Текст книги "Мастер теней"

– Уважаемый Аристид, при всем своем немалом старании человечество не может придумать ничего качественно нового, уж поверьте мне. Что же касается колористики… основных тонов у Тени семь, но кто исчислит все ее оттенки и нюансы? Впрочем, мы чересчур увлеклись разговором в ущерб делу. Итак, господин Крафка, я готов вам помочь; ценою же снятия Печати Уныния будет посвящение вашего первого нового романа моей скромной персоне. Да-да, так и напишите – посвящаю Мастеру Теней.

– И это все?

– Абсолютно.

– Но в своем объявлении вы недвусмысленно намекаете на высокую стоимость ваших услуг! А сами просите о такой малости…

– Уважаемый господин Аристид, не судите столь легковесно о том, что есть малость, а что – непомерность. Вы можете ошибиться. Мои услуги действительно очень дороги, я этого не скрываю. Равно как и не уговариваю их принять. Подумайте об этом, я ненадолго оставлю вас.

Мастер Теней вышел из кабинета, писатель же остался сидеть в кресле. Аристид Крафка думал о более чем странном и сомнительном предложении, об иллюзорной плате, назначенной за него; пальцы его нервно барабанили по колену, сигара погасла.

Так же как громоотвод притягивает к себе молнии небесные, так же и кресло, предназначенное для посетителей Мастера Теней, притягивало, по всей видимости, мрачные тучи тяжелых предчувствий. Писателю представлялись поочередно то ледяной душ пренебрежения со стороны коллег, то полные сочувственного ехидства реплики приятелей, то – и это было самым страшным – статьи литературных критиков, в которых развенчивалось в пух и прах все его творчество и блестяще доказывалось, что писанина его гроша ломаного не стоит, а все предыдущие успехи и громкая слава есть ни что иное как проявление читательского дурновкусия. Аристид Крафка сознавал, что помимо писательства у него есть семья, есть интересы на бирже и в свете, есть немалые деньги, наконец; однако сколько он не складывал добра на ту чашу весов, напротив которой покоилось его творчество, – желанного равновесия не получалось.

Мастер Теней бесшумно вошел, встал рядом с писателем.

– Я вижу, вы готовы? Приступим.

Он вытянул вперед руку с перстнем, проделал ею какие-то псевдомагические пассы и заговорил.

– Уныние, бездна бездонная, черная… Падение бесконечное, сон кошмарный в объятьях отчаяния… Оно изъязвляет душу, кислотою вытравит всякую радость и похоронит надежду. Приди, ядовитая мудрость, приведи с собою раздумия горькие и сожаления, выпусти их, как рой кровопийц, не дающих покоя до самой могилы!

– На каком языке вы заговорили, мэтр? – С этими словами писатель обернулся и в мгновение ока оказался почти загипнотизирован матовым блеском черного камня в кольце. Аристида словно потянуло в темный колодец, сердце его охватили ледяные когти, впились намертво, высасывая тепло, свет, саму жизнь… он резко выдохнул, встряхнул своей буйной шевелюрой, и наваждение исчезло.

– Желаю удачи, господин Крафка. И не забудьте о посвящении.

Новый роман нового Аристида Крафки произвел эффект сотни разорвавшихся бомб. Парижане вспоминали о первой постановке «Эрнани» и о суде над «Мадам Бовари», но эти литературные скандалы не шли ни в какое сравнение с «Крысятами Тампля».

– Вы уже прочли «Крысят Тампля»?

– О да! Какой ужас!

– Да, и какой блеск! Какое мастерство, какая глубина! Я, признаться, недооценивал этого ремесленника Крафку; никогда бы не подумал, что он на такое способен.

– Помилуйте, о каком мастерстве вы толкуете? О мастерстве собирания грязи по всем сточным канавам Парижи и размазывании этой вот грязи по бумаге? Этот роман смердит, как самая гнусная ночлежка, а после его прочтения мне хотелось вымыть руки!

