Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1"

Затем, с гордостью солдата, которая очень ему шла, Наполеон заметил: «Ваши государи родились на троне и не могут понять моих чувств. После поражения они возвращаются в свои столицы, которые по-прежнему остаются для них столицами. Я же – солдат, мне нужны честь и слава; я не могу вернуться к своему народу униженным; я должен оставаться великим и славным, вызывать восхищение! Я принадлежу не себе, а доблестной нации, которая по моему зову идет проливать свою самую благородную кровь. На подобную преданность мне не следует отвечать личными расчетами и слабостью;

я должен сохранить для нее всё величие, которое она купила ценой величайших усилий».

«Но, сир, – отвечал Меттерних, – эта доблестная нация, храбростью которой восхищается весь мир, и сама нуждается в отдыхе. Я только что ехал через ваши полки; ваши солдаты – дети. Вы провели досрочный призыв и призвали едва сформированных юношей; когда нынешняя война поглотит это поколение, вы призовете досрочно еще более юных солдат?»

Эти слова, близкие к упреку, наиболее часто повторяемому врагами Наполеона, задели его чрезвычайно. Наполеон побледнел от гнева; его лицо исказилось, не владея собой, он бросил или уронил шляпу, которую Меттерних не стал поднимать, и, двинувшись прямо на министра, воскликнул: «Вы не военный, сударь, вы не обладаете, как я, душой солдата, не жили в лагерях, не научились презирать свою и чужую жизнь, когда нужно! Какое мне дело до двухсот тысяч солдат!» Эти слова глубоко взволновали Меттерниха. «Откройте же окна и двери, сир, – воскликнул он, – пусть вас услышит Европа, и дело, которое я защищаю перед вами, от этого не потеряет!»

Несколько овладев собой, Наполеон проговорил с иронической улыбкой: «В конце концов, французы, кровь которых вы тут защищаете, не так уж мною недовольны. Я потерял, это правда, двести тысяч солдат в России; в их числе были сто тысяч лучших французских солдат; вот о них я сожалею, да, весьма сожалею. Что до остальных, они были итальянцами, поляками и главным образом германцами». Эти слова Наполеон сопроводил жестом, означавшим, что потеря последних его не трогает. «Пусть так, – продолжил Меттерних, – но согласитесь, сир, что не стоит приводить подобный довод германцу». «Вы беспокоились о французах, я вам про них и ответил», – возразил Наполеон. Затем он более часа рассказывал о том, что был застигнут в России врасплох и побежден дурной погодой; что он мог всё предвидеть и всё преодолеть, всё, кроме природы; что он умеет сражаться с людьми, но не со стихиями. Шагая в крайнем возбуждении по кабинету, он наткнулся на валявшуюся на полу шляпу и оттолкнул ее ногой в угол.

В конце длинной речи Наполеон вновь вернулся к своей основной мысли о том, что Австрия ныне осмеливается, презрев его хорошее обращение, объявлять ему войну. «И какие же у вас средства? Вы говорите, что у вас двести тысяч в Богемии, и думаете, я поверю в подобные басни? У вас есть, самое большее, сто тысяч, и я утверждаю, что они превратятся в восемьдесят тысяч на линии». С этими словами он отвел Меттерниха в свой рабочий кабинет, показал свои записи и карты и сказал, что Нарбонн заполонил Австрию шпионами, а потому не стоит пугать его химерами: у австрийцев нет в Богемии и 100 тысяч. Австрийцы заявляли, что располагают 350 тысячами боеготовых солдат, в том числе 100 тысячами на дороге в Италию, 50 тысячами в Баварии и 200 тысячами в Богемии. Наполеон, по опыту знавший о просчетах, с которыми сталкиваются на войне в отношении численности солдат, легкомысленно отнесся к утверждениям Меттерниха, которые тот, будучи далек от военного управления, оказался не способен достаточно обосновать.

Оставив этот предмет, по которому прийти к согласию было затруднительно, Наполеон заявил Меттерниху: «Не вмешивайтесь в эту распрю, в которой вы подвергнете себя великой опасности ради совсем невеликих преимуществ, держитесь в стороне. Вы хотите Иллирию, что ж, я вам ее уступаю, но сохраняйте нейтралитет, я буду сражаться рядом с вами и без вас. Вы хотите обеспечить Европе мир, и я дам ей мир, верный и справедливый для всех. А вы пытаетесь заключить мир принудительный, заставив меня играть роль побежденного, которому диктуют свою волю, тогда как я только что одержал две блестящие победы!»

