Текст книги "Персия. Рождение и крах древней сверхдержавы"

Когда Артаксеркс вернулся в Вавилон, не было ни парада, ни ликования. Царь хранил почтительное молчание в присутствии своей матери. Она же, в траурных одеждах, совершила положенные земные поклоны перед сыном, ныне единственным законным царем Персии. Он бережно поднял ее на ноги и усадил на почетное место справа от себя. Парисатида ни слова не сказала сыну ни о Кире, ни о битве, хотя всякий раз, когда она смотрела на Статиру и Тиссаферна, желчь подступала к ее горлу. Медленно, незаметно, без ведома царя она собирала сведения о событиях при Кунаксе, выясняя, кто, что и как совершил. В этом ей помогал Ктесий, пользовавшийся у нее доверием. Постепенно перед ней предстала картина действий Кира в битве и связанных с его смертью событий. Наконец, у Парисатиды был список имен людей, в ее глазах несших ответственность за гибель ее сына. Настал черед расплаты.

Первых жертв, на которых обрушилась месть Парисатиды, оказалось легко обнаружить. Кариец, поразивший Кира копьем, опьянел от удачи и стал похваляться, что это он убил мятежника и что теперь он несправедливо лишен своей славы царем, позарившимся на его военные успехи. Артаксеркс разгневался и приказал обезглавить этого человека. Его мать, которая, по словам Ктесия, находилась рядом, когда Артаксеркс отдавал свой приказ, вмешалась, сказав: «Не позволяй негодяю-карийцу умереть так легко, мой царь! От меня он получит по заслугам за свои дерзкие речи».

Царь отдал его в руки Парисатиды. Она приказала стражникам схватить перепуганного мужчину. Ее единственной целью было причинить ему самую лютую боль, пока смерть не избавит его от мучений. Карийца десять дней истязали на дыбе, ему выкололи глаза и, наконец, залили расплавленную бронзу в рот и уши, пока он не скончался в мучительных конвульсиях.

Следующим на очереди был Митридат, который нанес Киру удар близ глаза. Он также плохо кончил из-за собственной глупости. Получив приглашение на ужин, который устраивали евнухи Парисатиды, он явился в драгоценной одежде и золотых украшениях, пожалованных Артаксерксом в качестве награды. Когда ночь подходила к концу и напитки лились рекой, Спарамиз, самый могущественный из евнухов царицы, сказал ему: «Что за прекрасное одеяние, Митридат, подарил тебе царь, что за прекрасные ожерелья и браслеты, что за великолепный меч! Он сделал тебя настоящим счастливцем, которым все восхищаются». Митридат, который был уже сильно пьян, возразил: «Это все пустяки, Спарамиз! За свою услугу в тот день я достоин куда более щедрых и прекрасных даров от царя». Благосклонно улыбнувшись, Спарамиз ответил: «Знать бы, что это за услуга, Митридат!» Тщеславие и доброе вино продолжали распалять Митридата, развязывая ему язык. Он мало-помалу терял бдительность, пока наконец не заявил: «Вы все можете думать, что желаете, но я говорю вам: Кир был убит вот этой рукой. Ибо я не бросил свое копье зря: своим ударом я поразил его в висок, почти попав в глаз, и царевич упал. От этой раны он и умер». Внезапная тишина наполнила комнату. Другие гости, уже предчувствуя судьбу Митридата, опустили глаза в пол, но Спарамиз сдержанно сказал: «Митридат, друг мой, давай-ка есть и пить за удачу царя, оставим в стороне вопросы, которые слишком велики для нас». После ужина евнух отправился в покои Парисатиды и рассказал ей о событиях прошедшей ночи. В свою очередь, она рассказала об этом царю, который приказал казнить Митридата.

