Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1"

Он предписал Коленкуру (в отношении Нарбонна тайна должна была сохраняться, чтобы переговоры получили еще более интимный характер) отправиться к Меттерниху, подойти прямо к нему и сказать, что он, Коленкур, желает использовать оставшиеся пять дней на то, чтобы убедиться в существе дела, особенно в том, что касается Австрии; что ее решительно спрашивают об условиях, на которых она вступит с Францией в переговоры или в войну; что ее настоятельно просят объявить эти условия с предельной точностью, чтобы на них можно было ответить с равной точностью и без промедления, ответить «да» или «нет». Герцог Виченский должен был заметить Меттерниху, до какой степени это сообщение секретно, поскольку о нем неизвестно даже Нарбонну; он должен был настаивать, чтобы оно осталось неизвестно также прусскому и русскому переговорщикам, и даже в том случае, если будет достигнуто согласие. Ведь и в самом деле, достаточно воспроизвести на официальных переговорах предложения, тайно обговоренные с Австрией на переговорах скрытых, чтобы заставить их принять, и, поскольку в конечном счете для переговоров осталось время не до 10 августа, а до 17-го, было возможно, в случае немедленного ответа на настоящее предложение и получения его 7-го, доставить Меттерниху сообщение о бесповоротном принятии Францией идей Австрии уже 9-го, неожиданно придав таким образом конгрессу, накануне его роспуска, серьезность и действенность.

К сожалению, обратившись, наконец, к Австрии с таким предложением, запоздалым, но не без надежды на успех, Наполеон прибавил к нему донельзя оскорбительную ноту. В ней открыто заявлялось, что формальные трудности, возведенные представителями воюющих держав, обнаруживают их истинные намерения – вовлечь Австрию в войну, воспользовавшись либо ее недобросовестностью, либо ее заблуждением, что было одинаково нелестно как для одних, так и для других. Нарбонн и Коленкур должны были совместно вручить эту странную ноту Меттерниху, а после ее вручения Коленкур должен был, застав Меттерниха одного и тайно заговорив с ним, сделать ему вышеуказанное предложение.

Содержавшие столь противоречивые приказы депеши, отбыв 5 августа из Дрездена, прибыли в Прагу 6-го, весьма удивили Коленкура и преисполнили его радости, смешанной с печалью, ибо он не чаял довести до благополучного завершения эти переговоры in extremis за недостатком времени. К тому же официальная нота заставляла его опасаться скандала, который весьма повредил бы успешности усилий. Нота, предназначенная для обнародования, оскорбила Меттерниха; но его удивление достигло предела, когда, после того как оба французских переговорщика его покинули, он вдруг снова увидел у себя Коленкура, доставившего важнейшее сообщение. Он выразил сожаления о том, что подобный демарш не был предпринят несколькими днями ранее, ибо тогда было бы возможно, не нарушая рекомендованной тайны, прозондировать Пруссию и Россию по некоторым деликатным пунктам и добиться примирения трудностей, которые вероятно разделят воюющие дворы. Тем не менее, поскольку у Австрии спрашивают о ее собственных условиях, которые она согласна подкрепить всем своим влиянием и принятия которых она решится потребовать от Пруссии и России, он намерен посоветоваться со своим повелителем и ответить в двадцать четыре часа.

И Меттерних отправился в город Брандейс, где в то время находился император Франц, нашел его весьма разгневанным официальной нотой от 6 августа и вызвал у него не меньшее удивление, рассказав о неожиданном демарше главного французского переговорщика. Император Франц и его министр задумались, было ли предложение Наполеона результатом силы или хитрости; обуздал ли он ради высоких целей свою гордость, чтобы прийти к согласию с европейскими державами, или же хочет спровоцировать членов коалиции на какое-нибудь чрезмерное требование, дабы предъявить его французской публике в качестве оправдания войны. Они признали, что в обоих случаях следует ответить без колебаний, ибо, если он желает мира, с ним длжно объясниться откровенно; если же пытается спровоцировать неприемлемое предложение, нужно его поразить, направив ему условия, уже давно выработанные, которые Франция наверняка не сочтет позорными. Было решено дать Наполеону знать об этих условиях, которые, к тому же, не стали бы для него новостью, потребовав сохранения тайны, которого требовал и он сам, и ответа в течение сорока восьми часов, ибо после вечера 10 августа времени уже не останется.

