Текст книги "Волчья лощина"

Глава двенадцатая

Мы уже улеглись спать, погасили свет – и вдруг внизу раздался грохот. Кто-то колотил в нашу дверь. Вторженца облаивали собаки, он их урезонивал, собаки не унимались. Они спали бы себе и спали под навесом, но, раз подхватившись, затихнуть не могли.

Дождь кончился. Повис тяжёлый, густой туман. Чёрный плащ констебля Олески был весь покрыт крохотными капельками влаги – казалось, Олеска продирался сквозь паучье логово и нацеплял паутин. Две собаки продолжали допрашивать чужака на свой лад: «Что надо? Что надо?» – но папа на них шикнул, и они унялись.

Папа выскочил на крыльцо в одной пижаме. Мама торопливо запахивала халат, из-за маминого плеча выглядывала я, за мной толкались Генри и Джеймс. Со второго этажа шла тётя Лили в папильотках. Кривилась и спрашивала возмущённо:

– Что это за шум среди ночи? Кого это принесло?

Дедушка и бабушка, наверно, надеялись, что им спускаться будет не нужно, что без них обойдутся. Я буквально видела обоих, столбиками сидящих на постели.

– Джон, Сара, – бормотал Олеска, – простите за беспокойство. Добрый вечер, Лили. Понимаю, время позднее, но и новость срочная. Можно войти?

– Разумеется!

Папа отступил, давая Олеске дорогу.

– Я бы ни за что вас не потревожил. Просто дело до утра не ждёт. Бетти Гленгарри пропала.

– То есть как это – пропала? – вскинул брови папа.

– Пройдите на кухню, констебль, – вмешалась мама. – Сядьте и расскажите толком.

– Спорим, её медведь задрал! – шёпотом воскликнул Джеймс. Со сна волосы у него торчали, как у пугала.

– А вы что здесь толчётесь? Живо в постель! – велел папа.

Генри и Джеймс замялись, но тут встряла тётя Лили.

– Отца не слушаться? – Она поджала губы. – В постель, говорят вам!

И погнала обоих, словно ягнят, наверх в спальню. Мне никто ничего не сказал. Я это восприняла как разрешение остаться.

После разговоров с Гленгарри и миссис Тейлор я сама себе казалась взрослой. И мне это даже было по душе. Но сейчас… Сейчас я бы с радостью подчинилась тёте Лили. Внутри опять что-то напряглось, задрожало; кто бы ни натягивал эту струну, неплохо бы ему понять: мне всего одиннадцать. Мне больно.

– Проходите же, констебль, – повторила мама. – Присаживайтесь.

Олеска покосился на свои сапоги в лепёхах жирной глины, на лужу, что натекла с плаща и шляпы:

– Я вам тут… напачкаю, Сара.

Но мама взяла его за локоть и потащила в кухню:

– Вы промокли до нитки, констебль. Вот сюда садитесь, к печке. Я сейчас кофе сварю. Подумаешь, грязь. Подотрём.

Вернулась тётя Лили. Мы все расселись вокруг стола.

– Аннабель, а тебя что – не касается? – спохватилась тётя Лили. – Давай к себе. Это взрослые дела.

Будто папа с мамой не находились тут же, будто не отослали бы меня, если бы так надо было!

– Оставь её в покое, Лили, – сказал папа. – Может, Аннабель об этом побольше нашего знает.

Олеска снял шляпу, положил на колени.

– Сегодня ко мне приезжала миссис Тейлор, – начал Олеска, огладив плешь. – Рассказывала про колокольню. Я смекнул, откуда ветер дует, и хотел поутру ехать к Гленгарри, а тут они сами примчались. – Он потёр озябшие руки. – Уже темно было. «Бетти, – кричат, – из школы не вернулась!» А миссис-то Тейлор говорила, что Бетти нынче в школе не было! Вот и подумайте.

– Мы решили, ей нездоровится, – сказала я.

Констебль Олеска покачал головой:

– Утром, по крайней мере, Бетти была в добром здравии. Бабушка её одела в дождевик да сапоги, ещё на крыльце постояла. Видела, как Бетти скрылась в Волчьей лощине. Она этой дорогой всегда в школу ходит.

