Текст книги "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения"

Уоллхейм настаивает на том, что в сами сюжеты Фила он не вмешивался:

Редактировал я или мой секретарь. Только правописание и пунктуацию. Мы ничего не меняли в его сюжетах – только названия. У меня и в мыслях не было говорить ему, о чем писать. Он был таким, каким был. Он обладал таким необычным умом, и направить его в другую колею было невозможно.

На самом деле Уоллхейм призывал к существенным изменениям в «Солнечной лотерее», «Мире, который построил Джонс» и в «Молоте Вулкана» (1960). Фил уделял этому внимание, хотя далеко не всегда соглашался с требованиями Уоллхейма. Иногда на изменениях настаивал Уин. Это Уин возражал против издания «Ока небесного», названного Филом «прорывным» и которому Уоллхейм воздал особую честь – опубликовал его полностью, в книге удвоенного объема, без «перевертыша».

«Око…» явился первым романом Фила, в котором успешно представлена владевшая им тема: «Что есть Реальность?» Его подход к этой теме в начале 1955 года, когда он стремительно, за две недели написал «Око…», был крайне сложным в философском отношении. Он усвоил аргумент Юма[97]97
  Дэйвид Юм (1711–1776) – выдающийся шотландско-английский философ-агностик. В его теории познания ставится под сомнение реальность самих предметов, поэтому он исследует собственно впечатления, а не объекты. Причинно-следственную связь он также считал недоказуемой.


[Закрыть], что мы не можем проверить и подтвердить причинно-следственную связь («то, что В следует из А, не доказывает, что А является причиной В»), демонстрацию епископом Беркли[98]98
  Джордж Беркли (1685–1753) – крупнейший ирландско-английский философ-идеалист. С 1734 года епископ в Клойне (Ирландия). Вещи, по Беркли, представляли собой лишь совокупность отдельных ощущений. Отвергая бытие материи, Беркли признавал существование только духовного бытия.


[Закрыть] того, что существование физической реальности не может быть объективно установлено (все мы обладаем только чувственными впечатлениями, которые представляются нам реальностью) и различение Кантом[99]99
  Иммануил Кант (1724–1804) – великий немецкий философ. В основе его философии лежит учение о «вещи в себе», которая окончательно не может быть познана, и о «явлении», то есть о том, как нам представляется эта «вещь». Познанием движут априорные («доопытные») категории, которые изначально присущи нашему сознанию и с помощью которых, однако, человеческий разум лишь «скользит по поверхности» «вещи», не будучи в состоянии ее полностью постичь.


[Закрыть] ноумена (непознаваемая в целом реальность) и феномена (то есть априорных категорий, таких как пространство и время, которые накладываются на реальность благодаря работе человеческого мозга). У Юнга он позаимствовал теорию проекции: содержание нашей души накладывает сильный отпечаток на наше восприятие. Как coup de grace[100]100
  Здесь: решающий, завершающий удар (фр.).


[Закрыть], изучение Филом ведической и буддийской философии привело его к тому, что он стал очарован идеей майи: истинная реальность скрыта покровом от непросветленного человеческого сознания. Мы создаем иллюзорные миры в соответствии с нашими страхами и желаниями. И ничуть не удивляет, что оригинальным названием «Ока…», которое должно было подчеркнуть нелинейную структуру тех самых миров, было With Opened Mind.

В «Оке…» также присутствуют сильно обозначенные политические темы, взятые из личного опыта Фила, связанного с надзором со стороны ФБР. Роман начинается с того, что Джека Гамильтона выгоняют с работы в оборонной области за якобы коммунистические пристрастия его жены Марши. МакФейф, агент-маккартист, который следит за Маршей, одновременно является другом Гамильтона. В конце романа выясняется, что Марша невинна, в то время как МакФейф оказывается скрытым коммунистом, чьи прописные истины вызывают такое же презрение, что и «охота на ведьм» Сенатора. Гамильтон прекращает заниматься разработкой вооружений и вместе со своим темнокожим сотрудником Биллом Лоусом создает компанию по сборке Hi-Fi стереосистем. Заключительная сцена, в которой Лоус кричит: «Чего мы ждем? Давай работать!» – в то время была для Фила «идеей фикс». Один или несколько персонажей, решающих впрячься в работу, чтобы сделать общество правильней (или лучше), появляются в финале романов «Время собираться», «Голоса с улицы», «Солнечная лотерея», «Мир, который построил Джонс» и «Человек, который умел шутить».