Меттерних вернулся в Прагу и доставил ответ Коленкуру, по-прежнему без ведома Нарбонна. Меттерних сказал, что его повелитель спрашивал себя, является ли это столь неожиданное и запоздалое сообщение Наполеона демаршем силы или хитрости; что если это демарш силы, как он предпочитает думать о своем зяте, то он обязан ему откровенным ответом; а если это демарш хитрости, то он также считает должным ответить, ибо доставленные им условия можно открыто признать перед всем миром и особенно перед Францией. И министр сделал устное заявление, которое позволил тотчас записать под диктовку и которое обладает такой важностью, что мы намерены воспроизвести его буквально.

«Инструкции для графа Меттерниха, подписанные императором Австрии.

Меттерних требует от герцога Виченцы, под его слово чести, обязательства, что его правительство сохранит в абсолютной тайне предмет, о котором идет речь.

Зная из предварительных конфиденциальных объяснений условия, которые ставят дворы России и Пруссии для мирного соглашения, и присоединяясь к их точкам зрения, поскольку считаю эти условия необходимыми для блага моих государств и других держав и единственными, способными действительно привести к всеобщему миру, я без колебаний излагаю статьи, содержащие мой ультиматум.

Я ожидаю ответа “да” или “нет” в течение дня 10 июля. Я решился заявить днем 11-го, как это будет сделано и со стороны России и Пруссии, что конгресс распущен, а я присоединяю свои силы к силам союзников, чтобы завоевать мир, совместимый с интересами всех держав, и отказываюсь от настоящих условий, дабы их будущее было решено исходом войны.

Все предложения, сделанные после 11-го, не могут быть связаны с настоящими переговорами.

Условия, на которых Австрия считает возможным заключение мира.

Упразднение герцогства Варшавского и его раздел между Австрией, Россией и Пруссией; тем самым Данциг отходит Пруссии.

Восстановление Гамбурга и Любека в качестве свободных ганзейских городов и возможное и связанное с всеобщим миром соглашение по другим частям 32-го военного округа, а также по отказу от протектората над Рейнским союзом, дабы независимость всех нынешних государей Германии была гарантирована всеми великими державами.

Восстановление Пруссии с годной для обороны границей по Эльбе.

Уступка Иллирийских провинций Австрии.

Взаимная гарантия, что состояние владений великих и малых держав, каким оно будет зафиксировано при подписании мира, не будет ни изменено, ни повреждено, ни одной из них».

К своему сообщению Меттерних добавил несколько чрезвычайно важных объяснений. Он сказал, что до вечера 10 августа у Австрии не будет договоренностей с воюющими державами, что до тех пор она сможет вести конфиденциальные переговоры с Наполеоном, принимать его предложения и даже навязывать их державам коалиции, но начиная с 11-го, она будет связана с ними, не сможет ничего выслушивать, не сообщая им об этом, и будет вынуждена не допускать никаких условий мира без их согласия.

Эти замечания заслуживали самого серьезного внимания, ибо разница между переговорами 10-го и переговорами 11-го или 12-го состояла в зависимости от Австрии, которая желала мира, потому что боялась войны, и в зависимости от держав коалиции, которые не хотели мира, потому что от войны ожидали большего.

Ответ, доставленный Меттернихом 8 августа и переписанный днем, мог дойти до Наполеона только 9-го, и действительно дошел до него 9 августа в три часа после полудня. Надо было бы, подписываясь под жертвами, которых от него требовали и которые являлись только жертвами самолюбия, решиться на них тотчас и отправить ответ прямо вечером 9-го, дабы утром он прибыл в Прагу, сопровождаемый полномочиями для Коленкура. Но ничего этого Наполеон, к сожалению, не сделал.

