Текст книги "Замки на их костях"

Беатрис

В ту ночь, когда Беатрис возвращается в спальню, то находит Паскаля уже там, одетого в ночную рубашку и стоящего у дивана с подушкой в руках. Когда она входит, он поднимает голову, пытаясь улыбнуться, но улыбка не доходит до его глаз.

– Я слышал, ты сегодня ходила в морской сад, – говорит он. – Тебе понравилось?

Беатрис не отвечает. Вместо этого она заводит руки за спину и начинает возиться с застежками платья. Через мгновение ей удается расстегнуть достаточно, чтобы стянуть платье с плеч, позволив ему упасть на пол лужей малиновой парчи, оставив ее стоять перед Паскалем лишь в тонкой белой сорочке, которая еле доходит до колен.

Паскаль отводит взгляд, и его щеки краснеют.

– Что ты… – начинает он, но она не дает ему возможности закончить вопрос, идет через комнату к нему, берет из его рук подушку и отбрасывает ее. Взяв его за руки, Беатрис кладет их к себе на талию и чувствует, как они начинают дрожать.

– Трис, – говорит он предупреждающим тоном.

Она не обращает на это внимания и поднимается на носочки, прижимаясь к его губам и крепко целуя, а затем кладет руки сзади на его шею, чтобы прижать Паскаля к себе. К его чести, он действительно пытается поцеловать ее в ответ, действительно пытается ответить на ее прикосновения так, как, по его мнению, должен. Он действительно пытается, но когда Беатрис тянется к краю своей сорочки, готовая снять и ее, он кладет свои руки поверх ее и удерживает их.

Он отстраняется, глядя на нее с болью в глазах:

– Я не могу.

Он не сказал «не стану» или «не хочу». «Не могу».

Окидывая его внимательным взглядом, она отступает:

– Тот юноша. Эмброуз.

Раньше Беатрис не знала наверняка, но стоит ей произнести его имя, и через секунду Паскаль вздрагивает и опускает взгляд, и она понимает, что это правда.

Она отворачивается от него, подходит к своему гардеробу и находит халат, натягивая его на сорочку, чтобы перестать чувствовать себя такой уязвимой. Когда она туго затягивает пояс вокруг своей талии и завязывает его в бант, ее пальцы дрожат.

– Он знает, что ты чувствуешь? – спрашивает она.

Беатрис ждет, что он начнет все отрицать, притворится, будто не понимает, о чем идет речь. Однако вместо этого он встречается с ней глазами, и он выдыхает так, словно сдувается.

– Нет, – отвечает он ей голосом чуть громче шепота. – А может, и знает. Но я ему не говорил.

– Но он не чувствует того же самого, – предполагает она.

Глядя в сторону, Паскаль пожимает плечами.

– Нет смысла спрашивать, правда? Если кто-то узнает… Я видел людей, арестованных за те чувства, которые есть у меня, Беатрис. Мой отец казнил их, и если ты думаешь, что он избавит меня от этой участи только потому, что я его сын…

– Нет, я так не думаю, – перебивает его Беатрис.

Мгновение никто из них не говорит, и в этой затянувшейся паузе она чувствует слабый запах, распространившийся в помещении, – запах дыма, огня и чего-то еще. Теперь она знает, что это запах горящей плоти. Как же легко они оба могут попасть в это пламя.

Она садится на край кровати и скрещивает руки на груди.

– Кто-нибудь еще знает? – спрашивает она его.

Он качает головой.

– Ни одна живая душа.

– Тогда мы так это и оставим.

Паскаль смотрит на нее с открытым ртом.

– Ты… хочешь мне помочь? Многие думают, что такие люди, как я, – мерзость.

– Единственное, что в тебе отвратительно, так это твой вкус в обуви.

На эти слова Паскаль слегка улыбается. На секунду Беатрис думает рассказать ему о желании на своем запястье, но то, что он может доверять ей, не значит, что она может доверять ему.