В основе необходимости перемен таится опасность: вещи не таковы, какими кажутся, но те, кто обладает властью, не желают задаваться вопросами. Фил переживал и одновременно гордился своей репутацией радикала в рамках научной фантастики пятидесятых годов. В исповедальном духе «Экзегезы» (около 1979 г.) он так определяет свою творческую установку в пятидесятые годы: «Может быть, я и не состоял в КП [коммунистической партии], но базовый марксистский социологический взгляд на капитализм, как явление негативное, я считал правильным».

Шкафы были наполнены пылящимися томами с подобным содержанием. Что мог сделать Фил, так это состряпать из них фантастический триллер с альтернативными вселенными. Мастер слогана Уоллхейм без затруднения рекламировал «Око…»: «Миры внутри миров!», «В ловушке безумной вселенной!» И эти рекламные лозунги были справедливы.

Произошел взрыв на беватроне[101]101
  Сверхмощный протонный ускоритель.


[Закрыть] в Бельмонте. Восемь человек (включая Джека, Маршу и МакФейфа) прошли через протонный лучевой дефлектор. Один за другим они начали выходить из своего состояния замутненного сознания, проходя через миры религиозного фанатизма, бесполого пуританства, психопатической паранойи и через болтовню о линии коммунистической партии. Эти миры порождаются их собственной психикой: если кто-то возрождался, то он или она могли проецировать реалии на остальных. (Но как это происходит? Это небольшое псевдонаучное препятствие, допустимое в фантастике.) В неопубликованном «Прологе» Фил говорит, что у каждого из восьми человек – свой роман, чтобы подчеркнуть также и субъективность читательского опыта.

Когда у ветерана войны Артура Сильвестра возникает вселенная религиозного фанатизма, Гамильтон и МакФейф отыскивают священника, который брызгает святой водой на зонтик, и это позволяет им совершить полет по птолемеевой Солнечной системе. Перед их взором предстают кузницы Ада, а затем обширное голубое пространство Небес:

Это было не озеро. Это был глаз. И этот глаз смотрел на него и на МакФейфа!

Он не знал, Чей это глаз.

МакФейф завопил. Его лицо почернело; его дыхание сделалось хриплым. […]

Глаз сосредоточил свой взгляд на зонтике; с резким, отрывистым хлопком зонтик загорелся. Тут же его горящие остатки, ручка и два трясущихся мужчины рухнули вниз, как камни.

Что мог А. А. Уин возразить против всего этого? Фанатичная вселенная Сильвестра, в которой инженеры работают над проблемой «поддержания постоянного запаса незапятнанной благодати для всех крупных населенных пунктов», – это просто могло бы разозлить «Американский Легион»[102]102
  Союз ветеранов Первой мировой войны, созданный в 1919 году.


[Закрыть] и христиан-фундаменталистов. Так что Уин настаивал на том, чтобы Бога Сильвестра («Тетраграмматона»[103]103
  В иудейской религиозной традиции – четырехбуквенное истинное и непроизносимое имя Бога (Яхве или Иегова).


[Закрыть]) не называли, а «бабистский»[104]104
  «Баб» по-персидски означает «Врата», титул Сейида Али Мухаммада Ширази, основателя и пророка бабидской религии.


[Закрыть] культ назывался мусульманским по происхождению – сколько возмущенных исламских читателей фантастики может быть?

