Текст книги "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения"

[…] Я не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, что случилось с ней в физиологическом смысле, но мы знаем, что случилось с ней в психологическом смысле: она решила больше не жить. […] Ее влечение к собственному иному миру, который все мы считали придуманным ею, было чрезвычайно сильным; […] она хотела сохранить его любой ценой, но она думала, что может это сделать, сохранив и реальный, физический мир вокруг нее. […] Но чем больше я узнаю о мыслях других людей, тем большей истиной представляется мне, что у каждого человека есть другой мир внутри и что никто, на самом деле, целиком не принадлежит вот этому миру. В других мирах все мы чужаки. […] Никто из нас целиком не принадлежит этому миру; […] он не принадлежит нам. Ответ заключается в том, чтобы реализовать чей-то иной мир посредством этого. […]

Вскоре Дороти получила уникальную возможность достичь подобного осуществления. До смерти Мэрион отношения Дороти с Джозефом Хаднером были весьма прохладными. Но Хаднер, который был уверен, что обладает особыми психологическими способностями, получил послание от Мэрион после ее смерти, в котором она убеждала его, на удивление, взять в жены Дороти. Она отказывала ему безоговорочно несколько раз, но как-то внезапно, ей самой на удивление, все ее возражения исчезли. Они поженились апреле 1953 года и жили счастливо восемнадцать лет. И Дороти, наконец, стала матерью близнецов, посвятив себя Нилу и Линн, которых без родной матери некому было воспитывать.

Снова реакция Фила была болезненной и гневной. Фил считал Хаднера незваным гостем, который вторгся в их семью и оттеснил не только Эдгара, но и (благодаря близнецам) его самого. Согласно другу Фила, Искандеру Гаю, темнокожему писателю и художнику, который со своей женой арендовал маленький коттедж позади дома, где жили Джо и Дороти в Беркли, «Джо пытался найти повод, чтобы Фил согласился общаться с ним. Фил отказывался от этого напрочь». Фил иногда заходил к Дороти (не уделяя никакого внимания Хаднеру, если он был дома), и это представляло трудность как для матери, так и для сына: Фил уходил ворча, а Дороти часами оставалась бледной и изнуренной.

В отношениях Фила с отцом не было никакого утешения. Эдгар перебрался в Пало-Альто, куда приехали Фил и Клео, чтобы его навестить. Помимо ожесточенных споров – Эдгар был упрямым консерватором, а Фил и Клео, будучи из Беркли, либералами, – их разговор был скучен. Клео вспоминает: «Общаясь с Эдгаром, удивляешься, существовали ли у него какие-то эмоции. Общаясь с Дороти, понимаешь, что они у нее были, но оказались подавленными». По мере того как длился этот визит, «становилось ясно, что никаких точек соприкосновения не было». Эдгар больше никогда не приглашал их в гости.

Но Филу удавалось, вместе с Клео, создавать свой собственный мир. Они прогуливались по Сан-Пабло-авеню, заглядывали в кафе и магазины и пинали ногами шины подержанных автомобилей. Эти недолгие прогулки (он заходил также на Шаттак-авеню неподалеку от University Radio Холлиса) стали изобразительным фоном для ряда реалистических романов пятидесятых годов. Филу также нравилось сидеть там на ступеньках и наблюдать за тем, как играют дети на другой стороне улицы, до тех пор, пока он не стал опасаться, что об этом могут подумать соседи (такие же опасения возникли у Фила в начале семидесятых годов, когда он помогал соседской девочке разносить газеты; независимо от того, был ли он жертвой домогательств в юности или нет, это вызывало у него весьма значительное беспокойство и чувство вины).

Будучи публикующимся писателем-фантастом, Фил, конечно, стал знаменит. В 1953 году он язвительно заметил: «Наконец-то стал писателем. Ватаги маленьких мальчиков, поклонников научной фантастики, приветствуют меня на улицах. О, слава!». The Elves, Gnomes, Little Men's Science Fiction, Chowder and Marching Society – так называлась самая активная группа фэнов научной фантастики в Беркли. Фил не относился к их числу. Ему не хотелось быть обитателем жанрового гетто, хотя он писал продаваемые жанровые произведения. «Мои ранние поклонники были троллями и придурками. Они были ужасно невежественными и странными людьми». Но Фил время от времени писал и для их любительской прессы – фэнзинов. Его очерк Pessimism in Science Fiction появился в 1955 году в журнале Oblique; там Фил заявил со всем уважением к «мрачному настроению» фантастики, посвященной последствиям постъядерного холокоста: «В научной фантастике писатель ничуть не склонен к тому, чтобы играть роль Кассандры, – он чувствует свою полную ответственность за то, что, независимо от пригрезившихся ему сновидений, марсиане обязательно явятся и уничтожат все наши запасы оружия для нашего же всеобщего блага».