Меттерних вновь вернулся к идее посредничества, пытался представить его как услужливое вмешательство союзника, друга и отца, которого еще сочтут весьма пристрастным в отношении зятя, когда узнают о предложенных условиях. «Ах, вы настаиваете! – вскричал Наполеон гневно. – Вы по-прежнему хотите диктовать мне! Что ж, пусть будет война, увидимся в Вене!»

Эта памятная встреча, не решившая вопроса мира и войны, но вынудившая Наполеона столь неуместным образом обнаружить свои истинные намерения, длилась пять-шесть часов. Уже почти совсем стемнело, и оба собеседника едва различали черты друг друга. Наполеон, не желая расставаться с Меттернихом рассорившимся, сказал ему несколько мягких слов и назначил новую встречу в ближайшие дни.

Продолжительность беседы весьма встревожила завсегдатаев императорской передней. Тревога еще более возросла, когда Меттерних вышел из кабинета. Начальник Главного штаба Бертье, подойдя, чтобы узнать, что произошло, спросил Меттерниха, доволен ли он императором. «Да, – отвечал австрийский министр, – я им доволен, ибо он просветил меня, и клянусь вам, ваш повелитель потерял рассудок!»

Не резкость выражений Наполеона нанесла в этом случае наибольший ущерб делам Империи, а печальная убежденность Меттерниха в том, что Наполеон никогда не согласится на умеренные условия Австрии. К счастью, австрийский министр, связывавший свою славу и безопасность с тем, чтобы добиться через мир условий, которые он считал необходимыми, способен был приносить гордость в жертву политике и не вспыхивать, пока остается хоть один шанс на успех. К тому же те, кому приходилось страдать от вспыльчивого нрава Наполеона, получали скорое вознаграждение, ибо он стыдился своих гневных вспышек, довольно быстро отходил и спешил обласкать тех, кого более всего обидел. Ситуация, которую мы описываем, скоро предоставила тому новый пример.

Едва расставшись с австрийским министром, Наполеон уже преисполнился сожалений о своей вспыльчивости, ибо не получил от встречи ничего из того, что задумал. Вовсе не разгадав секретов австрийского министра, он открыл ему свои собственные, обнаружив неодолимое упорство своей гордыни, и особенно навредил главному замыслу – добиться продления перемирия, – слишком явно показав, что перемирие вовсе не приведет к миру. Поэтому он тотчас приказал Маре бежать за Меттернихом и говорить с ним о главном предмете, о котором во время встречи не было сказано ничего существенного, то есть об австрийском посредничестве, его форме, условиях и сроках. Маре получил приказ совместно с Меттернихом выработать конвенцию о посредничестве, это должно было доказать австрийскому министру, что, несмотря на гневную вспышку Наполеона, ничто еще не потеряно и решимость отвергнуть всякий миротворческий арбитраж не окончательно завладела французским императором.

Следующий день Меттерних и Маре в самом деле посвятили обсуждению посредничества. Говорили о способе его осуществления и о том, какое отношение к Франции привнесет в него Австрия. Меттерних повторил заверения в пристрастном посредничестве, но выказал стойкую приверженность форме, которая устанавливала, что договаривающиеся стороны будут сообщаться между собой исключительно через посредника. Попытались составить текст конвенции, но не смогли прийти к согласию, потому что Маре перегружал текст оговорками, которые Меттерних находил стесняющими. Но детали обсуждались без язвительности, тоном людей, решивших договориться. Результат отослали Наполеону, а Меттерниху назначили новую встречу на 30 июня.

И вот 30-го Меттерних в сопровождении Маре был принят Наполеоном и нашел его полностью переменившимся, как небо, очищенное грозой. Император был открыт, весел и исполнен раскаяния. Он взял из рук Маре проект конвенции, затруднительные пункты которого хорошо знал, и принялся читать статьи одну за другой. О каждой статье, будто он был на стороне Меттерниха, Наполеон говорил что-нибудь вроде «но это противоречит здравому смыслу», ничуть не беспокоясь о самолюбии своего министра. Обратившись затем к последнему, он сказал: «Садитесь и пишите» – и продиктовал простой, ясный и четкий проект. Новая редакция сняла все затруднения. Закончив, Наполеон спросил Меттерниха: «Такой проект вам подходит?» «Да, сир, – отвечал знаменитый дипломат, – за исключением некоторых формулировок». – «Каких?» И когда Меттерних указал на них, Наполеон тотчас их изменил к полному удовлетворению своего собеседника.

