Текст книги "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения"

«Рууг! Рууг!» – кричал Борис, съежившись под ступеньками крыльца. Его тело тряслось от ужаса. Рууги поднимали большой металлический бак, переворачивая его. Содержимое вывалилось на землю. […]

Затем Рууги медленно, безмолвно посмотрели вверх в сторону дома; взгляд пробежал по штукатурке и уперся в окно, отбрасывавшее их четко очерченную коричневую тень.

Рассказ «Рууг» был навеян австралийской овчаркой по кличке Снупер, которая жила по соседству и лаяла всякий раз, когда утром по пятницам убирали мусор. Фила давно перестало это беспокоить, но данный рассказ остался для него любимым:

Здесь в довольно примитивной форме заложена основа всего моего двадцатисемилетнего писательского опыта: попытка проникнуть в голову другого человека или в голову иного создания и посмотреть на мир его глазами или глазами этого создания, и чем больше отличается этот персонаж от нас, тем лучше. […] Я стал развивать мысль, что каждое существующее в мире создание отличается от всех прочих созданий, живущих на свете, и от всех их миров.

Фил всегда с удовольствием вспоминал тот день, когда «в почтовом ящике появилось письмо, в котором не было возвращенной рукописи с отказом в публикации». Бучер заплатил ему деньги (семьдесят пять долларов) за рассказ, который он сможет написать (или напечатать на машинке с головокружительной скоростью при помощи Клео) в волшебном уюте их собственного дома!

Я снова и снова стал посылать свои рассказы в другие журналы фантастики, и журнал Planet Stories купил один из моих маленьких рассказов. Как Фауст, я молниеносно уволился с работы из магазина грампластинок, выкинул из головы карьеру продавца грамзаписей и начал писать – все время писать (как у меня это получалось, я сам не знаю – я работал постоянно до четырех часов утра). Через месяц после того, как я ушел с работы, я продал рассказы в журналы Astounding (ныне Analog) и в Galaxy. За них заплатили очень неплохо, и я понял, что могу построить свою жизнь вокруг карьеры в научной фантастике.

Правда ли, что Фил оставил свою работу после этой первой продажи его рассказа? Нет сомнений, что сам он считал именно так, но Клео вспоминает, что его уволили после его нарушения жесткого кода верности, установленного Холлисом.

Оглядываясь назад, можно сказать, что его проступок был смехотворно мелким. Холлис нанял Нормана Мини в качестве продавца в University Radio. Мини (который женится на Клео десятилетием позже ее развода с Филом) был колоритной фигурой в Беркли: он был на двадцать лет старше, чем Фил, и даже когда-то состоял в коммунистической партии. К началу пятидесятых Мини отказался от всех своих партийных связей, что и подтвердил перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности в штате Калифорния.

В начале шестидесятых годов Фил весьма печально говорил о никем не доказанной «коммунистической» деятельности Мини, которая привела к тому, что Фила поставили под надзор. В то время, однако, Фил восхищался Мини, который был одним из немногих людей в Беркли, носивших костюм-«тройку» и, как все считали, вскоре мог стать владельцем магазина. Каким бы высокомерным ни был Холлис, он не мог терпеть неуважительного отношения к покупателям женского пола. Топор, как говорится, упал, когда однажды Мини весело ответил на вопрос женщины, спросившей об альбоме «Кунстхалле Оркестра»: «О, вы имеете в виду этот девичий оркестр из Германии?»

Несмотря на свои страхи, связанные с агорафобией, Фил (который в прошлом выступал с яростными протестами против автократического поведения Холлиса) выступал со свидетельскими показаниями от лица Мини на слушаниях по безработице. Несколькими месяцами позже, когда Мини заглянул в Art Music, Фил поговорил с ним, что было замечено Элдоном Николлсом, заместителем Холлиса. Николлс и Фил нравились друг другу, но Николлс был, в первую очередь, предан Холлису, и он считал своей обязанностью доложить об этих неуместных дружеских отношениях. Боль была весьма существенной. Позднее Фил извлек образ Николлса из своей памяти, создавая Хоппи Харрингтона, генетического мутанта, которому сопутствовала удача после ядерной катастрофы, в романе «Доктор Бладмани».