Несмотря на свое отрицательное отношение к троллям и дурачкам, он присутствовал в 1954 году на «Уорлдконе», где познакомился со своим молодым поклонником по имени Харлан Эллисон[88]88
  Харлан Эллисон (1934–2018) – один из самых оригинальных американских фантастов, писавший исключительно «малую» прозу.


[Закрыть], с которым Фил будет дружить долгие годы. Он также встретился там с Ван Вогтом, и это знакомство в то время сильно его потрясло; «Мир Нуль-А» (1948) был у Фила одним из самых любимых научно-фантастических романов, который насыщен идеями о выдающихся интеллектуальных способностях мутантов, общей семантике и (одна из любимых тем самого Фила) об имплантированной ложной памяти. В свой рассказ 1964 года «Водяной паук» Фил включил ответ Ван Вогта на вопрос, заданный ему тогда, в 1954 году, на «Уорлдконе», по поводу сочинения романных сюжетов: «Что ж, я вам поведаю секрет. Я начинаю писать какой-то сюжет, а потом он свертывается – и все. Тогда я придумываю другой сюжет, чтобы как-то завершить свой рассказ». Фил взял на вооружение такой метод. А Клео вспоминает о Ван Вогте только то, что он был в полиэстровом костюме, какого они никогда не видели. «Костюм светился. Мы были под впечатлением».

Одним из приятелей Фила в Беркли был писатель-фантаст Пол Андерсон; у них установились тесные связи, и они даже собирались совместно написать роман. Они вдвоем могли долго говорить о том, что творится в мире НФ: редакторы, которые кромсают рассказы, теряющиеся роялти, и никакой известности помимо фэндома. Андерсон вспоминает:

Я матерился, как и все прочие. Вам следует вспомнить, что в те времена писатель-фантаст, если это только не был Роберт Хайнлайн, находился в самом низу «тотемного столба». Если хочешь работать в этой области, то надо выжимать из себя все, что можно. Но нам не хотелось врать. И никто из нас не склонен был жаловаться на судьбу, поскольку это самое ничтожное из чувств. К тому же мы были молоды, и перед нами открывалось прекрасное «завтра». Ну да, сейчас тебя «топчут», но мы им всем еще покажем.

Когда речь заходила о книгах, Фил отстаивал Натанаэля Уэста[89]89
  Натанаэль Уэст (Натан Ванштайн) (1903–1940) – американский писатель из семьи русско-еврейских эмигрантов, ставший популярным посмертно.


[Закрыть] и восхищался «Хоббитом» Толкиена. Его чувство юмора заключалось в том, что он говорил с совершенно каменным выражением лица, и слушатели дивились: то ли он шутит, то ли открывает новую необычную истину, – это был излюбленный прием Фила.

Из всей прежней компании Art Music Филу был ближе всего Винс Ласби, который недавно женился, и у него родился сын-аутист. Фил и Клео ухаживали за мальчиком, который сильно повлиял на образ Манфреда (мальчика-аутиста, заключенного в шизофреническом «мире гробниц») в романе «Сдвиг времени по-марсиански». Фил, преимущественно, избегал вечеринок, но чувствовал себя вполне комфортабельно на свободных богемных тусовках в доме у Ласби. Вирджиния Ласби, которая вышла замуж за Винса в 1954 году, вспоминает: «Фил анализировал все на свете, и ему это хорошо удавалось. Он не возмущался, когда его прерывали, но, как только он начинал говорить, его прерывали чрезвычайно редко – все сидели и слушали. Я думаю, он был блистателен, поистине блистателен». Но одна из вечеринок у Ласби стала просто катастрофической. Аллан Темко, писавший статьи об архитектуре, решил в нетрезвом виде ответить Филу песенкой и танцем, пародирующими тех людей, что сочиняют НФ. Винс Ласби говорит, что это «был чудовищный опыт, особенно для Фила». На другой вечеринке Фил познакомился с писателем-реалистом по имени Херб Голд; Фил позднее вспоминал, что Голд дал ему свою визитную карточку, надписав на ней: «Моему коллеге, Филипу К. Дику». «Я хранил эту карточку, пока на ней не выцвели чернила, но я до сих пор благодарен ему за такую доброту (конечно, было приятно, что к писателю-фантасту относятся с любезностью)».

