрик. Не услышав от спутницы ни слова в ответ, он сменил тему, и заговорил более напряженным тоном.

– Когда войдет контролер, молчи, как дома молчала, иначе знаешь, что может случиться.

Главная фраза была сказана. Эрик расслабился, подстраиваясь под мерное покачивание вагона, откинулся на сиденье и стал смотреть в окно на пробегающие мимо дома и деревья. Занятие ему вскоре надоело, он похлопал рукой по рюкзаку и с довольным видом посмотрел на сидящую рядом Лену:

– Ты чего все молчишь, язык от страха проглотила? Он тебе еще пригодится, я собираюсь с тобой дома серьезно поговорить.

Он долго смотрел на молчавшую девушку и, неожиданно прижал к себе и попытался поцеловать. Она уперлась двумя руками в его грудь и отвернула голову так, что он губами уткнулся в ее волосы.

– Ты делаешь мне больно, отпусти, – процедила Лена сквозь зубы, стряхивая его руки и принимая прежнее положение. Немного помолчав, словно раздумывая, стоит ли продолжать, она решилась и тихо заговорила, упершись взглядом себе в колени:

– Чего ты пытаешься добиться моим похищением? Ты же знаешь, я не хочу ни целоваться, ни быть с тобой. Может, ты мне объяснишь, что означает это путешествие, куда мы едем и зачем? Что ты собираешься со мной делать? Твои странные объяснения в автобусе на уровне детского сада меня не устраивают. Мы много раз обсуждали причины нашего расставания, повторяться не стоит. Это знаешь ты, знаю я. Ты подтвердил, что все в порядке и обиды не меня не держишь. Зачем опять ворошить старое, да угрожать при этом? Почему ты так со мной обращаешься? Я не сделала тебе ничего плохого. Неужели ты не понимаешь, что мы никогда не будем вместе? Отпусти меня, я не хотела причинять тебе боль, просто так получилось.

Лена опять замолчала и осталась сидеть, не меняя позы, не шевелясь и не отводя взгляда с колен. Это была еще одна неловкая попытка вызвать Эрика на откровенность и хотя бы попытаться изменить то страшное, что он ей готовил.

– Ты хочешь знать, что мне сделала? А сама даже догадаться не можешь? – язвительно ответил молодой человек и с такой ненавистью посмотрел на Лену, что та, даже не взглянув на него, интуитивно почувствовала хлынувшую на нее волну ярости, и невольно отшатнулась, будто от порыва ветра. – В одном признаю твою правоту – все хорошее действительно между нами закончилось. Ты сломала мою жизнь, хоть это-то понимаешь?! Мы с тобой познакомились, только тогда я начал жить по-настоящему, думал, что проживем с тобой всю жизнь вместе, а ты все испортила. Испортила, сломала, исковеркала!

Голос говорившего звенел все сильнее, набирал обороты. Вдруг Эрик резко замолчал и оглянулся вокруг. Он испугался, что громкий голос может привлечь ненужное внимание, и заговорил тише:

– Ты обвиняла меня в эгоизме, а сама оказалась еще большей эгоисткой, потому что думаешь только о себе. Ты не знаешь, как мне плохо, одиноко и неуютно. Я не могу и не хочу быть один, без тебя, а ты отказываешься вернуться. Вот эту задачу мы будем решать сегодня вдвоем. Вместе.

Отвернувшись к окну и надолго замолчав, он стал смотреть на быстро бегущие навстречу и так же быстро исчезающие позади деревья, поля, дома. Его нижняя губа выдвинулась немного вперед, прикрыв собой верхнюю. Эрик стал похож на обиженного ребенка, у которого непонятно почему отняли любимую игрушку.

Отвлек его от раздумий контролер, проверяющий билеты у вновь зашедших в вагон пассажиров. Вскоре мужчина в темной железнодорожной униформе подошел и остановился рядом с нашими героями. Не замечая настороженного взгляда молодого человека, он протянул руку и взял два быстро протянутых билета. Мельком взглянув на дату и пробив, как положено, два кусочка картона, он протянул их обратно, но тут его рука повисла в воздухе. Задержав взгляд на сидящей, как кролик перед удавом, девушке и переведя взгляд на юношу, он обратился к ней, не отдавая билеты:

– С вами все в порядке? Может быть, нужна помощь?

Девушка, вздрогнув от неожиданного вопроса, с испугом кинула взгляд на спутника, перевела взгляд на его руку, успевшую исчезнуть в глубине рюкзака. Прокашлявшись, она прошептала:

– Спасибо, со мной все в порядке.