Проведя всю ночь с Маре за проверкой и перепроверкой списков личного состава и убедившись, что может противостоять всему, Наполеон счел должным настаивать на своих условиях и не делать ради мира никаких уступок. Вот условия, на которых он остановился. Он соглашался пожертвовать Великим герцогством Варшавским, но не хотел, несколько увеличивая Пруссию, вознаграждать ее за то, что он называл предательством. Он допускал, что ей будет предоставлена наибольшая часть герцогства, даже всё герцогство целиком, если Россия и Австрия согласятся на такую жертву ради нее; но он хотел отбросить ее за Одер, забрать у нее в пользу Саксонии Бранденбург, Берлин и Потсдам, то есть ее родную землю и ее славу, поместить ее между Одером и Вислой, сделав таким образом скорее польской, нежели германской державой, предоставить ей выбрать столицей Варшаву или Кенигсберг и не отдавать ей Данциг, который вновь сделается свободным городом. На ее месте, между Одером и Эльбой, он хотел поместить Саксонию и присвоить ей всё пространство, протиравшееся от Дрездена до Берлина. Что до Любека, Гамбурга и Бремена, это были части конституционной территории Империи, и Наполеон не терпел, чтобы о них даже заводили речь. Забрать же у него титул протектора Рейнского союза значило желать ему унижения, поскольку признавалось, что титул этот абсолютно пустой. Что до Иллирии, Наполеон готов вернуть ее Австрии, но оставив за собой Истрию, то есть Триест, единственный предмет, которого Австрия пламенно желала. Он намеревался также сохранить несколько позиций за Юлианскими Альпами, такие как Виллах и Гориц, словом, все выходы в Иллирию, заявив, что без этих позиций не может быть уверен в безопасности Венеции (то есть что не будет чувствовать себя в безопасности у себя дома, не располагая ключами от дома чужого). На этих условиях Наполеон был готов заключить мир, не считая себя обиженным, и соглашался вернуться со своими армиями на Рейн. При других условиях он предпочитал годами бороться против всей Европы. Вот такие предложения были рождены размышлениями той роковой ночи.

Тем не менее, поскольку не было ни малейшего шанса, что Австрия сможет добиться от своих будущих союзников оставления Пруссией Берлина, дабы составить из Саксонии фальшивую Пруссию, без прошлого, без содержания, без реальности, он разрешил Коленкуру отказаться от этого первого проекта, если он не будет принят. В этом случае он соглашался оставить Пруссии, помимо предоставляемых ей частей герцогства Варшавского, все ее бывшие владения между Одером и Эльбой, оставив свободным городом Данциг, по-прежнему не допуская разговоров о Любеке, Гамбурге, Бремене и Рейнском союзе и возвращая Иллирию только при условии удержания Истрии и Триеста, потому что, повторил он, желать Триеста – значит желать Венеции.

Утром 10-го Наполеон послал свои последние решения Коленкуру. Курьер, который их нес, не мог прибыть раньше 11-го. Наполеон вовсе не тревожился по поводу задержки и в ожидании ответа отдавал все необходимые распоряжения о возобновлении военных действий 17 августа.

День 10-го протек в Праге без известий из Дрездена, к великому удовлетворению переговорщиков Пруссии и России, к великой скорби Коленкура и к великому сожалению Меттерниха, который хоть и принял решение, но не мог думать без страха за Австрию об ужасе новой войны с Францией.

Напрасно прождав весь день, Меттерних подписал, наконец, присоединение Австрии к коалиции и утром 11-го с нескрываемым огорчением объявил Коленкуру и Нарбонну, что Пражский конгресс распущен, а Австрия, в силу своего долга перед Германией и перед своим народом, вынуждена объявить Франции войну. Прусский и русский переговорщики объявили, в свою очередь, что удаляются, возлагая всю ответственность за безуспешные переговоры на Францию, и с нескрываемой радостью покинули Прагу.

Днем 11-го Коленкур наконец принял долгожданного курьера, но увидев, что именно он доставил, уже менее сожалел о его запоздалом прибытии. Хотя он не терял надежды добиться какой-нибудь уступки от Меттерниха, но вовсе не надеялся добиться переноса Пруссии за Одер и даже в случае отмены этого химерического условия не думал, что сможет сохранить Наполеону Гамбург, протекторат над Рейнским союзом и, главное, Триест. Однако Коленкур считал вполне возможным убедить Меттерниха принять предложения Франции, оставив Триест Австрии и условившись о приостановлении соглашения по ганзейским городам, которое поставит их возвращение в зависимость от мира с Англией.

Он побежал к Меттерниху и нашел того грустным, взволнованным и сожалеющим о столь позднем его приходе. Меттерних не счел приемлемыми условия Наполеона, но дал понять, что при условии возвращения Австрии Триеста, восстановления Пруссии до Эльбы и упразднения Рейнского союза решение вопроса о ганзейских городах можно отложить до заключения мира с Англией. Однако, добавлял Меттерних, то, что мы могли навязать воюющим сторонам двадцать четыре часа назад, теперь от нас уже не зависит, и мы вынуждены предложить эти условия, не зная, удастся ли нам убедить их принять.

Между тем официальные переговоры не могли продолжаться, поскольку конгресс был распущен и Австрия официально объявила войну Франции. Прусский и русский полномочные представители удалились, и французским представителям было неприлично оставаться в Праге. Договорились, при условии согласия Наполеона, что Нарбонна отправят одного, постаравшись как-нибудь объяснить ему его отдельный отъезд, а Коленкур, напротив, останется ждать результата предложений Меттерниха государям Пруссии и России, которые должны прибыть в Прагу в ближайшие два-три дня.

В тот самый день, когда Австрия объявила конгресс распущенным и заявила о своем присоединении к коалиции, перемирие было денонсировано представителями воюющих держав, что назначало возобновление военных действий 17 августа. Возможность возобновить тайными путями переговоры, прерванные столь явным образом, почти равнялась нулю, и Наполеон повел себя так, как будто на них вовсе и не рассчитывал. Он предписал Нарбонну тотчас вернуться из Праги, ибо этот дипломат, будучи одновременно полномочным представителем на конгрессе и послом при австрийском дворе, не мог более оставаться при дворе, который только что объявил Франции войну. Коленкуру Наполеон разрешил остаться в Праге, но не в самом городе, а в окрестностях; он согласился, чтобы последние предложения были переданы Пруссии и России, но не от его имени, а от имени Австрии, которая представит их как свои, ибо, добавлял Наполеон, он считает ниже своего достоинства что-либо предлагать воюющим державам. Он послал Коленкуру формальные полномочия, но без какой-либо свободы действий для переговоров, объявив свои условия неизменными в отношении ганзейских городов, Рейнского союза и даже Триеста, который он хотел удержать при возвращении Австрии Иллирии. Это давало весьма слабые шансы добиться мира, поскольку Австрия не могла допустить подобных условий.

Но этот довод совершенно не тронул Наполеона. Его армейские корпуса были уже полностью готовы, с 11-го числа начали выходить из своих расположений, концентрироваться вокруг командующих и выдвигаться на линии, где им предназначалось сражаться. Старые корпуса отдохнули, были укомплектованы и пополнены. Организация новых подходила к концу. Кавалерия, хоть и молодая, вновь стала прекрасна и многочисленна. Укрепления Кёнигштайна и Лилиенштайна, Дрездена, Торгау, Виттенберга, Магдебурга, Вербена и Гамбурга были завершены или почти завершены. Обширные продовольственные запасы были собраны в тех пунктах, где в них нуждались. Дрезден был переполнен зерном, мукой, спиртным, свежим мясом и солониной. Все отправки ускорили и отдали приказ, чтобы 15-го не осталось ни одной транспортной повозки на дорогах Германии и ни одной лодки на Эльбе: тогда казакам нечего будет захватывать и они смогут грабить только страну, как написал Наполеон Даву. Сам он предполагал отбыть 15–16 августа и отправиться в Силезию и на границу Богемии, где ожидал увидеть начало военных действий. Впрочем, он ни в ком не оставил сомнений в возобновлении войны: написал в Данциг Раппу, ободрив и успокоив его относительно исхода новой войны, наделив чрезвычайными полномочиями, порекомендовав не сдавать крепость и пообещав разблокировать его в ближайшее время; то же самое сделал в отношении комендантов Глогау, Кюстрина и Штеттина. Затем Наполеон написал Даву в Гамбург и Лемаруа в Магдебург о том, что им надлежит быть начеку, что война вот-вот возобновится и будет ужасной, но что он в состоянии противостоять всем врагам, включая Австрию, и надеется менее чем за три месяца наказать их за недостойные предложения.