– Наши судьбы теперь связаны воедино, Пас, – говорит она вместо этого. – Если кто-нибудь узнает, это не только тебя погубит. Наш брак будет аннулирован, и я вполне могу сгореть рядом с тобой за то, что хранила твою тайну.

Глядя на свои руки, Паскаль сглатывает.

– Я знаю, – тихо произносит он. – Мне жаль.

Что-то в его извинениях ее раздражает.

– Не извиняйся. Мне жаль, что ты находишься в таком положении и должен отрицать эту часть себя. Я не знаю, как ты это делаешь.

Он качает головой.

– Что мы будем делать, Трис? – спрашивает он ее.

– Во-первых, ты не можешь спать на диване. Если кто-нибудь зайдет без предупреждения, поползут слухи.

– Но… – начинает он.

– Мы будем просто спать. Я не думаю, что кто-то из нас не сможет держать руки при себе.

Она подразумевала это как шутку, но его лицо все равно краснеет.

– Но ты правильно сказала, – говорит он. – Люди начнут перешептываться – это лишь вопрос времени.

На мгновение она замирает, тщательно подбирая слова. Не существует деликатного способа задать такой вопрос, но она все равно должна это сделать.

– Я знала таких мужчин, как ты, в Бессемии. Но были и другие люди, которым, по слухам, нравилось общество как мужчин, так и женщин. Может быть, ты… – она замолкает.

Некоторое время он ничего не говорит, но затем качает головой:

– Нет. Я даже представить не могу, что это так. Я просто… Не думаю, что я так устроен. Мне жаль.

Опять извинения, которых она не хочет и в которых не нуждается.

– У нас есть время разобраться, Пас. Пока мы вместе, то сможем во всем разобраться.

Он пристально смотрит на нее, а затем кивает.

– Спасибо, Трис.

Торжественность в его голосе заставляет ее чувствовать себя неловко, и она оставляет его благодарность без внимания.

– Мы связаны, – снова говорит она. – А теперь давай, я уверена, что после недели на диване у тебя болит спина.

Она залезает в кровать, освобождая ему место, чтобы он мог лечь рядом с ней. Кровать такая большая, что они почти не касаются друг друга.

Беатрис ворочается несколько часов, но сон ее не забирает. Дело не в том, что она тревожится, точнее, не совсем в этом. Теперь она чувствует себя до странности умиротворенно. Не потому, что меч больше не болтается над ее головой, а потому, что она знает, что он там, потому что она может назвать его, потому что ее мать научила ее, что лучше знать, с чем ты борешься, чем быть в неведении и верить в безопасность.

Нет, бодрствует не ее занятый ум, а ее тело. Ей кажется, что сейчас середина дня и что она может отправиться на долгую прогулку в морской сад или на многочасовую поездку верхом на лошади. Ей кажется, что она может даже подняться на гору.

Беатрис осторожно встает с постели, чтобы не потревожить Паскаля, и подходит к шкафу у двери. Там она находит бутылку бренди и, налив себе бокал, залпом выпивает его. Спустя мгновение она наливает себе еще один. Беатрис ходит по комнате, освещенной только луной и звездами, сияющими через открытое окно, и через несколько минут возвращается в кровать, ворочается немного и возвращается за еще одним бокалом бренди.

Она ощущает приятное чувство воодушевления, но только не усталость. Вместо этого Беатрис испытывает странное желание бегать по залам, стучать в двери и будить остальную часть дворца, чтобы она была не единственной, кто не спит. Она даже пытается разбудить Паскаля, но он спит мертвым сном.

Если бы здесь была Софрония, она бы посоветовала Беатрис попробовать почитать книгу, а Беатрис закатила бы глаза и назвала Софронию скучной. Но она достаточно отчаялась, чтобы попробовать, поэтому наугад берет книгу с полки и садится в кресло у окна.

Оказывается, книга представляет собой отчет о первых годах Целестийской войны, когда король Чезаре только взошел на престол, но уже чрезмерно усердствовал, решив объявить вне закона использование звездной пыли не только в Селларии, но и на всем континенте. Это история, которую Беатрис хорошо знает, но чтение даже первого абзаца грозит склонить ее ко сну.

