Текст книги "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения"

Я помню, как в мои подростковые годы меня наблюдал психиатр – у меня были проблемы в школе, – и я сказал ему, что начал сомневаться, является ли наша система ценностей – что правильно, а что нет – абсолютно истинной, или она в культурном плане относительна. А он сказал: «Это симптом твоего невроза, если ты сомневаешься в ценностях правильного и неправильного». Тогда я взял экземпляр британского научного журнала Nature – наиболее уважаемого в мире научного журнала. Там была статья, в которой прямо говорилось, что все наши ценности, по существу, взяты из Библии и не могут быть эмпирически подтверждены, следовательно, их следует отнести к категории непроверяемых и недоказуемых. Я показал это ему, а он чрезвычайно рассердился и сказал: «Я считаю, что это не что иное, как дерьмо собачье. Дерьмо собачье, я говорю!» Вот я, подросток в 1940-е годы, и вот он, психиатр; теперь я оглядываюсь назад и понимаю, что у этого человека был упрощенный взгляд на мир. Я имею в виду, насколько могу судить, что его мозг был мертв.

Письмо 1970 года сообщает о результате теста Роршаха, проведенного в 1946 году: «Лаборантка в своем отчете говорила, что моей сильнейшей движущей силой было желание вновь обрести сестру, которая умерла примерно через месяц, после того как она и я родились […]». Возможно, эта сила способствовала тому психическому состоянию, в котором Фил услышал голос во время экзамена, – а одним из имен этого голоса в «Экзегезе» было «Джейн».

Согласно Филу, психотерапевт-юнгианец называл его «агорафобом». Другим диагнозом, которым Фил часто пользовался, говоря о тех временах, была «шизофрения». Он сообщил по секрету своей третьей жене, Энн Дик, что такой диагноз ему поставили в старших классах, – был ли этот диагноз поставлен тем самым юнгианцем или кем-то другим, неизвестно. Во всяком случае, использование им этого термина не следует принимать за чистую монету; как указывает Энн Дик, «Фил был ипохондриком по отношению к состоянию своего сознания».

Ключевым фактором способности Фила утихомиривать эти штормы была его работа, которой он начал заниматься в пятнадцать лет, когда еще учился в старших классах, в двух музыкальных магазинах – сначала в University Radio, а позднее в Art Music в Беркли, владельцем которых был некто Херб Холлис, ставший для Фила тем отцом, в котором он нуждался.

В рамках его работы продавцом у Холлиса – единственной работы, помимо написания научно-фантастических произведений, которая у него была, – Фил успешно сражался с фобиями, которые досаждали ему в школе. Он продавал публике радиоприемники, телевизоры и грампластинки без особого рвения, но Фил расцвел под опекой Холлиса, а также благодаря ежедневным разговорам о музыке, душевным откровениям и глуповатым шуткам с другими продавцами.

Те ценности, которые воплощали собой Холлис и его странная команда, – мастерство, преданность, духовная независимость, внимание к маленькому пареньку, а не бездушный картель, – сформировали социальное кредо Фила, которого он придерживался, изображая меняющиеся миры в своих фантастических сочинениях. Беркли времен юности Фила был рассадником политической активности – как левого, так и правого толка. Ни один из тех, кто знал Фила в конце сороковых годов, не упоминал о его политической ангажированности. Он был либералом, поддерживал Генри Уоллеса[57]57
  Генри Эгард Уоллес (1888–1965) – американский политический деятель. Продолжал политический курс Ф. Д. Рузвельта. В 1948 году выдвинул свою кандидатуру на пост президента, но потерпел поражение и отошел от политики.


[Закрыть] в 1948 году, восхищался левой социологической критикой капитализма Ч. Райта Миллса[58]58
  Чарльз Райт Миллс (1916–1962) – популярный американский социолог леворадикального толка.


[Закрыть]. Но сердцевиной размышлений Фила о том, как должен быть устроен мир, были уроки, проходившие под крылом преследуемого, эксцентричного, забавного, защищающего, деспотичного мечтателя и иногда обманщика Херба Холлиса.