Митридата отвели в пустынное место за городскими стенами, на открытую площадку, подготовленную для расправы над ним. Там он увидел яму, в которую был помещен корпус маленькой весельной лодки из тех, что изо дня в день снуют по реке Евфрат, обеспечивая город запасами рыбы. Митридата со связанными руками и ногами уложили в яму на спину, устроив его голову на носу лодки. Затем трое стражников поднесли еще одну лодку примерно такого же размера, как та, в которой находился Митридат, но перевернутую вверх дном. Они установили ее поверх лодки, вкопанной в землю, так, чтобы одна помещалась поверх другой, и скрепили их вместе веревками. Затем они покрыли всю конструкцию глиной. Когда глина высохла, сооружение стало походить на огромный кокон. Поверх него насыпали землю, оставив голову Митридата торчать наружу. При этом его тело оказалось заключено внутри полой камеры.

В течение следующих дней Митридата насильно кормили обильной и разнообразной пищей. Всякий раз, когда он проявлял несговорчивость и отказывался есть, охранники заставляли его глотать, укалывая в глаза деревянными щепками. Затем ему давали выпить молоко, смешанное с медом, вливая эту смесь ему в рот и растирая по лицу. День за днем его поили молоком и медом, и голова Митридата начала запекаться на палящем солнце. Вскоре рои мух, ос и пчел облепили его лицо, забрались в рот, заползли в ноздри и заполнили уши. Его принудительная молочно-медовая диета вызвала расстройство желудка, слабость и обезвоживание – чем больше его кормили смесью, тем чаще он испражнялся. Мучения Митридата продолжались не один день. Постепенно его тело стало разлагаться заживо. Личинки и черви выползли из нечистот и начали пожирать его. Шло время. Когда стало ясно, что Митридат скончался, стражники сняли верхнюю лодку и обнаружили, что жертва полностью лишилась плоти, а внутренности облепили насекомые; к тому же внутрь пробрались и поглощают свою добычу крысы и другие паразиты. Стояло невыносимое зловоние. Казнь Митридата длилась 17 дней.

Скафизм, или «корытная казнь», был одной из узаконенных форм смертной казни при Ахеменидах. Жестокость практики скафизма трудно совместить с миролюбивым видом персов, скажем, на стенах лестниц ападаны в Персеполе, где все воплощает в себе гармонию. «Корытная казнь» представляется чудовищным зрелищем, и ей несложно дать критическую трактовку: персы могут показаться безжалостными извергами, изобретающими изощренные, тщательно продуманные наказания, чтобы доставить удовольствие своим деспотичным царям. Однако персидский взгляд на подобное наказание гораздо глубже. Нам следует соотносить его с персидскими же представлениями о религиозной чистоте. Мысль о медленном гниении в собственных экскрементах, о теле, обглоданном паразитами и кишащем червями, должно быть, считалась худшим кошмаром для представителей народа, относящегося к чистоте с глубоким трепетом. Это был конец жизни, который заслуживали те, кто добровольно избрал путь Лжи – предатели, мятежники и другие враги Арты. Смерть, принятая через скафизм с его мухами, нечистотами, молоком и медом была сущим адом[29]29
  Единственным источником сведений о скафизме у персов служит рассказ Плутарха, предположительно восходящий к Ктесию. Историчность подобной практики не может быть подтверждена. – Прим. ред.


[Закрыть].

Последней жертвой Парисатиды должен был стать евнух Масабат, отрубивший Киру голову и руку, самый важный и влиятельный слуга Артаксеркса. Он все никак не давал ей предлога к расправе. Парисатиде следовало тщательно продумать, как добиться смерти Масабата, не привлекая внимания сына и не выдав, что она особенно заинтересована в евнухе. Ей требовалось набраться терпения и дождаться подходящего момента.

* * *

Постепенно Парисатида примирилась с Артаксерксом. Он был рад вернуть ее расположение. Когда дети были маленькими, Парисатида часто играла с ними в настольные игры и была хорошим игроком в кости. До войны она часто сидела с царем за этой игрой и теперь возобновила традицию. Тем самым Парисатида почти лишила Артаксеркса возможности оставаться наедине со Статирой, поскольку ее ненависть к невестке с каждым днем лишь росла. Кроме того, она хотела быть ближе всех к царю.