Продажа НФ-рассказов сделала увольнение, по мнению Фила, судьбоносным. Правда, он еще дважды пытался заняться торговлей пластинками. Вскоре после увольнения Фил связался с главными конкурентами Art Music – фирмой Tupper & Reed. Но он уволился почти сразу же. Позднее Фил опишет это время как свой второй «нервный срыв» (первым было его отчисление из Калифорнийского университета):

Я купил дом, я женился и чувствовал, что должен каждое утро уходить, идти работать, как любой другой человек. Мое подсознание наполнило меня тревогой, когда я зашел туда, в магазин грампластинок, и я не мог понять – почему. И я начал терять сознание.

Это очевидные […] симптомы истерической конверсии, выводящие тебя из ситуации, в которой ты не хочешь находиться. Позднее я понял, боже мой, что мне придется снова вернуться к розничной продаже пластинок. […] Но меня всеми силами тянуло к писательству.

Клео замечает, что формальные отношения в Tupper & Reed после долгих лет приятельских отношений с Холлисом сыграли здесь решающую роль:

Чувство удушливости было одним из главных его ощущений во время страхов, вызываемых агорафобией. Проблемы с дыханием и глотанием – Фил смешивал физические и социальные сферы, или, скорее, социальная сфера была подоплекой физических симптомов. Во время семейных обедов со своей матерью у него бывали такие физические проявления, которые вынуждали его уходить рано. Иногда он обедал с тремя или четырьмя людьми, с которыми чувствовал себя комфортно. И выездные фуршеты были вполне приемлемы, когда ты был волен приходить и уходить. Но магазин Tupper & Reed был слишком тесным – он находился на третьем этаже, устланный коврами и предназначенный для клиентуры побогаче. Фил не мог ужиться с этим, ему хотелось сидеть дома и писать, вот он и уволился.

У него была еще одна попытка. В конце 1953 года Херб Холлис умер, и его жена Пат попросила Фила помочь в бизнесе. Фил поработал несколько дней, но он уже почувствовал вкус свободы. Он снова уволился. Позднее Фил упомянет работу менеджера по репертуару, которую ему предложат на Capitol Records. Возможно, так и было; Клео об этом не вспоминает, да и в любом случае он отказался.

Фил мог фантазировать по поводу того, чтобы наделать шуму в большом, обширном мире. В душе, однако, он был счастлив от того, что этот мир его не касается. Или даже он воображал, что сможет мирно писать, и ждал этого умиротворения. В конце концов, он уже мог продавать свои НФ-рассказы.

И это позволяло ему, с помощью Клео, кое-как сводить концы с концами.

* * *

В 1946 году из-за нехватки бумаги в военное время было всего восемь журналов научной фантастики, выходящих регулярно. К 1950 году их было около двадцати; к 1953 году их количество возросло до двадцати семи. Они бросались в глаза благодаря обложкам, изображавшим жукоглазых монстров, и сочным названиям вроде Thrilling Wonder Stories и Fantastic Story Magazine, в отличие от респектабельных «прилизанных» Collier's и Saturday Evening Post.

Что привело к НФ-буму? В какой-то степени увеличение бульварного чтива шло рука об руку с экономическим процветанием послевоенной Америки. Но и массовое сознание было околдовано возможностями, невиданными и устрашающими, которые представляла собой угроза ядерной катастрофы. Даже до Хиросимы и Нагасаки это было частой темой у НФ-писателей. Совмещение научно-фантастического будущего и американского настоящего придавало жизнеспособность НФ – она могла выражать собой и прекрасный эскапизм, и серьезное пророчество.

Дела у Фила пошли на лад после «Рууга». К маю 1952 года он продал еще четыре своих собственных рассказа. Настало время найти себе литературного агента. Скотт Мередит, который недавно открыл агентство, большую часть своей клиентуры брал из числа постоянных авторов бульварных изданий. Сначала Фил предложил агентству представлять только его «мейнстрим». Но Мередит настаивал также и на НФ. Фил согласился, и их отношения продолжались (хотя не обходилось и без суровых конфликтов) на протяжении всей его карьеры.

Теплые отношения Агентства Мередита[79]79
  Литературное агентство (Scott Meredith Literary Agency), основано в 1946 году Скоттом Мередитом (1923–1993). Среди клиентов были такие писатели, как П. Вудхаус, Н. Мейлер, А. Кларк, Дж. Баллард.