Холлис был родом из Макклауда, штат Оклахома. Он как будто бы был рожден для розничной торговли. Он был педантичным человеком, который работал шесть, а то и семь дней в неделю, практичным боссом, устанавливавшим конкретные дни, когда поток покупателей был медленным. Клео Мини вспоминает: «Фил всегда восхищался теми, кто мог в той или иной степени контролировать внешний мир. Это означало, что человеку не стыдно нагнуться, чтобы поднять молоток». Обслуживание покупателей, отбор продукции, доброжелательное отношение к работникам были для него делом чести, как и экономия. Воплощением доброжелательной этики был Элдон Николлс, горбатый карлик, служивший бухгалтером, который был с Холлисом с самого начала и служил эмоциональным буфером между боссом и его любимчиками – молодыми продавцами и ремонтными мастерами, которые работали в обоих магазинах.

Магазин University Radio, расположенный в районе Шаттак, продавал радиоприемники, бытовые электроприборы, а с конца сороковых годов – новое увлечение под названием телевизор. На цокольном этаже располагалась ремонтная мастерская. Музыкальный магазин Art Music располагался намного ближе к кампусу, рядом с Чармингом и Телеграф-авеню, в четырех кварталах от Сатер-гейт, где постоянно выступали уличные ораторы, где в середине шестидесятых годов национальное внимание привлекло движение за свободу слова, руководимое Марио Савио[59]59
  Марио Савио (1942–1996) – американский леворадикальный общественный деятель, борец за права человека, ключевая фигура Свободного движения в Беркли.


[Закрыть]. В конце сороковых и начале пятидесятых годов магазины Art Music стали «визитной карточкой» Беркли, предлагая классическую музыку, джаз и особенно любимые Холлисом жанры – фолк и музыку новейших групп.

Будучи молодым человеком, Холлис страстно желал в своих фантазиях вести жизнь писателя, и ему всегда нравилось окружать себя творческими личностями; его работниками часто были подающие надежды театральные артисты Беркли. У него и его жены Пэт не было детей, и, возможно, по этой причине Холлис был восприимчив по отношению к «заблудшим душам» – немного безумным и эксцентричным идеалистам Беркли, которые оказывались в его поле зрения. Одним из них был Гомер Теспиан, который ходил босиком по улицам и был первоклассным ремонтным мастером, когда не втягивал своего босса в мрачные философские диспуты или не пропадал иногда на целые дни. Холлис продолжал держать его на работе без всяких упреков.

Фил, подающий надежды художник и отщепенец, с самого начала стал любимцем Холлиса. Сначала Фил трудился неполный рабочий день и в его обязанности входило разбирать по частям вакуумные трубки и звукосниматели для их повторной сборки, поскольку в военное время запасных частей не хватало. Работа была неблагодарной, но на первых порах она, видимо, нравилась ему, поскольку мальчик нуждался в перемене. Позднее Фил скажет, что работа у Холлиса была его первым «позитивным самоутверждением». На какое-то время Фил невинно, но страстно увлекся Пэт Холлис. На один из дней рождения Фила Холлис в виде подарка предложил ему выбрать любую пластинку из их каталога. Фил выбрал «Страсти по Матфею» Баха, где пел один из его самых любимых впоследствии вокалистов – Герхард Хюш[60]60
  Герхард Хюш (1901–1984) – один из самых знаменитых немецких оперных певцов ХХ века. Обладал лирическим баритоном; выступал на сценах Берлина, Вены, Лондона, Милана.


[Закрыть].

Вот что пишет Фил в письме по поводу своего двадцать первого дня рождения («Я пишу о своем времяпрепровождении», – указывает он в первой же строчке). Письмо было пеаном[61]61
  Древнегреческая торжественная хоровая песня, первоначально посвященная Аполлону.


[Закрыть] (в застенчивом и доверительном тоне) в адрес руководства со стороны Холлиса:

Первыми твоими словами, адресованными мне, были: «Если тебе так сильно нравятся оба альбома, то не важно, какой из них ты купишь; рано или поздно они оба будут твоими». Ты был прав – так и получилось за неделю. Я думал: что за классный парень. Мне было пятнадцать. Сейчас на шесть лет больше. Позднее я стал работать у тебя в Art Music. […]

[…] Ты поддерживал меня и содействовал моему интеллектуальному росту, но иногда и пугал меня, потому что все, что ты говорил, я воспринимал всерьез – тогда и сейчас. […]

В пятнадцать лет я все делал неправильно, а в двадцать один год ты в Art Music и не можешь видеть, чем я занимаюсь. […]

Как-то я сделал серию рисунков, изображающих тебя, они все еще висят на стене в University Radio, и когда я замечаю их, то склоняюсь к мысли, что, если бы я их стал рисовать снова, они были бы точно такими же в мой двадцать первый год, какими были, когда мне было шестнадцать. Возможно, ты знаешь, что я имею в виду. […]

С любовью.