Оглядываясь назад, Фил считал «Око…» притчей, в духе теней Платона на стенах пещеры: указывает нам путь от майи к признанию, приводя нас если не к истине, то к самому факту нашего невежества:

Мои произведения имеют дело с галлюцинирующими мирами, опьяняющими, и вводящими в наркотическое состояние, и вызывающими психоз. Но мои произведения исполняют роль противоядия – антидота, приводящего к детоксикации, а не к опьянению.

[…] Как и в «Оке…», истинное спасение рядом, но люди не могут пробудиться. Да, все мы спим, как и те, кто изображен в «Оке…», и мы должны проснуться и увидеть прошлое сквозь призму сна – иллюзорный мир с его собственным временем, – и спасение приходит извне – извне именно сейчас, не позднее.

«Око…» утвердило двадцативосьмилетнего Фила в качестве одного из лучших молодых писателей-фантастов. Однако, из практических соображений, Ace платил Филу гонорары за его НФ-романы по довольно низкой ставке – тысячу долларов с будущими отчислениями за проданные экземпляры. Были и другие способы поддержать его доходы. Фил вспоминает, что ему было предложено, где-то в районе 1957 года, писать радиосценарии для программы «Капитан Видео». Оплата составляла пятьсот долларов в неделю, но эта работа предполагала переезд в Нью-Йорк, что для Фила было бы ужасом, который он еще не испытывал. (Клео говорит: «Нонсенс!» – работу не предлагали; Фила попросили написать один-единственный сценарий.) В 1958 году Фил продал, по крайней мере, один сценарий для шоу «Исследуя завтрашний день» на Mutual Broadcast System.

Но, помимо решения экономических вопросов, Филу хотелось прорваться в литературный «мейнстрим», как бы дурно он его ни оценивал. Поэтому в 1958 году, когда потоком полились восторженные отзывы на «Око…», Фил сообщил Уоллхейму и Бучеру – тем самым двум редакторам, которые всячески способствовали его взлету в рамках НФ, – что он оставляет это поле деятельности и полностью посвящает себя написанию обычных романов.

Это было так, как если бы Фил не пытался раньше заниматься этим делом. С 1952 по 1958 год он написал восемь реалистических романов: «Голоса с улицы» (1952–1953); «Мэри и великан» (1953–1955, посмертно опубликован в 1987-м); A Time for George Stavros (1955, рукопись утрачена); Pilgrim on the Hill (1956, рукопись утрачена); «Разбитый шар» (1956, посмертно опубликован в 1987-м); «Прозябая на клочке земли» (1957, посмертно опубликован в 1985-м); Nicholas and the Higs (1957, рукопись утрачена) и «На территории Мильтона Ламки» (1958, посмертно опубликован в 1985-м). (Смотрите краткое изложение сюжетов в «Хронологическом обзоре».) Агентство Мередита усердно их предлагало, но они никому не были нужны. Издательства Crown и Julian Messner были чрезвычайно заинтересованы романом «Мэри и великан» (Для Julian Messner Фил даже переписал текст.) Издательский дом Harcourt Brace был весьма впечатлен романом A Time for George Stavros. Это всегда выглядело как поощрение: предлагайте еще, молодой человек, вы талантливы и стоите у порога ваших достижений.

Поэтому неудивительно, что в 1957 году он решил «очиститься» от фантастики. В том же году Фил сообщил Бучеру, что он порвал с Агентством Мередита. Если так, то разрыв был очень кратким. Возможно, попытки агентства отговорить его от усилий писать в русле «мейнстрима» ранили гордость Фила. Но он также получал сильную поддержку в этом переходе из одного жанра в другой. Бучер и Уоллхейм писали письма, всячески одобряя в них это его решение. Но когда Уоллхейм прочитал «Мэри и великана» и Nicholas and the Higs, он отнесся к ним весьма прохладно и стал убеждать Фила, чтобы тот вернулся к фантастике: «Я чувствовал, что его научная фантастика была исключительной, а мейнстрим – нет».