Однажды, после нескольких месяцев постепенного сближения, Парисатида предложила Артаксерксу бросить кости, поставив целую тысячу золотых дариков. Царь принял условия, и поначалу она подыграла ему. Парисатида отдала сыну золото, но, притворившись, что расстроена и хочет вернуть свое, предложила сыграть снова. Ставкой в новой игре она объявила не монеты, а какого-нибудь евнуха, который должен был пойти в услужение к победителю. Артаксеркс вновь согласился. На сей раз Парисатида уже не поддавалась, а играла с несгибаемой решимостью. Кости выпали в ее пользу, и она выиграла. В качестве награды она потребовала Масабата, и он был объявлен слугой царицы. Прежде чем царь успел что-либо заподозрить, она велела Масабату отправиться в ее покои и ждать ее там. Пожелав царю спокойной ночи, Парисатида передала евнуха палачам и приказала им содрать с него кожу, насадить его тело поперек на три кола, а снятую кожу растянуть отдельно.

Царь пришел в ярость от коварства матери. Он чувствовал себя обманутым и одураченным этой жестокой хладнокровной женщиной. Масабат был убит только за то, что выполнял приказы царя, уничтожен без какой-либо на то необходимости, лишь из-за неспособности царицы-матери смириться с потерей сына. Даже мертвый и обезглавленный, Кир был обожаем Парисатидой – Артаксеркс никогда не испытывал столь сильной любви к себе. Великий царь понимал это и не мог с этим смириться. Несмотря на то что он был зол на Парисатиду, он все же жаждал ее привязанности, ее материнской заботы. Когда Артаксеркс наконец набрался смелости, чтобы упрекнуть свою мать и выразить возмущение казнью Масабата, она изобразила недоумение и, как пишет Ктесий, с улыбкой сказала: «Какой ты милый! Подумать только, сердишься из-за бесполезного дряхлого евнуха! А я, в свой черед, проиграла тысячу золотых дариков и приняла свой проигрыш, не сказав ни слова». Артаксеркс был сломлен.

Шло время, и, хотя царь жалел, что когда-то доверял Парисатиде, хотя ее мстительность и жестокость огорчали его, он держал язык за зубами, изо всех сил стараясь жить с матерью в согласии. Ради империи следовало создать видимость гармонии внутри царской семьи. Однако ненависть Статиры к Парисатиде была открытой, незаживающей раной. Она не забывала о свирепости и беззаконности мести Парисатиды и о том, как она унижала царя, бессердечно используя его в своих заговорах и манипуляциях. Статира начала выступать против Парисатиды в повседневных делах двора, утверждая свою роль главной супруги великого царя и матери его наследников. Она принялась продвигать собственные династические интересы, ослабляя влияние Парисатиды и подрывая ее авторитет. Статира дала себе клятву, что больше не позволит Парисатиде властвовать.

«Женщины, остерегайтесь женщин»[30]30
  Название отсылает к трагедии британского поэта и драматурга Томаса Мидлтона «Женщины, остерегайтесь женщин» («Women beware women»), в которой две героини – Изабелла и Ливия, в результате интриг, убивают друг друга. – Прим. пер.


[Закрыть]

К началу зимы 401 г. до н. э. Парисатида прекратила преследование соратников Артаксеркса в битве при Кунаксе. Ее ненаглядный сын Кир был уже два месяца как мертв, и его тело, соединенное с отсеченными ранее головой и рукой, было, как подобается, выставлено на открытый воздух, где его очистили от плоти, мышц и сухожилий стервятники и шакалы пустыни. Боль царицы-матери все еще была остра, но, по крайней мере, ее жажда крови, казалось, утихла. Как раз в это время в Вавилон привезли закованного в кандалы и избитого полководца Клеарха, уважаемого Киром спартанского военачальника.