Мама налила Олеске кофе:

– Ну а следы? Следов разве не осталось?

– Какое там! Нет, Сара. Мокрядь кругом! Кажется, целый мир в болото превратился.

– Что же теперь? – подал голос папа. – Вы хотите нас о чём-то попросить, да?

– Тоби тоже пропал, – объявил констебль. – Я, как услыхал про Бетти, сразу к нему в коптильню. Не с тем, чтоб его арестовать, нет. А просто он ведь всюду бродит, может, видел Бетти. После несчастья с Руфью я уже к Тоби ходил. Застал его за рубкой дров. Пересказал, что про него Бетти говорит. А он этак глянул… аж мороз по коже. Стоит, с топором-то в лапах, глазами зыркает – и ни словечка. Постоял, позыркал – и давай снова дрова колоть.

Констебль покачал головой, будто отмахиваясь от жуткой картины:

– Ну а теперь что я могу? Только показания собирать да стараться к людям без скороспелых подозрений… Вот и нынче за показаниями пошёл к Тоби. Он каждый день мили наматывает – и по лесу, и по садам, и возле фермы Гленгарри околачивается, и возле школы. Только в коптильне Тоби не было.

Мама насторожилась:

– Почему вы решили, что он ушёл насовсем?

– Да не решил я. Просто говорю: коптильня пустая стоит. Огонь погашен. Уголья холодные. Ружей нет. Фотоаппарата нет. Ничего нет.

Олеска тяжко вздохнул, посмотрел на меня и отвёл взгляд:

– А вот фотографии остались. Я на них долго фонариком светил. Хотел одну снять, да она приклеена оказалась сосновой смолой, и прочие тоже. Вот, оторвал всё-таки.

Он вытащил из кармана покоробившуюся фотографию. Папа разгладил её на столе, вгляделся, передал маме.

– И в чём криминал? – фыркнула мама.

– По-вашему, нормально, что тип вроде Тоби шныряет по округе да вашу дочь исподтишка фотографирует?

Я встала посмотреть. Тоби щёлкнул меня, когда я шла в школу, спешила навстречу солнцу. Лучи били мне в лицо – оно было ярко освещено, всё остальное как бы сливалось с лесными тенями. Странно, подумала я, вот, значит, как я выгляжу, когда совсем одна. Разумеется, я и не подозревала в то утро, что Тоби где-то рядом.

– Для кого другого, может, и ненормально, – заявила мама, – а для Тоби в самый раз. Фотография ещё ничего не доказывает.

Тётя Лили вдруг вскочила:

– Ой! Сегодня же новые снимки доставили! И бросилась в свою комнату.

Вернулась она с большим конвертом. Я протянула руку:

– Давайте я отнесу Тоби, как всегда.

– Нет, Аннабель, не в этот раз.

И тётя Лили передала конверт Олеске. Он разорвал коричневую бумагу, вынул снимки и стал рассматривать, держа на отлёте, подальше от своего мокрого плаща, мрачнея с каждой секундой. Особо задержался Олеска взглядом на одном снимке, остальные отдал папе и маме. Они стали смотреть вместе. Тётя Лили по другую сторону стола нетерпеливо теребила скатерть.

– Ну что там? Джон, Сара! Дайте же мне!

– Что? Деревья с жёлтыми листьями. Тыквы на поле. – Папа помолчал и повернулся к Олеске. – Полагаю, на вашем снимке – не простые пейзажи?

Констебль молча протянул папе снимок. Из-за маминой спины я переместилась за папину спину.

На снимке была грунтовка – тот её участок, что проходит мимо школы. Фотографировали явно с изрядной высоты, сквозь древесные ветки, как сквозь решётку. Но за этой «решёткой» отчётливо виднелись прицеп мистера Анселя, лошадки и сам мистер Ансель – в движении, спрыгивающий с козел. И я.

– Боже! – выдохнула мама.

– Ну и что такого! – воскликнула я. – Тоби просто сделал фотографию. Это не значит, что он и камень швырнул.