– Вам не мешает промыть также и ваш сонный, заплывший жиром благополучия мозг!

– Как вы смеете! Вы такой же грубиян и негодяй, как и ваш Крафка!

– А вы – надутый идиот, ничего не смыслящий в искусстве, венцом коего почитаете слащавую оперетку «Моя прелестная садовница»!

Споры о романе кипели во всех салонах, гостиных и даже в бальных залах. «Крысята Тампля» разительным образом отличались от предыдущих творений Аристида блистательного: ни благородных красавцев, ни молодых герцогинь, ни погонь с фехтованием. Книга весьма красочно повествовала о жизни детей и подростков парижского дна – тех, чьим единственным верным спутником был голод, кто учился драться и воровать чуть ли не c колыбели. Виртуозы-карманники, достигшие высот мастерства в том возрасте, когда обычные дети только идут в школу; десятилетние проститутки, с жуткой деловитостью обслуживающие клиентов; несовершеннолетние убийцы – эти порождения нищеты, невежества и порока, окрещенные Крафкой «крысятами Тампля», кружились на страницах его книги в завораживающей макабрической пляске. Свой во всех смыслах новый роман, вознесенный и публикой, и критиками на сияющие высоты, писатель посвящал некоему Мастеру Теней.

После такого успеха уже ничто, казалось, не могло его перевесить. Но и тут Аристид Крафка сумел удивить читающий Париж. Следующая его книга оказалась поэтической, писатель превратился в поэта. А потом был знаменитый, восхваляемый и низвергаемый с одинаковым жаром, «Священник из Бру». Роман был, в общем-то, ни о чем: какой-то никому не интересный священник приезжает в новый приход – сонную, пыльную деревню, и все никак не может устроиться на новом месте – то в свой дом никак не может попасть, то в какую-то местную ссору впутается… начинается не пойми с чего, и заканчивается ничем. Одним словом, скучно, монотонно и безысходно. А оторваться невозможно – роман затягивал, как болотная трясина.

Но приносило ли это самому мэтру радость… «черта с два», как сказала бы его жена. Аристид Крафка стал абсолютно несчастным человеком. Его пожирала черная меланхолия, от которой не было спасения. Радости семейного очага, красота жены и очарование других женщин, развеселые кутежи, азарт игры – все ушло в бездонный черный колодец, оказавшийся под снятой печатью. Он сильно похудел, потому что забывал есть, ссутулился, поседел. Друзья участливо советовали съездить на воды, жена приводила одного за другим медицинских светил; все было впустую; единственное, что хоть немного отвлекало его – работа. Но она же и убивала, требуя непомерных усилий от надорвавшегося сердца.

Судьба последней книги Аристида Крафки оказалась плачевной: писатель сжег ее, поясняя в предсмертной записке, что убивает свое дитя лишь ради того, чтобы оно не погубило многих, поскольку вложил он в эти страницы все свое отчаяние. Оборвав таким образом свою творческую стезю, некогда блистательный Король-Солнце литературного Парижа, а ныне – просто великий писатель Аристид Крафка – повесился в подвале своего загородного дома.

4. Сказано было, что женщина – сосуд скудельный. Однако если бы автор этого категорического утверждения познакомился бы с Мариной Пчелиной, то он, весьма вероятно, сформулировал бы его несколько иначе: «Некоторые женщины – сосуд скудельный, но только не Пчелина Марина». Ибо была вышеназванная Марина человеком поистине замечательным: добрым, жизнерадостным и отзывчивым. Работала Марина на одной из гуманитарных кафедр провинциального университета в чине вечного доцента и в качестве привычного решения любой проблемы. Она дорабатывала почти все диссертации, проходящие через местный совет, причем делала это безвозмездно, искренне желая помочь неразумным ближним; она вела все эти нудные, скучные научные общества; подменяла заболевших коллег в те часы, когда могла; возила продукты завкафедрой и делала у той сезонные генеральные уборки; одна растила дочку, а в часы досуга (не иначе, как между тремя и пятью часами ночи) писала свою докторскую. Вся кафедра буквально молилась на Марину, и при этом никто ее ни в грош не ставил.