Ее внимание все время переключается на окно, на светящуюся луну и окружающие ее созвездия, которые медленно, но безостановочно ползут по небу. Вот Трость Отшельника с крючковатым верхом, которая, как считается, благоприятствует уединению и самоанализу. Это уже давно самое нелюбимое созвездие Беатрис, потому что всякий раз, когда оно появлялось, весь бессемийский двор становился тихим и замкнутым. Балы отменялись. Чаепития откладывались. Трость Отшельника означала для Беатрис скуку.

Вот Чаша Царицы с плавно изогнутым кубком, которая обычно предсказывает удачу, но сегодня нависает над Селларией вверх ногами, что является плохим предзнаменованием. Но Беатрис всегда считала, что созвездия, как и большинство суеверий, получают свою силу от веры.

Она задается вопросом, видят ли Софрония и Дафна звезды там, где они находятся, какие созвездия они могут разглядеть. Ее глаза ищут одну конкретную звезду – она не знает почему. Та не особенно яркая или большая, просто одна из бесчисленных звезд, часть спицы Колеса Странника – созвездия, которое означает путешествие или, в более широком смысле, изменение. Если бы она верила в звезды, то могла бы воспринять это как предзнаменование своего возвращения домой, и, как бы хорошо она ни понимала, что шанс на это мал, ее сердце сжимается при одной лишь мысли об этой возможности.

Беатрис закрывает глаза и думает о своих сестрах, о том, как видела их в последний раз, одетых по моде их новых домов. Отправляясь в разные стороны, они выглядели, как незнакомки. Она представляет, как возвращается во дворец, в котором выросла, представляет знакомые мраморные полы под ее туфлями, картины ее предков на стенах, тяжелый аромат бергамота. Это кажется реальным – таким реальным, что она готова поклясться, что чувствует острые края хрустальной дверной ручки под своей ладонью, когда толкает дверь в покои, которые она делила со своими сестрами. По другую сторону двери она слышит смех Софронии и низкий голос Дафны. Ее сердце сжимается в груди, и она заходит в комнату, но на этом ее фантазия угасает, и она снова в Селларии. Одна и одинока, и ей ничего не остается, кроме как составить компанию самой себе.

– Хотела бы я оказаться дома, – говорит Беатрис, снова глядя на звезду. Она говорит шепотом, но слова отзываются эхом в ее ушах еще долгое время после того, как срываются с губ. В этот момент бренди окончательно затуманивает ее мысли и наконец-то – наконец-то – заставляет заснуть. Она чувствует себя скорее не сонной, а истощенной, как будто из нее высосали все силы, каждую мысль, каждое чувство. Беатрис закрывает книгу и оставляет ее на кресле, и даже это небольшое движение дается с трудом. А затем она снова залезает в кровать и погружается в глубокий сон без сновидений.

Софрония

Перед тем как встретиться с Леопольдом в конюшне, Софрония надевает свой новый фиолетовый костюм для верховой езды. Это великолепное творение из роскошного бархата с блестящими золотыми пуговицами, но в ее голове настойчиво звучит голос матери, говорящий ей, что она похожа на виноград. Только когда Леопольд приветствует ее широкой улыбкой и быстрым поцелуем в губы и говорит, что Софрония прекрасно выглядит, голос ее матери становится немного тише. Несмотря на это, ее охватывает трепет, и в глубине души она вся дрожит.

– Как прошла охота? – спрашивает она, заставляя себя вспомнить о деревне, которую Леопольд разрушил, чтобы построить свой новый домик. По сообщениям шпионов ее матери, жителей деревни выгнали из домов даже без компенсации, необходимой для переезда.

– Отлично, хотя мне было жаль бросить тебя так скоро после нашей свадьбы, – отвечает он. – Я подумал, что тебе захочется осмотреть территорию, раз уж ты так долго сидела в замке взаперти.

– Ты верно решил. Не думаю, что раньше осознавала, насколько изнурительными могут быть чаи и обеды.

– Ты была с моей матерью и ее друзьями, – отмечает он. – Я думаю, что «утомительно» – это слабо сказано.