В эту минуту в Дрездене появился один из ближайших соратников Наполеона, из числа самых полезных в день сражения и вдвойне желанных в настоящих обстоятельствах и в военном, и в политическом отношении; то был король Неаполя. Помимо того что резервная кавалерия, способная представлять на линии тридцать тысяч всадников, нуждалась в командующем высочайшего достоинства, для Наполеона было подлинным облегчением удаление Мюрата из Италии. Мы знаем, что Мюрат, устав от ига Наполеона, обиженный его оскорбительным отношением и встревоженный участью императорской династии, подумывал присоединиться к Австрии и к посреднической политике этой державы, дабы спасти свой трон от всеобщего краха. Мы знаем также, что Наполеон, чтобы пополнить Итальянскую армию и подвергнуть испытанию неаполитанский двор, просил у зятя одну дивизию его войск, а Мюрат, состоявший в интриге с Австрией и желая к тому же сохранить всю свою армию под рукой, отказался выполнить его просьбу. Но Наполеон, действуя присущими ему методами, приказал послу Франции Дюрану де Марейлю потребовать от короля повиновения под угрозой войны. Советы жены и письма Фуше склонили Мюрата к решению повиноваться. Не желая половинчатого примирения, коль скоро он на него решился, он прибыл в Великую армию, чтобы возглавить кавалерию, приехав в Дрезден прямо накануне вступления в кампанию. Наполеон встретил его доброжелательно, притворившись, что забыл о происшедшем и не придал значения колебаниям родственника, сколь храброго, столь и изменчивого, словом, простив его, но с некоторым оттенком пренебрежения, который не укрылся от Мюрата.

Забрав его с собой, Наполеон отбыл в ночь на 16 августа в Бауцен, дабы быть на аванпостах за двадцать четыре часа до возобновления военных действий, не сохранив, очевидно, никакой надежды на то, что объединенные усилия Коленкура и Меттерниха приведут к миру. Надежда и в самом деле была слаба, как из-за самих условий, так и из-за столь прискорбно потерянного времени. Тотчас по получении последних сообщений из Дрездена Коленкур явился к Меттерниху, чтобы показать ему свои полномочия, представив тем самым доказательство, что ему дозволено вести серьезные переговоры, при условии, однако, что предложения следует представить от имени Австрии, а не от имени Франции.

Как бы то ни было, договорились, что по прибытии императора Александра и короля Пруссии в Прагу Меттерних сделает им от имени своего повелителя упомянутые предложения и даст ответ до 17 августа. Чтобы сделать приличествующим положение Коленкура, которому никогда не забывали выказывать заслуженное им уважение, решили, что он будет дожидаться ответа Меттерниха в замке Кенигзаль близ Праги, принадлежавшем императору Францу. Так Коленкура избавили от пребывания в одном месте с императором Александром и от созерцания радости союзников, с энтузиазмом встретивших известие о скором возобновлении военных действий и присоединении Австрии к европейской коалиции.

Уже 11 августа часть прусского и русского главных штабов прибыла в Прагу для согласования военных операций с австрийским Главным штабом; армия более чем в сто тысяч пруссаков и русских вступала в Богемию, чтобы присоединиться к австрийской; офицеры трех армий обнимались, радовались тому, что будут вместе сражаться за всеобщее освобождение; повсюду вспыхивала конвульсивная в некотором роде радость, ибо она была смешана с надеждой, страхом и решимостью отчаяния.