фкд

Как видно из письма, Филу поначалу было трудно справляться с работой. Но тревоги и головокружения усиливались в связи со средней школой Беркли, а не с магазинами Холлиса. Жизнь с продавцами и ремонтными мастерами была веселой, особенно после того, как пришла новость (в 1945 году), что наконец-то война закончилась:

Мы все набились в принадлежащий магазину грузовик, взяли большую коробку с фейерверками профессионального размера, подобрали по дороге нескольких солдат и тронулись в Беркли, чтобы «взорвать» его. Затем все отправились в Сан-Франциско, и мы разносили его в пух и прах дней десять, болтаясь по городу в виде вооруженных банд и угрожая всему, что движется. Было весело. Через год меня повысили по службе: я теперь уже не подметал полы, а вычищал пепельницы. По-любому, это был хороший год.

Дик Дэниэлс (который тоже работал в то время у Холлиса) вспоминает шутливые беседы Фила с его боссом:

На самом деле Фил никогда не чувствовал себя расслабленно рядом с Холлисом, наоборот, он, скорее, занимал положение шута, который острит при королевском дворе, – но в определенных пределах. Фил валял дурака, а Холлис на это откликался. Холлис платил Филу своей привязанностью, то есть ему многое сходило с рук. Холлис был первым старшим по возрасту человеком, у которого с Филом были такого рода отношения.

В конце сороковых годов Холлис спонсировал и обеспечивал записями программу о современной и фолк-музыке на местной FM-радиостанции KSMO в Сан-Матео. Фил писал репризы диджею и тексты рекламы магазинов Холлиса для этой программы. Позднее он заявлял, что вел на этом радио программу, посвященную классической музыке, но никто из знавших Фила в то время не мог припомнить, чтобы тот выступал по радио. Но он, должно быть, часто посещал эту радиостанцию: ее обстановка прекрасно изображена в деталях в его «мейнстримном» романе 1956 года «Разбитый шар», а гениальная манера мелкого диджея трогательно воплощена в образе Уолта Дэнджерфилда, чьи передачи с орбитальной станции (где он оказался в ловушке до самой смерти) являются великим утешением для выживших после ядерной войны в романе «Доктор Бладмани» (1964). Сохранилось несколько страниц, написанных для радио. Вот как Фил расхваливает новомодные телевизоры:

University Radio в Беркли приветствует вас. Вчера, когда мы пришли на работу, мы обнаружили, что наш продавец перетащил свою пальму в горшке в другую сторону магазина, чтобы ему лучше был виден телевизионный экран. Он попросил покупателей, чтобы те не тревожили его вопросами о покупках. Если вы хотите приобрести «Магнавокс», просто положите деньги возле кассы с запиской, и укажите, какое именно устройство вы хотите. Если вам повезет, то он, возможно, обратит внимание на вашу просьбу между телевизионными программами.

Годы, проведенные с Холлисом, обеспечили Фила целым кладезем начального писательского капитала. Персонажи, «срисованные» с Холлиса, можно обнаружить в целом ряде как обычных, так и научно-фантастических романов Фила, особенно – написанных в пятидесятые и шестидесятые годы (см. «Хронологический обзор»). Одинокая, эксцентричная фигура «мастера-ремонтника» также вновь и вновь появляется в его произведениях как символ честности и смелости перед лицом невероятных обстоятельств. В «Экзегезе» Фил замечает, что большая часть его произведений «ощутимо автобиографична – маленькая частная фирма и ее по-отечески заботливый владелец – или мировой лидер». Отношения между Джимом Фергессоном и Стюартом Хедли («Голоса с улицы», 1952–1953), Лео Булеро и Барни Майерсоном («Стигматы Палмера Элдрича», 1965) и Гленом Ранситером и Джо Чипом («Убик», 1969) наиболее ярко изображают отношения доверия и напряженности, существовавшие между Холлисом и Филом.