После смерти Фила большинство его реалистических романов, написанных в пятидесятые годы в Беркли, нашло своих издателей. Все, что сохранились, без исключения, изображают темную сторону жизни рабочего класса, в которой идеалы искажены, любовь является редкостью, секс ведет к полному раскаяния самокопанию. Фил гениально использовал юмор в своих фантастических произведениях, но в этих романах редко можно встретить хотя бы след улыбки: нацеленность на «мейнстрим» – серьезную литературу – как бы чуть «заморозила» его. И, конечно, он вынужден был разрабатывать свои сюжеты, основываясь на предрассудках обыденной жизни. В «мейнстриме» взрывы беватрона недопустимы.

В каждом из этих романов есть примечательные герои – неопытные, мятущиеся души, такие как Стюарт Хедли, молодой продавец в магазине телевизоров, в «Голосах с улицы», которому реальность представляется болезненно хрупкой, и Мэри Анн Рейнольдс, молодая женщина, отчаянно пытающаяся внедриться в мир, в «Мэри и великане». Лучший из этой группы романов – единственный, заслуживающий право быть опубликованным в то время, – это «Прозябая на клочке земли», который Фил писал, когда «Око…» в 1957 году стал хитом на рынке научной фантастики.

Роджер и Вирджиния Линдал, живущие в несчастливом браке, отправляются в пригород Лос-Анджелеса из Вашингтона, города детства самого Фила. Они отправляют своего болеющего астмой сына Грегга в пансион в Охае, штат Калифорния. В образе Вирджинии воплотились очень многие черты Дороти, а Роджер представляется отражением Эдгара и самого Фила – по ходу развития событий в романе юный Грегг вовсе исчезает. Роджер начинает работать мастером по ремонту телевизоров в магазине «Продажа и обслуживание современных телевизоров» (этот же магазин появляется на страницах романов «Голоса с улицы» и «Доктор Бладмани»), но он часто оказывается «на краю» из-за смутной тоски по свободе, которая становится угрозой его работе и стабильности семьи.

У Роджера начинается интрижка с Лиз Боннер, матерью одного из одноклассников Грегга. Лиз – простая душа, у нее нет ни интеллекта Вирджинии, ни сводящих с ума угрызений совести. И она греется в лучах своей новой любви к Роджеру. Погруженная в радости любовных отношений, Лиз является таким же чистым воплощением «Вечной Женственности», как и Молли Блум[105]105
  Жена главного героя, Леопольда Блума, в романе Джеймса Джойса (1882–1941) «Улисс» (1922). Своего рода воплощение супружеской неверности.


[Закрыть]:

Я люблю тебя, сказала она, я обладаю тобой. Во внешнем мире люди становятся старше; она слышала, как они скрипят; она слышала, как лязгают их кости. В различных домах пыль заполняла посуду и покрывала полы. Собака не узнавала его; он слишком долго был в отлучке. Никто не знал его; он покинул мир.

[…] Она заставила его открыть рот; она приблизила свой открытый рот к его рту, ее зубы к его зубам и так держала его, пока он двигался внутри нее; затем она прижала свой рот к его рту, когда она почувствовала, что он внутри нее уже в третий раз. Ты когда-нибудь раньше делал это так часто? С ней? Она продолжала плотно прижимать его рот к своему. Ты внутри меня, и я внутри тебя, сказала она, запуская свой язык ему в рот как можно глубже. Я так глубоко в тебе, как только могу: мы обмениваемся друг с другом. Кто я такой? Может быть, я тот, кто должен обратно возвратиться к ней, весь изнуренный и опустошенный. Нет, я тот, кто никогда не будет изнуренным. Я здесь навсегда, лежащий здесь, на земле, не давая тебе подняться, где я могу быть вместе с тобой, обладать тобой, входить в тебя.

Оставим самого Фила удерживать, даже хотя бы в мыслях, этот поток неистовой страсти и путаницу: кто из любовников есть кто.

Вирджиния, узнав об этой интриге, постоянно подкалывает мужа. Один из его идеалов, еще более смутный, чем тоска по свободе, оказывается расколотым. Можно назвать это чувством собственного достоинства, сохранившимся в браке. Вирджиния не оставляет ему никаких прав, и он не может этого переносить. Поэтому Роджер отправляется в путь, оплачивая свой побег телевизором, украденным из магазина, которым он когда-то владел.

Фил вступил в пору стилистического мастерства. И в 1958 году он решает, ничуть не отказываясь от своих амбиций в области «мейнстрима», использовать этот стиль для работы над фантастическим романом. Он назвал его Biography in Time, но издательство Lippincott в конечном итоге издало его в 1959 году (первая книга Фила, вышедшая в США в твердом переплете) под названием «Порвалась дней связующая нить». На рынок он поступил не под рубрикой «научная фантастика», а как «роман-предупреждение». Фил постоянно заглядывал в Time и New York Times Book Review, надеясь найти там первые официальные серьезные обзоры его творчества. Но они не появлялись. Продажи шли слабо. Следующим изданием этого романа, шестью годами позже, стала книга в мягкой обложке издательства Belmont, на которой, типично для научной фантастики, были изображены астронавты и луна, падающая с неба.

Это не суть важно. Достижение Фила в «Порвалась дней связующая нить» в том, что он написал роман, в котором встречается востребованный научной фантастикой мир будущего с реалиями 1958 года, и здесь весьма к месту оказался его талант автора «мейнстрима». Напряженное повествование – роман читается очень быстро – и прекрасно сформированный мир 1958 года трансформируется в нечто иное.

Рэгл Гамм использует свое экстрасенсорное восприятие, чтобы отвечать на вопросы конкурса «Где теперь появится Зеленый Человечек?» – который проводится местной ежедневной газетой. Рэгл работает дома, и люди, занятые настоящей работой, считают его несколько странным. (Рэгл и писатели-фантасты имеют много общего между собой.) Оказывается, что в 1998 году военные используют его ответы для прогнозирования и перехвата ракетных атак с Луны. В реальном 1998 году связанное с войной напряжение довело Гамма до нервного срыва. И военные построили для него поддельный маленький город 1958 года, город его детства (подобный детскому городку «Уош-35» из произведения «Когда наступит прошлый год»), чтобы там он продолжал работать над вопросами обороны, пребывая в иллюзии. В конце романа Рэгл узнает правду. Роман вполне достойный, за исключением того, что его аккуратное завершение, вполне в духе жанра, никак не объясняет события, которые придают роману его особенную интеллектуальную сюрреальность. К примеру, вот сцена, где реальность Рэгла 1958 года деконструируется так, как не предвидят военные:

«Пиво у вас есть?», – сказал он [Рэгл]. Его голос звучал забавно. Тонко и отдаленно. Продавец в белом фартуке и колпаке уставился на него, уставился и не двигался. Ничего не произошло. Ни единого звука. Дети, машины, ветер; все замолкло.

Пятидесятицентовая монета провалилась сквозь дерево и как будто утонула. Она пропала.

Я умираю, подумал Рэгл. Или что-то в этом духе.

Его охватил страх. Он попытался говорить, но губы не слушались его. Поглощен тишиной.

Только не снова, подумал он.

Не снова!

Это происходит со мной снова.

Киоск с прохладительными напитками разлагался на частицы. Молекулы. Он видел молекулы, лишенные цвета, лишенные качеств, из которых тот киоск состоял. Затем он посмотрел сквозь киоск в пространство позади него и увидел холмы, деревья и небо. Он увидел, как киоск перестает существовать вместе с продавцом, с кассовым аппаратом, автоматом с апельсиновым напитком, кранами для разлива колы и рутбира, ящиками со льдом для охлаждения бутылок, жаровней для хот-догов, баночками с горчицей, полками с вафельными стаканчиками, рядом тяжелых круглых металлических крышек, под которыми были самые разные сорта мороженого.

Вместо всего этого был листок бумаги. Он вытянул руку и взял этот листок бумаги. Там было напечатано крупными буквами:

КИОСК С ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫМИ НАПИТКАМИ

Развернувшись, Рэгл неуверенным шагом двинулся обратно, минуя играющих детей, скамейки и стариков. Пока он шел, он засунул руку в карман пиджака и обнаружил там металлическую коробку, которую, впрочем, он там и держал.

Он резко остановился, открыл ее и взглянул на листки бумаги, которые там уже были.

Всего шесть. Шесть раз.

Фил пришел к мысли о романе, когда однажды в своей ванной комнате на Франсиско-стрит обнаружил шнурок для включения света, которого здесь никогда не было и не могло быть, – свет в ванной зажигался настенным выключателем. Импульс, вызванный этим, можно объяснить всего лишь причудой или подсознательной уверенностью в существовании альтернативных миров. Фил, будучи писателем-фантастом, выбрал, естественно, последнее. Он был убежден, что темы «Ока…» и «Времен» напоминают друг друга: мы, люди, можем быть обмануты той реальностью, в которой мы обитаем. В «Экзегезе» он писал:

«ОКО», «Нить», «3 стигматы», «Убик» и «Лабиринт» – это один и тот же роман, который пишется снова и снова. Повсюду там персонажи безучастны и вместе лежат на полу (массовое галлюцинаторное восприятие мира). Почему я написал об этом, по меньшей мере, пять раз?

[…] С чем надо покончить, так это с мыслью о том, что галлюцинация – это частное явление. Моей темой является не просто галлюцинация, а объединенная галлюцинация, вкл[ючающая] ложные воспоминания.

Если неудачи в области «мейнстрима» терзали, то жизнь на Франсиско-стрит с Клео приносила утешение. Они были бедны, но счастливы, отличная богемная пара, либертарианцы из Беркли с безграничным интеллектуальным любопытством. В феврале 1958 года Фил написал Александру Топчиеву[106]106
  Александр Васильевич Топчиев (1907–1962) – советский химик, вице-президент АН СССР.


[Закрыть] в Академию наук СССР по поводу советских исследований, которые, как он наслышан, опровергают теорию относительности Эйнштейна: «У меня нет никакого желания считать, что эта теория незыблема. Мне бы вправду очень хотелось иметь убедительные свидетельства того, что в своих главных частях эта теория не подходит к реальности». Это письмо было перехвачено ЦРУ, о чем Фил узнал после того как в мае 1975 года, благодаря Закону о свободе информации[107]107
  Этот Закон США вступил в силу в 1967 году.


[Закрыть], запросил собранное на себя досье. Да, время от времени за ним действительно наблюдали.

Побуждение уехать из Беркли нарастало в них обоих. В середине пятидесятых годов, в виде эксперимента, они сняли квартиру на другой стороне залива – в Саусалито, но провели в ней всего одну ночь. Квартира на втором этаже была с видом на Залив, и, когда Фил проснулся и не увидел ничего, кроме воды, его реакцией, как у старого доброго юнгианца, было желание увидеть в просторном Заливе его собственные неодолимые подсознательные силы. И они отправились обратно в Беркли.

Затем, в конце лета 1958 года, пришла печальная весть о смерти Бабули. С ее уходом из жизни узы, связывавшие Фила с Беркли, ослабли. В сентябре того же года они полностью порвались. Их новым жилищем стал маленький дом с настоящим вагончиком на заднем дворе (идеальное место для кабинета писателя), на углу Мариана-стрит и Лотарингия-стрит, в городке Пойнт Рейес Стейшен к югу от Пойнт Рейес – на гранитном мысу, которым Сан-Андреас уходит в Тихий океан.

Это представлялось им идиллическим бегством со сцены Беркли. «Филу нравилось чувствовать комфорт, когда он пешком спускался в город», – вспоминает Клео.

У них была короткая счастливая совместная жизнь в Пойнт Рейес Стейшен. А затем все перевернулось с ног на голову – и это началось с их женитьбы.