Еще немного откашлявшись, она повторила уже более внятно:

– Нет, ничего не нужно, спасибо за беспокойство, у меня просто сильная мигрень. – Напуганная разговором до выступившего на висках пота, Лена набралась смелости и подняла голову вверх, встретившись на миг взглядом с проводником. Она тут же, впрочем, отвела глаза, не в силах справиться с окатившей ее волной страха за жизнь совсем незнакомого ей человека.

– У меня есть аспирин, – настойчиво продолжил контролер, чувствуя, что у этой пары не все в порядке и, скорее всего, девушка нуждается в помощи. – Если хотите, пройдемте со мной. Это недалеко, через три вагона.

– Нет, спасибо, мы почти приехали, – Эрик веселым, слегка наигранным тоном перехватил инициативу в разговоре, который ему с каждой минутой нравился все меньше. – Моя девушка почти не спала сегодня ночью, мы с ней до утра были на дискотеке. Скоро приедем домой, она отоспится, и все будет в порядке. Правда, дорогая? – обратился он к Лене, одновременно цепко сжимая ее плечо рукой и почти выдергивая все еще зажатые между пальцами контролера билеты. Его спутница непонятно мотнула головой, не то подтверждая, не то отрицая сказанное, но не произнесла ни слова.

– Вы уверены, что помощь не нужна? – переспросил ее человек в форме, продолжая с сомнением оглядывать несколько странную пару.

– Нет, спасибо, все в порядке, мой друг прав, мне просто нужно выспаться, – попыталась улыбнуться девушка, но улыбка вышла такая кислая, что даже у видавшего виды контролера свело судорогой челюсть, как от съеденного целиком лимона. Он покачал с сомнением головой и пошел дальше, услышав за собой с трудом скрываемый вздох облегчения. Решив после обхода еще раз наведаться в этот вагон и взглянуть на так заинтересовавшую его загадочную пару, он сосредоточился на ежедневной работе. В историю с дискотекой, рассказанную молодым человеком, он не поверил с самого начала.

Как только проводник исчез за дверью, ведущей в соседний вагон, Эрик поставил рюкзак на пол, запустил туда руку, достал разом упаковку бумажных носовых платков и бутылку воды. Сняв очки и вытерев струящийся по вискам пот, он жадно припал губами к бутылке. Утолив жажду, он протянул спутнице чистый платок и остатки булькающей на дне бутылки воды. Отказавшись от предложенного платка, Лена жадно допила воду до капли и с сожалением посмотрела на пустую бутылку. С момента ухода контролера никто из них не произнес ни слова. В молчании прошли следующие десять минут.

– Мы приехали, выходим на следующей остановке, – нарушил первым тишину Эрик.

– Нам нужно выходить только через остановку, – возразила девушка. – Или мы едем не к тебе?

– Мы едем ко мне, – ответил раздраженно Эрик, – но меня раздражает назойливый контролер. Я так чувствую, он что-то заподозрил и вполне возможно, снова придет сюда, а у меня нет никакого желания еще раз с ним встречаться.

Дойдя до двери вагона, он бросил примиряющим тоном:

– Мы доедем до моего дома автобусом. Это недалеко, ты просто не знаешь дороги.

Поезд местного назначения замедлил ход и вскоре остановился. Из вагонов высыпалась громкая разношерстная публика и тут же начала растекаться по направлениям, ведущим к выходу, смеясь и переговариваясь, как два весенних ручейка. Наши герои, ступившие на перрон в числе последних пассажиров, могли бы привлечь взгляд внимательного наблюдателя необычным поведением. К счастью или несчастью, такого прохожего поблизости не оказалось.

Пройдя сотню шагов от перрона до выхода с вокзала, они пересекли небольшую привокзальную площадь и направилсь к автобусной остановке. Девушка шла как приговоренная к каторге, еле переставляя ноги и не поднимая глаз от земли. Молодой человек цепко держал ее руку и тянул за собой, изредка говоря что-то негромким голосом, отчего его спутница ненадолго чуть ускоряла шаг, но потом опять, будто забывшись, двигалась с трудом.

Наконец и эта часть пути была преодолена. Странная парочка дождалась нужного автобуса, села в него и поехала дальше. Минут через десять парень с девушкой вышли и замерли на остановке, как бы раздумывая, в какую сторону идти. В той части города, куда они приехали, движение транспорта было не столь интенсивным, как в центре, а пешеходов не видно совсем. Проведя еще минуту-две в раздумье, Эрик подхватил Лену под руку и снова чуть ли не силой повлек за собой. Пройдя таким манером около двухсот метров, они остановились перед небольшим домиком, стоявшим чуть вдалеке от соседних, более роскошных строений.