Одним из соседей Фила был писатель Жаккуин Сандерс, который заходил к ним, чтобы посмотреть вместе с Филом и Клео новости по поводу очередных слушаний Маккарти[90]90
  Джозеф Реймонд Маккарти (1908–1957) – американский сенатор от партии республиканцев. «Прославился» своими истерическими нападками на всех «инакомыслящих» (особенно – людей идеологически «левого» толка). Был весьма влиятелен. Термин «маккартизм» существует до сих пор. Очень многие люди пострадали из-за травли со стороны «маккартистов». Это одна из самых позорных строк в истории США.


[Закрыть]. Когда Сандерс возвратился в Нью-Йорк, он подарил им автомобиль «Студебекер» 1952 года с окнами уникальной округлой формы. Но Филу эта машина очень понравилась, и он решил научиться водить, а среди его «наставников» в этой области даже был агент ФБР, который расследовал возможную связь Фила и Клео с коммунистами.

Слежка ФБР и допросы были привычным явлением во времена Маккарти. Сатер-гейт[91]91
  Ворота перед входом в Калифорнийский университет в Беркли. В те годы, о которых идет речь, под этими воротами часто собиралась студенческая молодежь, и эти митинги были наивно-левого толка.


[Закрыть] было привычным местом для высказывания своих мнений политического характера, нередко весьма левых. Агенты ФБР регулярно фотографировали с ближайших крыш тех, кто выступал среди собиравшихся толп во время «Движения за свободу слова»[92]92
  Free Speech Movement – массовое студенческое протестное движение, начатое в 1964 году в Калифорнийском университете Беркли под руководством аспиранта Марио Савио. Главной идеей движения было гражданское неповиновение, связанное, в первую очередь, с вьетнамской войной.


[Закрыть], впрочем, они, эти агенты, занимались этим и десятилетием позже, да и по сей день. Клео, которая обожала болтать на любые темы, часто приходила на тусовки к Сатер-гейт. Фил никогда не ходил туда с ней да и вообще избегал всяких политических собраний.

И все же в один прекрасный день то ли 1953-го, то ли 1954 года агенты ФБР Джордж Смит и Джордж Скраггс постучали в дверь. «Они были одеты, – вспоминает Клео, – в серые костюмы и в шляпы от Стетсона – кроме них в нашем мире никто так не одевается». Они вежливо попросили супружескую пару опознать по фотографиям лица людей, заснятых возле Сатер-гейт. Клео указала на всем известных политических активистов Беркли, а потом узнала и саму себя. Затем Фил и Клео сами стали задавать вопросы, пораженные знаниями агентов об отколовшихся партийных группах. Этот визит был далеко не последним; Клео говорит о Филе и о себе как о людях, «находящихся не столько в испуганном, сколько в нервном состоянии, поскольку «гости», со всей очевидностью, занимались «вылавливанием» людей». Скраггс проявлял дружелюбие и даже предложил Филу давать уроки вождения автомобиля. Как говорит Клео, «мы могли бы подружиться со Скраггсом, но он был несколько старше нас. Они взаправду понимали [тут Клео рассмеялась], что мы только поверхностно связаны с политикой и от нас много не получишь». Но агентам все-таки кое-что было нужно. Они предложили Филу и Клео обучаться в университете Мехико бесплатно при условии, что они будут следить за активистами из числа студентов. Филу и Клео это предложение показалось весьма привлекательным во всем, кроме шпионажа, поэтому они отказались. После этого визиты прекратились.

Важность этих посещений для Фила несомненна. Начиная с 1964 года и далее он считал, что находится под надзором ФБР или какой-то подобной организации; «Красный отряд» в Беркли (как он называл Скраггса и Смита) давал все основания для убежденности в этом, и все его беспокойство по этому поводу стало основанием событий «2–3–74». Позднее Фил заявлял, что агенты даже просили его следить за Клео. Сама Клео считает, что это заявление весьма сомнительно.