– Боюсь, юная леди, вы ошибаетесь. Этот снимок значит очень много. Особенно если учесть, что Бетти обвинила Тоби, что я ему об этом сообщил, что Бетти пропала, а Тоби пустился в бега. Почему он сбежал, а? Да просто смекнул, что мы снимки-то получим и изучим! Вот и делайте выводы, друзья мои! Но сейчас первейшая задача – найти Бетти.

– А это чудовище, Тоби, разве его найти не надо? – возмутилась тётя Лили. В пеньюаре и папильотках она должна была бы казаться безобидной, но почему-то не казалась.

Олеска повернулся ко мне:

– Миссис Тейлор говорила, что Энди нынче заглядывал в школу, искал Бетти. Тебе что-нибудь об этом известно, Аннабель?

Я передёрнула плечами:

– Эти двое спелись.

Подумала с минуту и добавила:

– На переменках они всегда куда-то скрываются. Про колокольню вы уже знаете. Я считаю, это Бетти с Энди наточенную проволоку на тропе натянули. А наш Джеймс на неё напоролся прямо лобиком, и теперь у него во-от такой шрам!

Я провела рукой по собственному лбу. Констебль нахмурился:

– Шрам? Проволока? Час от часу не легче! Ладно, потом поговорим. Поеду-ка я к Вудберри, поспрашиваю Энди. Может, тогда соображу, откуда начинать. Надеюсь, Джон, вы поможете в поисках Бетти.

– А Тоби? – вскинулась тётя Лили. – Он же псих! Пускай слоняется по округе, так, что ли?

Она стиснула рюшки на груди, как бы для защиты от психа.

– Тоби! – усмехнулся Олеска. – Да его и след простыл! Небось миль двадцать уже отмахал, пока мы тут догадки строим. Сообщу о нём начальству, пускай всем постам дадут боевую готовность. – Олеска отвернулся от тёти Лили и снова заговорил с папой: – Слушайте, Джон, а ваши собаки след берут? Может, их задействовать?

– Наши собаки, – отвечал папа, – хороши только, если надобно сыскать мясной рулет.

– Жаль. Ну да всё равно, прихватите их. Только прежде я поспрашиваю Энди. От него теперь наш успех зависит.

Глава тринадцатая

Ну и как после такого засыпать? На ферме Вудберри я не раз бывала с папой. Мы с Вудберри менялись – яблоки на сыр, бобы на масло. Я лежала в постели и помимо собственной воли представляла тёмный, притихший дом. Вот констебль стучится в дверь, вот, покачивая фонарём, появляется опухший со сна мистер Вудберри. Кряхтя, идёт будить сына, чтобы констебль его «поспрашивал».

Хоть бы Энди знал, где Бетти! Может, она поняла, что её раскусили, что ложь не спасёт, и попросту сбежала? Или рыщет по округе – ей ведь нужна новая напраслина на Тоби. Но это вряд ли. Какие могут быть поиски под дождём? Вдобавок Бетти ведь не местная. Без Энди она вмиг заплутает.

Насчёт Тоби я не сомневалась. Конечно, он к пропаже Бетти непричастен. Но вот что странно: понимая, что Тоби гораздо безопаснее было бы сейчас где-нибудь далеко-далеко, я очень, очень надеялась, что он у себя в коптильне.

Вот если бы Тоби оставил фотоаппарат висеть на крюке – тогда да. Тогда было бы ясно: он и впрямь ушёл навсегда. Но чужую вещь он бы не прихватил!

Изнемогши от размышлений, я задремала. Мне снилась Бетти. Так, ничего конкретного. Набор мутных картинок, и только. С тем я и проснулась. За окном было темно. Ещё ночь, подумала я. Не из-за темноты, нет. Вернее, не только из-за неё. Ночь от раннего утра всегда отличишь, даже глубокой осенью, когда и не рассветает толком. Однако снизу слышался шум.

Я спустилась посмотреть. Папа и мама были одеты, на столе дымился завтрак. Часы показывали четыре утра. Осенью даже фермеры в такую рань не встают. Констебль Олеска поглощал яичницу с колбасой.

– Нашли её? – спросила я, не входя в кухню, щурясь на свет.

– Аннабель, чего ты подхватилась? Ещё ночь, иди досыпай, – сказала мама.