[Закрыть] с нью-йоркскими редакторами палп-изданий плюс удивительная способность Фила придумывать потрясающие варианты сюжетов породили взрыв на рынке, который к этому уже был готов. Историк научно-фантастической литературы Майкл Эшли отмечает, что к середине 1953 года «писатели-фантасты никогда прежде не чувствовали себя столь хорошо: как только ежедневно появлялись в прессе заголовки их произведений, так тут же эти произведения раскупались. У начинающих писателей были широкие возможности предложить свою продукцию и даже поэкспериментировать».

В 1952 году были опубликованы четыре рассказа Фила в жанре НФ и фэнтези. В 1953 году их уже было тридцать, включая семь, что были опубликованы только в июне. В 1954 году он опубликовал еще двадцать восемь. В 1955 году британское издательство Rich & Cowan выбрало пятнадцать его рассказов для публикации в твердом переплете (редкая честь, которая почти не предоставлялась фантастам в Америке в то время) под названием A Handful of Darkness. Второе собрание рассказов под названием The Variable Man вышло в издательстве Ace в 1957 году. Фил позднее был склонен высмеивать литературное качество этих книг, и с ним трудно не согласиться. В лучшем случае это были всего лишь подступы к созданию замысловатых «филдиковских» миров. Но многие из тех рассказов действительно хороши – захватывающие, или до ужаса забавные, или и то и другое вместе. Фил выстреливал этими рассказами по штуке в неделю. Вот выдержка из его послесловия, которое заканчивает сборник 1977 года The Best of Philip K. Dick:

Большая часть этих рассказов была написана, когда моя жизнь была проще и в ней был какой-то смысл. Я легко мог установить разницу между реальным миром и тем миром, о котором я писал. Я часто копался в саду, и ничего фантастического или сверхъестественного я оттуда не выкапывал. […] Но если ты научно-фантастический писатель, то каждый сорняк должен вызывать у тебя подозрение. Когда-нибудь сорняки сбросят свои фальшивые одеяния и проявится их истинная сущность. […] Тогда Пентагон зарастет сорняками, но уже будет слишком поздно. […] Вот из таких соображений происходили мои ранние рассказы. Позже, когда моя личная жизнь стала более сложной, запутанной и не всегда счастливой, все мои печали по поводу сорняков как-то рассеялись. Я постиг тот факт, что величайшая боль приходит, разрастаясь, не с какой-то отдаленной планеты, а из глубины собственного сердца. Конечно, может произойти и то и другое; твоя жена и твой ребенок могут покинуть тебя, и ты можешь остаться и сидеть в одиночестве в собственном опустевшем доме, утративший смысл жизни, а вдобавок к этому марсиане могут пробраться через твою крышу и выкрасть тебя.

Как никогда близко Фил подошел к этой истории с сорняками в блестящем рассказе в жанре «хоррор» под названием «Колония», который появился в июне 1953 года в журнале Galaxy, чьим редактором был Гораций Голд; он был также адаптирован для радиопрограммы «Икс минус один» и вышел в эфир в октябре 1956 года. Перенаселенная Земля нуждается в новых мирах, чтобы их колонизировать. Командир корабля Моррисон (это женщина, что весьма необычно для НФ пятидесятых годов) настаивает на том, чтобы для этой цели была одобрена планета, прошедшая все научные тесты. Затем микроскоп майора Холла пытается задушить его. Холла подозревают в «психотической проекции»[80]80
  Болезненное состояние психики, когда человек переносит на других и приписывает им свои собственные недостатки и фобии.


[Закрыть]. Но приступы продолжаются, будучи вызваны поддельными предметами – это мимикрия злобной жизненной силы планеты:

Полотенце обмоталось вокруг запястья, рванув его к стене. Грубая ткань облепила лицо, мешая дышать. Холл бешено отбивался, пытаясь вырваться. Наконец полотенце отпустило его. Он упал, поскользнувшись на полу, ударился головой о стену. Сильная боль, из глаз посыпались искры.

Сидя в луже теплой воды, Холл посмотрел на вешалку с полотенцами. Теперь полотенце не шевелилось, как и все прочие. Три полотенца на вешалке, все три абсолютно обычные. Неужели ему привиделось?

