Текст книги "Волчья лощина"

Глава пятнадцатая

Прежде чем идти домой, я побродила возле ручья, набрала полные карманы рогозового пуху. Только я открыла дверь, мама на меня напустилась:

– Аннабель, где тебя носило? Будто не хватит с нас одной пропавшей девочки! Захожу к тебе, глядь – постель пустая! Чего я только не передумала!

Врать маме я не хотела, вот и выжала из ситуации максимум правды.

– Мама, когда я проснулась, ты как раз была в погребе. А надо ведь коров и лошадок выпустить. Вот я и сбегала, выпустила. Потом думаю: раз уж я встала, соберу пух с рогоза. – Я похлопала по оттопыренным карманам. – Жаль, что дома не вспомнила про пух, а то бы прихватила сумку.

Мы, дети, мало чем могли помочь солдатам. В школе нам объяснили: нужно собирать сухие початки рогоза. Пух легче, чем пробка, значит, требуется во флоте. Для наполнения спасательных жилетов.

– Мальчики встали? – продолжала я. – Отведу их к ручью, пускай тоже собирают, пока пух по всей округе не разнесло.

Этого фермеры старались не допускать. Прилетит пух в сад, упадёт на землю, прорастёт – попробуй избавься потом! А на пастбищах коровы из-за сочных стеблей друг с дружкой бодаются, особенно по весне.

Мама оглядела меня с ног до головы:

– Что это ты будто капуста? Сто одёжек напялила, а пальто забыла!

– Сама не знаю, как так вышло.

Почему-то ответ показался маме убедительным.

– Ладно, Аннабель. Только вперёд говори, когда и куда уходишь. Неспокойно нынче!

– А где все?

– Генри и Джеймс подхватились с рассветом и упросили папу, чтоб взял их Бетти искать. – Мама вздохнула. – Так и вижу: папа, эта парочка да четыре глупых пса. Дедушка, бедный, колесит по округе, всё пригодиться надеется.

Отлично, подумала я, можно ещё долго не волноваться, что Тоби обнаружат.

Мама занялась по хозяйству, а я стащила несколько булочек, налила большую кружку кофе (кофейник, ещё горячий, стоял на плите) и спустилась в погреб. Он у нас делился на целых четыре помещения. Одно отвели под прачечную – там царили сырость и чистота. В углу была стиральная машина с ручным отжимом, от стены к стене тянулись верёвки для белья, на длинном столе стояла ивовая корзина, в ней – мешочек с деревянными прищепками. Рядом – жестяные вёдра, чтоб таскать воду из колодца, и плита, чтоб эту воду греть. В полу имелось сливное отверстие.

Во втором помещении, на полках, выстланных старыми газетами, мы держали припасы: варенье из клубники и персиков, маринованные перец и помидоры, бобы, горох и кукурузу. В третьем хранился уголь. Это помещение было оборудовано специальным жёлобом; папа снизу набрасывал уголь лопатой, а уж по жёлобу он поднимался прямо в кухню. Сюда до зимы никто носа не совал, чтобы лишний раз не пачкаться. В четвёртом помещении мы держали вещи, которым в доме не место. Дырявые вёдра. Пустые стеклянные банки. Садовый инструмент. Луковицы тюльпанов в торфе.

В подвал тоже можно было попасть двумя способами: прямо из дома и снаружи, причём оттуда вела и вторая дверь – в погреб. Там лежали картофель, лук, свёкла и морковь – словом, всё то, что необходимо сохранить свежим до конца весны. Я выбрала одно ведро; хоть и не дырявое, оно помнило лучшие дни. Туда я сложила провизию – булочки, баночку клубничного джема, несколько морковок. Прихватила пустые банки. В одну перелила кофе из кружки, остальные собиралась наполнить водой.

Оставив ведро за дверью, я вернулась в дом. Мама была в комнате бабушки и дедушки – меняла постельное бельё. Бабушка сидела в кресле-качалке и штопала носок.

– Пойду собирать рогоз, – предупредила я. Тоска навалилась на меня от этой лжи.

Я только и надеялась, что к вечеру Бетти отыщется и Тоби спокойно вернётся в коптильню. А если не отыщется… Тогда я всё расскажу маме. Одной мне с этой тайной не сладить. Да и Тоби не приблудный кот, его на сеновале не спрячешь.

– Только сумку не забудь, – сказала мама, запихивая снятое бельё в старую наволочку.