Клеарх был пленен сатрапом Тиссаферном после битвы при Кунаксе, когда он и его греческие войска обратились в отступление вверх по Тигру, выбрав маршрут, отличный от того, который привел их в Вавилонию. Хитрый сатрап пригласил Клеарха на пир, одурманил вином и обещаниями скорого возвращения домой, в Спарту, после чего захватил его и его спутников и отправил их в Вавилон под ярмом, прикованных цепью за шею – их руки были мучительно туго связаны за спиной, их гнали через Месопотамию, как вьючных животных. Прибытие Клеарха стало для Парисатиды солью на рану. Она знала рассказы о его храбрости на поле битвы при Кунаксе и любила их слушать, наслаждаясь любыми историями о Кире и его людях. Ей нравилось думать о том, как много Клеарх сделал, чтобы поддержать благородный поход ее сына. Он был благороднейшим из греков. Он не заслуживал позора, пребывания в неволе.

Артаксеркс относился к Клеарху совсем иначе. Для него спартанец был возмутителем спокойствия, никчемным греком низкого происхождения с идеями, намного превосходящими его положение. Более того, он был предателем престола, чужеземцем, вмешавшимся во внутренние дела империи; он сознательно нарушил хрупкое равновесие в Арте, встал на сторону Лжи и, столь усердно защищая Кира, пренебрег мудростью Ахурамазды. Он заслужил свое унижение. Не следует исключать и его казни, заявил царь своим вельможам, когда стал свидетелем того, как Клеарха вели в цепях через внутренние помещения дворца. В этом стремлении Артаксеркса поддерживала его жена. Всегда бдительная и проницательная, Статира сознавала, насколько сильна была травма, полученная царем при Кунаксе, и как ее ужасные последствия повлияли на здоровье и поведение Артаксеркса. В течение двух месяцев, прошедших после смерти Кира, он был беспокойным, рассеянным, и, учитывая то, что он едва избежал поражения в битве как за свою жизнь, так и за трон, он чувствовал себя – Статира это знала – очень неуверенно. Ради собственного благополучия ему необходимо было оставить прошлое позади и вернуть себе бразды правления. Сегодня мы бы сказали, что Артаксерксу требовалось закрыть гештальт.

Статира умоляла Артаксеркса действовать решительно и предать неугодного грека смерти; Парисатида не должна поступать в этом деле по-своему. Тиссаферн, действовавший бок о бок со своей сестрой, также уговаривал царя проявить твердость духа и, не откладывая, казнить Клеарха и его людей. Но Артаксеркс предпочел бросить их в темницу. Парисатида была поражена, узнав, что к герою Кунаксы отнеслись с таким презрением, что он был заключен в неволю, как рядовой преступник или дикое животное. Она посылала сыну бесчисленные просьбы, умоляя освободить полководца. Она знала, что каждый новый день приближает его к мечу палача и стремилась добиться его освобождения и дарования ему возможности вернуться домой в Спарту. Однако Артаксеркс оставался глух к ее отчаянным мольбам, он устал от ее бесконечного раздражающего вмешательства. Кроме того, он все еще ощущал тошнотворный запах крови ее жертв, витающий по всему дворцу. Тот наполнял его ноздри. Довольно! Грек останется в заключении, ожидая решения царя.

Парисатида непрестанно думала о Клеархе, она не находила себе места, пока он оставался в темнице, страдая от неоправданного бесчестия. Пока Клеарх был жив, у нее будто бы оставалась смутная, отдаленная связь с ее мученически погибшим любимцем, и именно эти чувства заставили ее вспомнить, что ее врач Ктесий сопровождал Артаксеркса при Кунаксе и лечил его раны. Он говорил по-гречески. Он мог общаться с Клеархом.

Мы не знаем, согласился ли Ктесий Книдский быть посредником Парисатиды из страха перед властью царицы, из жалости к соотечественнику-эллину, заключенному в темницу и находящемуся вдали от дома, или из личных амбиций – возможно, сыграли роль все три фактора. Однако мы знаем, что служба царице сблизила Ктесия с ее окружением и что в течение следующих 17 лет своей жизни в золотой клетке, которую представлял собой персидский двор, он преданно и от всего сердца служил Парисатиде и ее дому и был вознагражден доверием и благосклонностью царицы (позднее Парисатида и Артаксеркс подарили ему два меча тонкой работы). Неожиданно Ктесий стал доверенным лицом Парисатиды, и именно благодаря этим отношениям мы знаем столь много подробностей о жизни в сердце Персидской империи во времена правления Артаксеркса.