Софрония смеется. Конюх приносит ей табурет, чтобы она могла сесть на лошадь, но Леопольд отмахивается от него и встает позади нее.

– Вот, позволь мне, – шепчет он ей на ухо, обхватывая руками талию, и поднимает ее в седло.

Софрония чувствует, что краснеет, – черта, из-за которой мать давно сетовала на ее неспособность себя контролировать. Когда Леопольд садится на свою лошадь, Софрония вспоминает о своей матери и послании, которое та отправила. Она не удивлена, что ее матери удалось вовлечь великого сэра Диаполио в свои заговоры, но ей интересно, имеет ли это какое-то отношение к Беатрис. Возможно, певец поделится весточкой от ее сестры, а также тем зловещим подарком, который он получил от императрицы.

– Ты рад, что посетишь выступление сэра Диаполио сегодня вечером? – спрашивает она Леопольда, когда они на своих лошадях едут бок о бок по тропинке.

Робко взглянув на нее, он пожимает плечами.

– Я не назвал бы себя ценителем. Он посещает двор с выступлениями несколько раз в год, и я знаю, что большинство людей – точнее, большинство женщин – влюблены в него, но не понимаю почему. Он прекрасный певец, признаю, но… – он замолкает.

– Я слышала, что он довольно красив, – говорит Софрония, и Леопольд смеется.

– Осторожно, есть те, кто сочтет такую слабую похвалу тяжким оскорблением его красоты. По правде говоря, я приглашаю его ради мамы. Ей очень приятно слышать, как он поет на селларианском языке.

Софрония кивает, задаваясь вопросом, является ли это частью подарка от ее матери, – еще одно оружие, которое можно использовать, чтобы скомпрометировать Евгению. Если это так, то подарок не слишком хорош. Все любят сэра Диаполио, и Евгения в этом не одинока.

– Твоя мама была очень добра ко мне, – говорит Софрония Леопольду. – Я знаю, что у нее были… трудные времена, когда она только приехала сюда. Она решила, что может помочь мне избежать такого же неприятного опыта.

– У нее получилось?

Она драматично вздыхает.

– Что ж, дворец красивый, и все, кого я встречала, были достаточно любезны со мной, и мне сказали, что где-то здесь у меня есть красивый муж. Но, должна признаться, я видела его нечасто.

– Это достаточно откровенно, – смеется он, а затем колеблется и добавляет: – Мне, возможно, придется скоро снова уехать. Было несколько… стычек на границе с Селларией. Ничего серьезного или того, что было бы спровоцировано мной или дядей Чезаре. Наше перемирие официально соблюдается, но…

– Но людям на границе нужно напоминание? – догадывается Софрония, и ее мысли меняют направление. Она не знала о стычках, но это ее не удивляет. Возможно, ее мать даже приложила к ним руку, хотя не менее вероятно, что они возникли сами по себе. Напряженность между Селларией и Темарином не исчезала с конца войны, а на границе ситуация была, как всегда, особенно острой. По крайней мере раз в год шпионы ее матери сообщали, что темаринцы проникли в Селларию, чтобы незаконно продавать звездную пыль, или что селларианцы проникли в Темарин, чтобы попытаться убить местного эмпирея.

Леопольд кивает.

– Ничего такого, из-за чего перемирие с моим дядей могло бы быть нарушено, но мы все же выставим большую часть армии у границы. Назовем это празднованием силы Темарина, напоминанием нашим людям о том, что они находятся под моей защитой.

– Но это не просто напоминание Темарину, – говорит Софрония, когда к ней приходит осознание. – Это напомнит селларианцам, что с тобой нельзя шутить.

– С нами нельзя шутить, – поправляет Леопольд с кривой улыбкой. – Королю Чезаре повезло в Целестийской войне. Он застал моего отца врасплох и воспользовался своим преимуществом, напав с моря. Мы были неподготовлены – досадная оплошность, и мой отец потратил годы на создание нашего флота, чтобы этого больше не повторилось. Если Чезаре решит испытать удачу, он будет разочарован. Но я бы предпочел, чтобы до этого не дошло. Я хочу защитить альянс, который мои родители создали благодаря моему рождению, а не смотреть, как мой дядя разрушает его.

