Текст книги "Волчья лощина"

Глава двадцать пятая

Бетти Гленгарри умерла тем же утром, в десять часов восемнадцать минут. Мы узнали об этом только через час. К телефону подошёл Генри.

– Мам, это миссис Гриббл.

Мама взяла трубку, прикрыла ладонью микрофонное отверстие и спросила Генри:

– Что ей надо?

– Не знаю. Может, нам кто-то звонит, а она решила сначала тебя спросить. Вдруг ты не захочешь разговаривать?

Мама приложила трубку к уху:

– Здравствуйте, Энни.

Миссис Гриббл заговорила своим особым, «новостным» тоном – громче обыкновенного, деловито, но как бы нехотя. Вот, дескать, сообщаю важные сведения исключительно по долгу службы. Слов я не могла разобрать.

Мама с минуту слушала молча, затем охнула. Свободная её рука взлетела к лицу, закрыла щёку.

– О нет! Как же так? Какое несчастье. Вы не путаете?

Мама к разряду плакс не относилась. Не заплакала она и после известия Энни Гриббл, но выражение лица было хуже всяких слёз. Я подумала: Тоби убит. Ощутила одновременно и жар, и озноб. Генри стоял рядом. От него пахло кленовым сиропом и самую чуточку – псиной. Много бы я дала, чтобы поменяться с ним местами.

– Да, я ему скажу, – говорила в телефон мама. – Он с моим Джоном сейчас где-то в лесу. Ищеек привезли – вы, наверно, знаете. Так вот, все ушли. Как только вернутся – я всё, всё передам. Спасибо, Энни, что позвонили. До свидания.

Мама повесила трубку. Её рука двигалась к рычагу медленно-медленно, будто это не был простейший из жестов.

– Он умер? – выдавила я.

– Нет. Бетти умерла. От заражения крови. Врачи ничего не смогли сделать.

Мама опустилась на ближайший стул. Генри чуть подался ко мне. Теперь я слышала его дыхание.

Из сеней галопом прискакал Джеймс. Он только что выпилил себе фанерную саблю.

– Йо-хо-хо! Генри, айда в пиратов играть!

– Да. Сейчас. Только сначала сбегаем к бабушке. Она помочь просила.

С этими словами Генри уставился на меня – будто впервые увидел. И вышел из комнаты, сопровождаемый Джеймсом. Я бы сказала, что Джеймс следовал за Генри как тень – да только тени ведь не шумят.

– Помочь? – допытывался Джеймс. – Тяжёлое что-то передвинуть, да? Да, Генри? Передвинуть?

Наконец и эти звуки замерли. Я села на пол, у маминых ног. Положила голову ей на колени. Мама принялась гладить меня, словно кошку. Кого-то из нас двоих определённо трясло. Может, обеих разом.

– Если бы я постаралась, мама, я бы раньше сообразила про колодец.

Мамина рука застыла на моём темечке.

– Не смей, – вдруг сказала мама.

Спихнула мою голову с колен, наклонилась ко мне, чтобы глядеть прямо в глаза:

– Господом Богом себя вообразила? Думаешь, от тебя жизнь и смерть зависят? Нет, моя милая. Такие мысли – проявление гордыни, так и запомни.

Я опешила. Не нашлась с ответом.

– Бетти умерла, и это ужасно, – продолжала мама. – Ужасно. Но ты в этом не виновата, Аннабель. – Чуть успокоившись, она откинулась на спинку стула. – Наоборот, если бы ты не догадалась про колодец, Бетти умерла бы прямо там. В одиночестве. В страхе. Может, её вообще никогда бы не нашли.

Я представила: склизкая чернота колодца, холод, щупальца гангрены, боль – и ни одной живой души рядом. Потом, через много лет, явится какой-нибудь фермер, станет орудовать лопатой, не ведая, что не с колодцем дело имеет, а со склепом.

– Иди ко мне, Аннабель.

Мама раскинула руки. Как же тепло было у неё на груди.

– Бывает, всё налаживается, доченька. А бывает – и нет.

Прозвучало как эхо. Что-то подобное уже говорил Тоби. Про чувство вины. Про искупление.

Бабушка всплакнула, даром что никогда Бетти не видела. Я ударилась в слёзы вслед за бабушкой. Джеймс не плакал. Наоборот, услыхав, что Бетти умерла, он рассмеялся.

– Нашли кого жалеть! – крикнул Джеймс и взмахнул фанерной саблей.