– Я выспалась. Скажите, констебль, Бетти вернулась домой?

– Нет, к сожалению. Вот рассветёт – начнём поиски. Мистер Гленгарри уже собрал самых близких соседей, они прочёсывают окрестности, ну да впотьмах разве кого отыщешь? Нет, мы зари дождёмся. Примемся, как говорится, со свежими силами. Найдём Бетти, если её ещё можно найти.

Насчёт свежих сил я усомнилась. Олеска выглядел измождённым. Явно за ночь даже не прилёг.

– А что Энди сказал? – не отставала я.

– Вот я как раз твоим папе с мамой излагаю. – Олеска говорил с набитым ртом – так, бедный, проголодался. – Энди, – продолжал Олеска, – парень нагловатый, я уж настроился, что он будет дерзить. А ничего подобного. Пропажа подруги его потрясла. Оказывается, они с Бетти сговорились утром встретиться возле Панцирь-камня. Думали, в школу не пойдут, лучше побродят по лесу да попроказят – так Энди выразился.

Констебль покачал головой:

– Парня не узнать. Куда дерзость девалась! Когда о Бетти говорит – сущий телёнок. Намылилась эта парочка, значит, погулять – да не вышло. Поутру мистер Вудберри сына заставил забор чинить. Когда Энди наконец-то вырвался, Бетти возле Панцирь-камня уже не было. Энди пошёл её искать, заглянул в школу. Ему сказали, Бетти не появлялась. Он – бегом к Гленгарри. Там – никого. Энди подумал: дед с бабушкой куда-то поехали и внучку забрали. Успокоился, вернулся домой.

– Ну а про колокольню вы его спросили, мистер Олеска? – не отставала я.

– Аннабель, сейчас не до колокольни, – вмешалась мама. – Гораздо важнее найти девочку.

Может, это и впрямь было важнее. Просто в моём представлении все события переплелись, как нити в бечёвке. А взрослые… взрослые связи не видели в упор. Но тем не менее я примолкла.

Мама сварила кофе, разлила по трём чашкам. Она, папа и Олеска стали обсуждать план действий. Я положила себе яичницы. Ела, а сама ушки на макушке держала. Появилась тётя Лили в пеньюаре и домашних шлёпанцах, но уже без папильоток. Анемичные завитые пряди лежали на её угловатых плечах, под глазами лоснились остатки ночного крема.

– Ну что, нашли? – спросила тётя Лили.

– Кого? – хором отозвались мы четверо. Ухнули, будто совиное семейство.

– Тоби, кого ж ещё!

– Я Тоби не искал. Я думал, Лили, вы говорите об Энди Вудберри.

– Который и не думал теряться, – съязвила тётя Лили. Налила себе кофе, села за стол. – Вам бы следовало все силы бросить на поиски Тоби, пока он не похитил ещё какую-нибудь девочку.

– Лили! – воскликнула мама.

– Ах, Сара, ты наконец-то спохватилась, что такие разговоры не для ушей Аннабель! Но не ты ли сама позволила ей остаться вместе со взрослыми? Кстати, констебль, вам не приходило в голову, что двое пропавших сейчас вместе? Что Тоби держит Бетти в плену?

Олеска вздохнул:

– Конечно, я рассматриваю и эту вероятность, Лили. Я уже позвонил в полицейский департамент штата. Тоби объявлен в розыск. И Бетти тоже.

Я чуть не подавилась. О таком повороте событий я не думала. Зато начала соглашаться с тётей Лили насчёт своего участия.

– Пожалуй, пойду ещё посплю, – сказала я. Мама невесело улыбнулась:

– Вот и умница. Кстати, остались бы вы с мальчиками сегодня дома. Вам надо отдохнуть, да и какая теперь учёба!

Этого я ну совсем не ожидала. Чтобы мама сама предложила школу пропустить? Мы оставались дома, только если серьёзно заболевали. Или если бушевал снежный буран.

– Да, мама.

Я честно пыталась уснуть. Честно, но тщетно. Слова тёти Лили не шли из головы. Зачем Тоби похищать Бетти? Зачем держать её при себе? Он же знает, какая Бетти злая! Но тётя Лили считает это возможным, и констебль тоже! Нет, определённо, они оба ошибаются. А главное, только мне одной столь же важно выручить Тоби, сколь и найти Бетти. Тоби по нраву моим родителям, это да, но в их глазах пропавшая девчонка всё-таки перевешивает. Значит, никто, ни один человек не вспомнит о поклёпе на Тоби, пока не будет найдена Бетти.

Я всё ворочалась под одеялом, всё убеждала себя: Тоби ушёл. Тоби ушёл навсегда. Сама себе не верила. Тоби не взял бы чужой фотоаппарат. Тоби заглянул бы попрощаться. В крайнем случае оставил бы какой-то знак, чтобы мы… чтобы я поняла: ему жаль уходить. В конце концов я уверилась: Тоби пока в наших краях. В коптильне. Там, где его запросто обнаружит полиция, стоит ей только начать поиски.

Уверившись, я спросила себя: мне-то что теперь делать?

Я одевалась, не зажигая света. Напялила поверх платья несколько свитеров, чтобы подольше продержаться на холоде. Бесшумно спустилась по лестнице. Заглянула в кухню. Папа с Олеской уже ушли. Мама спиной ко мне мыла посуду. Тёти Лили не было. Я прокралась в сени (пол был загваздан ещё с вечера), взяла сапоги, открыла дверь, выставила сапоги на крыльцо и, держась за притолоку, через порог шагнула прямо в сыроватые трубы прорезиненных голенищ.

Всякий, кому случалось из тепла выйти в промозглую темень, поймёт, что я чувствовала. Позади – безопасность и уют. Впереди – ночь, пусть не такая непроницаемая, какой она казалась из окошка, но всё же. Небо было ясное, ни одна тучка не забеливала тьму, вроде как сливки забеливают кофе; звёзды куда-то подевались, а луна и не появлялась – было новолуние. Деревья кланялись друг другу, как перед танцем, который хотели завести под собственный унылый скрип. Я вдруг подумала: добром это не кончится.

Не то чтобы я раньше не ступала в темноте с крыльца. Много раз такое случалось, но всегда со мной кто-то был, и за пределы сада я – то есть мы – не выходили. Глаза мои тем временем успели привыкнуть к темноте. Да и сама темнота побледнела. Ничего, скоро рассветёт, сказала я себе. И дорогу я знаю. Коптильня стояла в Коббовой пади, пониже фермы Гленгарри. От нашей фермы её закрывал холм, от школы отделяла роща. Вела к коптильне грунтовка. Я этим путём сто раз ходила. Совсем это недалеко. Всего-то и надо, что лес пересечь.

Мелькнула и улетучилась мысль о медведях. За всю жизнь мне встретился только один медведь – и тот дал дёру, едва меня учуял. Ходили слухи о горном льве – якобы его видели в наших краях. Но и льва уже давно никто не поминал. А волки все переловлены. Вдобавок я не одна. Где-то рядом прочёсывают местность спасатели, кличут Бетти. Не напороться бы на них, а то ещё примут меня за неё – вот расстроятся, когда поймут ошибку. Да и мне проблемы не нужны. Поэтому я держалась леса, ступала по оленьей тропе осторожно, чтобы ноги не разъехались на скользких листьях. Нужно идти вниз, всё вниз. Заблудиться? Да тут нарочно не заблудишься, ведь из каждой лощины выводит тропа, а то и хорошая дорога, и кругом разбросаны фермы, которые мне отлично знакомы.

Вот и грунтовка. Теперь совсем близко пожарище, где стоял дом Сайласа Кобба. Кругом ни души, только изредка доносятся крики: «Бетти! Бетти!» Обугленный фундамент с дороги не виден, но сорная трава ещё не уничтожила подъездную аллею, и цел деревянный столб с табличкой: «Кобб. Частная собственность».

Дорожка раскисла, деревья вымахали высоченные, образовали кронами туннель. В мокрых ветвях шуровал ветер. Мне всю шапку закапало. Пожарище щетинилось молодой порослью, но стволы были не слишком толстые – я видела сквозь них небо. Ночь сдавала позиции, чернота уступала место синеве. День обещал быть ясным.

Вдруг послышались новые звуки. Не ветер, нет. И не человеческие выкрики. Больше похоже было на какого-то зверя или птицу. Сова – не сова, гадала я, лиса – не лиса… Норных животных по ночам не слыхать, как и птиц, которые сидят на кладке. Зачем им подставляться, выдавать себя хищникам? Получается, этому зверю хищники не страшны. Или он сам хищник.

Разок я слышала, какие звуки издаёт дикобраз – нечто среднее между клацаньем зубами, всхлипами, блеянием и воем клаксона с продырявленной грушей. Вот и это непонятное существо шумело примерно так. Мне сделалось не по себе. Однажды я видела собаку, у которой нос был утыкан дикобразьими иглами. Не хватало ещё напороться в потёмках на дикобраза.

Но тут звуки утихли. Я напрягла слух. Только ветер, больше ничего. Коптильня отстояла от пепелища, пряталась за рядом старых, увитых плющом деревьев. Вокруг своего жилья Тоби лишнюю растительность вырубил. Я даже разглядела пень с воткнутым топором. Невольно на ум пришёл король Артур, вырывающий меч Экскалибур из обломка скалы.

Перед дверью я помедлила, но всего один миг. Просто всплыло это нелепое предположение насчёт плена. Я его прогнала. И постучалась. К моему удивлению, изнутри раздался шорох. Я попятилась от порога. Дверь распахнулась. Передо мной стоял Тоби.

Глава четырнадцатая

Босой и в солдатском одеяле, как в плаще.

– Аннабель!

У него вышло одновременно и восклицание, и вопрос.

– Здравствуйте, Тоби.

Только тут я сообразила: я не знаю, как его фамилия. Но не «мистера» же прицеплять к имени!

Тоби глядел поверх моего плеча. Может, думал, я с папой пришла.

– Что-то случилось, Аннабель?

– У нас был констебль Олеска. Сказал, что вы ударились в бега и похитили Бетти. Или будто бы вы знаете, где она. Ещё сказал, что позвонил в полицейский департамент штата и оттуда скоро приедут вас… ловить.

Я выдала далеко не всё. Просто дыхания на остальное не хватило. Тоби задумался:

– Бетти – та девочка, что говорит, будто я в немца камнем швырнул?

Я кивнула. В укромном уголке сознания скреблись слова «плен», «пленница».

– Ну да. Бетти пропала. Со вчерашнего утра её никто не видел. Вы не знали? Бетти ищут. Фермеры округу прочёсывают.

Тоби явно был совершенно не в курсе.

– Констебль вчера вечером приходил к вам сюда, а вас не было. Вот он и подумал, что вы сбежали. Может, вместе с Бетти.

На этой фразе голос мой сорвался. Лицо Тоби, вечно бледное, стало вовсе белым.

– Вы ведь не знали, что Бетти пропала? – повторила я едва слышно.

Он качнул головой:

– Вчера я рыбачил. В ручье, у мостков. Улов Тёрнеру отдал. В обмен на вяленое мясо.

Тёрнеры выращивали бычков и поросят на убой. Папа тоже всегда их продукцию хвалил. Тёрнеровское вяленое мясо отлично хранилось даже без лéдника.

– Потом я у них – у Тёрнеров – в сарае ливень пережидал. Вернулся только к ночи.

Тоби кивнул на своё жилище:

– Прихожу, глядь – одной фотографии нет. Никогда на моей памяти Тоби не произносил столь длинных речей.

– Фотографию забрал констебль Олеска. Ту, на которой я в школу иду. И он – Олеска – вчера смотрел новые снимки. Они как раз пришли по почте, тётя Лили их принесла домой – ну и дала Олеске. Там есть один… вы снимали с холма в тот день, когда Руфь… потеряла глаз.

Тоби напрягся:

– Это не я бросил камень.

Он не лгал, это было видно. Хотя мог и не оправдываться. Я всё равно знала, что он ни при чём.

– Я вам верю. Только они… им теперь известно, что вы были на холме. А Бетти наврала, будто видела, как вы бросали камень, и сама пропала. Они считают, что вы… дурное совершили.