– Не забуду.

Ещё несколько секунд я смотрела на них обеих, занятых привычной работой. Такие разные, мама и бабушка вдруг показались совсем одинаковыми. Наверно, потому, что были среди самодельных вещей – заношенных, затёртых до уютной, чудесной мягкости.

Снова стало больно. Теперь – за Тоби. Сколько лет он лишён домашнего тепла, заботы близких – если вообще когда-нибудь знал это тепло, эту заботу.

* * *

В школу идти не надо, братья под ногами не путаются – значит, весь день мой? Будь даже так, я всё равно провела бы его в амбаре – читала бы под голубиное воркование. Но день принадлежал не мне, а Тоби.

– Это я, Аннабель, – шёпотом позвала я, приблизившись к лестнице.

Тоби не ответил. Я полезла вверх. Ведро было тяжеленное, ручка резала пальцы. Наконец-то сеновал. Последним усилием я подняла ведро, поставила на сено и выкарабкалась сама.

– Тоби?

Он словно вырос из-за горы тюков. Он был уже без плаща и казался худющим, как медведь по весне. Шляпа больше не бросала тень на его лицо, и я увидела, что глаза у Тоби синие.

– Здорово вы спрятались, – похвалила я. – Есть хотите?

Тоби качнул головой:

– Не особо. Вяленым мясом перекусил.

– Тут у меня для вас булочки, джем, морковка и колодезная вода. И кофе. Только его лучше сразу выпейте, не то вконец остынет. После ужина ещё принесу.

Пока я говорила, Тоби ни шагу ко мне не сделал. Я стояла на самом краешке, возле перил. В смысле возле поручня, который удерживался на паре-тройке опор. А балясин не было. Для человека с боязнью высоты такая конструкция – почти что ничего.

– Я и воды потом принесу, Тоби. Но, может, вы заметили – там, внизу, стоит цистерна с насосом. Это чтоб вам помыться. Только дождитесь темноты. Или, если не хотите ждать, можно и сейчас. Прямо за выпасом есть ложбина, а в ней – родник. Вода очень чистая. Холодная только.

Наверно, думала я, Тоби привык к холодной воде. Где же ему мыться и стирать одежду, кроме как в ручье возле коптильни? Правда, плащ от многолетней грязи заскорузлый, будто не из ткани сделан, а из коры. Хорошо, что Тоби его снял. Без плаща он выглядит почти прилично, вот только волосы и борода очень уж длинные, неряшливые.

– Но если не хотите спускаться…

Я подвинула ведро к тюку, который Тоби мог использовать как пуф. Он приблизился боком, словно бездомный пёс, не знающий, зачем его подзывают.

– Ой! А ножик-то я и не взяла! Джем намазать нечем.

Тоби достал из кармана складной нож. Сел на тюк, разрезал булочку вдоль. Снял с банки ленточку, надавил рукоятью ножа на крышку, размазал джем по срезу булочки и протянул мне.

– Тоби, это для вас. Я и дома поем.

Он всё держал передо мной угощение. Пришлось взять. Тоби намазал джемом и вторую половинку, поместил её себе на колено, пальцами вытер лезвие и спрятал нож. Затем открыл банку с кофе.

– Холодный уже, наверно, – вздохнула я.

Жевал Тоби медленно-медленно, кофе прихлёбывал с расстановкой. Я откусила от булочки и только тогда поняла, до чего голодна. Кажется, не сегодня утром, а лет десять назад я проснулась, обнаружила в кухне Олеску и узнала, что вся полиция штата уже поднята на ноги. Мы ели в молчании. Наконец Тоби допил кофе.

– Хотите, я вам книжку принесу?

Спросила – и сама испугалась. Вдруг Тоби скажет: «Я неграмотный»? Но Тоби оживился, это по глазам было видно.

– У нас разные книжки есть, – зачастила я. – Мальчики обожают Роберта Льюиса Стивенсона. Мне он тоже нравится. Так принести? Сгодится Стивенсон? Только вечером читать не выйдет – темно будет.

– Сгодится, – без лишних раздумий ответил Тоби.

Я села на сено по-турецки, стала вертеть в пальцах соломинку. Вот имею я теперь право расспрашивать Тоби? Или не имею?

– Тоби, можно задать вам вопрос?

Он сцепил пальцы:

– Уже задала.