[…] Ремень обвился вокруг запястья, и попытался раздробить его. Ремень, укрепленный металлическими звеньями, чтобы поддерживать краги и оружие, был прочным[81]81
  Перевод Б. Александрова.


[Закрыть].

В конце вся исследовательская команда поглощается фальшивым спасательным кораблем, в который все они забрались голыми (поскольку больше не могли доверять своей одежде). Фил писал о рассказе «Колония»: «Высшая степень паранойи – это не когда все против тебя, а когда всё против тебя. Вместо того чтобы сказать: «Мой босс плетет интриги против меня», – следует говорить: «Телефон моего босса плетет интриги против меня!»

Какое-то время Фил с радостью поддерживал дружеские отношения с редактором журнала Galaxy Голдом. На протяжении 1954 года они переписывались на тему их обоюдных проблем с агорафобией, и Фил поведал, что впервые испытал ее в «эмоциональном возрасте» девяти лет и шести месяцев (когда они с Дороти переехали из Вашингтона в Беркли). Но Голд, в типичной для издателя бульварной литературы манере, редактировал рассказы, не советуясь с автором. Такая практика привела многих писателей (финансово зависимых и получающих три или четыре цента за слово, милостью Голда) к отчаянию, и Фил был в их числе: «Несмотря на то что Galaxy был главным источником моих доходов, я, сказал Голду, что не стану продавать ему ничего до тех пор пока он не прекратит переделывать мои рассказы, после чего (в 1954 году) он вовсе перестал что-либо у меня покупать».

Такова была жизнь писателей-фантастов, даже при лучших издателях. Но Фил был весьма любезен, доверив Голду исправить окончание его лучшего фэнтезийного рассказа «Король эльфов», который появился в сентябре 1953 года в родственном Galaxy издании под названием Beyond Fantasy Fiction. Седрах[82]82
  См. Библию. Книга пророка Даниила, 1: 6, 7.


[Закрыть] Джонс, старик, живущий в заброшенном городке, предлагает укрыться от дождя оборванной компании эльфов, чей хворающий король умирает на постели Седраха. Эльфы разгромлены в жестокой войне против троллей; они нуждаются в новом короле и убеждают Седраха возглавить их. Его сосед, Финеас Джудд, пытается убедить Седраха в том, что тот сходит с ума, но приступ паранойи превращается в реальность, и сам Финеас разоблачает себя, оказавшись злобным и страшным Верховным троллем. В конце, после разгрома Финеаса и его троллей в жестокой битве, Седрах отказывается от трона. Именно Голду принадлежит мысль о том, чтобы заставить Седраха изменить свое решение, вернуться и возглавить эльфов. Исправленный Филом конец звучит так:

С факелами в руках эльфы закружились вокруг него в хороводе.

В неровном свете пламени Седрах разглядел носилки. Носилки напоминали те, на которых всего неделю назад в его дом принесли прежнего короля эльфов, но были много больше. На этих вполне мог уместиться взрослый человек. Ручки новых носилок покоились на плечах нескольких десятков эльфов-солдат.

Возглавляющий процессию эльф поклонился Седраху в пояс. «Пора в путь, Сир».

Седрах, кряхтя, взобрался на носилки. Разумеется, он предпочел бы прогуляться пешком, но что поделаешь, ведь даже маленькие дети знают: только сидя на жестких деревянных носилках, человек может попасть в Королевство эльфов.

Делались попытки точно разделить между собой поджанры НФ и фэнтези; в 1981 году Фил заявил, что «это невозможно»: «Фэнтези предполагает изображение того, что, по общему мнению, считается невозможным; научная фантастика предполагает изображение того, что, по общему мнению, может оказаться возможным при соответствующих обстоятельствах. В этом суть решения вопроса […]». Тогда, в 1954 году, эта разница была вполне ясна молодому писателю. Он смотрел на свои «фэнтезийные» персонажи как на проекции юнгианских архетипов. «Я понял нечто важное, и этим пониманием воспользовался. Взгляд внутрь себя. И рассказы об этом. Рассказы, содержанием которых является внутреннее психологическое состояние, и оно накладывается на внешний мир, становясь тройственным – измеримым, реальным и конкретным». В письме, написанном в сентябре 1954 года, Фил признается, что жанр фэнтези был его «задушевной любовью», но этот жанр «уходил с рынка». «Писатель не может работать в вакууме. Если народу не нужно или не нравится то, что он делает, то все его выстрелы – вхолостую».