Софрония знает о Целестийской войне, о том, как король Чезаре стремился избавить не только Селларию, но и весь континент от эмпиреев и звездной пыли, которых он считал мерзостью, и как он считал это своей благословенной звездами королевской миссией. Она также знает, как отец Леопольда, король Карлайл, в конце концов согласился на перемирие, устроенное отцом Софронии, которое было основано на браке Карлайла с Евгенией, сестрой Чезаре.

– Говорят, Чезаре сошел с ума, – говорит Софрония. – Ты уверен, что полагаться на его разум – хорошая идея?

Леопольд пожимает плечами.

– Моя мама говорит, что это необходимо, чтобы не начать новую войну, которой я не хочу. Она хотела поехать в Селларию, чтобы самой урезонить брата, но, учитывая их личные отношения, это было бы не самой разумной идеей. – Он морщится. – Все это действительно похоже на беспорядок, на попытку играть в шахматы с малышом в надежде, что он не перевернет доску в истерике. Уверен, что мой отец знал бы, что делать, но я не имею ни малейшего представления.

Софрония закусывает губу.

– Твой отец умер так внезапно, Лео. Ты стал самым молодым королем в истории Темарина. – Она делает паузу, понимая, что он дал ей прекрасную возможность. – Возможно, я смогу помочь, – добавляет она. – Я даже не ступала в Селларию и всю свою жизнь воспитывалась для того, чтобы стать королевой Темарина. Уверена, твоя мать более чем готова наслаждаться отдыхом в качестве вдовствующей королевы.

Он выглядит немного удивленным, но улыбается:

– Я думаю, что это блестящая идея.

Софрония улыбается в ответ, и ее охватывает волна удовольствия. Она понимает, что часть ее считала, что он отклонит ее предложение и рассмеется при мысли о ее способности со всем справиться. Так поступила бы ее мать. Но Леопольд, при всех своих недостатках, верит в нее.

Не имеет значения, во что он верит, это не должно заставлять ее сердце биться чаще, не должно позволять ей забыть даже на секунду, кто она и зачем здесь. Но это происходит, и это делает его опасным.

Она подгоняет свою лошадь, чтобы та ехала быстрее, в надежде опередить свои же мысли.

– Давай, – говорит она через плечо. – Давай в догонялки.

Софрония слышит, как Леопольд издает звук – наполовину шокированный, наполовину возмущенный, – а затем тоже заставляет лошадь скакать быстрее, и топот копыт позади становится все громче и громче.

Вокруг мелькают окружающие дворец пейзажи, и она понимает, что придворные слоняются по садам, наблюдая за ними. Она едет слишком быстро, чтобы разглядеть хоть что-то, но уже может сказать, что территория дворца находится в безупречном состоянии. Она засажена невероятно зеленой травой, искусно подрезанными деревьями и бо́льшим количеством цветов, чем возможно сосчитать. И когда они покидают сады и попадают в бескрайний лес, Софрония немало удивлена тем, что даже деревья здесь выглядят так, будто их спроектировали художники. Здесь, в лесу, нет ничего дикого – он словно декорация, сошедшая с идеальной, написанной акварелью картины.

– Софи! – окрикивает ее сзади Леопольд. Он ближе, чем она ожидала.

– Поймай меня, если сможешь! – кричит она в ответ, подгоняя лошадь.

– Софи, подожди! – зовет Леопольд, но Софрония слишком наслаждается поездкой, чтобы прислушаться к его словам.

Впереди она видит обрыв и решает, что это будет финишная черта. Приближаясь, она останавливает лошадь, смотрит вниз и понимает, где они.

Внизу, словно грязное одеяло, раскинулся город Кавелле. После великолепия дворцовой территории он выглядит особенно ужасно: кривые каменные улицы, покрытые грязью, дома и магазины, которые выглядят так, будто могут развалиться от легкого ветерка. И больше людей, чем Софрония когда-либо видела в одном месте. Она не сомневается, что их больше, чем город может вместить.