Снова губы у него покривились: улыбка, словно упрямый росток, силилась пробить застарелую корку на иссушённой почве. Чуть было я не сказала: «А ещё один вопрос?» – да вовремя спохватилась. Незачем ходить вокруг да около.

– Тоби, как ваша фамилия?

Он не ответил. Отвёл глаза.

– Ой, нет, не то.

Хотелось знать, откуда он родом, есть ли у него братья и сёстры, держал ли он в детстве собаку и если да, то как её звали, в каком возрасте он попал на фронт, при каких обстоятельствах его ранило, сколько ему сейчас лет (мама говорила, сорок четыре – сорок пять, не меньше) и что он имел в виду, когда сказал: «Я дурное совершил».

– Какое у вас любимое кушанье? – выпалила я.

Совсем по-детски получилось. Однако Тоби на этот раз взгляда не отвёл. Подумал несколько секунд и ответил:

– Пирог с орехом пекан.

– Серьёзно? Такой пирог моя мама отлично печёт!

– Знаю. Однажды она меня угостила. Ничего вкуснее в жизни не ел.

Голос Тоби изменился. Стал мягче.

– Она – мама твоя – извинялась: мол, сливок взбитых наверх пирога не положила. – Тоби тряхнул головой. – Не знаю, что бы со мной сталось, будь пирог ещё лучше. Пожалуй, я бы тогда просто умер.

Мы довольно долго разговаривали. Я задавала «детские» вопросы, Тоби отвечал с каждым разом всё обстоятельнее. В какой-то момент мы обнаружили, что просто болтаем. Тоби тоже меня расспрашивал. Я рассказала про бабушку – Тоби видел её пару раз, издали. И про тётю Лили. Правда, информация о ней уместилась в одно предложение: «А ещё есть тётя Лили, она работает на почтамте». Тоби поспешно сказал: «Да, я с ней пересекался». Сам избавил меня от подробностей.

Наконец я почувствовала, что могу спросить кое-что важное:

– Тоби, помните, чтó вы сказали моему папе? «Они весь Панцирь-камень зацарапали». Вы это о чём?

Тоби чуть подался назад, напрягся, как до разговора. Ответил далеко не сразу.

– О том, что они проволоку на Панцирь-камне точили.

– Они – это Бетти с Энди?

Тоби кивнул.

– А знаете, зачем им понадобилась проволока?

Снова кивок.

– Если б я проволоку обнаружил, я бы её убрал. Чтоб твой братишка не поранился.

– Значит, вы об этом слышали?

– Нет – видел. Как вы трое из Волчьей лощины выбирались. Ты вела Джеймса, у него вся мордашка была в крови; Генри первым шёл, а Бетти – та издали следила. Только вы скрылись – я скорей в лощину, узнать, что да отчего. Глядь – Бетти проволоку от дерева отвязывает. Меня заметила – и дёру.

– Мы с папой в тот же день пошли в Волчью лощину. Только проволоки уже не было.

– Потому что Бетти её всё-таки отвязала да, верно, спрятала где-нибудь. – Тоби взглянул мне прямо в глаза. – Дрянная она была девчонка.

Была? Прошедшим временем Тоби меня сильно озадачил. Я поднялась, отряхнула платье:

– Мне пора. Рогоз пойду собирать.

– Рогоз? Для чего?

– Для спасательных жилетов. Они во флоте нужны.

Тоби ни слова не сказал.

– Попозже вам книжку принесу.

С тем я его и оставила.

Глава шестнадцатая

Тут уж пришлось мне и правда набрать целую сумку пуха. Времени это заняло гораздо больше, чем я рассчитывала. Уплотняла пух в сумке, а сама думала: «Тоби во мне нуждается, это так, но и флот нуждается тоже». Воображала матросика в бурном море: его удерживает на плаву спасательный жилет, набитый пухом из окрестностей нашей фермы, может, даже пухом, который я сейчас собираю!

Я ощипывала початки рогоза, пока пальцы не начало саднить, пока пух, даже утрамбованный, не стал валиться из сумки. Между амбаром и домом был навес для фургона, там-то, на скамейке, я оставила сумку. В фургоне дремали кошки; я им сказала: «Ах вы, мои хорошие!» – и пошла заниматься делами, которые и так уже меня заждались.