«Самозванец» был единственным рассказом, который купил у Фила один из самых известных издателей НФ Джон Кэмпбелл для своего журнала Astounding (июнь 1953). В рассказе речь идет о том, что Земля находится в состоянии войны с Внешними планетами, и Спенс Олхэм, разработчик системы обороны, оказывается под подозрением, что он вражеский «гуманоидный робот» (позднее Фил введет термин «андроид»), который убил настоящего Спенса – человека. В робота вмонтирована У-бомба, которая должна взорваться, как только будет произнесена ключевая фраза. Этот робот «мог стать Олхэмом как телесно, так и умственно. В него внедрена искусственная система памяти с фальшивыми воспоминаниями. Он мог выглядеть как Олхэм, обладать его воспоминаниями, его мыслями и интересами, выполнять его работу». Поэтому служба безопасности намерена убить Спенса, который не может убедить ее представителей в том, что он настоящий человек. Он и на самом деле таковым не является, и понимание этого приводит в действие У-бомбу. Тема имплантированной памяти останется для Фила одним из излюбленных средств анализа возможностей «фальшивой» реальности.

В «Самозванце» робот Спенс завоевывает больше симпатий читателей, чем «вычисляющие» и преследующие его люди. В рассказе «Человек» (журнал Startling Stories, зима 1955) пришелец также принимает человеческое обличие. Лестер Херрик был ничтожеством, и его жена предпочитает добрую и любящую душу пришельца, вселившуюся в тело, – и она спасает жизнь пришельца, когда власти преследуют его. Фил писал о «Человеке»:

Мои взгляды не изменились с тех пор, когда я писал этот рассказ, – в пятидесятые годы. Не важно, как ты выглядишь и какова планета, на которой ты родился. Для меня понятие добра делает различие между нами и скалами, палками, металлами, и так будет всегда, в каком бы обличье мы ни представали, куда бы мы ни шли, кем бы мы ни становились. Для меня «Человек» – это мое кредо. Может, оно станет и вашим.

Редактор Кэмпбелл бессменно возглавлял журнал Astounding с 1937 по 1971 год. Вот его «архетип научно-фантастического рассказа»: «Мне хотелось бы получить рассказ, который можно было бы напечатать в журнале в двухтысячном году, и он бы выглядел тогда современным приключенческим рассказом. Никакой псевдонауки, а технология – в то время уже будет такая технология». Кэмпбелл, как вспоминает Фил, «не только считал мои произведения никчемными, но и называл их бредовыми». Кэмпбелл также сказал Филу, что, с его точки зрения, псионика (к примеру – телепатия, телекинез, ясновидение) «является необходимой предпосылкой для написания научной фантастики». В то же время Фил продолжал писать рассказы – особенно следует отметить «Мир таланта» (1954) и «Псионик, исцели мое дитя!» (1955), – в которых используются парапсихологические возможности, хотя интерес к ним достигнет своего пика лишь в шестидесятые годы, когда эти силы будут играть ключевую роль (как непревзойденные средства создания многочисленных реальностей) в таких шедеврах, как «Сдвиг времени по-марсиански», «Стигматы Палмера Элдрича» и «Убик».

Прежде чем отойти от рассказов Фила, следует упомянуть «Вкус уаба», который впервые появился в журнале Planet Stories (1952). Это очаровательная притча о марсианском свиноподобном создании – «уабе», – слюнявом, неуклюжем создании с доброй и просвещенной душой. На земном космическом корабле не хватает продовольствия, и капитан Франко (укол в адрес испанского генералиссимуса) решает, что мясо уаба будет хорошей пищей. Уаб, в высшей степени любезный, возражает: «Съесть меня? Лучше было бы, если бы вы стали обсуждать со мной вопросы философии, искусства», – но капитан Франко убивает и ест уаба, который блестяще перевоплощается в человека – в самого капитана. Шестнадцать лет спустя в рассказе, названном «По обложке», Фил снова прибегает к помощи неутомимого уаба. Земная издательская фирма продает книги классиков в обложке «с золотым тиснением из шкуры марсианского уаба». Слишком поздно фирма узнает, что шкуры уаба продолжают жить и меняют тексты классических произведений, чтобы провозгласить истину о вечной жизни.

