Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1"

Между тем во всей Европе, кроме Пруссии, перемирие вызвало радость, потому что весьма походило на мир. Отправив армию на квартиры, Наполеон декретировал возведение памятника на вершине Альп, повелев начертать на нем слова: «Наполеон французскому народу, в память о его благородных усилиях против коалиции 1813 года». Идея, несомненно, обладала величием его гения; но лучше бы он послал в Париж, ради французского народа и самого себя, мирный договор с отказом от Рейнского союза, Гамбурга, Иллирии и Испании с такими словами: «Жертва Наполеона французскому народу».

XLIX
Дрезден и Витория

Подписывая Плейшвицкое перемирие, Наполеон желал только выиграть два месяца для завершения вооружений, соразмерных силам новых врагов, которых он мог навлечь на себя, и ни на минуту не задумывался о мире, не собираясь заключать его на условиях, предложенных Австрией. Он категорически отвергал этот мир, и не из-за территориальных потерь, которые были ничтожны, а потому, что считал его посягательством на свою славу и без колебаний предпочитал ему войну со всей Европой. Однако он не хотел, чтобы о его истинных намерениях (со всей очевидностью вытекавших из приказов, дипломатических депеш и неизбежных признаний некоторым ближайшим соратникам) догадались державы, с которыми ему предстояло вести переговоры, или члены его правительства. Ведь если бы замыслы Наполеона стали понятны Австрии, она бесповоротно пошла бы против нас, ускорив вооружение и посеяв отчаяние среди наших союзников, которым и без того опостылел альянс, и сделала бы невозможным продление перемирия, которого Наполеон добивался путем затягивания переговоров. Если бы он признался членам правительства, о решении отказаться от мира узнал бы вскоре и народ. Это усилило бы неприязнь к его политике, распространив ее на него самого и его династию, затруднило бы проведение новых призывов и расстроило армию. Солдаты допускали, что после Москвы и Березины французские армии нуждались в блестящем реванше. Однако после Лютцена и Бауцена престиж нашего оружия был восстановлен, и они взбунтовались бы и охладели, если бы узнали, что Наполеон, имея возможность сохранить Бельгию, рейнские провинции, Голландию, Пьемонт, Тоскану и Неаполь, захотел пожертвовать еще тысячами жизней, чтобы сохранить Любек, Гамбург, Бремен и пустой титул протектора Рейнского союза!

Мы уже знаем, что Бубна возвратился во французскую штаб-квартиру с условиями Австрии, в которые были внесены значительные поправки, и единственное возражение Наполеона сняли путем отсрочки переговоров о ганзейских городах и Рейнском союзе до заключения морского мира. Тогда Наполеон, почувствовав себя зажатым в угол и испугавшись, что придется без промедления объявить о своих намерениях и это переведет Австрию в стан его врагов прежде, чем он будет готов ей противостоять, подписал столь невыгодное Плейшвицкое перемирие, дабы выиграть время. Он по секрету сообщил принцу Евгению и военному министру, что подписал перемирие, чтобы успеть подготовиться к войне с Австрией. Он рекомендовал и тому и другому во что бы то ни стало подготовить к концу июля Итальянскую армию, которой назначалось угрожать Австрии через Каринтию, и Майнцскую армию, призванную угрожать ей через Баварию. Однако ни тому ни другому он не признался, каким именно условиям Австрии он не хотел подчиниться, только дал понять, что ее требования чрезмерны и нацелены на уничтожение могущества Франции и оскорбление его чести.

Наполеон открыл свои намерения, поручив принять Бубну, только Маре, которого не мог обманывать, поскольку министр оставался посредником в сообщении Франции с европейскими державами, к тому же, с его стороны Наполеон не ждал возражений. Он сказал, что не хочет видеть посланца Австрии, дабы избежать объяснений на предмет ее условий, предписал увезти его в Дрезден, куда вскоре должна была вернуться французская штаб-квартира, и удерживать там до его возвращения, что позволило бы выиграть десяток дней и оттянуть до середины июня сбор полномочных представителей. Затем, начав обсуждение формальных вопросов, можно было бы дотянуть до июля, так и не высказавшись по существу, а потом, выказав склонность к переговорам в последнюю минуту и сославшись на недостаток времени, добиться продления перемирия еще на месяц. Так Наполеон рассчитывал получить в свое распоряжение три месяца, которыми державы коалиции, несомненно, тоже могли воспользоваться, но не настолько эффективно, как Франция.

Задумав план, Наполеон отправил Маре в Дрезден объявить о его скором прибытии и подыскать удобное жилище вдали от королевских резиденций, рядом с городом и в то же время на природе, где он мог бы свободно работать, дышать чистым воздухом и находиться поблизости от устроенных на берегу Эльбы подготовительных лагерей. Наполеон приказал отправить туда часть двора и всю труппу театра «Комеди Франсез», дабы развернуть там род показного мирного великолепия, дышащего довольством, уверенностью и склонностью к отдохновению, хотя таковая склонность была в ту минуту как никогда чужда его душе. «Пусть думают, – написал он Камбасересу, – что мы тут забавляемся».

Наполеон покинул войска, как всегда позаботившись об их содержании, здоровье и обучении на период перемирия. Нижняя Силезия, которую он получил согласно новым условиям, была богата всевозможными ресурсами как для пропитания, так и для обмундирования солдат. Армейские корпуса Наполеон расположил следующим образом. Ренье с 7-м корпусом он поместил в Гёрлице, Макдональда с 11-м – в Левенберге, Лористона с 5-м – в Гольдберге, Нея с 3-м – в Лигнице, Мармона с 6-м – в Бунцлау, Бертрана с 4-м – в Шпроттау, Мортье с пехотой Молодой гвардии – в окрестностях Глогау, Виктора со 2-м корпусом – в Кроссене, Латур-Мобура и Себастиани с резервной кавалерией – на Одере. Удино с корпусом, предназначенным для марша на Берлин, был расквартирован на границе Саксонии и Бранденбурга, формировавшей от Одера до Эльбы оговоренную перемирием демаркационную линию. Все корпуса снабжались продовольствием посредством реквизиций, используя их таким образом, чтобы просуществовать не менее трех месяцев и сформировать запасы ко времени возобновления военных действий. Поскольку из всех крепостей Одера и Вислы разблокирована была только крепость Глогау, Наполеон обновил ее гарнизон и припасы и приказал усовершенствовать средства обороны. Он отправил офицеров в Кюстрин, Штеттин и Данциг, чтобы сообщить гарнизонам о победах нашего оружия, отвезти им награды и проследить за немедленным замещением потреблявшегося продовольствия равными количествами, согласно условиям перемирия.

Одно из условий оговаривало, что Гамбург достанется тому, кто будет владеть им к вечеру 8 июня. Французы завладели Гамбургом 29 мая, после прибытия генерала Вандама с двумя дивизиями. Вандам выбил из города соединение Теттенборна, состоявшее из казаков, пруссаков, мекленбуржцев и солдат ганзейских городов, и вновь водрузил французских орлов над Эльбой. Наполеон тотчас послал Даву приказ водвориться в Гамбурге, Бремене и Любеке, повторно предписал сурово покарать эти города, извлечь из них необходимые армии ресурсы и создать в низовьях Эльбы обширное военное расположение. Гамбург был призван завершить ряд оборонительных укреплений на великой реке, на которой французы уже располагали Кёнигштайном, Дрезденом, Торгау, Виттенбергом и Магдебургом.

Позаботившись о выполнении условий перемирия и благосостоянии войск на время приостановления военных действий, Наполеон направился вместе с войсками в Дрезден, где намеревался остаться на время будущих переговоров, и отошел к Эльбе с кавалерией и пехотой Старой гвардии, передвигаясь дневными переходами. Он вошел в Дрезден только 10 июня, что соответствовало его желанию как можно позже встретиться с Бубной. Король Саксонии вышел встречать его, и даже жители Дрездена, довольные отдалением войны от их очагов и почестями, оказанными их королю, устроили Наполеону прием, какого трудно было ожидать со стороны германского населения.

Наполеон остановился во дворце Марколини, который подыскал ему Маре. Дворец, окруженный огромным и красивым парком, находился в предместье Фридрихштадт, где на берегу Эльбы могли маневрировать многочисленные войска. Там, не будучи в тягость саксонскому двору и не терпя беспокойства от него, Наполеон мог располагать всем, чего желал, – приличествующим заведением, воздухом, зеленью и полем для маневров. Он решил устраивать утренний выход, как в Тюильри, днем – смотры и маневры, вечером – обеды, приемы и представления по Корнелю, Расину и Мольеру с лучшими актерами «Комеди Франсез». И уже на следующий день по возвращении в Дрезден жизнь потекла по предписанному императором распорядку с точностью и неизменностью военного правила.

Между тем Бубна, прибывший из Вены двумя неделями ранее и тщетно дожидавшийся встречи с Наполеоном, напомнил ему о своем присутствии официальной нотой, на которую совершенно необходимо было дать ясный и быстрый ответ.

Чтобы понять всю важность этой ноты, необходимо знать о последних событиях в Австрии, развивавшихся, как и в других местах, с необычайной быстротой. Направив для переговоров о перемирии Коленкура, дабы изыскать возможность прямого соглашения с Россией, Наполеон предоставил Австрии опасное оружие, которым ей предстояло воспользоваться самым пагубным для нас образом. Если бы император Александр был не столь обижен пренебрежением Наполеона, не столь увлечен новой для него ролью короля королей и разделял мнение Кутузова, хотевшего прекратить войну, подписав с Францией выгодный России мир, было бы весьма уместно посылать к нему Коленкура, который долгое время пользовался его доверием и стал почти другом. Но, будучи одурманен лестью германцев, Александр превратился, несмотря на присущую ему мягкость, в неумолимого врага, с которым опасно было искать контактов. Ничуть его не тронув, приезд Коленкура только доставил ему средство положить конец долгим колебаниям Австрии. Теперь Александр мог сказать австрийцам: «Решайтесь, а не то нас снова разгромят, как в Лютцене и Бауцене, и мы будем вынуждены вступить в переговоры с нашим общим врагом, принять его авансы, заключить с ним мир, выгодный только России, и бесповоротно оставить вас на произвол его гнева, который должен быть немалым, ибо если вы недостаточно сделали, чтобы помочь нам, вы сделали вполне достаточно, чтобы внушить глубокое недоверие ему». Адресовать подобные слова венскому двору на следующий день после Бауцена было бы тем более уместно, что новое отступление отдалило бы союзников от границ Австрии и лишило их всякого контакта с ней. Объединяться следовало сейчас или никогда, ибо стоит сделать еще шаг – и протянутые друг к другу руки уже не смогут соединиться.

Вот такие доводы было решено привести императору Францу и Меттерниху; и в то время как Клейст и Шувалов в Плейшвице вели переговоры о перемирии, позвали Штадиона и указали ему на Коленкура, выбранного для этих переговоров. Выдав за свершившийся факт дипломатические попытки, какие дозволял предположить его приезд, настоятельно просили Штадиона объявить своему кабинету, что то, от чего отказались сегодня, будут вынуждены принять завтра, под давлением обстоятельств и побед Наполеона. Штадион поспешил живописать своему двору, со многими преувеличениями, опасность прямого соглашения между Францией и Россией. Первого июня, не полагаясь на влияние слов, написанных на бумаге, Александр отправил в Вену Нессельроде, поручив ему просить, умолять и угрожать при необходимости австрийскому двору, показав ему голову Медузы, то есть договаривающегося с Александром Наполеона, повторявшего на Одере встречу на Немане и возобновлявшего Тильзитский альянс в Бреслау. Нессельроде тотчас пустился в путь, направившись в Вену через Богемию.

Подобных усилий и не требовалось, чтобы дать решающий толчок столь прозорливым людям, как император Франц и Меттерних. Ведь Австрия, вновь возведенная фортуной на высоту, с которой она была скинута двадцать лет назад мечом Наполеона, подвергалась большой опасности. Теперь все ласкали ее и являлись к ней с руками, полными великолепных даров. Александр предлагал ей не только Иллирию и часть Польши, но и Италию, и Тироль, и императорскую корону Германии, и в довершение всего независимость. Франция предлагала ей Иллирию и часть Польши, не Италию, но Тироль, не императорскую корону, но Силезию, которая соблазнила бы ее веком раньше. Правда, Франция не предлагала независимости, которой Австрия желала превыше всего. Ей оставалось только выбрать; но если она вовремя не решится, пожелав слишком долго наслаждаться ролью всеми обласканной державы, то может оказаться опозорена и раздавлена всеобщей враждебностью после всеобщей лести. Соглашение Наполеона с Александром приведет к миру, выгодному одной России; Австрия не получит ни части Польши, ни Иллирии, ни Италии; ее желанию восстановить Германию не уступят, разве что предоставят небольшое возмещение Пруссии, и так, не вернув себе независимость, она вновь подпадет под владычество Наполеона, как никогда жестокое. В данных обстоятельствах, когда всё решалось ударами меча, – и какими ударами! – хватило бы и двух дней, чтобы переменить лицо мира.

Исполненный тревог, Меттерних уже подумывал отвезти своего господина в Прагу, дабы приблизиться к театру сражений и переговоров и иметь возможность с высоты Богемии, как с наблюдательной вышки, следить за стремительным ходом событий и при необходимости вмешаться в него. Известие о прибытии Коленкура для переговоров о перемирии поразило его до такой степени, что его волнение не укрылось от проницательных глаз Нарбонна. Письма Штадиона не оставляли сомнений, и император и его министр в двадцать четыре часа приняли решение выехать из Вены в Прагу. Отношения с Францией в некотором роде обязывали Меттерниха объяснить свой отъезд Нарбонну, и он сказал, что накануне открытия переговоров Австрии надлежит приблизиться к принимающим ее посредничество сторонам; что сообщение с Прагой на шесть дней короче сообщения с Веной, а это немаловажно, поскольку мирный договор предстоит заключить всего за шесть недель.

Доводы оправдывали отъезд, но не его стремительность. Наведение кое-каких справок и озабоченный вид Меттерниха окончательно открыли всё бдительной французской миссии. Из надежных источников Нарбонн узнал, что венский двор ускорил отъезд, опасаясь прямого соглашения Франции с Россией. Эти сведения объясняли Нарбонну и перемену в отношении к нему Меттерниха. В самом деле, Нарбонн почувствовал заметное охлаждение австрийского министра, что было естественно. Хотя Меттерних и выскользнул из альянса подобно тому, как змея, извиваясь, выскальзывает из сжимающей ее сильной руки, он всё же не полностью отступился от общего дела и в благоразумном намерении обойтись без войны защищал перед союзниками умеренную систему мира, что было непросто. И теперь он имел основания сердиться на нас за попытку договориться о мире, губительном для него, тогда как он силился договориться о мире, весьма приемлемом для нас.

Впрочем, Нарбонн едва успел побеседовать с Меттернихом, и последний, спешно уехав, к вечеру 3 июня уже был с императором в Гичине, резиденции в двадцати лье от Праги. По прибытии в Гичин он встретил Нессельроде, который узнал об отъезде двора и повернул обратно, присоединившись к нему. Нессельроде от имени императора России и короля Пруссии умолял Меттерниха положить конец затянувшимся колебаниям и не допустить новой неудачи союзников, ибо в случае нового поражения они будут вынуждены покориться Наполеону и увековечить зависимое положение Европы. Особенно постарался Нессельроде показать Меттерниху, что Наполеон предает австрийцев, ибо думает пожертвовать ими и заключить бедственный для них мир, тогда как они выдвигают ради него систему мира умеренного. Он настойчиво убеждал австрийского министра последовать примеру Пруссии и присоединиться к коалиции посредством официального договора. Меттерниха не требовалось ни осведомлять, ни убеждать, ибо он был достаточно осведомлен и убежден, но всё более привязывался к уже выбранной системе поведения – исчерпать все возможности роли арбитра, прежде чем перейти к роли воюющей стороны. Такая система не только спасала честь императора Франца как государя и отца, но и отвечала осмотрительности Австрии, доставляла ей время, необходимое для вооружения и, главное, оставляла возможность мирного завершения дела. Как прекрасно было бы восстановить и Пруссию, и независимость Германии, да еще вернуть себе Иллирию и утраченную часть Галиции, избежав новой войны с Наполеоном!

Поэтому Меттерних сказал Нессельроде, что обязался быть посредником и честно исполнит эту роль в предстоящие два месяца; что пока он не может принять решения, но если разумные условия мира будут окончательно отвергнуты, он посоветует своему господину по истечении перемирия присоединиться к державам коалиции и предпринять последнюю попытку избавить Европу от владычества Наполеона.

На настоящую минуту стороны обещали друг другу, что Россия не позволит соблазнить себя прямым соглашением, а Австрия объявит войну в указанный день, если ее условия не будут приняты. Пользуясь соседством с Прагой, Меттерних вызвал туда Бубну на двадцать четыре часа, объяснил ему свою позицию и разрешил самым недвусмысленным образом заявить, что Австрия заключит договор с воюющими сторонами, если перемирие не будет использовано для искренних переговоров об умеренном мире. В то же время Бубне поручили заявить французскому двору, что посредничество Австрии официально принято Пруссией и Россией и теперь посредник обязан потребовать, чтобы все стороны, в том числе и Франция, объявили свои условия. В этой связи Бубна должен был сообщить о желании Меттерниха приехать в Дрезден, чтобы прояснить все вопросы в сердечной беседе с Наполеоном. Так можно будет покончить со всем за несколько часов, ибо если Меттерниху удастся убедить Наполеона, члены коалиции не смогут отказаться от условий, которые Австрия объявит приемлемыми.

Вот о каких важных вещах намеревался сообщить Наполеону Бубна по возвращении в Дрезден. Поскольку Наполеон прибыл 10 июня, 11-го Бубна вручил ему ноту, объявлявшую, что Россия и Пруссия официально признали посредничество Австрии, а Австрия занята выяснением их условий мира и ожидает, что Франция соблаговолит, в свою очередь, объявить свои.

Если бы Наполеон хотел мира, хотя бы на тех условиях, которые ему были известны, он не стал бы терять времени, ибо для переговоров оставалось от силы сорок дней. Но он мира не хотел, и доказательством (помимо неопровержимых доказательств, содержащихся в его переписке) являлось то, что он терял время и собирался терять его и дальше. Он был намерен оттягивать минуту объяснения по существу, обсуждая формальные вопросы, затем притвориться исправившимся и выказать уступчивость перед окончанием перемирия, благодаря чему добиться его продления до 1 сентября. Завершив военные приготовления, Наполеон думал прервать переговоры по какой-нибудь причине, способной ввести в заблуждение общество, внезапно обрушиться всеми силами на коалицию, уничтожить ее и восстановить свое пошатнувшееся господство. При таких намерениях еще не время было принимать Бубну и называть ему условия, сводившиеся к нескольким пунктам, ни один из которых не поддавался двусмысленному толкованию. Поэтому Наполеон принял решение потянуть еще четыре-пять дней, прежде чем допустить к себе посланника и ответить на его ноту. Но терять пять дней из сорока ради первого же формального вопроса значило слишком много сказать о том, чего он хотел, или скорее не хотел.

Однако Наполеон только что прибыл в Дрезден, был, несомненно, утомлен и обременен разнообразными заботами, и в крайнем случае можно было понять, почему он не принял Бубну в тот же день. Министр Маре принял депешу Бубны, притворился, что нашел ее чрезвычайно важной, обещал ответить через три-четыре дня, и сказал, что Наполеон в скором времени даст ему аудиенцию и объяснится на предмет содержания ноты.

За это время был подготовлен и составлен ответ. Он обнаруживал истинные намерения французского императора еще более, чем добровольная потеря времени. Прежде всего Бубне отвечали, что он не имеет права вручать ноты. В самом деле, этот посланник, официально принятый Наполеоном и отправленный к нему потому, что был ему приятнее любого другого, не являлся ни полномочным представителем, ни послом, и потому не имел права вручать дипломатические ноты. Но это была мелочная придирка, ибо с Бубной уже обменивались самыми важными сообщениями. Тем не менее в ответе Бубне заявили, что представленная им нота, дабы занять место в архивах французского кабинета, должна быть подписана Меттернихом, ибо сам Бубна не обладает рангом, сообщающим ноте достоверный характер.

Вслед за формальной трудностью воздвигались проблемы по существу. Первая касалась самого посредничества. Разумеется, Франция выказала расположение допустить посредничество Австрии, даже обещала признать его, но столь важное решение не может выводиться из простой беседы, нужен официальный акт, определяющий цель, форму, значение и продолжительность посредничества. Но и это еще не всё. Как примирить посредничество с договором об альянсе? Будет ли Венский кабинет посредником, то есть арбитром, готовым выступить с оружием в руках против той или иной стороны, как принято вести себя вооруженному посреднику? И что тогда станется с договором об альянсе Австрии и Франции? По этому пункту требовалось объяснение. Наконец, каково бы ни было значение посредничества, существует формальный вопрос, обойти который молчанием не позволяет честь. Столь внезапное и, можно сказать, лихое овладение Австрией ролью посредника предвещает манеру переговоров, неприемлемую для Франции. Ведь Австрия, кажется, хочет посредничать между всеми воюющими сторонами, сама доносить слова одних до других и не допускать их непосредственных контактов (чего Австрия и в самом деле желала, дабы помешать прямому соглашению). Такая манера переговоров недопустима. Франция ни за кем не признает права вести за нее переговоры о ее делах.

Такими придирками было заполнено множество нот, а Наполеон заполнил ими и долгую беседу с Бубной. Он предоставил посланнику аудиенцию 14 июня, а ноты подписали и вручили 15-го. Маре сопроводил их личным письмом Меттерниху: тон письма даже противоречил цели, каковой предполагалось достичь, ибо Наполеон хотел выиграть время, а надменный тон вовсе для этого не годился. В письме министр вменял потерю времени в вину Меттерниху, неуклюже сетовал на то, что так мало продвинулись к 15-му числу, притом что перемирие было подписано 4 июня (будто Бубна не находился во французской штаб-квартире с последних чисел мая). Наконец, относительно выраженного Меттернихом желания приехать в Дрезден Маре, даже не увиливая, отвечал почти невежливо, что вопросы еще недостаточно созрели, чтобы встреча Меттерниха с министром иностранных дел или с Наполеоном могла принести пользу, какой от нее ожидают, а потому надо надеяться на встречу позднее.

Таковы были ответы, которыми пришлось довольствоваться Бубне и которые отправили Меттерниху в Прагу. Требовался день, чтобы добраться до столицы Богемии, и день, чтобы вернуться, и если бы Меттерних и Наполеон потратили три-четыре дня на принятие решения, всё равно пришлось бы объясняться не раньше 20 июня. Но и французской дипломатии было бы, разумеется, дозволено потратить несколько дней на составление текста конвенции, и еще несколько дней могли бы уйти на сбор полномочных представителей, а значит, имелась возможность дотянуть до 1 июля, ни о чем не договорившись с европейской дипломатией.

В то время как в переговорах Наполеон намеревался только терять время, в осуществлении своих обширных военных замыслов он, напротив, старался использовать время сполна. Первоначально, надеясь на альянс с Австрией или ее нейтралитет, он рассчитывал выдвинуться до Одера и Вислы, чтобы отбросить русских на Неман и оттеснить их восвояси, отделив от пруссаков. Нынешние приготовления производились в предположении войны с Австрией, и планы не могли остаться прежними, ибо при выдвижении к Одеру он оставил бы на флангах и в тылах австрийские армии. Намечая будущую линию обороны, Наполеон мог теперь выбирать только между Эльбой и Рейном и предпочел Эльбу. Отступление на Рейн означало оставление европейских территорий еще более унизительное, чем жертвы, которых от него требовали ради мира. Оно означало оставление не только союзных Саксонии, Баварии, Вюртемберга и Бадена, но и ганзейских городов и Вестфалии с Голландией, ибо при отходе на Рейн оставалась неприкрытой даже Голландия. И как требовать в договоре протектората над Рейнским союзом, который невозможно будет оборонять при отходе на Рейн? Как притязать на ганзейские города, Вестфалию и Голландию при невозможности оккупировать их? Помимо этих доводов, решающих в политическом отношении, существовал довод, столь же сильный в моральном и патриотическом отношении. Отступление на Рейн означало согласие на перенос театра военных действий во Францию. Разумеется, пока неприятель не перешел через Рейн, можно было считать, что война ведется за пределами Франции; но страна оказывалась так близко, что наверняка пострадали бы пограничные провинции. Кроме того, Наполеон не мог быть уверен, что если он одержит победу в верховьях Рейна, не будет прорвана одна из позиций ниже по течению. И тогда война захватит Францию, а он из положения завоевателя, сражавшегося за мировое господство, перейдет в положение подвергшегося вторжению и вынужденного сражаться за сохранение собственного дома. Прискорбное намерение сохранить ганзейские города и Рейнский союз допускало, как мы видим, только один выход – оккупацию и оборону линии Эльбы.

Великий ум Наполеона не мог ошибаться на этот счет. Воспарив, подобно орлу, над картой Европы, взор его опустился на Дрезден, как на скалу, с которой император Франции даст отпор всем врагам. Рассказ о событиях покажет вскоре, что он потерпел поражение не из-за порочности позиции, а вследствие чрезвычайной протяженности линии операций, изнурения армии и подъема национального движения во всей Европе.

Линия Эльбы, представлявшая в верхней части препятствие, хоть и менее значительное, чем Рейн, обладала тем преимуществом, что была короче, ровнее и проще для движения с внутренней стороны и доставления помощи из одного пункта в другой. От Богемских гор до самого моря она была усеяна такими опорными пунктами, как Кёнигштайн, Дрезден, Торгау, Виттенберг, Магдебург и Гамбург. Некоторые из них требовали укрепления, и именно по этой причине Наполеон, военные расчеты которого были всегда глубже расчетов политических, добивался продления перемирия. Возможна ли была оборона линии Эльбы от обходящего движения неприятеля при том, что ее крайний правый фланг опирался на Богемские горы, откуда Австрия могла выйти в тылы позиции? Этим вопросом задавались многие, но Наполеон с пренебрежением отмахивался, когда ему говорили, что Дрезденская позиция может быть обойдена с тыла выходом австрийцев на Фрейбург или Хемниц. Он отвечал, что только того и желает, чтобы основные неприятельские силы соблаговолили дебушировать за реку, в то время как он будет занимать позицию на Эльбе. Тогда он набросится на них и захватит целиком между Эльбой и Тюрингским лесом. Неудача войск коалиции в Дрездене вскоре доказала правильность этих прогнозов, и позднее, как мы увидим, линию Эльбы форсировали вовсе не через Богемию, а в низовьях реки, после нескольких столкновений, чрезвычайно ослабивших Наполеона.

Чтобы линия Эльбы обрела всю свою значимость, следовало воспользоваться перемирием и укрепить ее главные опорные пункты. Первым опорным пунктом был Кёнигштайн, расположенный прямо там, где Эльба выходит из гор Богемии и течет в Саксонию. Две скалы, Кёнигштайн и Лилиенштайн, подобно двум стражам справа и слева от реки, стискивают Эльбу при ее выходе на германские равнины и доминируют над ее руслом, весьма узким в этой части. На скале Кёнигштайн, находившейся с французской стороны, то есть слева от реки, располагалась одноименная крепость, возвышавшаяся над знаменитым Пирнским лагерем, прославленным Фридрихом Великим55
  В 1756 году 14-тысячная саксонская армия занимала этот лагерь под Пирной, на Эльбе. Фридрих окружил армию, голодом вынудил ее сдаться и оккупировал Саксонию. Так началась Семилетняя война. – Прим. ред.


[Закрыть]. К укреплениям этой цитадели добавить было нечего; Наполеон позаботился только постепенно и незаметно заменить саксонский гарнизон французскими войсками. Он приказал собрать в крепости 10 тысяч квинталов муки и выстроить печи, дабы иметь возможность прокормить 100 тысяч человек в течение девяти-десяти дней (далее мы увидим, с каким намерением).

На противоположной скале правого берега, на Лилиенштайне, почти всё нужно было возводить с нуля. Наполеон приказал быстро построить укрепления, способные надежно укрыть 2 тысячи человек, и поручил строительство генералу Роге, одному из выдающихся генералов гвардии. Затем он приказал собрать необходимое количество лодок для наведения просторного и крепкого моста, способного предоставить проход внушительной армии и прикрытого от нападений фортами Кёнигштайн и Лилиенштайн. Наполеон рассчитывал, что если неприятельская армия дебуширует из Богемии в его тылы, чтобы атаковать Дрезден, в то время как он будет находиться, к примеру, у Бауцена, он сможет перейти через Эльбу в Кёнигштайне и захватить неосторожного неприятеля с тыла.

За Кёнигштайном и Лилиенштайном, находившимися на выходе с гор, следовал Дрезден, которому предстояло сделаться тем, чем стала Верона во время Итальянской кампании. Во время последней Австрийской кампании, не захотев подвергать Дрезден опасности сделаться целью операций неприятеля и пожелав избавить своего миролюбивого союзника, короля Саксонии, от испытаний осады, Наполеон посоветовал саксонским министрам разрушить фортификации Дрездена и возвести фортификации в Торгау. Возможно по небрежению, фортификации Дрездена разрушили, не укрепив Торгау. Уничтоженные дрезденские укрепления Наполеон заменил временными. От стен Дрездена остались бастионы, которые он приказал отремонтировать и вооружить. Куртины он заменил наполненными водой рвами и мощным частоколом.

Как всякий старый город, Дрезден был окружен обширными предместьями, оборона которых являлась ничуть не менее важной, чем оборона самого города. Наполеон приказал окружить их частоколом и перед всеми выступавшими частями периметра построить хорошо вооруженные редуты, фланкировавшие друг друга и представлявшие первую труднопреодолимую линию укреплений. На правом берегу, в Нойштадте (новом городе), он приказал возвести ряд более частых укреплений, которые превратились в обширный и почти полностью укрепленный плацдарм. Два свайных моста, переброшенных выше и ниже каменного моста, служили вместе с последним сообщению между городом и армией. В таких расположениях 30 тысяч человек при стойком командующем могли продержаться около двух недель и против 200 тысяч. К средствам обороны Наполеон добавил огромные склады, о способе снабжения которых мы скоро расскажем, а также просторные госпитали, достаточные для самой многочисленной армии. В Дрездене уже находились 16 тысяч раненых и больных; Наполеон подготовил их эвакуацию, дабы иметь в своем распоряжении 16 тысяч освободившихся коек, не считая тех, что намеревался создать.