Мама сделала внушение, после которого Джеймс посерьёзнел и вместе с Генри пошёл рисовать карточку с соболезнованиями для Гленгарри. Генри задержался в дверях:

– Аннабель, ты с нами?

Ни такого взгляда, ни такого тона я от Генри не ожидала. Смутилась, но ответила:

– Да, сейчас приду.

Мама сказала бабушке:

– Энни Гриббл просила передать констеблю, что Бетти умерла.

– Ну, тогда констебль последним узнает, – рассудила бабушка. – Пока он сюда явится, Энни на всю округу растреплет.

– Энни это убийством называет, – еле слышно шепнула мама.

Бабушка откашлялась – слёзы, стёртые с глаз, остались в горле.

– Убийство и есть, Сара. Если Тоби эту бедняжку в колодец спихнул – что ж оно, коли не убийство?

Я уцепилась за слово «если», отлично, впрочем, понимая: в наших краях мало у кого столько же терпения, сколько у бабушки. Бабушка, может, и готова ждать расследования, но вот констебль, да и полиция, не говоря уже о Гленгарри, не задумываясь назовут Тоби убийцей.

Острее прежнего ощутила я необходимость спасти Тоби. Не то его застрелят или пристегнут к электрическому стулу, и разряд переменного тока выбьет жизнь из беспомощной плоти.

Я надеялась, что Тоби всё-таки бросил свои ружья, избавился от приметных плаща и шляпы, стащил где-нибудь другую одежду и выбрался к шоссе; что сердобольный водитель грузовика согласился его подвезти до Огайо, а то и дальше – туда, где можно начать с чистого листа.

Надеялась, а сама знала: всё не так. Едва ли Тоби вообще успел покинуть здешние холмы. Испуганным он не выглядел – только опечаленным из-за несправедливых обвинений и уставшим от давнего бремени. И было ясно: оправдываться Тоби не станет, бремя облегчить не попытается, потому что внушил себе: сделать ничего невозможно.

Мысль об этом душила меня. Я шагала от окна к окну, совсем как Джеймс в сочельник: всё, бывало, вглядывается в темноту, даром что видит только отражение собственной мордашки. Зато не сомневается: Санта-Клаус уже свернул к нашей ферме, секунда – и возникнет во дворе. Я ждала другого: вот сейчас из лесу выйдут фермеры со свистками или полицейские с револьверами. Никто не появлялся.

Лошади, будто часовые, среагировали первыми. Синхронно отвлеклись от пастьбы, повернули головы в сторону Коббовой пади. Собачий лай проник сквозь запертые двери, сквозь закрытые окна; собак ещё не было видно, а лай уже звенел. Потом выяснилось, что шумели наши собаки, а не ищейки. Тех было всего две. И до лая они не опускались. Каждая словно бежала по нитке – нитке запаха, подметала землю своими вислыми ушами, своими брылами. Одна ищейка двигалась от огорода, другая наискось пересекала выпас.

– Они сюда идут, – объявила бабушка, дежурившая у оконца в сенях. – И Джон с ними.

Дедушкино полупальто и перчатки были давно спрятаны у меня в шкафу. Вдруг я сообразила: я ведь сама теперь пахну, как Тоби. По крайней мере, так покажется ищейкам. Вот и отлично. Пусть подбегут ко мне, пусть облают. Кто их тогда всерьёз воспримет? Кто станет полагаться на собак, для которых что девочка, что лесной псих-убийца – никакой разницы? Но, увидав, как хендлеры привязывают ищеек к столбам для бельевой верёвки, я выдохнула с облегчением.

– Ставь кофейник, Сара, – крикнула бабушка. – Сейчас к нам целая толпа ввалится.

Хендлеры были под стать ищейкам – в смысле такие же тихие. Говорили только при необходимости, и то еле слышно; кухню от пола до потолка обнюхали взглядами, причём, если их интересовала какая-нибудь деталь, лица у них вытягивались не хуже собачьих морд.

На Генри с Джеймсом хендлеры уставились, как на парочку кроликов. Джеймс забился под стол и давай тянуть Генри за штанину, шептать: «Юнга, ко мне!» Но Генри уселся рядом со мной. И мой недоумённый взгляд встретил без улыбки. Папа и констебль Олеска вошли вслед за хендлерами.

– Подождём остальных здесь, – выдал констебль. – Тогда и продолжим. Вокруг коптильни мы каждый дюйм проверили. Там такая концентрация запаха, что ищейки нас по кругу гоняли, умотали вконец, пока не решили сюда бежать.