Он шумно втянул носом воздух:

– Я дурное совершил, Аннабель.

Я сложила руки на груди. С некоторых пор стала замечать: в такой позе взрослее себя чувствуешь.

– Вы совершили дурное? Что?

Он плотнее завернулся в одеяло. Я ждала. Наконец не выдержала:

– Но камень вы не швыряли.

Как я ни старалась говорить утвердительно, всё равно получился вопрос.

– Нет. Камень она швырнула.

Странно, я ведь в глубине души знала, что это Бетти, но удивилась, даже глаза вытаращила:

– Вы сами видели?

– Я хотел её за этим делом сфотографировать, да она сбежала. С ней мальчишка был. Она бы, может, сразу и не скрылась, да обернулась. А тут – я, на холме стою. Она и поняла, что я всё видел. И скорей в кусты.

– Почему же вы папе моему не рассказали?! Тоби отвёл взгляд:

– Каждый по заслугам получает. Рано или поздно.

– Что вы такое говорите? Тоби, надо было папе рассказать. Кто вам теперь поверит?

– Ничего не поделаешь.

Я подумала: с этаким подходом и в тюрьму загреметь недолго. Пока мы смотрели друг на друга, птицы взялись будить небосклон. Издали долетело: «Бетти! Бетти!» Тоби попятился в коптильню. И тут я решилась:

– Вы должны пойти со мной. Немедленно.

Губы его как-то странно покривились. Наверно, он хотел улыбнуться.

– Ты сейчас ну просто вылитая мать, Аннабель.

Я решила, это комплимент.

– Ну да. Потому что, будь мама здесь, она бы то же самое сказала. Скорее, Тоби. Одевайтесь, и пойдём.

Тоби колебался.

– Куда же идти?

– В безопасное место. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Выручим вас.

Он тряхнул головой.

– Мне, что ни случись, всё едино.

– А мне не едино. Если для вас разницы нет, давайте сделаем по-моему.

Снова эта судорожная полуулыбка. И снова крики: «Бетти! Бетти!»

Через несколько минут Тоби вышел, одетый в свой чёрный плащ, с фотоаппаратом на плече, с тремя ружьями за спиной. Обратный путь лежал вверх по холму. Идти было трудно. Тоби пропустил меня вперёд. На самых крутых участках тропы, которую вдобавок развезло, я хваталась за ветки, а Тоби подстраховывал снизу. Светало. Тропа становилась менее опасной, но зато и нас могли теперь увидеть.

Мы пробирались со всей осторожностью. Если бы я боялась охотников, надела бы что-нибудь красное. Но мы сами были вроде дичи – оба в тёмном, почти невидимые, если замереть. Если стоять, повесив голову.

Наконец мы оказались по другую сторону холма и направились прямо к ферме. Я сообразила: глянь сейчас кто-нибудь в окно – обязательно заметит две фигуры, большую и маленькую. Мы резко свернули в лес. Так, держась древесной тени, и вышли к амбару с тыла. Бегом пересекли открытый участок и открыли заднюю дверь.

Я шагнула в амбар первой. Никого. И собак папа всё-таки увёл, даром что польза от них сомнительная. Конь резко поднял над дверцей стойла свою массивную голову и уставился на меня с любопытством. Я вздрогнула.

– Пора пастись, Билл!

Я открыла обе створки голландской двери – и верхнюю, и нижнюю. Билл фыркнул мне в лицо и неспешно направился к выходу. Я выпустила и нашу кобылу Дину. Размахивая хвостом, Дина затрусила вслед за Биллом. Следующими на очереди были коровы Молли и Дейзи. Телятам мы имён не давали – всё равно их или резать, или на рынок везти. Дойные коровы – совсем другое дело. К ним привязываешься. С ними расстаёшься, только когда нельзя иначе.

Я раскинула руки, и Дейзи на ходу ткнулась мне в ладонь своим чёрным квадратным, чуть щетинистым носом. Будь папа дома, он бы как раз сейчас и выпустил животных пастись. Я рассчитывала, что мама, бабушка и дедушка увидят их в окно и в стойло уже не пойдут. Хотя, может, и задумаются, кто это выполнил папину работу.