– Софи, – говорит позади нее Леопольд. – Пойдем, пойдем домой.

Но Софрония не двигается. Они слишком далеко, чтобы увидеть какие-либо детали, но даже с такого расстояния она может сказать, что в Кавелле – столице Темарина – царит даже больший хаос, чем она думала.

– Что там происходит? – спрашивает она, указывая на особенно плотную толпу людей посреди городской площади.

– Я не знаю, – отвечает он так быстро, что она ему не верит.

– Тогда, может быть, нам стоит пойти посмотреть, – говорит она, подталкивая лошадь к обрыву, пока не видит тропу, ведущую к городу, перегороженную внушительными воротами с двумя стражниками.

– Софи, – снова зовет Леопольд, следуя за ней. – Хорошо. Это казнь.

Она останавливает лошадь и оглядывается на него.

– Казнь, – повторяет она. – Чья?

Он не отвечает, и она снова толкает лошадь вперед, пока Леопольд не вздыхает.

– Это просто преступники.

Этого могло бы быть достаточно, чтобы она подумала, что он говорит об убийцах или насильниках, тех, чьи преступления караются смертью даже в Бессемии. Но он не смотрит на нее, поэтому Софрония знает, что осталась какая-то недосказанность.

– Преступники, – снова повторяет она. – Что за преступники?

Он выглядит еще более смущенным.

– Я думаю, что большинство из них – воры, – отвечает он, и все встает на свои места.

– Среди них есть те, что пытались ограбить мою карету?

Он пожимает плечами:

– Думаю, что да. Казни проводятся раз в неделю для всех арестованных в это самое время.

Софрония качает головой.

– Твоя мать сказала, что их отпустили, что они уже дома со своими семьями.

Стоит ей это сказать, и она чувствует себя невероятной дурой. Евгения предложила ей приятную ложь, чтобы успокоить, как родители рассказывают ребенку, что мертвое домашнее животное отправилось жить в деревню. Ложь раздражает ее еще больше: она не ребенок, к которому нужно относиться снисходительно. Она королева.

– Я обсуждал это с ней, – говорит Леопольд. – Мы решили не делать исключения.

Это «мы» не обманет Софронию. Леопольд пощадил бы мальчиков, чтобы сделать ее счастливой, она в этом уверена. Это решение приняла Евгения, и у Леопольда не хватило мужества пойти против нее.

Софрония не может заставить себя даже взглянуть на него. Вместо этого она снова смотрит на город и собравшуюся толпу. Теперь, когда он это сказал, она может разглядеть смутные очертания эшафота и десять фигур, стоящих под балкой с веревками на шее.

– Они же дети, – говорит она.

– Они знали, что поступают неправильно, – отвечает Леопольд. – Знали о последствиях. Но все равно это сделали. Если бы я проявил милосердие, это привело бы только к еще большему разгулу грабежа, и следующим жертвам могло уже не повезти так же, как тебе.

«Очередные слова его матери», – думает Софрония. Она вспоминает о сообщениях шпионов касательно того, насколько в Темарине все изменилось за год с тех пор, как Леопольд занял трон. Повышение налогов, изгнание людей из их домов, казнь за любое правонарушение – Софрония считала все это действиями беззаботного и жестокого короля. Ей было трудно примирить это с Леопольдом, которого она знала, но теперь она все понимает. Леопольд не является ни беспечным, ни жестоким, ни королем. Не совсем так. Он марионетка, довольная тем, что позволяет матери дергать его за ниточки, и никогда не спрашивает, что она делает со страной.

Вдалеке она слышит звук падающего пола эшафота, крики ужаса и ликования зрителей, но совсем не слышит грабителей – они умирают тихо, но все равно умирают.

Софрония поворачивается в сторону города как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько мужчин в черном вынимают тела из петель и уносят их. Через несколько секунд появляются еще десять фигур, и Софронии снова становится плохо.

– Сколько их там? – спрашивает она.

Леопольд не отвечает.

– Не знаю, – признается он и тянется, чтобы коснуться ее руки и встретиться с ней взглядом. Ей требуется все самообладание, чтобы поднять на него взгляд.

– Пойдем домой, – зовет он.

Софрония улыбается, но не чувствует этого. Улыбается, потому что знает, что должна, потому что знает, что, будь ее мать рядом с ней, она бы посоветовала улыбнуться и флиртовать с мужем, обнимать его так сильно, как она только сможет. Она сказала бы Софронии, что самый надежный способ ослабить власть королевы Евгении над Леопольдом – это установить свою собственную.

И она понимает, что ей нужна эта власть. Не из-за планов матери и даже не ради Бессемии. Ради Темарина.

В ту ночь на концерте сэра Диаполио Софрония так и не смогла сосредоточиться и насладиться талантом певца. Она знает, что он хорошо поет, и даже может по достоинству оценить его внешность, хотя он на несколько десятков лет старше ее. Также она знает, что ей не нравится рука Леопольда в ее руке и то, как он весь вечер наклоняется, чтобы шептать ей на ухо. Ей приходится заставлять себя смеяться, когда он указывает, что все знатные дамы ловят каждый взгляд сэра Диаполио. Она заставляет себя сохранять спокойствие, когда Леопольд делает комплименты ее внешности.

После того, как проходит, кажется, целая вечность, сэр Диаполио исполняет свою последнюю песню и глубоко кланяется, в то время как Софрония, Леопольд и весь двор ему аплодируют.

– Мы можем с ним встретиться? – спрашивает Софрония у Леопольда, одаривая его яркой, но пустой улыбкой, чего он, видимо, не замечает.

– Я должен хорошо подумать, прежде чем приглашать его, ведь даже моя собственная жена не застрахована от знаменитых чар Диаполио, – говорит он, качая головой. – Почему бы тебе не пойти вперед? Сейчас мне нужно коротко переговорить с лордом Фаунтасом. А Диаполио, должно быть, отдыхает перед началом банкета в гостиной слева, – добавляет он, указывая дорогу.

Они расходятся, и Софрония спешит мимо смешавшейся толпы к двери, на которую указал Леопольд, Несколько раз она останавливается, потому что гости ловят ее и отводят в сторону, чтобы поболтать о концерте. Когда она, наконец, доходит до двери, то видит, что она приоткрыта, и толкает ее, ступая в тускло освещенную комнату.

– Сэр Диаполио? – спрашивает она.

Слышится какое-то бормотание на селларианском, и Софрония совершенно уверена, что это проклятие, а затем она слышит шорох шелка и торопливые шаги. Когда ее глаза привыкают к темноте, она может разглядеть две фигуры, спешащие удалиться друг от друга, но толку от этого мало. Софрония, возможно, все еще невинна, но она провела достаточно времени среди бессемианских куртизанок, чтобы точно знать, чему она помешала.

– Ты не запирал дверь? – обрушивается на сэра Диаполио знакомый голос, и тело Софронии напрягается. Из тени, поглаживая руками морщинистую юбку, выходит Евгения. Увидев Софронию, она резко останавливается. Ее глаза широко распахиваются, а рот открывается, отчего ее вид, по мнению Софронии, немного напоминает умирающую рыбу. Она открывает рот один, два, три раза, но слова не выходят. Наконец, она выпрямляется и проходит мимо, не отрывая от нее взгляда и высоко приподняв подбородок.

Софрония обращает свое внимание на сэра Диаполио, который нисколько не удивлен ее прибытию. Вместо этого он смотрит на нее умными глазами и насмешливо кланяется. Она тут же все понимает.

– Это и есть подарок от моей матери? – спрашивает она, шагая дальше в комнату и закрывая за собой дверь.

Сэр Диаполио склоняет голову.

– Она сказала, ты будешь знать, что с этим делать.