Я отметила, что никто из вошедших не потрудился снять пальто.

– Присядьте, – сказала мама. – Есть новости.

Услыхав, что Бетти умерла, констебль только и вымолвил, что «Господи Боже мой», и уронил лицо в ладони. Хендлеры никак не отреагировали. Ещё бы. Они ведь только и знают, что искать пропавших детей да беглых преступников. Может, поначалу и переживали, а с годами уподобились своим собакам. Их только процесс волнует. Только погоня как таковая. Девочку им искать не дали. Зато уж гнусного убийцу они поймают.

Папин взгляд метался от меня к маме и обратно. Я буквально читала в его глазах: «Что нам делать? Надо посовещаться – но как?» На этот вопрос у меня ответа не было. Одно я знала: больше ни одной минуты бездействия не выдержу. Не смогу повзрослеть и пройти все этапы долгой жизни с мыслью, что мешкала в самый критический момент, а когда всё-таки что-то предприняла – моим действиям уже не суждено было повлиять на ситуацию.

Бочком я вышла из кухни и проскользнула в гостиную, оставив взрослых строить планы. Мой план был давно набросан, но я для верности ещё раз пошагово прокрутила его в голове. Представила, как говорю и делаю то, что считаю правильным. В любом случае хуже не будет. Почти беззвучно я затворила дверь между кухней и гостиной. Сняла телефонную трубку, начала вертеть скрипучий диск.

– Миссис Гриббл? – выдохнула я, услыхав «Алло».

– Это вы, Сара?

– Нет, миссис Гриббл, это Аннабель. Соедините меня, пожалуйста, с фермой Вудберри. Это очень важно.

Я знала, как Энни отреагирует на слово «важно». Слюнки у неё потекут, вот как.

– Аннабель, а твоя мама знает, что ты звонишь по телефону?

– Конечно. Хотите, я передам ей трубку? Правда, мама сейчас с бабушкой на кухне занята, но, если это необходимо, я её позову. Просто дело срочное. И очень-очень важное.

Я задержала дыхание.

– Хорошо, – ответила миссис Гриббл. Прямо слышно было, что она сплетню предвкушает. – Которые Вудберри тебе нужны?

Такого вопроса я не ожидала:

– Те, у которых Энди.

– Да тут на каждой ферме по Энди, – фыркнула миссис Гриббл, теряя терпение.

– Энди, который ходит в школу.

Впервые я порадовалась, что миссис Гриббл – сплетница. Послышались гудки – миссис Гриббл устанавливала соединение. Трубку взяла мама Энди. Я только об одном молилась: чтобы миссис Гриббл осталась на линии.

– Миссис Вудберри, здравствуйте. Это Аннабель Макбрайд. Позовите, пожалуйста, Энди к телефону.

– Если ты хочешь сообщить о Бетти – мой сын уже знает. Такая славная была девочка. Такое несчастье! Такое злодейство!

– Нет, я не поэтому звоню, миссис Вудберри. Но, конечно, всё касалось именно Бетти.

– Ладно, сейчас позову. Подожди, Аннабель. Трубка клацнула по столешнице. Я успела подумать: хорошо, что Коулмен велел всем сидеть по домам – Энди не мог уйти с фермы.

– Энди! – крикнула миссис Вудберри. – Энди!

Через минуту в трубке раздалось:

– Да?

Голос был безжизненный. Я собиралась сразу перейти к делу, но по тону поняла: Энди совершенно раздавлен.

– Энди, это Аннабель. Мне очень жалко Бетти.

Он молчал довольно долго. Наконец выдавил:

– Мне тоже.

Почему-то я удивилась, а ведь знала, что Энди к Бетти неровно дышал. Неподдельное горе этого оболтуса чуть не заставило меня отказаться от задуманного.

– Энди, я тебя спросить хотела.

Я произнесла эту фразу – и замолчала. Будто выронила путеводную нить, по которой собиралась добраться до истины.

– Энди, мы получили по почте отпечатанные снимки, которые Тоби делал. На одном из них – Бетти.

На слове «Бетти» я чуть не задохнулась. Кто ж знал, что говорить о ней будет так трудно!

– А я тут при чём? – пробурчал Энди, судя по тону, одновременно заинтригованный и перепуганный.

– При том, что Бетти не одна. Там ещё и ты. Вы вдвоём стоите на склоне холма – того, который глядит на школу. И Бетти швыряет камень в мистера Анселя.