Хватились они меня или нет?

– Тоби, за мной.

Лучше всего, прикинула я, спрятать Тоби на сеновале. Амбар у нас по пенсильванской традиции был встроен в склон холма. Одна сторона гораздо ниже, чем другая. С нижней стороны – вход в стойло. А на сеновал мы попадали двумя путями. Во-первых, снаружи: идёшь вверх по склону, огибаешь амбар – и вот она, дверь. Сразу и оказываешься на сеновале, без всяких лестниц. Но можно забраться и изнутри. Посерёдке амбара – перегородка, в ней дверца, за дверцей – приставная лестница. А в глубине амбара у нас стоял большущий бак для воды и длинные ясли.

На торце были широченные двойные двери – чтобы воз сена прошёл. В той части амбара сено и хранилось. Там же папа работал в плохую погоду и оттуда вёл раздачу корма. Очень удобно – овёс и сено по наклонным желобам поступали прямо в стойла. С потолочных балок густо свисала сбруя.

Дранка кое-где оторвалась, солома за долгие годы намертво влипла в земляной пол, балки обросли пушистой пылью – а всё равно на сеновале было уютно и сухо даже в осеннюю морось. Недаром папа любил там соснуть. Впрочем, я надеялась, что погода установится.

При виде высоченной лестницы Тоби оробел. Глянул вверх, туда, где терялись под потолком последние ступени. Перевел глаза на меня. Снова запрокинул голову. Я начала подниматься.

– Лезьте за мной, Тоби. На сеновале вас никто не найдёт.

Он всё мялся внизу.

– Не люблю верхотур.

Я было хихикнула. Чуть сама не упала. Тоби напрягся, я прикусила язык и спустилась. Чтобы взрослый человек – в чёрном плаще, с тремя вечными ружьями, косматый, бородатый, бледный-пребледный под полями надвинутой шляпы – и боялся лазать! Он же войну прошёл. Он вот уж сколько времени живёт совсем один посреди леса, питается всякой мелкой дичью да ягодами!

– Вы боитесь, что ли?

Тоби потупился. Поправил ружейные ремни. Снова стало смешно.

– Как же так? У нас тут местность холмистая. Вы по холмам бродите, а лестницы испугались?

– Холмы и лестница – разные вещи.

– Ладно. Не хотите на сеновал – спрячьтесь в яслях. Правда, там мыши…

Тут уж я сама почувствовала, что говорю с мамиными интонациями. Не знаю, что подействовало на Тоби – слово «спрячьтесь» или перспектива лезть в ясли. Может, намёк – будете, дескать, как мышь. Тоби не объяснил, только рукой махнул. Я снова стала подниматься. Он последовал за мной.

На полпути я оглянулась. Дело у Тоби шло туго. Поставив на ступень одну ногу, он судорожно подтягивал другую и, только укрепившись и переведя дыхание, делал следующий шаг. Обеими руками он прямо-таки впился в лестницу, вниз не глядел. Левая изувеченная кисть побелела от напряжения. Труднее всего Тоби было перевалиться с верхней ступени на сеновал. Правую руку он вытянул, насколько смог. Вцепился в сено. Пальцы скрючились, стали как когти. Я взяла его за запястье – больше, конечно, для моральной поддержки, – и он вполз по-пластунски. Он дышал прерывисто и тяжело – куда тяжелее, чем после подъема по скользкой тропинке. Я подумала: как же он слезать-то будет? Нет, лучше помолчу. Не скажу ему, что вниз – по-настоящему страшно.

Зато он не сбежит. Страх перед «верхотурой» пересилит другие страхи. А я пока подумаю, что делать дальше.

– Сейчас мне пора, Тоби, но я постараюсь поскорее принести вам поесть и попить. И ведёрко, чтобы… ну, вы поняли. – На этих словах я покраснела. – Если кто войдёт в амбар, просто затаитесь. Мальчики, бывает, забегают, но они вряд ли полезут наверх.

Тоби успел усесться в сене, снять ружья и шляпу. Без этих атрибутов он сам казался мальчиком. Наверно, потому, что теперь зависел от меня.

– Не бойтесь, – ободрила я. – Всё будет хорошо.