Однажды осенним вечером Марина Пчелина сидела в гостях у своей давней подружки Светки Березиной. Подруги допивали первый кофейник. Светка была настроена довольно воинственно, видимо, вследствие сегодняшнего педсовета в школе, где она работала завучем. Она грохнула чашкой о блюдце, ткнула сигаретой в пепельницу и обратилась к подруге.

– Вот что я тебе скажу, птичка. Ты уже добрый час ноешь о том, что тебе отказали в статусе научного сотрудника… сама виновата! Это каким же надо быть дураком, чтобы отпустить в долгий отпуск самую выносливую кобылу-тяжеловозку во всем университете?! Пойми, наконец, пока ты добровольно подставляешь шею под неизвестно чье ярмо, пока работаешь всеобщей доброй тетушкой – не будет тебе ничего для тебя.

– Ладно тебе, Свет… Любимая работа ведь не в тягость. Да и бог с ней, с докторантурой, в другой раз получится, тем более в этом году у меня такие дипломники талантливые, я лучше ими займусь.

– Нет, ты неисправима. Слушай, а может тебя закодировать, а?

– Чего-чего?

– Закодировать, говорю. Кодируют же запойных пьяниц, а ты у нас запойная филантропка. Ну, как?

– Светка, ты с ума сошла. Что за ерунда такая…

– Ничего не ерунда. Так, посмотрим газетку, вот, то, что нужно. На, читай, – и с этими словами она протянула сложенную вечернюю газету Марине. Та взяла ее без особого энтузиазма и прочла:

– «Помощь в преодолении любых препятствий на пути к успеху. Корректировка характера. Личные консультации Мастера Теней». Господи, Светка, это же форменное надувательство!

– Марина, если твоя карьера и дальше будет продвигаться такими черепашьими темпами, не видать тебе ни докторантуры, ни защиты, ни поста завкафедрой! Сядет в это кресло какая ни на есть более расторопная дура и будет тобою помыкать. И будешь ты всю жизнь сидеть на своих жалких грошах, безо всяких перспектив!

– Ну, понесло, – проворчала себе под нос Марина, тем не менее, поднимая телефонную трубку и набирая номер, – с тобой спорить – себе дороже, подруга… Алло? Здравствуйте, я звоню по объявлению… – и тут же бросила трубку.

– Не отступай, подруга. Звони, куда было сказано, или я вместо тебя туда пойду, с твоей самой уродской фотографией – пусть по ней тебя перекодируют. Но учти, с фотографиями бывают накладки, прицелится этот… волшебник Изумрудного города неточно – и готово дело, ты растолстела, или облысела, или стала, какой заказывали, но людоедкой. Хватит хихикать, звони, кому говорят! В конце концов, свежие впечатления гарантирую!

Марина, все еще смеясь, набрала номер.

– Алло, здравствуйте…

– Да-да, я понял, вы звоните по моему объявлению, – ответила трубка низким, спокойным голосом, – чем могу помочь?

– Это уж вы сами скажите, – дерзко заявила Марина, – иначе какой же из вас ясновидящий?

– В принципе, я не занимаюсь непосредственно ясновидением, кроме того, детальный анализ ситуации возможен только при личном контакте. Могу лишь предположить, что вас заботит проблема карьерного роста, а также беспокоит недовольство собой.

– А вот и нет, уважаемый мастер тьмы.

– Прошу прощения, я всего лишь Мастер Теней, не присваивайте мне чужих титулов.

– И, тем не менее, карьера для меня не предел мечтаний, и собою я вполне довольна, стыдиться мне нечего…

– А похвастаться есть чем?