Я знала: если миссис Гриббл сразу не отсоединилась, теперь её не отвлечёт и целый шквал других звонков. Пусть лампочки на коммутаторе мигают сколько влезет – миссис Гриббл будет слушать наш разговор.

Энди молчал, только тяжело дышал в трубку. – Ты-то чего колыхаешься? – наконец процедил Энди. Страх из голоса никуда не делся, только к нему прибавилась злоба. – Наказать Бетти хочешь, да? За камень тот идиотский? Так Бетти уже умерла! Мало тебе, что ли? Мало?!

Вот оно. Первую часть истории, специально для ушей миссис Гриббл, Энди выдал.

Я позволила себе выдохнуть:

– Просто, Энди, теперь убийцей считают Тоби. Поэтому я тебе и позвонила. Ты же знаешь: это не Тоби спихнул Бетти в колодец.

– А она сказала – Тоби! – Теперь Энди рычал. – Докторам сказала, в больнице.

– По её версии, Тоби и камень швырнул. Это ведь ложь. Ты сам, Энди, минуту назад признал, что это ложь.

– Да она просто испугалась. Она и камнем вовсе не в Руфь метила!

Я закрыла глаза. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы миссис Гриббл всё ещё висела на нашей линии!

– Энди, я понимаю: вы с Бетти дружили. Но ты же сам сказал офицеру Коулмену, что Бетти хотела идти к коптильне, хотела напакостить Тоби. Может, даже поджечь его жилище. Разве тебе трудно признать, что в колодец она сама упала – случайно?

– А хоть бы и так – теперь-то какая разница? Бетти умерла, а этот… этот на свободе разгуливает!

– Говорю же, Тоби считают убийцей! – Мне большого труда стоило не взвизгнуть. – Его застрелят или казнят.

– Поделом, – прошептал Энди. – Пускай и застрелят, и казнят.

– Энди, как ты можешь?

Вместо ответа он бросил трубку. Мгновение спустя отключилась и миссис Гриббл. Я села прямо на пол. Меня трясло от изнеможения. Так, на полу, меня и обнаружила мама.

– Аннабель, ты по телефону звонила? Аннабель, что с тобой?

– Мне как-то нехорошо, мама. Можно я в постель лягу?

Мама потрогала мой лоб:

– Температуры, во всяком случае, у тебя нет.

– Я не больна. Просто неважно себя чувствую.

– Тогда иди ложись.

Мама подала мне руку – мол, поднимайся. Добавила:

– Все уже ушли. Отвязали ищеек – и снова в лес.

С трудом я встала на ноги. Мама обняла меня, устроила подбородок на моей макушке.

– Скоро всё закончится, Аннабель. Так или иначе – но закончится.

Глава двадцать шестая

Новость насчёт камня, выбившего Руфи глаз, Энни Гриббл распространила на диво быстро. Многие осуждали миссис Гриббл за чрезмерное любопытство и злоупотребление служебным положением, многие клялись, что не водятся с ней и сплетен не собирают, но всем было известно – слухи из уст миссис Гриббл неизменно оказываются правдой. Один-единственный раз миссис Гриббл дала маху – поверила первоапрельской шутке и разнесла весть о том, что возле Боктауна обосновался цыганский табор. А вообще она была в округе чем-то вроде глашатая.

К вечеру все знали: Руфь потеряла глаз совсем не из-за Тоби. Кое-кто даже засомневался, а точно ли Тоби спихнул Бетти в колодец. Но оказалось, что сомнения ничего не значат.

– Пускай присяжные судят да рядят – это их основное занятие, – заявил констебль. – А полиция обязана сыскать Тоби, и точка.

Констебль Олеска сидел у нас в кухне с папой и дедушкой. На него было направлено общее внимание. Джеймс и тот не порывался залезть под стол. Ищейки привели хендлеров в амбар, вывели из амбара, заставили пробежаться по выпасу и обойти кругом дом, погоняли по подъездной дорожке, затащили в лес, оттуда – в сад, прежде чем взять курс на запад, прочь от наших холмов, к границе со штатом Огайо. Лишь на третьей миле этого марафона офицер Коулмен решил, что след вряд ли сделает петлю.

– Тогда-то он и отпустил нас по домам, – рассказывал папа. – А сам со своими людьми всё идёт по следу. Ждёт, пока их сменят.

Констебль Олеска, чуть живой после поисков, явно не жалел, что потратил столько сил.