Когда Ктесий впервые посетил Клеарха в большой камере, которую тот делил со своими солдатами, он был поражен, увидев полководца тощим и изможденным: его продовольственные пайки доставались его же солдатам, почти ничего не оставлявшим своему униженному командиру. Ктесий исправил положение, организовав (при понимании и с одобрения Парисатиды) предоставление Клеарху большего объема провизии отдельно от солдат и раздачу его воинам дополнительных припасов. Он также раздобыл для Клеарха то, чего тот больше всего желал, – гребень для волос. Спартанцы придавали большое значение тщательному уходу за своими длинными, умащаемыми маслом волосами. Это действо, скорее ритуальное, чем косметическое, служило для них формой установления общественных связей, коллективным занятием, в ходе которого благодаря взаимной заботе креп дух товарищества и верности. Таким образом, гребень был для Клеарха чем-то сродни одеялу, в которое укутывают нуждающегося в утешении. В качестве знака благодарности Ктесию спартанец вручил ему перстень с печатью, изображающей танцующих кариатид.

Однажды, когда Клеарху прислали окорок в составе ежедневного пайка, он обратился к Ктесию с просьбой передать ему маленький нож, спрятав его внутри мяса, чтобы он мог лишить себя жизни, не допуская, чтобы его судьба зависела от воли царя. Но Ктесий, опасаясь, что Артаксеркс узнает об этом, не пожелал исполнить его просьбу и отказался от дальнейшего вмешательства.

Каким-то образом Статира узнала об обращении, которое оказывалось Клеарху благодаря вмешательству царицы-матери, и эти привилегии разозлили ее. Конечно, она понимала истоки особого отношения Парисатиды к греку и видела, что царицей-матерью двигало непреодолимое желание каким-то образом сохранить отблеск жизни Кира. Статира также сознавала, что при таком раскладе Артаксеркс не найдет душевного покоя. Понимала она и то, что ситуация вокруг Клеарха предоставила ей уникальную возможность заставить Парисатиду страдать; она пришла к выводу, что сейчас, когда судьба Клеарха висит на волоске, ей выпал редкий шанс провернуть нож в ране свекрови и вонзить его еще глубже. Со спокойной расчетливостью Статира легко убедила Артаксеркса в том, что Клеарх должен умереть. Ради блага империи, говорила она, ради устойчивости престола и ради здоровья его матери, которая цеплялась за призраки прошлого из-за самого присутствия этого опасного варвара, он должен быть лишен жизни.

Спартанец и его солдаты были казнены за стенами Вавилона, их тела выставлены на всеобщее обозрение. Однако при дворе рассказывали, что в тот же миг чудесным образом поднялся ветер, принеся с собой большую тучу пыли и сложив ее в земляной холм, скрывший тело Клеарха. К тому же ветер разбросал несколько финиковых косточек, и, как гласит легенда, в скором времени на кургане выросла удивительная финиковая роща. Вполне вероятно, что это предание сложилось в кругу Парисатиды, которая пыталась увековечить память о Кире, живописуя необыкновенную судьбу его верного полководца.

Когда Артаксеркс увидел пышную рощу, украшавшую импровизированную «гробницу» Клеарха, он «выразил свою скорбь, заключив, что, казнив Клеарха, он предал смерти человека, любимого богами», – по крайней мере, так сообщает Ктесий. Иными словами, пропаганда, распространяемая сторонниками Парисатиды, задействовала в отношении Клеарха один из символов царственности: особые отношения с божествами, дарующими процветание. Клеарх ассоциировался со священной рощей, которая разрослась без вмешательства человека. Сами боги породили деревья, чья листва бросала тень на могильный холм, расположенный в засушливой земле за стенами Вавилона. Таким образом, по Ктесию через Клеарха «боги послали знак», подтвердив царские атрибуты, на которые претендовал Кир Младший.

* * *

В течение месяцев, а затем и лет, последовавших за казнью Клеарха, при дворе царило удивительное спокойствие. Во дворце текла повседневная жизнь, проводились ритуалы, великий царь, как было издавна заведено, путешествовал по своим землям, следил за порядком в персидских владениях и принимал посольства. Подобно своим предкам, Артаксеркс принял на себя обязанности зодчего и посвящал большую часть своего времени и средств строительным проектам. В Экбатанах он приказал построить тронный зал, ападану, в Вавилоне – новый летний дворец (он простоял там до конца II в. до н. э.), в Сузах, как свидетельствуют археологические находки и надписи, он возвел новый дворец у подножия царской террасы. Здесь же он любовно восстановил зал для аудиенций – прекрасную ападану Дария I, пострадавшую во время пожара в начале правления Артаксеркса I. Реставрационные работы нашли отражение в свежих клинописных надписях, высеченных на основаниях огромных колонн, поддерживавших мощную крышу из кедрового дерева. В надписях Артаксеркс подчеркивал свою царскую родословную и преданность своему великому предку Дарию I:

«Говорит Артаксеркс, великий царь, царь царей, царь стран, царь этой земли. Я сын царя Дария [II]. Дарий был сыном царя Артаксеркса [I]. Артаксеркс был сыном царя Ксеркса. Ксеркс был сыном царя Дария [Великого]. Дарий был сыном Гистаспа, Ахеменидом.

Мой предок Дарий [Великий] построил эту ападану, но во время правления моего деда Артаксеркса она сгорела. По милости Ахурамазды, Анахиты и Митры я восстановил эту ападану» (A2Sa).

Однако главной задачей Артаксеркса на всем протяжении его правления стало сохранение границ империи. Когда он взошел на трон своего отца, от Персии отложился Египет, где к власти пришла местная династия. В течение двух последующих десятилетий Ахемениды, часто с помощью дорогостоящих греческих наемников, пытались вернуть Египет под контроль персидского царя, но потерпели в этом неудачу. Хотя Артаксеркс II все еще признавался фараоном в некоторых частях Египта вплоть до 401 г. до н. э., его нерешительная реакция на восстание, особенно после битвы при Кунаксе, позволила Египту укрепить независимость. В то время как потеря Египта подрывала чувство гордости Артаксеркса, успешные действия против царя Эвагора Саламинского на Кипре в 381 г. до н. э. и подавление мятежников в Ионии, Пафлагонии и других западных провинциях подняли его боевой дух. Проблемы, как обычно, имели место и в Малой Азии – этот регион был полем битвы, где силы благого правления боролись с силами правления дурного, и Артаксеркс отправлял туда сатрапа за сатрапом в надежде найти того, кто, будучи одарен и как воин, и как чиновник, сумеет навести в регионе порядок. Трудность заключалась в том, что к тому времени сатрапии по большей части стали наследственными. Сатрапы ощущали собственную автономию от центра империи и думали, что могут править независимо от великого царя. В течение десятилетия, начиная с 368 г. до н. э., правителям западных сатрапий, от Египта до Вифинии и от Карии до Сирии, даже удалось сформировать некое подобие коалиции против центральной власти и начать чеканить собственные монеты. Для подавления этого восстания Артаксеркс был вынужден направить свои войска в Анатолию. Некоторые сатрапы были помилованы и получили дозволение вернуться в свои земли, другие поплатились жизнью – скорее как пример для других, чем как жертвы ярости царя. Жизни Артаксеркса попытавшиеся отложиться правители не угрожали.

Тем не менее механизмы управления империей при Артаксерксе, вероятно, были значительно подорваны, и если царю и удалось выпутаться из неприятностей, то только благодаря таким способным людям из его окружения, как Тиссаферн и, не в последнюю очередь, его мать Парисатида.

По окончании восстания Кира Тиссаферн был удостоен особых почестей за верность престолу. Ему предоставили право жениться на дочери царя и вновь назначили сатрапом Лидии. Но он не смог избежать преследовавшего его рока: придворный по имени Титрауст пригласил Тиссаферна на обед в его честь, который должен был состояться в Колоссах, одном из самых знаменитых городов Южной Анатолии. По прибытии Тиссаферн был встречен Ариеем, сподвижником Кира при Кунаксе, и убит им. Греческий историк Полиэн приводит следующие подробности:

«Тиссаферн не подозревал, что против него что-то замышляют, поэтому он покинул свой лагерь в Сардах и в сопровождении отряда из 300 аркадийцев и милетцев немедленно отправился к Ариею. По прибытии он снял с себя меч, намереваясь принять ванну. Арией со своими слугами схватили его. Они связали его, бросили в крытую повозку, увезли и вверили Титраусту. Тот тайно доставил его в Келены, где отрубил ему голову и отправил ее царю. Царь же отправил ее своей матери Парисатиде, которая жаждала наказать Тиссаферна за смерть Кира».

Приказ устранить Тиссаферна, несомненно, исходил от Парисатиды, чья ненависть к человеку, погубившему Кира, не ослабевала и чье влияние не знало пределов. Тиссаферн был самым верным из слуг Артаксеркса, вельможей, пользовавшимся почетом и славой, но, к несчастью, за свою долгую службу престолу он нажил смертельного врага в лице Парисатиды. Артаксеркс не предпринял никаких действий, чтобы защитить человека, который спас его трон, и прославленный Тиссаферн пал еще одной жертвой вендетты, развернутой Парисатидой против дома Гидарна.

* * *

В течение следующих лет одновременно с бесчисленными пирами, охотами и царскими аудиенциями произошло несколько неожиданных событий. Так, ранней, но естественной смертью умер царский евнух Тиридат. Артаксеркс искренне скорбел по Тиридату и объявил траур, которому следовали все придворные. Никто из них не осмеливался подойти к царю для выражения сочувствия, так как его горе казалось слишком глубоким. Однако после трехдневных колебаний к царю приблизилась заплаканная, опустив глаза в землю, наложница Аспазия в темных траурных одеждах. «Я пришла, о царь, – прошептала она, – чтобы утешить твою скорбь и печаль, если тебе так будет угодно; в противном случае я вернусь в свои покои». Царь обрадовался проявленному ею сочувствую, велел Аспазии пройти в свои комнаты и подождать его там. Придя к ней с одеянием Тиридата, он накинул его ей на ее плечи и пожелал, чтобы она носила этот наряд в его присутствии, по крайней мере, до тех пор, пока его не уймется его печаль. Аспазия из Фокеи сильнее, чем кто-либо иной, утешила Артаксеркса и облегчила его горе. Рассказ о Тиридате и Аспазии, должно быть, служит одним из самых ранних известных истории примеров того, что Зигмунд Фрейд называл Übertragung – «переносом»[31]31
  Психологический процесс бессознательной проекции, переноса чувств, проявлявшихся к одному лицу, на другое лицо. – Прим. ред.


[Закрыть].