Наконец проект был полностью составлен; в нем объявлялось, что император Австрии, желая и надеясь восстановить мир между континентальными государствами, предлагает себя в качестве посредника императору Наполеону; что император Наполеон принимает его предложение; что полномочные представители всех держав соберутся в Праге не позднее 5 июля. И тогда Наполеон самым непринужденным тоном добавил: «Но это не всё, мне нужно продление перемирия. Как провести переговоры, охватывающие интересы всего мира, с 5 по 20 июля, если они требуют для урегулирования всех трудностей многих лет?» Меттерних, побежденный любезными поблажками, не желал срывать план посредничества, которому придавал такое значение, из-за продления перемирия на несколько дней. Он отвечал, что надеется получить согласие на продление от пруссаков и русских, хоть они и убеждены, что перемирие, полезное только Франции, вредит им самим. После недолгой дискуссии министр согласился продлить перемирие до 10 августа, с шестью последующими днями для взаимного предупреждения о возобновлении военных действий, что приводило к 16-му и означало продление на двадцать дней, с 26 июля до 16 августа.

Почтя за благо выиграть хотя бы двадцать дней, Наполеон объявил, что принимает предложение Меттерниха, вследствие чего к конвенции добавили новую статью. В ней говорилось, что ввиду недостатка времени, оставшегося на переговоры в установленные сроки перемирия, подписанного в Плейшвице, император Наполеон обязывается не отменять перемирие до 10 августа (до 16-го, при добавлении шести дней для предварительного уведомления), а император Австрии обещает добиться такого же обязательства со стороны короля Пруссии и императора России.

Наполеон пожелал тотчас подписать эту статью и затем отослал Меттерниха, осыпав его всеми возможными ласками. Так лев, превратившись вдруг в сирену, добился от ловкого министра единственной вещи, которой на самом деле желал, то есть продления перемирия.

Теперь Австрия, так страстно желавшая успеха посредничества, должна была применить всё свое искусство, чтобы не дать Наполеону ни одного предлога для дальнейшей потери времени, и без промедления ответить ему, что конвенция о посредничестве принята, согласие на продление перемирия получено и переговорщики, как и условлено, соберутся 5 июля. К сожалению, этого не случилось. Меттерних, отбыв из Дрездена 30 июня и прибыв в Гичин 1 июля, доставил великую радость своему повелителю, объявив, что посредничество принято: это позволяло австрийскому двору перейти из затруднительного положения союзника Франции к независимому и сильному положению арбитра. Поэтому Меттерних без труда добился незамедлительной ратификации конвенции, но сам предоставил предлог для потери времени, попросив перенести сбор полномочных представителей с 5 на 8 июля. Попросив отсрочки, которая не могла встретить препятствий со стороны Франции, Меттерних обратился к государям, собравшимся в Райхенбахе, чтобы возвестить им о принятии посредничества, получить согласие на продление перемирия и добиться скорейшей отправки полномочных представителей в Прагу.

Союзники не понимали всего значения Плейшвицкого перемирия, когда подписывали его. Поначалу они видели в нем только средство уклониться от неизбежных последствий сражения при Бауцене, не подумав о преимуществе времени, которое оно доставляет Наполеону. Теперь, когда они ушли от опасности, получив основную выгоду перемирия, и видели, как с каждым днем продвигаются военные приготовления Наполеона, они почти сожалели о нем и были совершенно не расположены его продлевать. Более того, по мнению германцев, особенно пруссаков, любое откладывание военных действий означало шаг вперед в миротворческой политике Австрии и выглядело своего рода предательством. Поэтому потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы добиться согласия союзников в Райхенбахе, что повлекло за собой новую потерю времени. Тем не менее, поскольку Австрия обязалась продлить перемирие, невозможно было нанести ей оскорбление, объявив ее обязательство неосмотрительным и недействительным. Перемирие утвердили, но попросили, учитывая расстояния и уже истекшее время, нового переноса даты с 8 на 12 июля, пообещав, впрочем, что опозданий не будет. Меттерних известил министра Маре об этих решениях, но, давая о них знать, выразился по поводу продления перемирия как о чем-то само собой разумеющемся и не сообщил о его официальном признании государями Пруссии и России.