В «Голосах с улицы» – еще ученическом «мейнстримном» романе – Холлис фигурирует под именем Джима Фергессона, хозяина магазина «Продажа и обслуживание современных телевизоров» – это «маленький, мускулистый человек в синем саржевом костюме, средних лет, с красным и мудрым лицом в веснушках». Поскольку «Голоса» писались во время и сразу же после работы Фила у Холлиса, у него еще сохранялись живые воспоминания. Насколько сильной воспринимал Фил фигуру Холлиса своей душой? Открытие Фергессоном магазина «Современных телевизоров» построено по образу событий после сотворения мира в «Книге Бытия»:

Здесь никакой жизни не существовало. […] Он наклонился и нажал на главную кнопку пуска; затрещал большой неоновый знак, а через мгновенье оконные огни затеплились слабым свечением. Он оставил дверь широко открытой, вдохнул сладкий воздух, поступающий снаружи, и, удерживая его в своих легких, стал ходить по темному, сырому магазину. […] Мертвые вещи неохотно возвращались к жизни. […] Он включил дисплей «Филко»[62]62
  Американская компания, существующая с 1892 года и производящая электро– и радиоприборы.


[Закрыть], который возбужденно зажужжал, и отнес его в глубину магазина. Он осветил роскошный рекламный плакат «Зенита»[63]63
  Здесь: бренд швейцарских часов класса люкс, производимых с 1865 года.


[Закрыть]. Он внес свет, жизнь, уверенность в пустоту. Тьма отступила; и после первого момента неистовой одержимости он успокоился и решил отдохнуть, и его «седьмым днем» стала чашка черного кофе.

Окончательной данью Холлису стал Лео Булеро из «Стигматов» – жадный, язвительный, с чавканьем жующий сигару, не скрывающий своих чувств председатель правления фирмы «Наборы Подружки Пэт, Инк.», который становится единственной надеждой Земли на сопротивление психическому вторжению (которое осуществляется через мастерский сбыт наркотика Chew-Z: «БОГ ОБЕЩАЕТ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ. МЫ МОЖЕМ ЕЕ ПРЕДОСТАВИТЬ», – Палмером Элдричем – абсолютным воплощением чистейшего зла). Булеро, чей наркотический продукт Can-D вытеснен с рынка Элдричем, пишет краткую пояснительную записку (Фил сам часто писал такие записки для рабочих), которая служит фронтисписом романа – чистое, косноязычное утверждение человеческого духа:

Вот что я имею в виду в конце концов: вам следует считать, что мы сделаны только из праха. Это, по правде говоря, не так много, чтобы жить дальше, и нам не следует об этом забывать. Но даже считаясь с этим, я полагаю, что это плохое начало, а мы не так уж плохи. Поэтому сам я верю, что даже в этой вшивой ситуации, с которой мы оказались лицом к лицу, мы можем это сделать. Вы понимаете меня?

В интервью 1977 года Фил опроверг представление о том, что он склонен создавать тип «антигероя» в таких произведениях, как «Палмер Элдрич»:

Фил: Я думаю, меня очень часто обвиняют, что я вывожу своего главного персонажа как антигероя. […] А я только и делаю, что беру тех людей, с которыми я работал, которые были моими друзьями, коллегами, и от этого я испытываю огромное чувство удовлетворения. […]

И я всегда думаю, что крайний сюрреализм […] заключается в том, чтобы взять того человека, которого ты знал, чьей главной целью в жизни было продать самый большой телевизор, который только может поместиться в магазине, и поместить этого человека в будущую утопию, или антиутопию, и стравить его с этой антиутопией или поставить его в сильную позицию. Точно так же мне нравится изображать тех работодателей, которые были у меня, владельцев мелких магазинов, и делать верховными правителями целых…

Уве Энтон (интервьюер): Галактик?

Фил: Галактик, да. Это доставляет мне большое удовольствие, поскольку я все еще вижу этого человека сидящим за рабочим столом, просматривающим множество накладных по закупкам, которые не были произведены, думая, кто может это объяснить?

Фил любил рассказывать истории о понимании философских аспектов, которого он достиг, работая в магазинах Холлиса. Как-то, когда он подметал пол в пятнадцатилетнем возрасте, затеял спор с мастером: дают ли возможность радиодинамики слушать саму музыку (точка зрения мастера) или «имитацию» музыки (позиция Фила). В другой раз мастер указал Филу, когда они стояли у светофора, на невозможность доказать то, что они оба видят один и тот же цвет, даже при том, что оба они называют его красным. В основе таких уроков лежало чувство собственного достоинства, обеспеченное хорошо выполняемой работой. Это было в то время, когда они пытались починить «Капард», сложное чудо техники, которое автоматически укладывает грампластинки. После долгих трудов он был налажен, но поездка по ухабистой дороге к дому заказчика свела на нет все усилия:

И мы сказали, что у нас нет счета, и мы не возьмем с вас плату. […] И я был очень горд […], что все мы признали свою неудачу перед лицом сложившейся ситуации. […] Мне было около пятнадцати лет, и на меня произвело громадное впечатление то, что этот «Капард» олицетворял собой непостижимую, чрезмерно усложненную вселенную, в обычае которой – создавать непредвиденные вещи. […] Но великим достоинством человека является то, что человек изоморфен его неисправно функционирующей вселенной. Я имею в виду то, что и сам он в какой-то степени неисправен. […] Но он продолжает стараться, и, как сказал Фолкнер в своей чудесной нобелевской речи, «человек не будет просто терпеть – он победит».