– Ещё день-другой – и Тоби поймают, – заверил он оптимистичным тоном. – Если, конечно, никто его на машине не подбросит.

– Как думаете, констебль, в Огайо преследование продолжится? – спросил папа.

– Скорее всего, да. Или дело передадут тамошнему департаменту полиции. Впрочем, когда до них дойдут вести от Энни – если уже не дошли, – рвения, глядишь, поубавится.

Олеска обернулся ко мне.

– Я считаю, оно к лучшему, что миссис Гриббл подслушивала. – Констебль говорил без улыбки, но и без осуждения. – Воображаю её за этим занятием!

– И всё это наша Аннабель устроила, – добавил папа.

– Ты сердишься, папа?

К гневу я была готова в принципе, но не в ту конкретную минуту.

– Нет, не сержусь, доченька.

– И я не сержусь, – с улыбкой добавил дедушка. – Аннабель находчивой растёт, а находчивость – штука полезная.

– Как и трудолюбие, – произнесла мама, отправив в духовку противень со свиными отбивными. – Аннабель, морковь сама себя не почистит, так и знай.

Генри вскочил:

– Морковку я почищу!

Избегая встречаться со мной взглядом, Генри занял моё место возле кухонной раковины. Принял на себя мою обязанность. Я заметила, будто впервые: наши руки очень похожи. У Генри такие же длинные пальцы. Та же манера держать нож.

– Почему это Генри помогает, а я – нет? – возмутился Джеймс.

– Действительно, – поддержала мама. – Вот тебе первое задание: отмерь чашку молока и вылей в сотейник.

Эту картину тётя Лили и застала: Генри чистит морковь, Джеймс пыхтит над сотейником, я сижу за столом с мужчинами.

– Кажется, я домом ошиблась, – пробормотала тётя Лили. – Аннабель, у тебя что, ноги отказали?

– Но-но, Лили, – бросил папа, словно строптивую кобылу укрощал. – День трудный выдался.

– Будто я не знаю! Ты, Джон, хоть представляешь, сколько через мои руки проходит почтовых отправлений? Люди, похоже, только и делают, что письма пишут. Удивляюсь, как жизнь до сих пор не остановилась при таком-то массовом бумагомарательстве?

Тётя Лили налила себе кофе, уселась на мамино место за столом. Я подумала, она не знает про Бетти:

– Бетти Гленгарри утром умерла, тётя Лили. Она только фыркнула:

– Эту новость мне сегодня сообщило не меньше дюжины человек. По-твоему, Аннабель, я в Тимбукту на работу езжу? Хотя вряд ли в Тимбукту есть почтамт.

Ужасно захотелось чем-нибудь в неё запулить.

– Просто я подумала, вы ещё не слышали.

– Почему это? Потому что я не разрыдалась и в обморок не брякнулась, в отличие от всяких хлюпиков?

И тётя Лили оглядела меня сквозь очки:

– Аннабель, пути Господни неисповедимы. Можешь не сомневаться: у Господа Бога были собственные основания.

Тут вошла бабушка:

– Что за основания, Лили?

– Основания забрать Бетти домой.

Бабушка только головой качнула:

– Не знаю, Лили, в кого ты уродилась такая чёрствая.

– Я не чёрствая. Но и не мягкосердечная. Нюнь и без меня хоть пруд пруди.

«Ещё минуту послушаю тётю Лили – точно окаменею», – подумала я, а вслух сказала:

– Можно я к себе пойду? Раз мальчики с ужином помогают?

– Если только совсем ненадолго, – нахмурилась мама. – Я тебя крикну, как понадобишься.

– На стол и я могу накрыть, – заявил Джеймс.

Бабушка потрепала его по макушке, проворковала:

– Конечно, можешь. Мы даже не сомневаемся.

Шумы из кухни проникали в спальню. Я слышала стук кастрюль и сковородок. Звон тарелок и ложек. Я слышала голоса. И скрежет стульев, придвигаемых к столу.

Звуки только усугубляли моё одиночество. Да, я перехитрила Энди, выудила у него признание; наверно, полицейские, когда схватят Тоби, будут с ним не очень жестоко обращаться. Эти соображения должны были бы меня утешить – а не утешили.

Я достала и надела дедушкино полупальто. В нём бы две таких, как я, поместились. Прямо в пальто я легла на кровать, подтянула коленки к животу и крепко заснула. Мама крикнула снизу: «Аннабель, ужинать!» – я не слышала. Мама приоткрыла дверь, выключила свет – я не слышала. Мама укрыла меня пледом – я не слышала. Не проснулась я и от телефонного звонка, который раздался ближе к полуночи.