Молодой человек торопливо достал из кармана связку ключей, нашел нужный и вставил в замочную скважину. Повернув ключ в замке и открыв входную дверь как можно шире, он жестом гостеприимного хозяина пригласил спутницу войти внутрь.

На Лену равнодушно смотрел черный проем холодного чужого дома, откуда, кажется, ей уже не было пути назад. Сердце ее сжалось в предчувствии страшных событий.

Глава 11      Лена, 11 лет

Лена заметно вытянулась за последние два года. Подрастая, она все еще не могла решить для себя, чем ей интересно заниматься в свободное от школьных занятий время. После многочисленных попыток Нина устала ходить с дочерью по кружкам и студиям и оставила ее, наконец, в покое. Отвечая на все предложения матери односложно я не хочу, на вопрос чего же она тогда хочет, Лена предпочитала не отвечать. Ни та, ни другая не могли разобраться в непростой ситуации, в то время, как для любого стороннего наблюдателя было очевидно, что ребенок интуитивно борется за собственное место под солнцем. Ее категорическое нежелание занять свое свободное время оначало ни больше, ни меньше, как простест. Протест был примитивный и не предполагал альтернативы. Чего еще ожидать от ребенка, живущего в семье без поддержки хоть одного взрослого? Лена боролась за равные со всеми права так, как могла. Она ничего не могла сделать, чтобы вернуть прежний ритм жизни, поэтому все попытки матери разнообразить ее детскую жизнь просто отвергала, встав в позицию упрямого ослика. Для нее жизнь давно разделилась на две половины – «до бабушки» и «после», «с Олей» и «без Оли». Она прекрасно понимала, что изменить ничего не в состоянии и приспосабливалась к жизни единственно доступным ей способом.

У Нины не было ни специальных знаний в области межличностных отношений, ни особого интереса к психологии ребенка. В семье, где она выросла, не придавали значения проблеме родители – дети, поэтому позицию дочери она оценивала как возрастное вредничание, которое со временем должно пройти само по себе. Время шло, но Лена от своей позиции не отступала. Ее постоянное я не хочу вросло в кожу и вылетало из нее автоматически. В чем-то разубеждать ее, доказывать или заставлять натыкалось на непробиваемую стену упрямства, разрушить которую невозможно. Однажды силы Нины иссякли. Она сдалась, оставив Лену в коконе ничегонеделания. Глубже заглянуть во внутренний мир ребенка мать не удосужилась, а может просто побаивалась. Неглупая женщина, где-то глубоко внутри она чувствовала, что Лене нужна особенная помощь. Такого рода помощь предполагала изменить налаженный уклад жизни в пользу младшего ребенка. К таким изменениям Нина была не готова, и даже мысли об этом старалась не допускать. Времени на разговоры с дочерью по душам у Нины все никак не находилось. Ни подготовки, ни терпения для них у нее не было, а о том, чтобы опять поселить обеих дочерей в одну комнату, вопрос даже не стоял. Поместить бабушку в гостиной – означало лишить всю семью вечернего отдыха в единственной общей комнате. Старшая дочь считала себя взрослой девушкой, и ни за что не хотела снова жить вместе с маленькой сестренкой.

Нина работала в бухгалтерии и среди цифр чувствовала себя, как в родной стихии. Тем не менее, она не могла разделить шестьдесят квадратных метров квартиры, состоящей из трех небольших комнат, кухни, ванной, двух коридорчиков и туалета, на пять равных частей. Головой понимая необходимость перемен в доме, Нина давила собранными вместе причинами и отговорками на тонкий росток собственной интуиции, не чувствуя, что давно сломала ему шею, и он лежит, раздавленный, в пыли ежедневных забот.

Лена не чувствовала подспудных тревог матери и даже о них не догадывалась. Она наглухо закрылась в собственном мирке, куда никого не пускала, но откуда иногда выглядывала, пытаясь поднабраться немного опыта у старшей сестры.

«Теперь я уже почти взрослая, потому что перешла в пятый класс, – рассуждала про себя подросшая девочка, слегка волнуясь перед переходом на следующую школьную ступень. – У нас будет много новых предметов, которые я совсем не знаю, много новых учителей, к которым нужно привыкать. Оля все предметы изучала и сможет мне помочь, если я что-то не пойму. Она сама об этом сказала и я ей верю…»