Ничто так не устраивало Наполеона, как отсрочки не по его вине. После того как австрийский двор переехал в окрестности Праги, Наполеон вызвал Нарбонна в Дрезден, удержал его там на несколько дней, а затем отправил исполнять роль посла уже в Праге. Послу поручили выразить сожаление по поводу последней отсрочки и в то же время посетовать на небрежение, с каким, похоже, отнеслись к официальному сообщению о согласии на продление перемирия, будто в этом согласии могли возникнуть сомнения. Наполеон разрешил Нарбонну вдобавок заявить, что Франция укажет и отправит своих переговорщиков, лишь когда станут известны и отбудут по назначению русский и прусский переговорщики, и намекнуть, что ими будут, вероятно, Нарбонн и Коленкур.

Направляя такие ответы, Наполеон намеревался воспользоваться неосторожными отсрочками, на которые пошла Австрия, для получения отсрочек новых, ловко связав их с теми, причиной которых являлся не он. Уже давно были запланированы поездки для осмотра мест, которым предстояло стать военным театром; если у него будет на это свободное время, следовало объехать берега Эльбы от Кёнигштайна до Гамбурга. Наполеон планировал даже съездить в Майнц и провести несколько дней с императрицей, которой не терпелось с ним повидаться и которой он намеревался публично засвидетельствовать свою привязанность. Тем не менее он решил начать с наиболее полезной из поездок, с той, что должна была позволить ему осмотреть Торгау, Виттенберг и Магдебург.

Наступило 8 июля. Нисколько не сомневаясь в том, что русский и прусский полномочные представители прибудут в Прагу не позднее 12-го, Наполеон мог бы назначить своих представителей, составить для них инструкции и отправить их (или же держать в готовности к отъезду по первому знаку). Даже если бы пришлось отложить поездки на несколько дней, ему следовало так поступить, ибо никакие выгоды в ту минуту не перевешивали важность конгресса. К тому же осмотр позиций и смотры войск не потеряли бы смысла, будучи произведены неделей позже. Напротив, потерпев еще день, Наполеон получил бы из Праги сообщения, на неполучение которых сетовал, узнал бы о назначении полномочных представителей, о точном времени сбора и официальном согласии на продление перемирия. Но ему больше нравилось притвориться, что он вынужден срочно отлучиться, потому что тогда пришлось бы отвечать на вопросы только по возвращении. Поэтому он внезапно заявил, что, откладывая отъезд до 9-го и так ничего и не получив из Праги, теперь вынужден покинуть Дрезден ввиду срочных дел в армии, и утром 10 июля отбыл в Торгау.

В минуту его отъезда в Дрезден пришли известия о последних событиях в Испании, вызвавшие радостное удивление у врагов Франции и весьма мучительное – у французов. Следует рассказать об этих новостях, политические последствия которых коснулись ситуации в Германии.

После объединения армий Центра, Португальской и Андалусской положение французов на Иберийском полуострове предоставляло еще немало благоприятных возможностей. Маршал Сюше, удерживавший Валенсию, Каталонию и Арагон, занимал самую важную часть Испании и владел всеми ее крепостями. Король Жозеф с армией Центра находился в Мадриде; перед ним, рассредоточившись на Тахо от Таранкона до Альмараса, располагалась Андалусская армия, а позади на правом фланге между Тормесом и Дуэро – Португальская. В таком положении опасаться Жозефу было нечего, если бы он, не рассредоточивая объединенные в недавнем времени армии, сохранял постоянную готовность бросить их на англичан при первом же их появлении. Численность всех трех армий в январе 1813 года составляла 86 тысяч человек всех родов войск. Избавившись от строптивого Сульта, которого Наполеон взял с собой в Германию, и от настойчивого Каффарелли, Жозеф мог надеяться на более верное исполнение своих приказов. Северной армией теперь командовал генерал Клозель, Португальской – генерал Рейль, армией Центра – генерал д’Эрлон, Андалусской – генерал Газан. Если бы не ужасное впечатление, оставленное событиями в России, положение Жозефа было бы неплохим. Но эти события чрезвычайно поразили людей и пробудили в испанцах надежду на скорое освобождение от французского владычества.

Кадисские кортесы по-прежнему беспорядочно, но с пламенным патриотизмом руководили делами испанского восстания, а лорд Веллингтон с гораздо большей последовательностью и твердой рукой – делами восстания португальского. Кортесы завершили свою конституцию, в точности скопировав конституцию Франции 1791 года, и приняли однопалатный парламент, наделив короля только правом приостанавливающего вето. В ожидании же, пока им будет возвращен король, Кортесы объявили себя представляющими всю полноту верховной власти, присвоили себе титул Величества и предоставили титул Высочества выборному регентству из пяти членов, наделенному исполнительной властью. Помимо французов и редких сторонников Жозефа, Кортесы воевали со всеми друзьями отмененного ими старого режима и беспрестанно конфликтовали с регентством, подозрительным в их глазах, поскольку оно состояло из выдающихся представителей духовенства и армии. Если бы не Русская катастрофа и поражение при Саламанке, если бы Жозефу лучше повиновались и лучше снабжали его деньгами, он мог бы со временем извлечь большую пользу из этого разделения испанцев.

В ту минуту раздоры усугубились из-за вопроса о командовании армиями. Победы Веллингтона и в особенности успешное увеличение португальской армии под его руководством внушили некоторым членам Кортесов мысль предложить ему верховное командование и испанскими войсками. Независимый и ревнивый дух нации поначалу воспротивился этому плану, но надежда на то, что испанская армия скоро сравняется с португальской и даже ее превзойдет, а главное, победа при Саламанке заставили преодолеть отвращение, и Веллингтона назначили фельдмаршалом. Этот знаменитый человек согласился с назначением при условии, что, во-первых, получит согласие своего правительства и, во-вторых, будет обладать абсолютной властью в отношении организации и движений армии. Британский кабинет дал, разумеется, свое согласие, и Веллингтон приехал зимой в Кадис, чтобы обговорить с регентством все вопросы, поднимаемые его будущим командованием. Ему предоставили почти всю полноту власти, какой он желал, но фельдмаршал весьма опасался, что, за недостатком денег и хороших офицеров, от испанцев будет мало проку. Ему обещали денег, не имея средств их раздобыть, а что до офицеров, напрасно он попытался бы восполнить их недостаток английскими офицерами. Никогда испанская армия не потерпела бы, несмотря на пример армии португальской, чтобы ею руководили иностранцы. Веллингтон уехал, решив заняться почти исключительно Галисийской армией, которой предстояло сражаться под его непосредственным командованием.

По возвращении во Фреснедо, у северной границы Португалии, он посвятил всю зиму подготовке к будущей кампании. Веллингтон намеревался, собрав 45 тысяч превосходно организованных англичан, 25 тысяч португальцев и около 30 тысяч более или менее обученных и снаряженных испанцев, выдвинуться на север Иберийского полуострова, дабы срубить под корень древо могущества французов в Испании. Тем не менее, после того как в результате объединения армий у Мадрида сконцентрировались силы французов в 80–90 тысяч человек, по меньшей мере равных англичанам и намного превосходящих португальцев и испанцев, он посчитал такое предприятие чрезвычайно опасным. Веллингтон готов был выдвинуться только при условии, что повстанцы Каталонии и Мурсии произведут отвлекающую атаку на Валенсию при поддержке англо-сицилийской армии, а английский флот, содействуя бандам Астурии и Пиренеев, отвлечет внимание Северной армии. Когда у него спросили совета относительно плана вторжения на юг Франции, пока Наполеон сражается в Саксонии, фельдмаршал отвечал, что прежде всего англичане озабочены оттеснением французов за Пиренеи и только следом за ними вступят во Францию. Но он вовсе не обещал такого результата, ввиду присутствия 86 тысяч человек, сосредоточенных вокруг Мадрида под командованием Жозефа.

Мысли британского главнокомандующего, которые нетрудно было разгадать даже без помощи дополнительной информации, достаточно ясно указывают, каким следовало быть плану французов, чтобы следующая кампания стала более успешной, чем предыдущие. Прежде всего, нужно было оставить все армии объединенными, а во-вторых, правильно выбрать позицию для их расположения. К сожалению, выбор позиций в окрестностях Мадрида был невелик. Поэтому лучше всего было бы оставить Мадрид, переместиться в Вальядолид, оставив в столице только необходимое снаряжение, отправить в Виторию больных, раненых, продовольствие и боеприпасы и расположиться в новой столице. Таково было мнение Журдана; но при всем благоразумии маршала оно было высказано без настойчивости, а чтобы победить нежелание Жозефа оставлять Мадрид, требовалась именно настойчивость. Однако Жозеф обладал столь здравым суждением, что не отверг мысли об оставлении Мадрида категорически, когда Журдан заговорил об этом. Если бы тот проявил настойчивость, можно было уйти из Мадрида в январе, использовать февраль и март на подавление северных банд, в апреле вернуться и объединиться к маю против Веллингтона, имея в запасе целый месяц для отдыха войск и подготовки к кампании 1813 года. Но замысел Журдана так и оставался неисполненным, пока из Парижа не пришли депеши Наполеона, содержавшие точные инструкции для предстоящей кампании.