* * *

Шли годы. Парисатида и Статира поддерживали странное «сердечное согласие» – в основном избегая друг друга. Когда они все же встречались на официальных мероприятиях, царицы-соперницы демонстрировали друг другу вежливость и уважение, причем Статира всегда склонялась ниц перед своей свекровью, как того требовал придворный протокол. Со своей стороны, Парисатида всегда поднимала невестку с колен и целовала ее в щеки, также следуя этикету. Холодная война, казалось, сменилась оттепелью, и Артаксеркс с немалым облегчением и радостью наблюдал, как его мать и главная жена начинают проявлять взаимную учтивость и даже обмениваться любезностями. Несмотря на былую подозрительность друг к другу и известные разногласия, они вновь стали посещать одни места и трапезничать вместе. И все же они относились друг к другу с опаской: осознавая угрозу отравления, они всегда вкушали пищу с одного блюда. Следует признать, что отравления были при персидском дворе частым, если не сказать обычным, делом. Продуманные, виртуозные отравления доказали свою эффективность: чужестранцы, посещавшие Персию, со страхом и изумлением отмечали, как неугодные придворные гибнут от рук искусных отравителей. Как подчеркивал Ксенофонт, «нигде не убивали ядами так часто, как при дворе». Для персов использование яда было сродни умелому стихосложению: деятельность отравителей представляла собой придворное искусство высочайшей изощренности. Дегустатор царской пищи неспроста занимал, как мы знаем, особое положение при дворе; его работа считалась почетной, хотя и опасной. Он был вхож на царскую кухню во время приготовления пищи, где был обязан разжевать и проглотить кусочек каждого блюда, дождаться (отсутствия) каких-либо симптомов и, при благополучном исходе, одобрить вынос блюда к столу. Бок о бок с царским дегустатором трудился царский виночерпий, обладатель еще одной престижной должности, которую занимали лишь самые доверенные придворные монарха. К их числу принадлежал еврейский евнух Неемия, служивший виночерпием при Артаксерксе I (именно близость Неемии к царю позднее способствовала его восхождению к власти в качестве правителя Иудеи). Царскому виночерпию было поручено руководить всеми придворными виночерпиями и дегустаторами. Сам он наливал вино в царский кубок, зачерпывал напиток монарха серебряным ковшом и пробовал его, чтобы убедиться, что в нем нет яда.

Именно риск отравления мог служить причиной того, что великий царь пил уникальное вино – халибонское, импортируемое из Сирии, а также холодную воду, специально для него набранную из кристально чистой реки Хоасп в Эламе и хранящуюся в царских кладовых в особых бронзовых кувшинах.

Однако на каждого придворного, который заботился о недопущении попадания яда в пищу или напиток, приходился другой, замышлявший его успешное применение. Отравители возвели свое ремесло в профессию, и их услуги можно было купить; они могли на скорую руку изготовить средство, несущее быстрый и безболезненный конец, или более сильнодействующую субстанцию, грозящую долгими мучениями. Имелась даже особая казнь, предназначенная для лиц, осужденных за отравление: «головы отравителей кладут на широкий камень, а другим камнем колотят и давят, пока не разобьют». Существование столь специфического способа лишения жизни дает понять, что к угрозе отравления относились очень серьезно. Парисатида, стоявшая выше закона, имела славу искусной представительницы этого ремесла, самого смертоносного из придворных искусств; при помощи яда она умертвила сына Теритухма. Вероятно, подобных жертв было гораздо больше. Ко всему прочему, как сообщает Ктесий, царица-мать и царь были единственными людьми в империи, которые имели доступ к исключительно редкому индийскому яду, хранившемуся во дворце и способному вызвать быструю смерть. Его главным ингредиентом, очевидно, был птичий помет:

«Существует вид крошечных индийских птиц, которые вьют свои гнезда как на высоких утесах, так и на гладких скалах. Величиной эти птички с яйцо куропатки, цвет их рыжий. Случись кому-нибудь принять крупинку их помета, добавленную в питье, и к вечеру он умрет. Эта смерть подобна сну – очень приятному и безболезненному, – она из тех, что поэты любят называть „расслабляющими конечности„и „легкими„. Индийцы идут на все, чтобы заполучить это средство, и преподносят его в числе своих самых ценных даров персидскому царю, который предпочитает его всему остальному. Никто другой в Персии не владеет этим веществом, кроме самого царя и его матери».

Таким образом, отмечает Ктесий, царь и царица-мать «хранят индийский яд как лекарство и помощь от неизлечимой болезни на случай, если она одолеет их». На всякий случай они запасались и драгоценными противоядиями от всех известных ядов. Как знали практикующие отравители, одно и то же вещество в сочетании с различными ингредиентами могло действовать как противоядие, а то и служить лекарством или целебным бальзамом.