В конце концов Фил научился водить машину. Они сменили «Студебекер» на «Плимут» и, как это было заведено в пятидесятые годы, отправились странствовать по Соединенным Штатам. В 1956–1957 годах они осуществили две разные поездки – и это были те уникальные случаи, когда Фил оторвался от своего писательства со времени женитьбы, – включая посещение Охая (Фил ненавидел тамошнюю школу, но любил горы) и странствия по Скалистым горам (Шайенн, столица штата Вайоминг, – город, важный для действия многих романов Фила, поскольку ему очень нравилось проезжать через эти места); они добирались даже до Серси, штат Арканзас, где женщины все еще носили шляпки-капоры. Им не нравились «пейзажи» вроде Большого каньона. «Нам не интересны были аномалии, – объясняет Клео. – Мы хотели посмотреть страну». Это было в первый раз, когда они решили уехать из Беркли.

Прежняя любовь Фила времен до Клео, Бетти Джо Риверс, вернулась в район Залива в 1956 году и убедилась в том, что он стал более серьезным человеком, чем в 1949 году. Он свободно разгуливал по улицам, и его чувство юмора было превосходным. Клео была его хранительницей и стремилась к тому, чтобы их дом стал его рабочим кабинетом. Фил «запал» на спортивные машины и сменил «Плимут» на «Рено».

Но Филу все-таки очень сложно было являться на публике. Когда Клео купила билеты на спектакль по новой пьесе Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо», Фила невозможно было заставить пойти в театр. Даже гости к их обеденному столу отбирались очень тщательно. Он часто испытывал разочарование и выплескивал его в виде гнева на Дороти. Искандер Гай вспоминает, что Фил рассказывал ему: «Он был искалечен психологически своими родителями. Его считали диким и неприрученным ребенком».

В пятидесятые годы стандартной медицинской практикой было прописывать аналоги амфетамина, такие как «Семоксидрин», пациентам с жалобами на тревогу или депрессию. Не совсем ясно, насколько часто Фил употреблял амфетамины, пока жил в Беркли. По крайней мере, в одном случае он получил «Семоксидрин» от отца Клео, который был врачом. Искандер Гай вспоминает, что Фил регулярно принимал его в низких, обычно прописывавшихся дозах по 5 миллиграммов и был весьма искушен в области фармацевтических знаний. Но Клео настаивает, что, помимо образцов «Семоксидрина», полученных от ее отца, Фил не принимал никаких лекарств, только «Серпасил» (миорелаксант) от тахикардии и аспирин с чайной ложкой соды каждый вечер перед сном.

Наконец, их спокойный брак дал трещину. В 1957 году, через семь лет после их свадьбы, Фил завел свою первую интрижку. Эта женщина была дружна с Ласби, несчастлива в браке и имела детей. Она была темноволосая и чувственная, имела жизнерадостный характер и была откровенно бесстыдна. Когда Клео узнала об их интриге, она села на автобус и отправилась в Солт-Лейк-Сити, оставив Фила, чтобы тот все обдумал. «Нам обоим надо было знать, хочет ли он что-нибудь изменить, и если хочет… впрочем, я не загадывала наперед». Когда Клео через несколько дней вернулась, Фил был в замешательстве: его отношения с той женщиной шли на спад, а спокойствие Клео обезоруживало его. «Он надеялся, что я устрою ему традиционную в подобных случаях сцену». Наоборот, Клео пообедала с этой женщиной, которая призналась ей: «Я никогда не чувствую, что знаю человека, прежде чем пересплю с ним».

Эта интрига не представляла собой серьезную угрозу их браку, но она доставляла Филу большое удовольствие. В начале шестидесятых годов, когда он был женат на Энн, эта женщина несколько раз приезжала к ним домой в Пойнт-Рейес. Фил мог бы гордиться, как вспоминает Энн, «что его бывшая любовница навещает его». Самое важное, что она вдохновила на создание образа соблазнительной Лиз Боннер в его лучшем «мейнстримном» романе о Беркли пятидесятых – «Прозябая на клочке земли» (написан в 1957-м, опубликован посмертно в 1985 году).