Поддержка и теплое отношение Холлиса и твердая зарплата, которую это отношение обеспечивало, – все это способствовало тому, что Фил принял для себя решение, которое сам считал очень трудным, – и в то же время одним из самых победоносных в его жизни: он ушел из материнского дома в конце 1947 года:

У родителей был обоснованный интерес, чтобы держать своих детей закованными в цепи заботы и считать их маленькими и бессловесными, как это происходит со всеми угнетенными группами. Я помню, когда я сказал матери, что ухожу, она ответила: «Я вызываю полицию. Сперва я увижу тебя в тюрьме». Естественно, я тут же спросил ее – почему. «Потому что если ты уедешь и покинешь меня, – сказала она, – ты кончишь тем, что станешь гомосексуалистом». Мне нужно было уходить, и я снова спросил – почему. «Потому что ты слабый, – сказала она. – Слабый, слабый, СЛАБЫЙ».

Дороти слышала такие обвинения в свой адрес снова и снова, но не признавала их справедливыми:

Филу было девятнадцать лет, когда он уехал из дому. И снова его рассказ об этом будет отличаться от моего. Все у нас складывалось по-дружески, и вообще это было мое предложение, а он возвращался почти каждый вечер, и мы вели долгие беседы. Я помню, желтый кот, который у нас был в то время, никак не мог понять, почему Фил заходил через входную дверь, оставался на пару часов, а потом уходил.

Но Фил всегда был непреклонен: борьба за освобождение от господства матери была показательным актом смелости, которая позволяла ему войти в устрашающий koinos kosmos в его собственной терминологии. Он осознавал эротическую подоплеку этой борьбы. Он признавался своей третьей жене Энн: «Когда я был подростком, у меня был «невозможный сон». Мне снилось, что я сплю со своей матерью». Он так объяснил этот сон: «Я преодолел эдипов комплекс». Но истинная победа не могла прийти до тех пор, пока он не покинул материнский дом. В дневниковой записи 1981 года Фил рассуждал, что его пример неустойчивых отношений с женщинами коренился в том самом событии: «Меня влекло к женщинам, которые напоминали мою мать (гордые, умные, жесткие, рассудительные, подозрительные, едкие и т. д.), с тем чтобы вновь и вновь разыгрывать первоначальную ситуацию, в которой я, наконец, освобождаюсь и обретаю независимость». Позднее, в той же самой дневниковой записи, Фил отмечал: «Мне следует здесь указать на более важный момент: я ищу – не свою мать, жестокую и т. д., дурную мать, – а хорошую мать, нежную, добрую, полную сочувствия и любящую мать, которой у меня никогда не было и которую я всегда хотел».

Угрожала Дороти вызвать полицию или нет, когда Фил уезжал, но справедливо предположить, что она была обеспокоена выбором места жительства Фила. Его новый адрес в Беркли – Маккинли-стрит, 2208 – это складское помещение, верхние этажи которого были оборудованы под меблированные комнаты. Эти комнаты были заняты некоторыми наиболее знаменитыми в Беркли молодыми художниками-геями. Лидером этой группы был Роберт Данкен[64]64
  Роберт Данкен (1919–1988) – американский поэт, гомосексуалист, весьма влиятельный благодаря своим социально-ироническим текстам и организации забавных студенческих демонстраций.


[Закрыть] (тогда ему было двадцать девять лет), который только что вернулся из Вашингтона, где посещал Эзру Паунда в госпитале Св. Елизаветы. Среди прочих, сменяющих друг друга, обитателей этого дома был поэт Джек Спайсер[65]65
  Джек Лестер Спайсер (1925–1965) – популярный среди университетской богемы в Беркли поэт. Поклонник Рембо и Лорки – не столько из-за их таланта, сколько из-за гомосексуальных наклонностей. Организатор поэтических фестивалей, которые всерьез пробудили интерес к поэзии в США и были названы «Ренессансом Сан-Франциско».


[Закрыть] (тогда ему было немного за двадцать) и друг Фила по старшим классам Джеральд Акерман (в будущем – историк искусств) – любовник харизматичного Данкена.

Акерман вспоминает, что Роберт Данкен (исключенный из Калифорнийского университета в Беркли) вел с Филом долгие беседы: «Быть с Данкеном – это как быть в литературном классе». У Фила сложились также добрые отношения со Спайсером, который, бывало, заходил в комнату Фила, чтобы послушать классическую музыку. Акерман пишет: «Однажды, я помню, когда они слушали записи отрывков из «Бориса Годунова» в исполнении Кипниса[66]66
  Игорь Кипнис (1930–2002) – виртуозный американский клавесинист, пианист и дирижер.


[Закрыть], я дождался окончания музыки и постучался в дверь, думая, что не прерываю их слушанье музыки, но я был просто сломлен, когда они громко сетовали в горестном настроении: только что умер Борис». Пристрастия к марихуане некоторых обитателей этого дома в то время не разделяли ни Акерман, ни Фил. «То хихиканье и та болтовня, которые мы слышали через закрытые двери, заставляли нас думать, что «экстаз», вызванный наркотиком, был совершенно глупым».

Самым ценным богатством Фила был звукозаписывающий аппарат – напольная модель из University Radio, с помощью которой можно было записывать шеллаковые пластинки на 78 оборотов. В комнате Фила проходили «игровые» собрания, на которые приходил Данкен с прочими гостями, и они делали странные записи. Акерман вспоминает:

Джордж Хаймсон начинал петь медленно, а затем переходил к быстрому ритму: «Эдна Сент-Винсент Миллэй, Миллэй, Миллэй[67]67
  Эдна Сент-Винсент Миллэй (1892–1950) – известная американская поэтесса; писала свои эссе под псевдонимом «Нэнси Бойд»; третья из женщин-лауреатов Пулитцеровской премии по литературе (1923). Убежденная феминистка и достойная пацифистка.


[Закрыть]», – и последнее имя обозначало «голубого» юношу. Затем вступал Данкен и своим проникновенным и густым голосом повторял: «У. Сомерсет Моэм, У. Сомерсет Моэм, У. У. У. У. У. Сомерсет Моэм[68]68
  Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965) – всемирно известный английский писатель; был бисексуален, хотя и печалился по этому поводу – при всех его многочисленных здоровых семейных радостях.


[Закрыть]». Затем вступал я и высоким, пискливым голосом пел: «Э. Э. Каммингс. Э. Э. Э. Э. Э. Каммингс Э.Э[69]69
  Эдвард Эстлин Каммингс (e. e.cummings – именно так он себя позиционировал) (1894–1962) – американский поэт, прозаик, драматург, художник. Одна из самых выдающихся фигур в мировой литературе ХХ века, в чьем творчестве органично сочетались авангард и классика.


[Закрыть]». И пока все это продолжалось, кто-то громко провозглашал Клятву Национальному флагу. […] После этого все мы помирали со смеху.

Дружеские отношения с Данкеном и прочими настраивали Фила на то, чтобы он писал «мейнстрим». Тогда же пропал его интерес к научной фантастике. А что касается карьеры, то Холлис обрисовал ее рамки. Как Фил вспоминал в эссе Self Portrait 1968 года:

Мне бы хотелось подниматься по карьерной лестнице, ступенька за ступенькой, затем, со временем, я стану управляющим магазина, продающего пластинки, а уж после того – его владельцем. Я забыл о научной фантастике, и даже перестал читать ее. Как радиосериал, «Джек Армстронг – настоящий американский парень!», так и научная фантастика стали для меня чем-то вроде детского увлечения. Но мне все-таки нравилось писать, и я продолжал писать небольшие литературные вещички, которые надеялся продать в журнал New Yorker (хотя и не посылал их туда). В то же время я с жадностью поглощал современную литературную классику: Пруста и Паунда, Кафку и Дос Пассоса, Паскаля, – впрочем, он уже относится к литературе прошедших лет, но мой список может продолжаться до бесконечности. Проще говоря, я получил знания по литературе от «Анабасиса» до «Улисса». Я не был образован в области научной фантастики, но хорошо знал произведения выдающихся писателей со всего мира.

В интервью 1977 года Фил признавался, что читал научную фантастику, но культурная обстановка в Беркли в конце сороковых годов «требовала от тебя, чтобы ты всерьез занимался классикой». Популярность научной фантастики росла, рос фэндом, но ее читали только «фрики» – те, кто с тем же пренебрежением относился к классике, как и «умники» к Роберту Хайнлайну. «Я выбирал компанию тех людей, которые читали великую литературу, поскольку они мне нравились больше как люди». Самые ранние поклонники были вроде «троллей», и связываться с ними – это как в первой части «Комедии» Данте – «окунуться в дерьмо»[70]70
  Скорее всего: «Ад», песнь 21.


[Закрыть].

В то время как Фила радовали литературные разговоры на Маккинли-стрит, другие стороны жизни там – такие как ухаживания одного из соседей по дому, – его расстраивали. Акерман не вспоминает о каких-либо интрижках Фила – гомо– или гетеросексуальных – во время его проживания там. «Фил, возможно, начинал думать, что, поскольку у него сходные вкусы с прочими из нас, у него, возможно, и сходные чувства. Я, бывало, говорил ему, чтобы он не огорчался».

Между тем, Филу открывалась совершенно новая социальная обстановка благодаря притоку наемных работников в магазинах Холлиса.

Винсент Ласби, который в 1947 году присоединился к управлению Art Music, передал Филу свое увлечение Григорианскими хоралами и диксилендом. Вдобавок Ласби всерьез относился к писательству (сочинив несколько недурно написанных, но неопубликованных романов из уличной жизни); к началу пятидесятых годов он и Фил обменивались своими рукописями и высказывали мнения о них. Ласби стал также первым из многочисленных учителей автовождения для Фила; он вспоминает, что Фил был «рассеянным» за рулем. Другим новичком был Алан Рич (сейчас – музыкальный критик в области классики), чей ум и музыкальная эрудиция делали его достойным партнером Фила в дискуссиях. Чак Беннетт, элегантный ирландец из состоятельной семьи среднего класса, заинтриговывал Фила как представитель «потерянного поколения»[71]71
  «Потерянное поколение» – понятие, введенное в обиход американской писательницей Гертрудой Стайн (1874–1946), обозначавшее поколение, пришедшее в литературу между двумя мировыми войнами. Это понятие отразилось на творчестве таких выдающихся писателей, как Э. Хемингуэй, Э.-М. Ремарк, Л.-Ф. Селин, А. Барбюс, Р. Олдингтон, Ф. Скотт Фицджеральд, Т. Вулф и мн. др. Причиной потерянности явилось то, что бывшие юноши-фронтовики, не будучи в силах приспособиться к мирной жизни, оказывались отщепенцами и нередко от отчаяния спивались, сходили с ума, кончали с собой.


[Закрыть] (некоторые черты Беннетта и самого Фила обнаруживаются в образе Стюарта Хедли из романа «Голоса с улицы»). Хосе Флорес, продавец, с которым у Фила сложились особо тесные дружеские отношения, был геем, танцором, чьи таланты иссякли, когда ему было под сорок. Когда позже Хосе покончил с собой из-за несчастной любви, Фил чувствовал себя несчастным.

Среди этих новых лиц Фил продолжал оставаться самым молодым в «команде» Холлиса. К девятнадцати годам у Фила выработался весьма рациональный способ продаж. Его карикатуры и граффити были комическими «изюминками» на стенах туалетной комнаты для сотрудников. Благодаря той скорости, с которой он печатал, ему приходилось делать рутинную работу, но он перепечатывал образцы бланков безукоризненно. Но Фил был подвержен изменчивым настроениям, часто начиная рабочий день с того, что шел в глубь магазина, не повернув головы, «как будто по лучу», – вспоминает Ласби. Позднее Фил улучшил свою работу продавца благодаря дисциплине, обуздывающей его характер. Он предпочитал работать в вечерние смены, когда, по его соображениям, все могли быть привлечены включенными телевизорами. В процессе этого он стал преданным и постоянным зрителем «Куклы, Фрэн и Олли»[72]72
  Американское детское телевизионное шоу, которое пользовалось популярностью и среди взрослых Его постоянные участники – куклы Кукла (в оригинале – русское слово) и Олли (обе они изготовлены и озвучены Берром Тиллстромом) и актриса Фрэн Эллисон. Шоу существовало с 1947 по 1957 год.


[Закрыть].

Фил иногда ходил слушать диксиленд и джаз в местные бары, например в «Степпенвулф», «Блайнд Лемон» и «Хэмбоун Келлиз». Музыканты Лу Уоттерс и «Турок» Мерфи были главной приманкой для зрителей. Но в целом он был тяжелым на подъем парнем и редко выбирался из дома. Винс Ласби вспоминает его как «человека с агорафобией». Какой ярлык ни навесь, но это было более чем отвращение к ночной жизни. Работники Art Music обычно обедали в расположенном поблизости кафетерии «Тру Блю». Фил всегда выбирал столик на балконе рядом с мужским туалетом – во-первых, чтобы не быть на виду, когда он ел, и, во-вторых, чтобы быстро скрыться, если нужно.

В начале 1948 года Фил искал возможность переехать с Маккинли-стрит. Его радовала беспечная компания Ласби, и он признался тому: его печалит, что он может быть геем. (Ирония: Фил с самого начала боялся, что Ласби – гей и что ему придется заниматься «целованием задницы», чтобы оставаться в хороших отношениях с «тетушкой» управляющим.) Ласби, в первую очередь, подчеркнул различия в литературных вкусах между Филом и его друзьями-геями. Когда это не сработало, Ласби обратился к более крутым мерам:

В то время у нас были довольно своеобразные мысли по поводу гомосексуалистов. Филип, который был девственником, думал, что он, может быть, один из них. Я думал, что это излечимое состояние. Ему бы хорошую девку – и с этим будет покончено. И я предоставил ему хорошую девку.

И так случилось, что в возрасте девятнадцати лет Фил первый раз женился – этот брак продлился шесть месяцев в 1948 году, и об этом он чрезвычайно редко говорил на протяжении всей дальнейшей жизни.

Ее звали Жанетт Марлен, белокурая постоянная покупательница, с которой Ласби был знаком. Эдгар Дик, который познакомился с ней после свадьбы, вспоминает Жанетт как «низенькую, толстую маленькую девочку». Ласби описывает ее внешность еще менее привлекательно и добавляет, что в Жанетт совершенно не было ничего художественного или музыкального. Она не была «девочкой», однако, поскольку ей было сильно за двадцать и она несколькими годами была старше Фила, Жанетт была чистосердечна в своем откровенном отношении к сексу. Их как-то представили друг другу, когда она перебирала пластинки в University Radio. Фил отвел ее в кабинку для прослушивания и принес туда свои любимые записи классической музыки. Их беседа становилась все более дружественной. В подвале, позади ремонтной мастерской, было редко используемое складское помещение. Ласби отмечает, что это помещение, в котором Фил впервые занялся любовью с Жанетт, стало прообразом важного места действия (в качестве укрытия во время ядерных взрывов для работников «Продажи и обслуживания современных телевизоров») в романе «Доктор Бладмани».

Поскольку Фил не достиг совершеннолетнего возраста по законам Калифорнии, Дороти должна была подписать свидетельство, чтобы их брак весной 1948 года был бы признан легальным. У нее были сомнения, но она дала свое согласие, надеясь, что женитьба позволит Филу адекватнее относиться к самому себе. В конце концов, с ее точки зрения, эта женитьба отделит его от обстановки на Маккинли-стрит. Новая супружеская пара нашла для себя маленькую квартирку, находящуюся за аптекой, на Эддисон Уэй. Джеральд Акерман вспоминает это место жительства:

Все было темным, грязным и в полном беспорядке; стены, как это водится в новых квартирах, не были покрашены, там не было также никакой приличной мебели. У меня было такое чувство, что, хотя они уже прожили там какое-то время, в этом месте было полно нераспакованных коробок. […] И, может быть, я сходил с ума от того, что он женился, как будто это было предательством нашей общинной жизни. […] В любом случае визит к ним вызывал чувство дискомфорта: сама квартира была неудобной, условия жизни неудобными; жена, казалось, не понимала образа нашей с Филом жизни. Я видел, что она всем своим присутствием выражала либо недружелюбие, либо страх, стоя сзади набивного стула и положив руки на его спинку, как будто бы он служил ее щитом. […] Сейчас я понимаю, что они так же были сбиты с толку своим пребыванием там, как и я, наблюдая их там.

Кто-то может считать, что краткий рассказ о свадьбе во «Времени собираться», написанный вскоре после развода с Жанетт, выражает собственные чувства Фила по поводу их совместного проживания: «Ее сокровища были проданы задорого; он стал внезапно женатым и проживал в однокомнатной квартире, глядя на ее лифчики и трусы, развешанные по всей ванной комнате, нюхая запах крахмала, доносящийся из кухни, и чувствуя вечное присутствие ее заколотых булавками кудрей рядом с ним на подушке. Брак продлился всего несколько месяцев».