В разговоре возникла пауза. Марина задумалась. Вообще-то достойного похвалы в ее жизни было немало, как-то: воспитанная в одиночку чудесная девчонка, верные друзья, не забывающие ученики, любимая работа, незапятнанная репутация… Но разве этим хвастаются?!

– Кто людям помогает, тот тратит время зря. Так, кажется, пела одна милейшая старушка. Ваша ситуация – наглядное тому подтверждение, – усмехнулся голос в телефонной трубке. – Я приму вас завтра вечером.

Марина сидела в кресле, прихлебывая превосходный кофе и разглядывая антикварный гобелен над столом Мастера Теней. Сам хозяин кабинета ей не понравился, она не любила змеиных глаз, гранитных подбородков и чересчур дорогих костюмов.

– Знаете, уважаемая Марина, клиенты подобные вам, – особое удовольствие. Вы мне не верите, я вам несимпатичен, и вы не настроены принять мою помощь. Тем интереснее мне будет работать с вами. Итак, попробуем вычислить причину ваших неудач.

Мастер Теней встал и вплотную подошел к стене, на которую ложилась маринина тень, повел рукою вдоль контура тени, на указательном пальце блеснуло кольцо, и когда Мастер Теней вычертил в воздухе какой-то иероглиф, один из камней заискрился ядовитым фиолетовым огоньком.

– Итак, позвольте мне высказать свое скромное суждение. Думаю, для вас не будет откровением, если я вам скажу, что причина вашего непреуспеяния – ваша чрезмерная доброжелательность и почти полное отсутствие здорового тщеславия. Наверное, вы много раз слышали это от ваших друзей.

Желание помочь людям начисто перекрывает в вас желание достичь успеха. И это было бы прекрасно и уместно, будь вы наследницей миллионного состояния, или какой-нибудь владетельной герцогиней, или… одним словом, кем-то, наделенным властью и могуществом. В таком случае ваши альтруистические устремления не наносили бы вреда вашему незыблемому благополучию; кроме того, у вас увеличились бы возможности для совершения благодеяний, а еще вы узнали бы о том, какова бывает на вкус благодарность. Как ни странно, люди почти всегда забывают об услугах, оказанных равными, и всегда рассыпаются в благодарностях даже за самое незначительное одолжение, сделанное «значительным лицом». Однако я не занимаюсь проблемами материального благополучия. На то есть свои специалисты. Поэтому я предлагаю вам иной путь разрешения сложившейся проблемной ситуации. Первоначально изменениям должна подвергнуться ваша личность, после чего вы сами будете в силах преобразовать окружающую действительность в благоприятную для вас сторону. И, признаться, такой путь представляется мне более верным… Дайте горничной миллионное состояние, и кем она станет? Да никем… горничной при миллионном состоянии, с замашками горничной, с ее же потребностями и предрассудками. Как это говорится… из хама не выйдет пана. И совсем другое дело, если мы, отбросив шелуху обстоятельств…

Марина чувствовала, что несмотря на выпитый кофе, необратимо засыпает. Возможно, причиной тому было ее сидение много заполночь за доработкой чужой диссертации, или затянувшийся монолог хозяина кабинета, или мерное покрапывание осеннего дождика… В общем, когда Марина в очередной раз кивнула, соглашаясь с неоспоримой логикой Мастера Теней, она поняла, что следующий кивок возможно и не получится замаскировать под согласный, поскольку будет он неприлично сонный. Понял это и ее собеседник.

– Марина, прошу меня простить. Я заслушался собственного голоса, совершенно упустив из виду все правила приличия. В свое оправдание могу сказать лишь то, что нечасто приходится мне беседовать с людьми, способными отвлеченно рассуждать о своих проблемах, не требуя от меня их немедленного разрешения. Итак, к делу. Я могу вам помочь.