Ах, да. Пока все это продолжалось, Фил с 1951 по 1958 год написал восемьдесят рассказов и тринадцать романов – шесть фантастических и семь реалистических. Те самые шесть НФ-романов были сразу же опубликованы, в то время как оставшимся семи пришлось ждать своего часа.

Ему это приносило страдания. И из этого страдания родятся его лучшие произведения.

* * *

Фил никогда не прекращал писать рассказы; по правде говоря, лучшие его достижения в этой области появятся в шестидесятые годы и позднее. Он также никогда не воздерживался от написания романов; даже в 1952 и 1953 годах, напряженно сочиняя фантастические рассказы, Фил закончил два романа – объемный реалистический «Голоса с улицы» и научно-фантастический «Марионетки мироздания», – и начал третий, реалистический, «Мэри и великан» (см. «Хронологический обзор»).

Но с 1954 года и далее возник вполне определенный сдвиг: с этого момента Фил большую часть своей энергии тратил на написание романов; в своем эссе 1968 года Self Portrait он признавался:

За небольшим исключением, мои предназначенные для журналов рассказы были второсортными. В начале пятидесятых годов стандарты были очень низкими. Я не так много знал о технике письма, а это было существенным… к примеру, проблема точки зрения. Тем не менее мои произведения продавались; жизнь моя становилась все лучше, и в 1954 году на «Уорлдконе» меня с готовностью признали и выделили… Я вспоминаю, как кто-то сфотографировал Альфреда Ван Вогта и меня, и кто-то сказал: «Старый и новый». Но какое жалкое оправдание для «нового»! […] Ван Вогт писал такие романы, как «Мир Нуль-А», а я нет. Но я мог бы сделать это; я мог бы попробовать писать НФ-романы.

Я месяцами тщательно готовился к этому. Я подбирал персонажи и сюжеты; некоторые сюжеты я сплетал вместе, а затем все это записывал в книгу для обдумывания. В конце концов роман появился и был куплен Доном Уоллхеймом для издательства Ace Books под названием «Солнечная лотерея» (1955). Тони Бучер по-доброму отозвался о нем в газете N. Y. Herald Tribune; в журналах Analog и Infinity рецензии также были благосклонными; Дэймон Найт посвятил ему целую колонку – весьма хвалебную.

И в этот момент я очень глубоко задумался. Мне показалось, что писать в журналы становится невыгодно – там платят немного. Ты можешь получить $20 за рассказ и $4000 за роман. И я решил поставить все на написание романов. Я написал «Мир, который построил Джонс» (1956), а после этого «Человек, который умел шутить» (1956). А затем – роман, который показался мне подлинным прорывом, – «Небесное око» (1957). Тони назвал его «лучшим романом года», а в журнале Venture Тед Старджон написал, «что он нечто вроде тоненькой струйки хорошей НФ, ради обнаружения которой стоит читать всю прочую бесталанную чушь». Итак, я был прав. Я оказался романистом лучшим, чем автором рассказов. И дело тут даже не в деньгах: мне понравилось писать романы, и они были весьма успешны.

Итак, Фил Дик, автор фантастических рассказов, стал Филом Диком, автором фантастических романов. Вышеприведенный отчет включает в себя обычные для Фила неточности и упущения: Агентство Мередита получило рукопись «Солнечной лотереи» в марте, до «Уорлдкона» 1954 года и встречи Фила с Ван Вогтом. Но, по сути, он прав. С 1954 года он писал романы и сам считал себя романистом.

Однако НФ-романы не были его «первой любовью». «Мейнстрим» был для него очень важен, так что в 1956–1957 годах он в его пользу полностью отказался от фантастики. Вот что говорит Клео:

Публикация обычного, традиционного романа была его задушевной мечтой. Не обязательно «мейнстримного», но только не научно-фантастического. Он даже не ожидал этого – он считал, что такое будет даром богов. Он знал, что его серьезные романы совсем иные, нежели популярная фантастика, и что они не вписываются ни в какую конкретную категорию. Но что-то из вещей, опубликованных в Нью-Йорке, было прекрасным. Стайрон[93]93
  Уильям Кларк Стайрон (1925–2006) – известный американский писатель. Обозначенный в тексте первый его роман (1951) с его пронзительно драматичным сюжетом принес автору известность. Более поздние произведения не разочаровали читателя.