Мы уже излагали замыслы императора в отношении Испании на 1813 год. Испытывая неприязнь к предприятию, плачевным образом разделившему его силы, он бы охотно от него отказался, но после того как на Иберийском полуострове появились англичане, избавиться от них по желанию он уже не мог. Нужно было продолжать сражаться за Пиренеями, чтобы не пришлось сражаться перед ними. Однако, как мы знаем, Наполеон по возможности сократил эту задачу на 1813 год, ибо не отправил в Испанию подкреплений, а, напротив, забрал офицеров и множество отборных солдат, тем не менее оставив достаточно сил, чтобы сохранить Старую Кастилию, баскские провинции, Каталонию и Арагон. Он тайно планировал вступить в переговоры с Англией и вернуть Испанию (за исключением провинций Эбро) Фердинанду VII, возместив их Португалией, без которой дом Браганса вполне мог обойтись, найдя столь прекрасное пристанище в Бразилии.

В соответствии с этими планами Наполеон и начертал инструкции, по-прежнему самые общие, ибо был всецело поглощен подготовкой к Саксонской кампании. Досадуя на то, что курьеры порой добирались из Парижа до Мадрида за тридцать – сорок дней, а главное, желая подчинить провинции Эбро, которые он планировал присоединить к Франции, Наполеон предписывал любой ценой восстановить коммуникации, с присущей ему запальчивостью повторяя, что это стыд и позор: у границ Франции курьеры подвергаются большей опасности, чем посреди Ла-Манчи или Кастилии! Поэтому он приказывал потратить зиму на подавление банд Мины, Лонги, Порлье и других банд, опустошавших Наварру, Гипускоа, Бискайю и Алаву. Чтобы обеспечить успех операций, Наполеон приказал Жозефу оставить Мадрид, уже не интересовавший его; перевезти двор в Вальядолид; отвести основные французские силы в Старую Кастилию; Португальскую армию приблизить к Бургосу и предоставить бльшую ее часть в распоряжение Клозеля для уничтожения банд; Андалусскую армию передвинуть от Талаверы к Саламанке, а армию Центра – от Мадрида к Сеговии, оставив в столице одно подразделение, дабы она не казалась окончательно оставленной. Укротить на достаточно долгое время банды, о которых шла речь, было невозможно, и Жозеф не без основания называл их Вандеей, против которой моральные средства воздействия работали сильнее физических. Поэтому вызывало сомнения, что лишние двадцать тысяч человек помогут Клозелю победить банды, но зато было совершенно достоверно, что Жозеф, лишившись этих двадцати тысяч, будет не в состоянии победить англичан. Однако Наполеон, денно и нощно трудившийся над восстановлением военной мощи Франции, не читая испанской корреспонденции и приказывая издалека, счел, что подкрепление генерала Клозеля позволит ему покончить с герильясами в течение зимы и к весне все успеют воссоединиться и сообща двинуться навстречу англичанам.

Инструкции Наполеона, переданные через военного министра в январе и повторенные в феврале, прибыли в первый раз только в середине февраля, а во второй раз – в начале марта, то есть примерно через месяц после того, как были отправлены. Это была первая потеря времени, крайне досадная, порожденная теми самыми обстоятельствами, которые так живо задевали Наполеона: все дороги оказались заняты бандами повстанцев. Жозеф очень не хотел расставаться с Мадридом. Но его собственный рассудок и маршал Журдан говорили ему, что на эту жертву следует решиться. Приказы Наполеона послужили только тому, что Жозеф принял окончательное решение. Лучше было бы, конечно, сделать это раньше, ибо тогда солдаты, которых намеревались предоставить Клозелю, были бы уже свободны, но Жозеф, хоть и склонявшийся к такому решению, смог окончательно его принять в последнюю минуту. Наконец он отдал приказ перевести двор и правительство в Вальядолид, оставив, однако, одну дивизию в Мадриде.