Сначала я собрала яйца. Это занятие мне нравилось осенью и зимой: в курятнике тепло-тепло! Зато летом туда не войти – духотища. Несушки ко мне привыкли, не раскудахтались. Я спокойно шарила под их мягкими животиками. Но я не все яйца отнимала – некоторые оставляла, чтобы вылупились цыплята на замену тем курам, которых мы варили и жарили.

Чего я терпеть не могла, так это ощипывать цыплят. Шейки им сворачивала мама, она же ошпаривала тушки, чтобы облегчить мне ненавистное занятие. За дюжину собранных яиц я с несушками расплатилась – они получили кукурузу и сушёные цветки календулы. Я вымыла яйца колодезной водой. Колодец был с навесом – его сделали по маминому распоряжению.

С корзиной я вошла в кухню, стала перекладывать яйца на большое блюдо.

– Умница, Аннабель, – похвалила мама.

Я поднялась к себе, сняла лишние свитера, поменяла отсыревшие носки на сухие, причесалась. Потом помогала маме и бабушке варить суп. Когда явится поисковая группа, сколько будет голодных ртов – мы не знали, но на всякий случай начистили целую гору луковиц, обжарили лук с говядиной, добавили овощную заправку и домашний томатный соус. Всё это осталось булькать на медленном огне.

Мама проверила, чисты ли мои руки. Осталась довольна. Грохнула на кухонный стол большущую миску и сняла с неё влажное льняное полотенце. В миске было тесто. Так и выпирало пухлым бледным комом. Мама разрешила мне этот ком обмять. Потом мы трое – я, мама и бабушка – накатали из теста жгутиков, уложили их на смазанные жиром противни и отправили в духовку.

В кухне запахло сытным, густым говяжьим супом и румяными рогаликами. У меня снова разыгрался аппетит. Бедный Тоби, думала я, всю жизнь впроголодь!

– Теперь ступай, Аннабель, приберись у себя в комнате, – велела мама.

Я мигом справилась. Застелила постель, повесила одежду в шкаф. Подумав, сняла с подушки наволочку, а покрывало натянула повыше, чтоб было незаметно. И вышла на промысел. Из детской похитила «Остров сокровищ» – мальчики вряд ли хватятся, ведь бабушка только-только прочла им эту книжку в третий раз.

Из родительской спальни стащила старые папины брюки и фланелевую рубашку – таких рубашек у папы несколько, он и не заметит. Ещё взяла тёплые носки и комплект белья. Мама однажды подарила Тоби старое папино бельё – по размеру, значит, должно подойти. В маминой рабочей корзинке я выбрала самые острые ножницы. Всё это, заодно с куском мыла и свежим полотенцем, прихваченными из ванной, отправилось в наволочку.

В любой момент я могла попасться с поличным, но мама и бабушка были заняты, а я перемещалась бесшумно. Наволочку я вынесла из дома и оставила у внешнего входа в подвал, за кустом. А сама вернулась в кухню. Мама лепила пирожки.

– Мама, я тоже хочу искать Бетти.

Она обернулась, всплеснула белыми от муки руками:

– Нет, Аннабель, ты дома нужна. Вот вернутся наши – всё расскажут. Генри и Джеймс, наверно, сами теперь не рады, что увязались с отцом. Замучились, поди, шнырять по буеракам, да ещё в такую сырость. Едва ли снова пойдут. Если не передумаешь – можешь их сменить.

На самом деле мне просто нужно было отлить в банку горячего супу и стянуть пару рогаликов для Тоби, а меня, того и гляди, снарядят в спасательную экспедицию. Заставят искать Бетти, от которой один вред.

– Как скажешь, мама. Только я подумала: никто не ищет рядом с нашей фермой. Я бы прошла через лесок – ну, тот, который за амбаром. Поесть бы взяла с собой. Не волнуйся, я далеко не уйду.

Целую долгую минуту мама смотрела мне в глаза.

– Признавайся, Аннабель, ты что-то скрываешь? Тебе больше известно, чем остальным?

Я выдержала взгляд, хоть это и было трудно.

– Больше? Про что мне больше известно?

– Про то, куда подевалась Бетти.

Мама вроде как забыла о пирожках. Руки её замерли на уровне груди, словно мама собиралась дирижировать хором. И опять у меня нашлись слова, чтобы облечь в них ложь, чтобы выдать её за правду. И опять я подумала: нет, долго я с этой тайной не выдержу.

– Я не знаю, где Бетти. Просто хочу помочь её искать.

Мама взвесила мой ответ:

– Хорошо. Возьми поесть и ступай, но чтобы за наш холм ни ногой. Поняла?

– Да, мэм.

На сей раз я надела пальто, потому что в нём были глубокие карманы. В один карман спрятала банку с супом, обернув её прежде кухонным полотенцем, и ещё ложку. В другой карман отправились рогалики в вощёной бумаге. В каждом рогалике таился кусочек сливочного масла.

– Ты словно галифе напялила, – прокомментировала мама.

– Что это – галифе?

– Не важно. Помни, Аннабель: осторожность прежде всего. Далеко не ходи. Когда отец вернётся, я в колокольчик позвоню. Ясно?

– Да, мэм.

– Кстати, прихвати корзину из-под яиц, отнеси обратно в курятник.

– Да, мэм.

Пожалуй, перебор вышел с этим «мэм». Мама чуть наклонилась, вгляделась мне в лицо:

– Вот чую: что-то ты скрываешь. А что – не пойму.

Я не опустила глаза.

– Мне страшно.

Не знаю, как это вырвалось. Главное – это не было ложью. Мама расправила плечи:

– Из-за чего тебе страшно?

– Из-за всего. Бетти пропала. Тоби пропал. Тётя Лили говорит, Тоби взял Бетти в плен. Полиция скоро нагрянет. Я никогда полицейского не видела.

На последней фразе я расплакалась. Совершенно неожиданно. А вот мама, кажется, ничуть не удивилась. Обняла меня, зашептала на ухо:

– Всё в порядке, Аннабель. Всё в порядке. Всё будет хорошо.

То же самое я говорила Тоби. Не верила, но обещала. Я надеялась, что хоть мама-то верит. Впрочем, последние недели показали: можно верить сколько влезет – а будет всё равно то, что будет.

Я вытерла слёзы, надела шапку:

– Не знаю, мама, что это на меня нашло. Не так уж мне и страшно. Пусть уже Бетти скорее отыщется, а то всё так запуталось.

Мама улыбнулась:

– Да, милая, пусть Бетти отыщется. Ну, ступай. И помни насчёт холма.

Мама снова занялась пирожками. Я медлила на пороге и вдруг выпалила:

– Мама, а что ты скажешь, если я попрошу тебя испечь пирог с пеканом?

Ореховых деревьев у нас было всего несколько штук. Орехи на продажу не шли – мы их сами ели. Но только по праздникам, потому что орехи пекан очень дорогие.

Мама подняла скалку:

– Скажу, что на днях будет тебе пирог.

– Обязательно позвони в колокольчик, как только папа и мальчики вернутся!

С этими словами я выскочила на крыльцо, обежала дом, подхватила и взвалила на плечо наволочку. Ощущая себя немножко бродягой-сезонником, я направилась к лесу, а уже оттуда – к амбару. Крюк пришлось дать на тот случай, если мама сейчас приникла к окну – если следит, вправду ли я пошла искать Бетти.

Лошадки на меня уставились. Думали, я им яблок принесла. Сообразив, что угощения не будет, они снова принялись щипать траву.

– Свои! – сообщила я и полезла по лестнице.

На сей раз Тоби не только выбрался из укрытия, но и подполз к краю сеновала:

– Не ждал тебя так скоро, Аннабель.

– Я принесла ещё еды. Скоро поисковая группа вернётся – тогда я уже вряд ли к вам вырвусь. – Я вынула банку с супом и свёрток с рогаликами. Вручила Тоби ложку. – Обедать пора.

Тоби ел – как молился. С благоговением. Растягивал процесс. Зачерпывал суп медленными движениями, последние капли просто допил. Надкусил рогалик, а там сюрприз – подтаявшее масло. Тоби издал короткий смешок. Сам от себя такого не ожидал, мигом смолк, смутился. Никогда не слышала, как он смеётся. Даже улыбки его не видела.

Тоби прикончил рогалики, завинтил на пустой банке крышку:

– Спасибо, Аннабель.

– Пожалуйста.

Он повёл глазами на мою наволочку:

– Что это ты притащила?

Я развязала узел, вынула книжку:

– «Остров сокровищ».

Книжка была в мягкой обложке и ужас какая потрёпанная, но Тоби, прежде чем взять её, тщательно отёр руки о штаны:

– Спасибо.

– Пожалуйста, – повторила я. – За тюками есть ещё одна дверь, в ней нижняя часть открывается, свет поступает. Там вам будет удобно читать.

Тоби кивнул.