К 1954 году внимание Фила сосредоточилось на сочинении романов – на научно-фантастических и реалистических, – и этому он отдавал все свое время. Налет бульварной литературы стал опадать с его творчества. Победа над ней была важнейшим делом. American News Company – гигантский дистрибьютор – распоряжалась большей частью бульварной литературы. Но ANC была ликвидирована финансовым рейдером, который выяснил, что ее склады, как реальная недвижимость, были более дорогостоящими, чем доходы, приносимые журналами. Писатель-фантаст и редактор Фредерик Пол так описывает хаотические последствия этого:

Издатели бросились в офисы разнообразных «независимых» [конкурирующих дистрибьюторов] с шляпами в руках и со слезами на глазах. Большинству из них было категорически отказано. Было так много номеров, что «независимые» не могли справиться с этим объемом, с хранением, сортировкой и отгрузкой. Они были рады взять Life и Time. Но кому захочется возиться с палп-журналами, выходящими раз в два месяца, в которых печатались истории о космических кораблях и монстрах? Особенно если у издателя недостаточно финансовых средств и у него вошло в привычку выпрашивать деньги у дистрибьюторов, чтобы заплатить аванс полиграфистам?

Фантастические рассказы, даже учитывая объем и скорость, с которой Фил их писал, перестали приносить деньги. Наряду с подработками Клео они позволяли разве что сводить концы с концами. У Клео нехватка денег не вызывала серьезной озабоченности. Ее рассказы о том, как они перебивались, забавны:

С фильмами были некоторые трудности. Кинотеатр «Рокси» рядом с университетом и Сан-Пабло-авеню был эстетским, и в нем показывали странные зарубежные фильмы, которые мы хотели посмотреть, но у нас не всегда хватало денег. Поэтому мы, бывало, заходили в фойе, и, когда администратор поднимался наверх, чтобы посчитать деньги, что занимало несколько минут, мы в считаные секунды прокрадывались внутрь. Но иногда мы не успевали этого сделать, и это сбивало Фила с толку; тогда он устраивал представление – прощался со мной, покупал мне один билет, а сам уходил домой: он считал, что это будет неправильно, если я тоже пойду домой.

Фил переносил нищету с большим трудом. И не потому, что он стремился к роскоши. Нищета была унижением, отметиной его неспособности – и нежелания – жить так, как американские работающие мужчины. Фил знал, что его призвание – быть писателем, но знал он также, что писательство позволяет ему скрываться от мира. В мае 1978 года он писал дочери Лоре, объясняя, почему не мог присутствовать на ее школьном выпуске:

Я действительно не очень хорошо одеваюсь, и чувствую дискомфорт в формальных ситуациях. Я полагаю, корни этого в том, что я всегда был беден и стыдился этого. В какой-то период моя жена [Клео] […] и я ели собачий корм. Я не ходил в колледж, а работал в магазине теле– и радиотоваров. У меня были обширные познания в некоторых областях, таких как литература, теология и классическая музыка, но во всем остальном я невежда. […]

Перед властями и деньгами я чувствую себя неуютно, и я счастлив, когда нахожусь, что называется, на улице. […] Моя единственная амбиция осуществилась – это мое писательство, которым я очень горжусь. Я удачлив, в том смысле, который я для себя вкладываю в понятие удачи, но вне писательства моя жизнь была сплошной неудачей.

Такое подавленное настроение часто проявлялось у Фила в письмах, когда он отказывался от поездок. Но его стыд за нищету ранних лет (к 1978 году Фил уже не был нуждающимся) был вполне подлинным. Это снова проявилось в 1980 году в предисловии к сборнику The Golden Man. Фил рассказывает о покупке «собачьего корма», о которой упоминалось выше:

И вот я в магазине товаров для домашних питомцев Lucky Dog, на Сан-Пабло-авеню в Беркли, штат Калифорния, в пятидесятые годы, и покупаю там фунт рубленой конины. Причиной того, почему я, писатель-фрилансер, живу в нищете (а я признаюсь в этом впервые), является то, что я в ужасе от фигур Власть имущих, вроде боссов, копов и учителей; я хочу быть свободным писателем, поэтому могу быть сам себе боссом. […] Но внезапно получается так, что, когда я вручаю тридцать пять центов продавцу зоомагазина Lucky Dog, я оказываюсь лицом к лицу со своей Немезидой. Как гром среди ясного неба, передо мной оказывается фигура Власть имущего. От Немезиды нет спасения – я об этом забыл.