Нужно было вывезти девять тысяч раненых и больных, укрыть в надежном месте такое количество снаряжения, перевезти столько семей чиновников, что эвакуация потребовала около месяца. Водворение на новом месте завершилось только к началу апреля. Войска были распределены следующим образом. Португальская армия была переведена из Саламанки в Бургос. Она сократилась (вследствие отсылки лишних офицеров и переформирования действующего состава в меньшее количество полков) с восьми до шести дивизий и, потеряв в численности, выиграла в организации. Три ее дивизии были отправлены генералу Клозелю для содействия в подавлении банд; одна дивизия оставалась в Бургосе; две дивизии были расставлены перед Паленсией в готовности поддержать кавалерию у Эслы и в наблюдении за Галисийской армией. Андалусская армия, переведенная из долины Тахо в долину Дуэро и соединявшаяся правым флангом с Португальской армией, занимала Дуэро и Тормес, наблюдая за англо-португальской армией, расположившейся в Бейре. Одна из ее дивизий, дивизия генерала Леваля, была оставлена в Мадриде для видимости оккупации столицы и сбора податей. Наконец, одна из двух дивизий армии Центра расположилась в самом Вальядолиде, а другая – в Сеговии, дабы поддержать дивизию Леваля, которая осталась без какой-либо поддержки посреди Новой Кастилии.

Три армии, которые в январе числили еще 86 тысяч опытных солдат, в том числе 12 тысяч превосходных кавалеристов, в апреле насчитывали только 76 тысяч, вследствие отъезда офицеров и элитных солдат, которых Наполеон отозвал в Саксонию. Разделение на три армии представляло множество неудобств, ибо, несмотря на отзыв командиров, противившихся власти Жозефа, во всех трех главных штабах оставались еще чрезвычайно опасные тенденции к изоляции. Можно было всё спасти, объединив эти армии в одну, поместив ее под начало одного командующего, такого как генерал Клозель, – надежного на поле боя и послушного Главному штабу, – полностью воссоединив ее между Вальядолидом и Бургосом и предоставив ей время для отдыха, починки снаряжения и формирования складов. К несчастью, этого не было сделано.

Три армии остались разъединенными, ибо Наполеону не нравилось объединение в руках Жозефа подобной силы. Поэтому каждый главный штаб сохранил свои притязания, и когда, по совету Журдана, Жозеф отправил администрациям всех трех армий необходимые меры по созданию складов, все три отказались повиноваться Главному штабу. Понадобился новый приказ из Парижа, добиравшийся до Мадрида более месяца, чтобы вынудить каждого из трех интендантов подчиниться предписаниям главного интенданта. Однако ценное время было потеряно. Наконец, после отправки трех дивизий Португальской армии Клозелю, пришлось послать к нему и четвертую, а затем направить на Бривьеску и пятую, так что Рейль сохранил при себе только одну дивизию. Ему пришлось даже разделить ее пополам и расположить одну из своих бригад в Бургосе, а другую – в Паленсии, позади кавалерии, охранявшей Эслу. Поэтому, в случае внезапного появления англо-португальцев, оставалось выставить против них только две из трех армий, и преимущество концентрации, благодаря которой мы несколько поправили свои дела после поражения при Саламанке, свелось почти к нулю. Если бы подкрепления, отправленные Клозелю, помогли ему уничтожить банды герильясов, дурные последствия рассредоточения, хоть и непоправимые, получили бы хоть какую-то компенсацию. Но усмирить испанскую Вандею было столь же трудно, как Вандею французскую, и стало очевидно, что одной военной силы без моральных и политических средств для победы недостаточно.

Пока французы изнуряли себя бессмысленным преследованием герильясов, апрель и май миновали, настало время крупных военных операций, и Веллингтон покинул свои расположения. Он вступил в кампанию во главе 48 тысяч англичан, 20 тысяч португальцев и 24 тысяч испанцев, причем последние были вооружены и обмундированы лучше обычного; таким образом, он располагал в целом 90 тысячами человек. Веллингтон намеревался прежде всего перевести через Эслу левый фланг, которым командовал Томас Грэхем, а центр и правый фланг подвести к линии Дуэро, когда левый фланг окажется в тылах защищавших Дуэро французов. На сей раз он двигался с артиллерийским осадным парком, не желая терпеть поражений, как в Бургосе.