– Можно вас спросить?

Он вскинул брови:

– Ты уже спросила.

С улыбкой я стукнула себя по лбу:

– И впрямь!

Вместо того чтобы продолжать, я замялась. Стало вдруг очень неловко.

– Тоби, вы только не подумайте – мне ваши волосы очень даже нравятся. Они красивые.

– Спасибо. – Тоби выглядел озадаченным. – А где же вопрос?

– Понимаете, у меня тоже были длинные волосы, но они постоянно запутывались. Бывало, мама чешет-чешет, всю шею мне раздерет гребёнкой…

Тоби слушал молча.

– А потом тётя Лили взяла да и постригла меня. Я в то утро была в курятнике, пришла – в косы перья набились, вот тётя Лили и рискнула. Маму сначала чуть удар не хватил, а потом ей даже понравилось. Ты, говорит, теперь на Амелию Эрхарт[9]9
  Американская писательница и пионер авиации. Первой из женщин пересекла на самолёте Атлантический океан. Пропала без вести в 1937 г. при попытке совершить кругосветный полёт. Обстоятельства гибели не выяснены до сих пор.


[Закрыть] похожа.

– Ну да, что-то есть, – согласился Тоби.

– Поэтому я и хотела сделать вам стрижку. Можно? У меня и ножницы с собой. Но вы ничего такого не думайте. У вас очень красивые волосы.

Вот же заладила: красивые да красивые. Просто как идиотка. Тоби оттянул прядь, как бы измеряя длину.

– Зимой с такой гривой теплее, Аннабель.

– А я вам шарфик свяжу. Взамен.

Чуть не ляпнула: «Только сначала вязать научусь».

– Зачем это вообще?

– Что зачем? Волосы стричь?

Тоби кивнул.

– Затем же, зачем и бороду. Чтобы чувствовать себя опрятным. Я, например, очень люблю, когда я опрятная. Мне тогда легко-легко. И волосы в глаза не лезут.

Я говорила правду. Только об одном умолчала: из-за длинных косм лица Тоби было почти не видно. Он будто выглядывал сам из себя.

– А потом, как пострижёмся, – добавила я, пока остатки храбрости не иссякли, – вы можете помыться из бака и переодеться в чистое. – Я достала мыло, полотенце, бельё, брюки и рубашку и отступила на шаг.

– Стало быть, я очень грязный?

Тоби вытянул руки вперёд. На левую – сморщенную, скрюченную – было больно глядеть.

– Нет, вовсе нет, – зачастила я. – Простите, Тоби. Я не то имела в виду. Просто ведь хорошо быть…

– Опрятным, – подсказал Тоби.

– Да. Опрятным.

Вот ещё раз это слово повторю – точно Тоби меня с сеновала сбросит. Тоби с минуту раздумывал, наконец произнёс:

– Будь по-твоему.

И я взяла ножницы. Сначала я стригла Тоби кое-как – лишь бы поскорее избавиться от этих косм. Собрала настриженное в кучку – после в лесу где-нибудь зарою.

Худшее осталось позади. Я принялась подравнивать волосы. Чтобы выглядели опрятно. Никогда этим не занималась, только за мамой наблюдала, когда она стригла Генри и Джеймса. Как именно должно быть, я представляла, но про себя радовалась, что не взяла зеркало.

На выходе я получила нового Тоби.

– Вы теперь будто ваш родной брат, – сказала я.

Имела в виду: вот каким вы, оказывается, можете быть. Но Тоби помрачнел:

– У меня нет брата.

– А сестра есть?

Он покачал головой. Я загнала любопытство поглубже:

– Приступим к бороде, Тоби.

Он запрокинул голову.

– Только слишком коротко не надо, ладно?

– Не волнуйтесь.

Едва я занесла над ним ножницы, раздался звон колокольчика.

– Ой, мне пора бежать. Папа вернулся. Придётся вам самому с бородой управляться.

Тоби резко поднялся:

– Если её нашли, ты ведь мне сообщишь?

– Конечно. А пока будьте осторожны. – Я запихнула в карман ложку и банку из-под супа. – Мало ли кто может явиться в амбар. Лучше вон там, за тюками, спрячьтесь. Я, как вырвусь, сразу к вам.

Оказавшись внизу, я подняла голову. Тоби стоял возле перил, смотрел на меня. Если б я лично его не стригла, ни за что не узнала бы – так он переменился.