Продавец говорит мне: «Вы покупаете это конское мясо, и вы едите его сами».

Клео указывает, что в магазинах для домашних любимцев конское мясо продают людям, не задавая лишних вопросов, и что жареная конина очень недурна. Что же касается чувства унижения Фила: «Все, что я могу сделать, так это сказать вам, что в то время он унижения не чувствовал. Он выработал свой modus vivendi[83]83
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть] и следовал ему почти восемь лет. Поэтому высказывание: «О, как ужасно быть таким бедным», – это поздняя реконструкция».

У Фила была его жена, его дом, его кот, его «Магнавокс» и его урочные занятия писательством, которые заканчивались далеко за полночь (обычно это длилось до двух часов ночи). В начале дня он читал запоем – Флобера и Бальзака, Тургенева и Достоевского, книги по метафизике и гностицизму, последние фантастические произведения Брэдбери и Ван Вогта. Он был увлечен немецкой поэзией и был (со времени в Охае) сносным латинистом. Он восхищался, помимо модели прозы, простотой стиля и напряженностью «Анабасиса» Ксенофонта. Его приводил в восторг роман Джойса «Поминки по Финнегану», которому он придумывал множество интерпретаций, например, такую, что текст представляет собой сон Эрвиккера, от которого тот в конце романа пробуждается. Клео говорит: «В символических терминах, Филу хотелось бы быть Джеймсом Джойсом без дураков».

В интервью Греггу Рикману Фил вспоминал время, когда рассказал Клео о своем последнем читательском открытии – «Путеводителе колеблющихся» Моисея Маймонида[84]84
  Моисей Маймонид (евр. Моше бен Маймон) (1135–1204) – выдающийся средневековый еврейский мыслитель. Толкуя Священное Писание, сочетал традиции Аристотеля и арабских философов. Оказал сильное влияние на развитие европейской схоластики.


[Закрыть] (средневековый иудейский[85]85
  Оригинально вышеназванный трактат вышел в Египте в 1190 г. и был написан на арабском языке.


[Закрыть] трактат, исследующий границы разума в вопросах веры): «Она [Клео] говорит: «Я беседовала с одним из своих профессоров, и тот сказал мне, что во всех Соединенных Штатах нет, вероятно, больше ни одного человека, который бы в настоящее время читал Моисея Маймонида».

Клео не помнит этого эпизода. Ее объяснения того, как об этом рассказывал Фил, предлагает один из его многочисленных друзей (в других словах, но, по сути, то же самое):

Можно было бы сказать, что это неправда. Если мы говорим о Филе, то, по существу, это правда – даже если этого и не было. Так Фил выстраивает существовавшую ситуацию, и очень трудно описать ту самую ситуацию без того, чтобы точно определить ее реальную жизненную дату. Но тем не менее так он поступил.

Или, как Фил мог бы сказать сейчас, это как раз то, что создает реальность.

Клео описывает Фила как человека формально не религиозного, но обладающего «сильным чувством мистического единства со вселенной». Они разделяли идеи «анимизма», что делало их наблюдательными, и они могли легко восхищаться мелкими ежедневными событиями. Фил несколько раз испытывал такое чувство, будто бы он покидает свое тело. В интервью 1977 года он вспоминал один из таких моментов: «Возвращаясь к тому времени, когда я начал писать научную фантастику, как-то ночью я спал, и проснулся, и увидел фигуру, стоящую у края кровати, глядящую вниз на меня, и я забормотал от удивления, и тут же проснулась моя жена и начала визжать – она тоже ее увидела, – я ее узнал и стал убеждать жену, что это всего лишь только я, и бояться нечего». Клео добавляет (в 1987 году): «И тогда я поняла, что это всего лишь отражение луны, светящей сквозь окно над лестницей на многослойную стеклянную дверь, ведущую в спальню». В этом интервью Фил продолжает:

Это было где-то в 1951 году, и в течение следующих двух лет мне почти каждой ночью снилось, что я снова в том доме, и у меня странное чувство, что в 1951–1952 годах я видел самого себя в будущем; как это происходило, мы не понимали, – я не стал бы называть это чем-то оккультным, – могу лишь сказать, что это было нечто непонятное: я отваливался обратно, в то время как мое будущее «я» из моего сна знало об этом доме, возвращалось туда и встречалось со мной. Это послужило мне чем-то вроде материала для написания рассказов в жанре фэнтези в начале пятидесятых годов.

На протяжении своего брака с Клео Фил продолжал поддерживать семейные связи – не только с Бабулей, но и со своей тетей Мэрион, которая вышла замуж за Джозефа Хаднера, талантливого скульптора, который обеспечивал семью, работая на Оклендской верфи. У Мэрион проявился талант актрисы и художницы. В 1944 году она родила двуяйцевых близнецов, Линн и Нила, и была заботливой и любящей матерью. В конце сороковых годов у Мэрион стали проявляться тревожные симптомы, после одного из таких случаев она была направлена в Государственную больницу в Напе, где ей поставили диагноз – кататоническая шизофрения. К 1952 году приступы у Мэрион стали более частыми и длительными.

Дороти порекомендовала некую неортодоксальную женщину-врача, которая, с согласия Джозефа и самой Мэрион, взяла ее к себе в дом. Вскоре после этого Дороти рассказала Филу и Клео, что у Мэрион бывают чудесные видения, которые компенсируют болезненные обстоятельства ее жизни. Как и в случае смерти Джейн, серьезность состояния Мэрион не была распознана. Она могла стоять по несколько часов подряд, и, когда ее спрашивали, она боялась, что не сможет дышать, – эту жалобу Дороти расценивала как симптом ее психического состояния. Линн Сесил вспоминает: «Когда она умирала, Дороти была вместе с ней. Мэрион сказала, что она не может дышать, и Дороти стала успокаивать ее, не понимая, что это действительно так, пока не стало слишком поздно. Сама Дороти рассказала мне об этом. Только тогда, когда она поняла, что случилось, вызвали доктора».

Мэрион умерла 11 ноября 1952 года. Фил был разозлен на Дороти из-за того, как она себя повела. Он всегда считал, что у его матери фанатичный культ здоровья (в число ее интересов входила теория оргонного генератора Райха[86]86
  Вильгельм Райх (1897–1957) – австрийский и американский психолог, в своих воззрениях сочетавший радикальные крайности учений Маркса и Фрейда. Выступал в качестве практикующего психоаналитика, врача и философа. Помимо выступлений за отмену репрессивной морали и интенсивное сексуальное просвещение, он создал теорию «оргонической энергии», то есть некоей универсальной энергии жизни, которой человек может управлять с помощью особой, придуманной Райхом камеры («ящика»). «Оргонным генератором», например, активно пользовался Уильям Берроуз. К науке, как и к медицине, это имеет весьма далекое отношение. Трагическая гибель Райха и последующее уничтожение агентами ФБР его архивов породили ряд теорий заговора.


[Закрыть] и дианетика[87]87
  Дианетика – псевдонаучное «учение» об очищении разума, разработанное писателем-фантастом и мошенником Лафайетом Рональдом Хаббардом (1911–1986). Также он организовал учение и секту – Церковь сайентологии, «запрещенную на территории РФ». Дианетикой увлекались целый ряд видных писателей-фантастов – Альфред Ван Вогт, Альгис Будрис и Джон Кэмпбелл.


[Закрыть]). Трагедия смерти Мэрион подлила масла в огонь. Отнюдь не ясно, был ли Фил прав в своих обвинениях; ее муж одобрял курс лечения, а пребывание в больнице не приносило ей облегчения. Дороти попыталась – в журнале посещений ее имя записано через неделю после смерти Мэрион – объяснить, что случилось. Ее акцент на «двух мирах» души соответствует увлеченности Фила idios и kainos kosmos. Мать и сын – возможно, помимо собственных желаний – были духовно близки: