Текст книги "Волчья лощина"

Глава двадцать первая

Тут бы мне смолчать. Молчанием от всего откреститься. Никто ведь не знал, что я привела Тоби. Одет он был как типичный фермер. Папа своих вещей нескоро бы хватился. Я бы успела вымыть и вернуть в кладовку и ведро, и банки, спрятать фотоаппарат, подкинуть в мамину корзинку ножницы. Тоби меня бы не выдал. Сказал бы, что одежду с бельевой верёвки стащил, постригся без посторонней помощи и в амбар проник самовольно.

– Тоби в бега не подавался, – объявила я. – Это я его уговорила, чтоб со мной пошёл. Он и не думал прятаться. Это я его на сеновал затащила. Я его постригла. Я для него одежду взяла. У папы. Если б не я, он бы сам ничего этого не сделал.

Мама, даром что сама же рассекретила Тоби, от таких признаний глаза вытаращила. Папа ни словечка вымолвить не мог.

– Аннабель пыталась мне помочь, – подал голос Тоби. – Не надо на неё сердиться.

– Надо, – возразила мама. – Да я не могу. Пока. Вот очухаюсь – может, тогда…

– Не верится, что вы – Тоби, – выдохнул папа. – Вы теперь совсем… другой.

– Нет, папа, на самом деле Тоби – прежний.

– А я говорю – другой.

– Я и правда другой, – сказал Тоби. – Но только с виду. Бетти на меня клевещет. Я ничего такого не делал. – Тоби поднялся из-за стола. – Пойду-ка я подобру-поздорову, а то со мной греха не оберётесь.

Не успела я его остановить, как мама скомандовала:

– Садитесь, Тоби. Погодите. Я сейчас соображу. Минуту мне дайте. Ох, вот беда так беда. Как там Коулмен говорил? Сам чёрт ногу сломит. Оно и есть. – Мама заправила за ухо прядь волос. – И вообще, я пирог испекла, зря, что ли? Чему быть – нам неведомо, а пирога мы всё-таки поедим.

Мама поднялась, стала резать пирог. Оказывается, она и сливки взбила заранее – будто на Рождество.

– Подождите, не ешьте. Я ещё кофе сварю.

Мы послушались. Ждали, облизывались на пирог. Потому что мама говорила своим особым, не терпящим возражений тоном. Если б я этот тон не усвоила, не применила его к Тоби, мы четверо сейчас бы в кухне не сидели.

Мне мама дала молока, папе и Тоби налила кофе. Снова распорядилась:

– Ну, приступайте. Пирог сам себя не съест. Тоби не ел – смаковал. Мы давным-давно управились, а он всё растягивал удовольствие. Мы тарелки отодвинули, глядели на Тоби, словно на жирафа или на марсианина. Даже мне не верилось: вот он, тот самый Тоби, из которого слóва было не вытянуть, который ни зимой ни летом плаща со шляпой не снимал, сидит с нами в кухне, наслаждается пирогом.

– Никак не разберусь, – не выдержал папа (Тоби как раз отправил в рот последнюю крошку и держал её на языке, прикрыв глаза). – Не пойму, как вы спрятались буквально у нас под носом? Аннабель словно чары наложила. Констебль со вчерашнего дня в поисках, а вы тут…

Тоби пожал плечами:

– Пока дождь ещё не слишком разошёлся, я рыбачил. В ручье. Потом к Тёрнеру пошёл, улов на вяленое мясо менять. Пообсох у него в сарае. Дома оказался уже в сумерках…

– А констебль Олеска ещё раньше в коптильне побывал. Он ушёл к тому времени, как Тоби вернулся, – вставила я.

– Ну, я вещи мокрые развесил по крюкам да и заснул. Понятия не имел, что Бетти пропала. А перед рассветом Аннабель ко мне постучалась и говорит: так и так, ищут вас, пойдёмте со мной.

Тоби взглянул на маму, чуть улыбнулся, но мама пока была не расположена отвечать на улыбки.

– Ваша дочь вот таким же голосом велела мне собираться, каким вы насчёт пирога распорядились.

Папа усмехнулся, правда, тотчас скроил серьёзную мину.

– Слыхивал и я этот голос, – пробормотал он будто про себя.

– И не раз ещё услышишь, если не поостережёшься, – бросила мама.

– Значит, вы, Тоби, находились на сеновале с самого…

– С рассвета, Джон. С сегодняшнего рассвета. – Здоровой рукой Тоби огладил бородку, провёл по горлу. – А кажется – годы минули.

– Значит, – теперь папа обращался ко мне, – ты пошла в Коббову падь одна, в темноте?

Я кивнула. Меня обуревали разом гордость, и чувство вины.

– Заснуть не могла. Всё думала: как ни крути, Тоби, выходит, виноват. Папа, мама! Сами посудите: если б я Тоби не спрятала, его бы полиция арестовала!

С этим спорить не приходилось. Мы отлично знали, что думают о Тоби в округе, как к нему относятся Гленгарри, да и наша тётя Лили.

– Ну а потом? – спросила мама.

– Потом я отвела Тоби в амбар и спрятала на сеновале. Принесла ему поесть и попить. И книжку. И папину одежду. И мыло. И ещё я твои ножницы взяла, мама, чтобы постричь Тоби.

– Так Джордан и появился на свет, – подытожила мама.

– Мы не ожидали, что придётся вернуться в Коббову падь, – продолжала я. – Просто я по дороге к коптильне слышала странные звуки. Решила, это дикобраз копошится, урчит. А потом офицер Коулмен пересказал, что́ ему из Энди удалось выжать. Я и подумала: а вдруг Бетти всё-таки пошла пакостить? Вдруг с ней в Коббовой пади беда случилась? И вспомнила про урчанье. И про колодец.

Некоторое время мы молчали, только переглядывались. Наконец папа сложил руки на груди и заговорил:

– Чья была идея, чтобы Тоби включился в поиски?

– Моя, папа. – Снова я усомнилась: а стоит ли такой идеей гордиться? – Я подумала, Тоби будет искать вместе с остальными и заодно посмотрит, какая обстановка. Поймёт, можно ему остаться или надо уходить.

По очереди я взглянула на всех троих:

– Ему нельзя остаться, да?

Папа вздохнул:

– Не знаю, Аннабель. Очень уж всё запуталось. Вдобавок есть новые обстоятельства. Просто я ещё вам сообщить не успел.

По тому, как нахмурился папа, я поняла: дело плохо.

– Констебль сказал, что для поисков прибыло подкрепление.

Тоби вздрогнул:

– Но ведь Бетти найдена!

– Ищут не Бетти, – пояснил папа. – Охота теперь на вас, Тоби.

* * *

Целый час мы обсуждали, как быть дальше, как сохранить нашу тайну, как выпутаться. Но силы наши были на исходе. Мои – особенно. Я подхватилась ещё до зари, целый день провела на ногах и чувствовала себя совершенно разбитой. Тоби, который привык мало спать и много двигаться, тоже с трудом сохранял вертикальное положение, но твердил:

– Уходить мне надо. К утру миль за двадцать отсюда буду, если сейчас тронусь.

– Вот миль за двадцать отсюда вас и ищут, – усмехнулся папа. – Да и куда вам трогаться? Вы чуть живы.

Мама принесла два одеяла и подушку:

– Держите, Тоби. Ночи уже холодные, даже на сеновале, да только там для вас всего безопаснее.

– Ничего, мне сеновал по нраву. Дух славный, голуби воркуют – слушал бы и слушал.

– Вот, и хлеба с сыром возьмите, – продолжала мама. – Утром, перед школой, Аннабель вам кофе принесёт.

Школа! Я про неё и забыла. Но возразить и не подумала. Ничто на нашей ферме не должно вызывать подозрений.

– Спокойной ночи, – сказала я, протянув Тоби дедушкино полупальто.

А папа добавил:

– Если, Тоби, кому на глаза попадётесь, говорите: я вас нанял амбар чинить.

А что ещё тут придумаешь? Впрочем, даже мне, полусонной, казалось: как-то уж очень гладко всё получается.

Что проспала – я сразу сообразила. По этому особому, как бы сыроватому свету, по отсутствию утренних шумов из кухни. Я сбежала вниз. Бабушка хлопотала у плиты. Разрезала мускатную тыкву пополам, положила серединкой вниз на противень.

– Бабушка, что случилось?

– Ничего. Мама твоя сказала, ты вчера сильно умаялась – так чтоб не будили.

Вот поди пойми, что бабушке известно, а что – нет. Правда с тайной переплетена, будто коса с лентой: первую не тронешь, чтоб вторую не задеть. Я уселась за стол, заняла рот кашей. Глядишь, пока буду есть, что-нибудь прояснится.

– А вот и наша соня-засоня!

Мама вошла с корзиной яиц, повязала фартук и спросила:

– Что тебе приготовить, Аннабель, – омлет или глазунью?

– Спасибо, я уже каши наелась.

– Тогда иди одевайся. В школу пора.

И мама мне подмигнула:

– Ну, что сидишь? Вперёд. Я сейчас к тебе поднимусь.

Пока я гадала, к чему это подмигивание, в спальню вошла мама и дверь закрыла.

– Завтрак для Тоби папа отнёс, – произнесла она шёпотом и опустилась на кровать. – А как вернулся, кое-что мне рассказал. Присядь-ка со мной, Аннабель.

Мама похлопала по матрасу – так кошек приманивают. Я села. Мама заговорила не сразу. Ей понадобилось время, чтобы подобрать слова.

– Аннабель, твой отец считает, что Тоби… малость того… не в себе.

– Как это?

– Будто не понимаешь! Тоби – странный. Сама подумай: шатается по целым дням без дела, рот открывает только в крайних случаях. Спит в коптильне, точно пёс в будке, а ведь мог бы и получше жильё найти.

– Я думала, ты его жалеешь.

– Конечно, жалею. Всегда жалела. Он через что-то ужасное прошёл – вот умом и тронулся. Потому я Тоби и помогаю и дальше помогать стану. Но ты должна усвоить: хоть Тоби вчера и сидел с нами за столом по-человечески, чистый да подстриженный, хоть и говорил внятно, отвечал подробно – всё равно он прежний. А значит, не в себе. Помни об этом.

– Сегодня в амбаре что-то случилось, да?

Мама покачала головой:

– Нет, ничего такого. Просто папа побыл с Тоби, а потом позвал меня и говорит: скажи Аннабель, чтоб книжку по обложке не судила. Вот я и говорю. Тоби – умом тронутый. Жалеть его – жалей, но про это не забывай.

Совсем она меня запутала: тронутый, прежний, книжка, обложка…

– Мама, я что-то не пойму. Ты же сама говорила: напрасно люди шарахаются от Тоби, он безобидный, хоть и с виду вроде пугала. А теперь говоришь: бойся Тоби, Аннабель, потому что он выглядит по-человечески. Тоби ведь лазал в колодец за Бетти – значит, он добрый.

Мама словно застыла на кровати:

– Не преувеличивай, Аннабель. Когда это я сказала, чтоб тебе Тоби бояться?

Она помолчала, опустила глаза, вздохнула:

– Нехорошо это, когда девочка время проводит со взрослым мужчиной, про которого только то и известно, что он – умом тронутый.

– Но…

– Ты ведь видела его ружья, Аннабель? Ты в курсе, что он без них ни шагу?

– В курсе. И что?

– А то! Отец ружья осмотрел тайком, и знаешь, что обнаружил? Из трёх только одно стреляет. Два – никуда не годятся. А Тоби их на себе носит, этакие тяжеленные. Нормальный он после этого?

Я вспомнила, как Тоби рассказывал о войне. О младенце, который и нескольких минут не прожил. Взглянула маме прямо в глаза:

– Просто мы не всё про него знаем. Поэтому и не понимаем насчёт ружей. У Тоби свои соображения. Если он тяжесть таскает по собственной воле, это ещё не доказывает, что он ненормальный. Этак у каждого можно странности найти, даже у нас с тобой.

Я поднялась, стала собирать учебники. Мама ещё посидела, посмотрела на меня. Молча. Потом вышла из комнаты.

В школе было не как всегда, и тому имелись две причины. Во-первых, едва я вошла, все повскакивали с мест и захлопали в ладоши, включая и Генри с Джеймсом; правда, они здорово смущались. Раньше мне никто не аплодировал. Стало стыдно: за что такой почёт? Я спасла Бетти, это да, но сколько я со спасением тянула!

Во-вторых, даром что без Бетти и, соответственно, без Энди в школе было куда лучше, зато я уже не делила парту с Руфью, да и младшие дети не пришли. Понятно, не все знали Тоби, как я; многие мамы оставили малышей дома на случай, если чудовище Тоби рыщет по округе и только и думает, как бы спихнуть в колодец невинное дитя.

Нас было не более двадцати человек, и миссис Тейлор каждому уделила время. Все по очереди вышли к доске, решили пример, поупражнялись в правописании. Именно на арифметике я начала догадываться, что делать дальше. Логика чисел запустила усталые мозговые шестерёнки, и стало вырисовываться решение. Доказать, что Тоби невиновен, – проблема, тут-то и пригодится Энди. Энди всё знает: и кто Руфи глаз выбил, и кто проволоку натянул, и зачем Бетти понесло в Коббову падь. Но попробуй-ка вытяни из Энди правду!

Тут я вспомнила: мне самой гораздо легче стало открыться, когда я поняла, что мама рассекретила Тоби. Это обстоятельство послужило толчком. Джинн выбрался из сосуда. Значит, нужно откупорить другой сосуд. Иными словами – внушить Энди, что правда и без него известна. Что запираться бесполезно. Только как? Об этом я думала до конца занятий. Когда прозвенел звонок, план в общих чертах был уже намечен.

Глава двадцать вторая

Но детали ещё требовали проработки. Весь последний месяц меня бросало от одной проблемы к другой, я прыгала, словно тыквенное семечко на раскалённой сковороде. И очень устала. В голове не укладывалось: всего несколько недель назад я тяготилась своей приятной, но чересчур спокойной жизнью. Воображала перемены в виде румяного пирога: пока не разрежешь, не узнаешь, какая в нём начинка. Теперь мне хотелось одного: чтоб меня оставили в покое. Дали поразмыслить.

Панцирь-камень был недалеко от школы. Олени давно облюбовали папоротники, его окружавшие, и тропки к Панцирь-камню вели в основном оленьи. На такую-то тропку я и ступила. Порадовалась, что можно не бояться Бетти. Задумалась: наверно, дурно радоваться? Решила: ничего подобного. Конечно, я могла бы и поживее сообразить насчёт колодца, но в колодец-то Бетти сама свалилась. А нечего было пакостить.

Генри с Джеймсом, по обыкновению, убежали. Я осталась совершенно одна. Даже мелкие зверушки и птички и те попрятались и словно выжидали: с какими намерениями я пожаловала? А намерений не было никаких. Панцирь-камень лежал посреди поляны – этакая огромная луна в окружении жёлтых кленовых «звёзд». Прожилки кварца пробивались на красноватую поверхность как бы из самой сердцевины. Панцирь-камень казался объектом нездешним – в наших краях подобных ему не было. Откуда он взялся, оставалось только гадать.

Я думала, что сильнее на Бетти уже не разозлюсь, она ведь наказана. А увидела на Панцирь-камне царапины – и просто-таки затряслась от негодования. Я их погладила – вдруг, раненый, оскорблённый, Панцирь-камень сам подскажет решение? Но он поведал лишь о многовековой стойкости, а клёны согласно закивали.

Действительно, мне ли переживать за валун, что появился здесь в незапамятные времена, что перележит и меня, и Бетти, и весь наш округ? Я пришла к Панцирь-камню за ответом, даже за планом. А он, мудрый, ошарашил меня открытием: проживи я хоть девяносто лет, жизнь в масштабах вечности даже на мгновенный промельк не потянет. Даже на слабую вспышку. Даже подобием вздоха во Вселенной не отзовётся.

На обратном пути я думала о фермерах, которые рыли волчьи ямы. Может, они принуждали рыть и своих сыновей, мальчишек всего годом-двумя старше, чем я. Представляла ямы, набитые волками – воющими, огрызающимися, скулящими. Почти наяву я видела обглоданные кости. Я видела нерождённых волчат с розовыми ушками, полупрозрачными, как лепестки.

Я думала о Бетти и её отце, который «свалил»; я начинала понимать причины ненависти Бетти к Тоби. Передо мной мелькали жуткие картины – как иллюстрации к рассказу Тоби; я ощущала под пальцами гадкую мягкость его шрамов. Пусть некоторые вещи изначально недоступны моему пониманию – я должна и буду над ними задумываться. Но что насчёт людей? Как ни кричи я во весь свой слабый голос – до каждого ведь не докричусь.

И пусть, пусть! Если даже вся моя жизнь – просто нота во вселенской симфонии, кто мне помешает тянуть эту ноту максимально долго, максимально высоко? Вот что я надумала, вот за какое решение держалась до самого вечера.

Маму и бабушку я застала в гостиной. Они штопали одежду.

– А где мальчики?

– На сеновале, с Джорданом, – ответила мама, поглядев на меня очень многозначительно.

Я разинула рот:

– С кем?

– С Джорданом, – сказала бабушка, не отвлекаясь от штопки. – Славный какой человек этот Джордан – согласился крышу залатать.

– А можно я тоже к ним пойду?

– Можно, только ненадолго. Чтоб все втроём вернулись, с Генри и Джеймсом.

– Мама, а ты Джордана обедом покормила? Она улыбнулась:

– Нет. Джордан – работник, а не гость. Работников к обеду приглашать не принято.

Бабушка усмехнулась.

– Я просто спросила, мама.

– А я просто объяснила. Ну, ступай. Не задерживайся там – скоро ты мне понадобишься на кухне. Ужин будем готовить.

Я двинулась на стук молотков и на звонкие мальчишеские голоса. Папа и Тоби прибивали дранку, Генри с Джеймсом раскачивались на верёвке, подвешенной за потолочную балку. Чуть кольнула ревность: вон как они без меня обходятся.

– Аннабель, где ты пропадала? – спросил папа. – Мальчики уж с полчаса как вернулись, если не больше.

– Я у Панцирь-камня была.

Папа и Тоби уставились на меня, будто кони, которых от пастьбы отвлекают, и я поспешила добавить:

– Там всё спокойно.

Оба выдохнули. Я перевела взгляд на братьев. Шуму от них было больше, чем от ворон, которые ястреба атакуют.

– А на сеновале вы прибрались?

Папа кивнул:

– Да, Аннабель. Волосы я в лесу закопал. Ружья мы в плащ завернули и под тюк сена сунули. Подушку с одеялами унесли. Фотоаппарат в шляпу положили – и тоже за тюки. А мальчикам я запретил на сеновал забираться.

Я похолодела. С тем же результатом папа мог бросить собаке кусок говядины и крикнуть «Фу!».

– Папа, я кое-что придумала.

Невероятно, от этой фразы двое взрослых мужчин мигом отложили молотки.

– Выйдемте-ка из амбара, – сказал папа.

Мы вышли.

– Что ты придумала, доченька?

Я вернулась мыслями к ниточке, которую начала вить ещё на уроках, и к решению, принятому возле Панцирь-камня: заштопать этой ниточкой всё, что ещё не окончательно расползлось.

– Мы заставим Энди признаться, что Тоби не виноват. Кажется, я знаю, каким способом.

Папа и Тоби молчали.

– Энди и Бетти видели Тоби на холме. Они также видели, что Тоби был с фотоаппаратом.

– Продолжай.

– Мы скажем Энди, что Тоби сфотографировал, как Бетти швыряла камень.

Тоби покачал головой:

– Я хотел, да не успел. Всё произошло в считаные секунды. Эта парочка живо скрылась в зарослях, а я только и снял, что дорогу. И тебя, Аннабель. И бедняжку Руфь.

– Мы в курсе, Тоби, – заговорил папа. – Мы снимок видели. По нему выходит, что вы виноваты. Но Энди-то про снимок неизвестно. Энди знает только, что вы были на холме с фотоаппаратом. Мы ему скажем, что фотографии отпечатаны и на одной из них – Бетти, швыряющая камень. Решив, что уличён в главной лжи, Энди поймёт, что прочие запирательства бесполезны.

– И сразу станет ясно, Тоби, что у вас не было причин пихать Бетти в колодец, – подхватила я. – Папа! Поедем скорее к Энди, только констебля с собой возьмём. Пускай своими ушами услышит.

Тут-то Генри с Джеймсом и разметали наш великолепный план, словно горсть птичьего корма. Примчались красные, запыхавшиеся. Завопили:

– А что мы нашли!

Джеймс размахивал чёрной шляпой. Генри – фотоаппаратом. Мы трое дара речи лишились.

– Тоби был у нас в амбаре! – верещал Генри. – Может, он и сейчас где-то рядом прячется!

Внезапно Генри перешёл на шёпот:

– А если он до сих пор в амбаре? Папа, как ты думаешь? Он здесь?

Что было отвечать? Не скажешь ведь: вот он, Тоби, перед вами! Мальчики непременно проболтаются. Не подействовал бы и запрет распространяться о странных находках. Как объяснить причину? Известно, что Тоби ищет полиция, значит, каждый, кто владеет информацией, должен дать показания. Независимо от того, симпатизирует он Тоби или нет.

– Где вы это взяли? – строго спросил папа.

– Там, наверху. За тюками. – Джеймс от нетерпения приплясывал.

– Почему Тоби оставил шляпу и фотоаппарат у нас на сеновале? – вслух рассуждал Генри. – Не понимаю. Ушёл бы – взял бы вещи с собой. Значит, не ушёл?

– Пусть этим констебль занимается, – отрезал папа, отнимая у Генри фотоаппарат. – А сейчас живо домой – умываться.

– Но…

– Я сказал: домой. – Папа выхватил у Джеймса шляпу. – А мы должны закончить работу.

Джеймс скривился в мой адрес:

– Ей можно, а нам нельзя?

– Аннабель вас догонит. Ну, что стоим?

Мы проводили мальчиков взглядами. Тоби снял перчатки, стал тереть изувеченную руку.

– Плохо дело, – пробормотал папа.

– Я должен уйти, – решил Тоби.

– Скорее поехали к Вудберри! – воскликнула я.

– Аннабель, дело слишком запуталось, – возразил папа. – Надо всё рассказать констеблю. Пусть сам с Энди разбирается.

– А если констебль не поверит? Если не станет допрашивать Энди?

Мы трое задумались. Молчание прервал папа.

– Вам, Тоби, надо где-нибудь отсидеться. Если Энди не сознается – ничего не поделаешь, придётся покинуть наши места.

– Папа, его же полиция сразу поймает!

Тоби поёжился.

– Лучше сейчас уйду. По-тихому.

– Подождите пока, – сказал папа.

– Нет, надо к Энди ехать, – настаивала я. – Что мы теряем? Ничего. Скажем Энди, что есть фотография – они с Бетти на холме, Бетти швыряет камень. Посмотрим, как Энди станет объясняться.

– А если не станет? Если не сознается? – спросил Тоби. – Вы солжёте, чтобы выудить у Энди правду. Это вызовет подозрения.

– Пускай, кому заняться нечем, подозревает, – расхрабрился папа. – Мы вас, Тоби, с самого начала защищали. Так что всё логично.

– Нет, не логично. Только больше вопросов возникнет. – Тоби взвешивал каждое слово. – Люди станут думать: а почему, собственно, Макбрайды с самого начала защищали этого бродягу?

Папа повёл шеей, словно удивляясь предположению Тоби:

– Да потому, что вы ничего плохого не сделали!

Тоби в ответ принялся тереть свои шрамы. Военные эпизоды забурлили под плотно пригнанными крышками. Наконец Тоби расправил плечи, протянул руку за шляпой – и я поняла, что́ он надумал.

– Спасибо за всё.

Сказано было мне, хоть он и избегал моего взгляда.

– Спасибо, – повторил Тоби, – но больше я в эту игру не играю.

Он нахлобучил шляпу – и Джордана не стало.

– Что же вы делать будете?

Но Тоби уже входил в амбар. Получалось, что я обращаюсь к его спине. Я шмыгнула за ним. Ответа я не получила. Не ответил Тоби и папе – а уж как папа убеждал его повременить, пока мы всё уладим. Словно не слыша наших слов, Тоби стал карабкаться на сеновал.

– Упрямый, будто родня нам, – шепнула я.

– Если и родня, то со стороны твоей мамочки, – съязвил папа.

Тоби уже лез вниз – в своём чёрном плаще, с тремя ружьями за спиной.

– Не можете вы вот так просто уйти, – взмолилась я. – И это не игра.

Он задержался всего на несколько секунд – отдал мне дедушкино полупальто, а папе – перчатки. Я не унималась:

– Вы правда уходите? Вот так просто берёте и уходите?

Тоби молчал. И я поняла: да, после всех наших усилий он действительно решил уйти.

– Фотоаппарат хоть возьмите, – сказал папа.

Тоби отмахнулся – дескать, нет, не моё. Лицо его почти скрывала шляпа, виднелись только скулы – и они были бледны, как никогда раньше.

Тоби отвернулся. Вышел из амбара, зашагал через выпас и скоро растворился в зарослях.