– И каким же образом, позвольте поинтересоваться? Если я правильно вас поняла, вы говорили о глубинных личностных изменениях. Простите, уважаемый мастер… да, теней, но не преувеличиваете ли вы свои возможности? Жизнь немало потрудилась надо мною, прежде чем я стала такой, какая я есть. Да и я, вот просто так, за мифические блага не расстанусь сама с собою… привыкла, знаете ли.

– Я слышал это много раз, уважаемая Марина. Хотя очень немногие к сомнениям в моих способностях прибавляли нежелание изменять себе. Что ж, не смею настаивать, но вы все-таки подумайте над моими словами. С вашего позволения, я оставлю вас ненадолго.

– Простите, уважаемый мэтр, но вы так и не объяснили, какую именно метаморфозу вы мне предлагаете.

– Ах да, простите великодушно. Я могу активизировать, образно выражаясь, неиспользуемый вами потенциал Тени, освободив одну из его составляющих.

– Почему же только одну? И сколько их всего?

– Одной более чем достаточно, вы ведь не собираетесь завоевывать весь мир, нет?.. А всего их семь.

– Вот как. Могла бы и догадаться. И что вы мне предлагаете? Не чревоугодие же? Может, гордыню?

– Нет. Вы и так достаточно высокого мнения о себе; вас гордыня заставит презирать людей, замкнет в тюрьму самолюбования, и любой успех, любое достижение будут казаться смехотворными в сравнении с великолепием вашей личности. Я предлагаю вам зависть. Поверьте мне, Марина, за всю мою долгую практику я ни разу не допускал ошибок в выборе нужной Печати. А теперь прошу прошения, – с этими словами Мастер Теней встал и вышел из своего кабинета, оставив Марину наедине со своими мыслями.

Наконец-то Марина смогла зевнуть всласть; ее воспитание не позволяло зевать при собеседнике, хотя он добивался этого почти целый час, забалтывая ее, как премированный коммивояжер. Она потянулась, вздохнула и от нечего делать принялась рассматривать гобелен, висевший напротив ее кресла, над столом хозяина. Каждая ниточка, каждый узелок гобелена вопияли о том, какой он старинный и дорогой; рисунок его повторял миниатюру из «Роскошного Часослова» герцога Жана Беррийского работы братьев Лимбург – «Апрель», он же «Обручение». Жених и невеста, протянувшие друг другу руки, и у невесты так трогательно отставлен пальчик, готовый принять кольцо; две придворные дамы, в розовом и черно-синем, собирают цветы… слева – лесок и крепостная стена, невдалеке озеро с двумя лодками и замок.

Совершенно неожиданно маринино созерцание нарушила маленькая мыслишка, кольнувшая его остренькой иголочкой.

«И зачем ему только такая вещь?! Он, небось, и смысла рисунка-то не понимает… так, висит и висит, дырку на обоях прикрывает, что Лимбурги, что олени в лесу – все едино…»

Это было заведомо несправедливо. Мастер Теней не производил впечатления человека, несведущего в искусстве, скорее наоборот. Но мыслишка продолжала покалывать; она зудела, как неотступная, надоедливая муха. Марина решительно отмахнулась от нее («Пошла прочь, дрянь этакая!») и принялась разглядывать антикварный бронзовый подсвечник. Ей и вправду очень хотелось спать; перестук дождевых капель за окном слился в сплошное умиротворяющее бормотание, контуры подсвечника задрожали и расплылись… взгляд ее снова упал на гобелен, он был таким ярким, таким сказочным. Вытканные на нем фигуры внезапно ожили, задвигались, и придворный – тот, что стоял по левую руку жениха, – кивнул Марине. Она улыбнулась ему в ответ, закрыла глаза и задремала.