Софрония кивает. Она представляет, как идет к герцогине Бруне, закусывает губу и признается, что кое-что видела, но не уверена, стоит ли ей говорить. Это возбудило бы интерес герцогини Бруны, и она, несомненно, вытянула бы из Софронии все подробности этой встречи еще до того, как остынет их чай. Весь замок узнает об этом меньше чем через час, и королева Евгения будет уничтожена. У Леопольда не осталось бы другого выбора, кроме как отослать ее подальше от двора, оставив во властной структуре Темарина зияющую рану, которую Софрония могла бы быстро заполнить.

И все же Софрония разочарована тем, что дар ее матери не имеет ничего общего с Беатрис.

– Вы что-нибудь слышали о моей сестре Беатрис? – спрашивает она.

Улыбка сэра Диаполио становится более распутной.

– Красавица, не правда ли? Я пел на ее свадьбе. Все были очарованы ею, кроме принца, конечно.

– Я получала от сестры письма, в которых говорилось гораздо больше.

Выражение лица сэра Диаполио меняется, а улыбка соскальзывает с его лица. Когда он наклоняется к Софронии, его голос сменяется шепотом, хотя в комнате никого кроме них нет.

– Конечно. Братья и сестры обмениваются письмами, не так ли? Я знаю, что король Чезаре и королева Евгения много переписываются – я сам доставляю их письма.

Софрония удивленно отступает от сэра Диаполио.

– Письма? – спрашивает она. – Еще один подарок от моей матери?

Он качает головой.

– Этот дар, Ваше Величество, лишь от меня, хотя за него придется заплатить.

– Значит, это не подарок, – отвечает Софрония, хотя знает, что, независимо от цены, она ее заплатит.

Секретные письма, которыми обмениваются король Чезаре и Евгения. В ее голове уже целый водоворот возможностей. Что бы в них ни было, она уверена, что ее мать посоветует ей сделать все необходимое, чтобы обезопасить их. Но эта мысль вызывает вопрос.

– Я удивлена, что мою мать не заинтересовали эти письма, – говорит она. Возможно, он пытается получить за письма двойную награду, или, возможно, это просто подделка, и он считает ее более доверчивой, чем императрица.

Сэр Диаполио улыбается.

– Человек с моим талантом ограничен во времени, моя дорогая. Мои… чары уже исчезают, а вместе с ними и моя публика. Я давно решил собирать секреты, чтобы финансово себя обезопасить. Один я продал вашей матери, но теперь готов расстаться с другим. За разумную цену. Видите ли, Евгения ушла так поспешно, что забыла спросить у меня о последнем письме брата.

Он залезает в карман пиджака и вытаскивает свернутое письмо с красной печатью, на которой изображен королевский знак Селларии в виде полумесяца.

– А как я узнаю, что письмо подлинное? – спрашивает Софрония. – Селларианцы не используют печати со звездной пылью. Вы могли написать письмо и сами.

– Вы умнее, чем я ожидал, – говорит он со смехом. – Но, увы, я не могу доказать его подлинность. Тем не менее, уверен, что, прочтя его содержание, вы в этом убедитесь. Считайте это компасом, ведущим вас к истине.

– И сколько мне будет стоить этот компас, учитывая, что он вполне может быть сломан? – спрашивает она.

– Мне очень нравится ваше кольцо, – он переводит взгляд на ее руку. Сначала Софрония думает, что он имеет в виду ее обручальное кольцо, но вместо этого его взгляд устремлен на то, которое она носит на мизинце, – с рубином в форме слезы на золоте, усыпанном бриллиантами. Оно было частью темаринских королевских драгоценностей, которые она унаследовала, когда стала королевой, а не тем, с которым она не расстается ни при каких обстоятельствах. И у нее нет выбора. Виоли заметит его отсутствие, но Софрония может заявить, что не заметила, как оно соскользнуло с пальца. Оно маленькое, и это будет правдоподобной ложью. Софрония снимает кольцо с пальца и передает сэру Диаполио, меняя его на письмо.

– С вами приятно иметь дело, Софи, – говорит он, и Софрония съеживается, услышав свое прозвище. Он этого не замечает, потому что все его внимание сосредоточено на кольце в его руке.