Зато утром я была на ногах раньше всех. Кроме мамы, конечно. Мама варила кофе. Одна. Ещё даже рассвет не брезжил. Я не сразу себя обнаружила. С минуту наблюдала за мамой из дверного проёма. Мама была какая-то другая – не подозревала, что на неё смотрят. Сама смотрела в себя. Точно так же, как я на снимке, который сделал Тоби.

Предчувствие зародилось во мне, стало нашёптывать: возвращайся в постель, пока мама не обернулась. Откуда оно взялось? Может, я заподозрила худшее, глядя на мамины поникшие плечи? Может, поэтому подумала: скорее скрыться в спальне, выгадать себе ещё часок-другой неизвестности?

Кстати, я со вчерашнего дня так и не переоделась. Стояла в дедушкином полупальто. Должно быть, я ужасно нелепо выглядела. Мама, с кружкой кофе в руке, пошла было к столу, подняла глаза – и застыла так резко, что кофе расплескался на пол.

– Господи, Аннабель, ты меня напугала!

Мама потянулась за тряпкой:

– Зачем ты в такую рань подхватилась?

– Не могу больше спать. – Я села к столу. – Мама, Тоби ещё не нашли?

– Значит, ты слышала ночной звонок?

Я покачала головой. Сердце сжалось:

– Нет, не слышала. Кто звонил?

Мама выкрутила тряпку, села напротив меня. С осторожностью поставила кружку на стол:

– Констебль. Он получил известие от офицера Коулмена и решил, нам это будет интересно.

Раньше я не задумывалась, красивая у меня мама или нет. Только теперь, когда она под моим взглядом мужалась, чтобы сообщить о смерти Тоби, я поняла: краше неё и быть никого не может.

Руки я втянула в рукава. Так, не видя собственных кистей, и слушала маму. Тоби выследили у самой границы штата – он спал под мостом реки Махонинг. Ищейки, приведя полицейских к спящему Тоби, стали валяться в листьях. Человек, ими обнаруженный, был им совсем не интересен. А Тоби поднялся, услышав, как полицейский назвал его имя. Наверно, он хотел встретить неизбежное стоя. Ему велели лечь лицом вниз, руки держать за головой – он не послушался. Когда они выхватили револьверы и повторили приказ, Тоби дёрнул плечом, как если бы снимал ружьё. Тут полицейские его и застрелили.

– Они ведь не знали, что ружьё неисправное, – тихо сказала мама. – Они вообще ничего не знали. Им было велено схватить и передать в руки правосудия опасного преступника, только и всего.

Слёзы я вытирала прямо ладонями. Длиннющие рукава мешали, я их подвернула.

– Зачем Тоби так поступил, мама? Зачем взялся за ружьё? Оно ведь было неисправное! И всё равно Тоби не стал бы стрелять. Не такой он человек.

Мама вздохнула:

– Верно, не такой. Я сама в толк не возьму, зачем Тоби понадобилось скидывать ружьё. Разве только он очень, очень устал. От жизни.

– Но как же так? Он столько лет жил совсем один и грустил – это понятно. Но теперь-то мы у него появились! А он…

Мама качнула головой:

– Ты и права и неправа, Аннабель. Погоди, сейчас объясню. Представь, что у тебя руки окоченели. Что ты их не чувствуешь, такие они… омертвевшие. А теперь представь, что попала в тепло и руки начали отогреваться. Это ужас как больно, доченька. Это почти невозможно терпеть.

Некоторое время я смотрела на свои руки и думала о руках Тоби.

– Знаешь, мама, что он сказал, перед тем как уйти? Он сказал: «Была бы у меня дочка вроде тебя, Аннабель».

Мама улыбнулась:

– Кто ж от такой дочки откажется!

Я вспомнила, как привела Тоби в амбар:

– А ещё знаешь, что? Тоби высоты боялся. Я его пристыдила – и он полез по лестнице на сеновал и больше уже не робел. Понадобится – спустится. Понадобится – поднимется.

Мама встала, взяла самую маленькую чашку, плеснула туда кофе, щедро долила сливок и сахару тоже не пожалела.

– Пей, Аннабель.

Помолчав, она добавила:

– Не думала я, что ты его так хорошо понимаешь.

– Он первый меня понял, мама.

Пока мы пили кофе, за окнами совсем рассвело. Краски вернулись в мир вместе с солнцем.