Домой Марина шла в прекрасном настроении; возможно потому, что ее напоследок изрядно распотешил этот теневой маэстро – своими псевдомагическими пассами и торжественной речью; в качестве же платы за свои услуги маэстро затребовал не больше, не меньше как взять на хранение на несколько месяцев тот самый дивный гобелен. Отказываться, понятное дело, она не стала – пусть хоть недолго эта красота у нее погостит. Дома «Обручение» торжественно поместили на стену гостиной.

На следующий день Марина вспомнила, что за затянувшимся визитом к Мастеру Теней она совершенно забыла о нуждающейся в ее доработке чьей-то диссертации. Авторша уже с утра пораньше примчалась на кафедру и теперь изливала свое негодование и разочарование. («Мне рекомендовали вас как ответственного человека! В какое положение вы меня ставите!»). Марина молчала, как вдруг ее пронзила мысль: «Какой шикарный костюм на этой тетке, цвет, как у платья придворной дамы, той, что на гобелене справа, а я от такого могу только пуговицу купить». И она, глядя прямо в глаза собеседнице, абсолютно чужим, холодным голосом сказала:

– Это ваша работа, вот вы ею и занимайтесь. Все конкретные ее недостатки, а также очевидные ляпы я указала в своем отзыве, с которым вы, по всей видимости, так и не сочли нужным ознакомиться. А работать над ошибками учат еще в начальной школе, так что напрягите память. Что же касается неприятного положения… так это больше по мужской части. Извините, у меня занятия.

На кафедре воцарилась гробовая тишина, у всех присутствующих был такой вид, будто заговорил засиженный мухами портрет Шекспира. Марина вышла, осознавая, что только что стала главной новостью дня…

На следующий день бунтарку попыталась привести в чувство завкафедрой: мол, как вы могли, Марина Аркадьевна, да лицо кафедры, да высочайшие рекомендации… Марина, опять некстати вспомнившая о шикарных апартаментах начальницы и сравнившая их со своей скромной квартиркой («Даже гобелен повесить негде!»), спокойно ответила, что отныне не собирается подставлять шею под чужое ярмо и будет выполнять только свои прямые обязанности; что же касается дополнительной нагрузки, к которой относятся и уборка, и доставка продуктов, то на нее, Марину, просьба более не рассчитывать. Оставив завкафедрой в состоянии, близком к rigor mortis, Марина под запал отправилась к проректору по науке требовать всех благ, кои необходимы для успешного завершения ее докторской. Проректор недавно вернулся из Лондона, а она никогда не бывала дальше пригородных деревень. Мысль об этом мягко душила ее, не мешая, однако, говорить. Марина громко и внятно перечислила все свои немалые заслуги, твердо высказала свои пожелания… для отказа причин не было. И ей не отказали.

Освобожденная от всех нагрузок Марина в считанные месяцы закончила диссертацию, организовала обсуждение на кафедре (никто и словечка против не пикнул), представила к защите, и в обозримо скором времени ликующая Светка Березина помогала ей устраивать банкет по случаю присуждения ученой степени доктора, ну и так далее.

Время шло, и сама Марина Аркадьевна, и ее жизнь очень изменились. Прежняя доброжелательная, безотказная Марина осталась лишь в кафедральных легендах, теперь к ней обращались только в самом крайнем случае, и, как правило, уходили ни с чем. Она постоянно ставила людям в вину светлые стороны их жизни («не погрязайте в кухонном быту, моя милая…», «поменьше увлекайтесь рисованием пейзажиков, уважаемый…», «творческий альманах студентов – это прекрасно, дорогие мои, но как быть с вашими основными обязанностями?»), чужой же успех приводил ее в бешенство. Забеспокоившаяся подруга попыталась разговорить Марину, но в итоге нарвалась на ссору и была осыпана градом упреков, главным образом, за свое удачное замужество. Со временем от марининого характера стала страдать ее дочь; казалось, что мать не в силах простить ей ее молодость и поэтому мучает вечными придирками и унизительными допросами, переходящими в громкие ссоры.