[Закрыть] – Фил любил его роман «Уйди во тьму», – Маламуд[94]94
  Бернард Маламуд (1914–1986) – талантливый американский писатель русско-еврейского происхождения. В еврейской (преимущественно) тематике его произведений переплетаются фантастика, гротеск и трагичность.


[Закрыть], Сигрид де Лима[95]95
  Сигрид де Лима (Лайма) (1921–1999) – американская писательница с мексиканскими корнями.


[Закрыть]. Это давало нам надежду, что кто-то возьмет и его произведения.

Искандер Гай вспоминает, как внутри Фила боролись стремление уравновесить желание стать традиционным прозаиком с чувством собственного достоинства как писателя-фантаста:

У меня возникло такое впечатление, что в то время он писал научную фантастику, потому что это пришлось ко времени, но он молил Бога, чтобы ему удалось опубликовать свои серьезные произведения. Научная фантастика – это то, что ему удавалось. Это был тот формат, в который довольно было вставить всего несколько мыслей, но он ни в коем случае не думал, что этот формат способен вместить серьезные интеллектуальные размышления. Кто, к чертовой матери, обращает внимание на издания в мягкой бумажной обложке?

Когда он, наконец, понял, что он может писать об обществе и о помрачении человеческого сознания в жанре научной фантастики, он почувствовал, что свободно может делать это. Он, бывало, говорил, что будет продолжать заниматься этим – не важно, хорошо ли, плохо ли. Иногда бывало и так… трудно сохранять ясность видения, когда оно становится болезненным и переворачивает с ног на голову все, что ты помнишь. Но ты можешь попробовать.

Фил говорил о «Ведах». Мир – это то, что ты сотворил своим сознанием. Именно разум создает ту реальность, которая существует. И он не делал из этого проблемы, особенно когда говорил: забейте на это; я не уверен, что смогу это сделать, как обычный писатель, поэтому собираюсь передать все, что знаю, через научную фантастику.

Если Фил стыдился своего жанра, то он не был уверен в собственном таланте. На протяжении всей своей жизни Фил никогда не хвастался, если его представляли к каким-то премиям или когда его хвалили литературные критики. Он очень редко страдал от профессиональной ревности к соратникам по фантастическому жанру, даже когда они добивались значительно большей популярности и успехов, чем он. В то же время он дерзко заявлял о достоинствах собственного таланта. Писатель-коллега Ласби (с которым Фил обменивался рукописями) утверждает, что Фил «был уверен, что в его книгах нет недостатков, – они совершенны. Там были изъяны и недостатки, но он сам их не желал обнаруживать».

Джон Гилдерслив, литературный редактор University of California Press, вычитывал некоторые «мейнстримные» романы в качестве добровольца. Он был огорчен логическими дырами в сюжете: «Его так называемые серьезные произведения дают такое превосходное сюжетное развитие, после все разваливается из-за того, что он использует прием, которому научился, занимаясь научной фантастикой». Фил бывал очень колючим. Гилдерслив вспоминает, как тот угрожал сделать его одним из персонажей: «И мне это совсем не понравится». Здесь проявлялся протеический характер таланта Фила, который так для себя определил Гилдерслив: «Боже мой! Как же ему так удается печатать на машинке! Ему удается напечатать от восьмидесяти до ста слов в минуту – и вот уже готовый рассказ. Он так быстро печатает, что зажимает клавиши перевода каретки справа и слева».

Как бы Фил ни хвастался или, наоборот, стеснялся своей карьеры писателя-фантаста – все это зависело в большой степени от его окружения. Когда роман «Человек, который умел шутить» вышел в свет в 1956 году, Фил с гордостью приехал к Дороти, чтобы продемонстрировать ей экземпляр этого изданного произведения. Но Чак Беннет, его добрый приятель со времен работы в Art Music, вспоминает странное посещение Фила, который неожиданно вошел и выронил книгу в мягкой обложке на пол:

Я поглядел на него, на его странное поведение, когда он вошел и проигнорировал книгу, брошенную на пол. Я подошел и поднял ее, это был научно-фантастический роман Филипа Дика. «Что это?» – спросил я. «О да, – сказал он. – У меня это опубликовали, я это опубликовал». Понимаете, даже если бы это была последняя вещь на свете, это была бы для нее сложная, почти гротескная уловка – уронить книгу на пол с видом подчеркнутого безразличия, пройти через комнату, потом обратно, как бы не заметив ее.

Беннет вспоминает, что это была первая опубликованная книга Фила, то есть «Солнечная лотерея». Если так, то рассказ соответствует истине. Клео вспоминает, что, когда появились первые экземпляры издательства Ace в мягкой обложке, Фил сказал ей: «Какого черта они первой напечатали именно эту вещь?» Тем не менее «Солнечная лотерея» – это вполне добротный научно-фантастический роман в стиле Ван Вогта, написанный, когда Филу было двадцать пять лет. Он не заслуживает такого презрения, с которым Фил к нему отнесся, но то, что его «правильные» произведения лежат и пылятся, было для него слишком болезненным.

Поскольку сам Фил рассматривал свою фантастику и прозу как два совершенно разных направления творчества, будет вполне разумным проследить развитие его творчества в обоих этих направлениях по отдельности.

Что касается фантастики, то наибольшее влияние на него производило творчество Ван Вогта, которое противостояло «твердой» научной фантастике Азимова, Хайнлайна и Кларка. Фил считал, что акцент на собственно научных возможностях, а не возможностях сюжета означал, что писатель не справляется со своей работой. Отношение Фила к технологии заключалось попросту в том, что она была деталью, которая позволяет реальности его героев находиться в крайне напряженных состояниях. Независимо от науки, переход от рассказов к романам внес серьезные изменения в сам принцип построения сюжетов. Для Фила потрясающая посылка: «Что, если?» – лежит в сердце НФ. Рассказы могут развивать подобные посылки без подробной детализации, но романы требовали вызывающих симпатию главных героев. В 1969 году Фил писал:

В фантастических рассказах происходит действие; в фантастических же романах возникают миры. […] Когда писатель создает роман – кирпичик за кирпичиком, сам строит собственную тюрьму, лишает себя свободы, – созданные им персонажи начинают властвовать над ним и делать то, что им захочется, независимо от воли автора. С одной стороны, это достоинство романа, с другой стороны – его недостаток.

Поскольку рассказы содержат чистое действие, Фил использовал фрагменты своих старых рассказов для раскрутки сюжета романов. (В «Хронологическом обзоре» отслеживаются все эти генеалогические связи.)

В пятидесятые годы было всего два реальных «игрока» на рынке научно-фантастических романов (издаваемых строго в мягкой обложке) – Ace и Ballantine. Но Ballantine не выпускало так много наименований, как Ace, которое выпускало сборники из двух романов (Ace Double) под руководством Дона Уоллхейма. В Ballantine платили немного больше, и в конце 1964 года они купили у Фила роман «Сдвиг времени по-марсиански». Короче говоря, двадцать НФ-романов Фила и сборники рассказов впервые были опубликованы Уоллхеймом – сначала в издательстве Ace, а затем – в DAW (по инициалам Уоллхейма). И это реальный факт: именно симпатия Уоллхейма к его произведениям на протяжении двух десятков лет обеспечивала Филу «бутерброд с маслом».

Не было более стойкого ветерана НФ-«войн», чем Уоллхейм. Он продал свой первый фантастический рассказ журналу Wonder Stories в 1934 году в возрасте девятнадцати лет. В 1936 году он организовал свой первый «Всемирный НФ Конвент» (из девяти парней) в Филадельфии. Он был также членом-основателем группы «футурианцев» – фэн-клуба в Нью-Йорке, среди прочих членов которого были будущие писатели Фредерик Пол, Сирил Корнблат и Айзек Азимов. Первый купленный Филом журнал фантастики, Stirring Science Stories, издавался Уоллхеймом, как и самая первая антология научной фантастики в мягкой обложке, The Pocket Book of Science Fiction (1943). Уоллхейм вспоминает: «Это была первая книга, на обложке которой появились слова «научная фантастика». Ее хотели назвать The Pocket Book of Scientific Romances, что стало бы ее смертью». В 1952 году А. А. Уин, магнат палп-прессы, назначил Уоллхейма главным редактором Ace Books и раскрыл молодому редактору тайны искусства составления аннотаций. «Секреты, которым обучил меня Уин, работают до сих пор. Все их раскрыть я не могу. Но часть секрета состоит в том, что не следует давать краткого содержания рассказа или романа – надо немножко раздразнить читателей, и пусть они решают».

Уоллхейм сразу же обнаружил талант у Фила:

«Я фэн научной фантастики. Я знал то, чем занимался Фил, и мне нравилась его работа. А другие редакторы – нет. Они смотрели на это как на обычное писательство, а не как на научную фантастику. Фил всегда был непредсказуем. У него была выдающаяся техника. В первых двух или трех главах вы встречаете двух или трех человек, между которыми, со всей очевидностью, нет никакой связи. Но ближе к концу книги все они оказываются связанными друг с другом – я обожаю такую технику. И, конечно, его взгляд на будущее мира всегда сильно отличался от взгляда обычной научной фантастики. Это были чудесные вещи, и я любил его работы. Он один из тех, издавать кого было для меня счастьем. Фил, и [Андрэ] Нортон, и [Сэмюэл] Дилэни были моими любимыми авторами».

В первый и единственный раз Фил и Уоллхейм встретились в 1969 году, а к этому времени их связывали профессиональные отношения уже четырнадцать лет. «Ого, а я думал, что вы семи футов ростом», – сказал Фил невзрачному Уоллхейму, который был одним из тех самых «Власть Имущих». Что касается Холлиса, то главным чувством Фила по отношению к нему было восхищение – Уоллхейм же был противоречивым бизнесменом, чья любовь к фантастике нивелировала его грубость (как, например, его гадкие письма с требованиями редакторской правки).

Жизнь с Ace Books была тяжелой, несмотря на поддержку Уоллхейма. Уоллхейм вспоминает, что «Уин не был щедрым человеком. Это всегда было помехой для меня во время работы в Ace – он никогда не выходил за рамки менталитета издателя бульварного чтива». Уин, который умер мультимиллионером в 1969 году, использовал ключевую тактику в работе с писателями: они всегда нуждались в деньгах, и ты всегда мог завоевать их искреннюю приверженность, надежно выплачивая им небольшие авансы. Роялти могли прийти, а могли и не прийти позднее, но это заставляло писателей продолжать писать. Уоллхейм рассказывает о том, как осуществлялась стандартная сделка в Ace:

Мы купим ваш роман для Ace Double [то есть издание двух романов разных авторов в одной книге; «книга-перевертыш»], заплатим вам, может быть, $750, а может быть, $500, и вы получите роялти из расчета 3 % или 4 % от продаж. Это нельзя назвать хорошей сделкой, но таковы правила игры в бизнесе. Позднее, когда книга выходила отдельно, вы получали больше – порядка $1200 или $1500 и роялти[96]96
  Автор получает роялти – определенный процент от продажи каждого экземпляра книги. Часть суммы выплачивается в виде аванса, до издания и продаж. Так что возможна ситуация, когда у книги небольшие продажи, автор получает из-за этого небольшие роялти, и они даже не выходят за пределы выданного аванса. В иных случаях книга «выходит на роялти», и после покрытия аванса автор начинает получать роялти – проценты с книг, продающихся в дальнейшем.


[Закрыть] из расчета 5 %. […] Я думаю, что могу вспомнить случаи, когда книги приносили роялти в два доллара, а после ничего. Это смехотворно. […] Как-то у нас был издан «перевертыш», в котором одно из двух произведений (согласно отчету Ace о выплате гонораров) принесло автору гонорар больше, чем другому автору второе произведение.

Ace Double, которые теперь ценятся коллекционерами, представляли собой два романа по двадцать тысяч слов каждый, сложенные, как чизбургер, в одной книге с названиями на обеих обложках. Картинки на обложках соответствовали «классическим» палповым темам: жукоглазые пришельцы, космические ракеты, сильные мужчины и кричащие женщины. Уоллхейм запросто изменил заглавия Фила: Quizmaster Take All на «Солнечную лотерею» (1955), Womb for Another на «Мир, который построил Джонс» (1956), With Opened Mind на «Око небесное» (1957) и A Glass of Darkness на «Марионетки мироздания» (1957). Из ранних романов только «Человек, который умел шутить» (1956) вышел под тем названием, которое ему дал Фил.