От одного из подобных скандалов Марина и проснулась. Она по-прежнему сидела в кабинете Мастера Теней, дождь уже закончился; судя по часам, она продремала не больше десяти минут. Прошелестели по ковру мягкие шаги, и хозяин дома снова уселся в кресло напротив.

– Я был бы рад послужить вам, Марина, но боюсь, что вы решили отказаться от моей помощи.

– Скажите, это всегда заканчивается… вот так?

– Всегда.

– Но неужели никто не пытается исправить сделанное? Или вы отказываете им в этом?

– Дело не в том, отказываю я, или нет; я в силах лишь снять Печать, остальное не в моей компетенции. Что же касается раскаяния… Видите ли, определенные грехи у большинства людей попросту отнимают разум; например, чревоугодие, гнев и сладострастие не услышат доводов рассудка, даже если они будут трубить, аки трубы иерихонские. Случается и так, что человек практически ничего не замечает, поскольку не склонен к самоанализу, и воспринимает происходящее с ним, как нечто совершенно правильное и нормальное. А бывает – это в самых тяжелых случаях – что человек осознает весь ужас происходящих с ним перемен, но ничего не может сделать, ибо не в силах обычного смертного совладать с силой первородного греха.

– Простите, но зачем вы это делаете? Ведь до добра ваша помощь не доводит, да и может ли зло довести до добра?

Мастер Теней промолчал, и Марина поняла, что на этот вопрос здесь она ответа не получит. Тогда она встала, расправила плечи и уже у дверей снова спросила:

– А меня вы что – пожалели?

Мастер Теней, вставший, чтобы проводить ее, покачал головой.

– Нет… видимо, я дал вам слишком много времени на раздумья. Но вы все-таки попробуйте поставить на место ту даму в розовом.

– Я попробую, – и Марина улыбнулась.

Домой она шла в совершенно непонятном настроении. Кудесник, которому она, при всем своем скептицизме, почти поверила; прожитая во сне жизнь завистливой, ядовитой заразы; какие-то невероятные откровения; и этот гобелен… да в чем дело, почему к ней так привязалась эта вышитая тряпка?!

Уже поздно вечером, уложив дочку спать, Марина достала из книжного шкафа «Иллюстрированную историю искусств», вооружилась лупой и принялась листать страницы. Вот оно, «Северное Возрождение», так-так… а вот и несколько миниатюр из «Роскошного Часослова», и среди них «Обручение». Марина рассматривала иллюстрацию и медленно оседала в кресло. Тот самый придворный слева от жениха, вот только снять забавную старинную шляпу, похожую на смятую трубу, немного состарить… Потрясенная, Марина смотрела на лицо Мастера Теней.

…А он смотрел на невесту. Огромные темные глаза были прикованы к ее кроткому, бледно-миловидному личику. Лицо придворного было вполне дружелюбно, но глаза выдавали его: он гневался, ибо был отвергнут; завидовал счастливому сопернику, поскольку не считал его достойнее себя; он страстно желал эту женщину, тысячи греховных помыслов томили его; и в алчности своей он предпочел бы видеть ее мертвой, нежели доставшейся другому; его раненое самолюбие баюкала непомерная гордыня; и уныние уже приложило свою ледяную ладонь к его надменному лбу. Он смотрел на нее так, словно заключенная в нем темная страсть пожирала ее нежный облик, как разбушевавшийся огонь – легкий хворост; и за тысячу лет он не насытился бы.

Марина медленно закрыла книгу, отложила ее. Сколько вопросов, и каких… и если не можешь на них ответить, так уж лучше не задавать их вовсе. Она еще немного посидела, подумала; а потом встала, взяла принесенную домой чужую – недоделанную, бестолковую, неграмотную – работу и решительно запихала ее обратно в сумку, не исправив ни единого слова. Будь что будет, но пренебрегать такими советами – да еще и бесплатными – наверное, все же не стоит.