Пятнадцатого августа император Александр совершил въезд в Прагу и был встречен с почестями, каковыми был обязан своему сану и роли освободителя Европы, которую все ему тогда присваивали, за исключением, однако, австрийского правительства, весьма задетого этими изъявлениями восторга и не склонного сменять диктат Франции на диктат России. Как только этот монарх прибыл в Прагу, еще до приезда короля Пруссии, Меттерних и император Франц открыли ему тайну подпольных переговоров, зародившихся рядом с переговорами официальными в последние дни Пражского конгресса, и спросили его мнения. Разговоры о мире в ту минуту были несвоевременны. После сражения при Витории и особенно после присоединения Австрии Александр был опьянен надеждой. Быть может, он даже обольщался, что выдержит борьбу и без этой державы, поскольку и он, и Пруссия получили за последние два месяца многочисленные подкрепления. Но после присоединения Австрии и получения известий от англичан об их успехах в Испании и скором вступлении во Францию, он уже не сомневался, что сделается вскоре победителем Наполеона и заменит его в Европе.

С великим почтением и снисхождением к императору Францу, не афишируя намерения низложить Наполеона, то есть Марию Луизу, Александр выразил надежду, что военным путем будут вскоре завоеваны лучшие условия и намного надежнее обеспечена независимость Германии. К тому же у русского императора имелся всемогущий довод, на который он и указал Австрии: без оставления ганзейских городов будет невозможно добиться присоединения Англии, с которой коалиция тесно связана. Не дожидаясь прибытия короля Пруссии, Александр приказал ответить Коленкуру письменно через посредство Меттерниха.

Ответ был таков: Их Величества союзные государи, посовещавшись меж собой и полагая, что подлинный мир неотделим от всеобщего умиротворения, каковое Их Величества льстили себя надеждой подготовить посредством Пражских переговоров, не обнаружили в статьях, предлагаемых теперь Его Величеством Императором Наполеоном, условий, позволяющих достичь предполагаемой великой цели, вследствие чего Их Величества находят условия неприемлемыми.

Это означало, что условия сочтены неприемлемыми для Англии.

Служащий австрийской миссии Бендер доставил ответ в письменном виде Коленкуру в замок Кенигзаль. Хотя Коленкур и ожидал подобного ответа, он был потрясен, ибо его здравомыслие и благородный патриотизм предвидели от продолжения войны только великие несчастья. Он подготовился к отъезду, в последний раз встретился с Меттернихом, обменявшись с ним новыми бесполезными сожалениями и договорившись о возможности открытия конгресса для переговоров во время военных действий – слабая надежда, оставлявшая шанс подписаться под собственным уничтожением после ужасного поединка, и затем отбыл к Наполеону в Лаузиц.

Таковы были знаменитые и неудавшиеся переговоры с Австрией, начатые и ведшиеся под властью самых гибельных иллюзий и с такой неловкостью, какую в столь проницательном человеке, как Наполеон, можно объяснить только страстями.

Впрочем, на линии в сто пятьдесят лье от Кёнигштайна до Гамбурга уже гремели пушки, и Наполеон, возбужденный громом оружия, скоро забыл об отъездах, приездах и обо всём сказанном и пересказанном дипломатами и думал уже только об обширных военных замыслах, от которых ожидал величайших результатов. Настало время рассказать о его плане и его силах во второй части Саксонской кампании. Но чтобы лучше понять их, необходимо прежде составить представление о плане и силах наших врагов.

Как мы помним, в Трахенберге союзники решили, что три главных армии двинутся на Наполеона и будут действовать наступательно, но с осторожностью; что любая из трех, на которую направится Наполеон, замедлит шаг, в то время как две другие постараются наброситься на его фланги и тылы и сокрушить его генералов. Тремя армиями были Богемская, Силезская и Северная, численность которых вместе с итальянским и баварским корпусами доходила до 575 тысяч человек действительного состава, с 1500 артиллерийских орудий. К этим силам следовало добавить 250 тысяч человек в резервах, рассредоточенных в Богемии, Польше и Старой Пруссии. Коалиция не в меньшей степени, чем Наполеон, использовала перемирие, ибо русские получили подкрепления и снаряжение, которые не успели подвести во время стремительного зимнего марша; пруссаки также успели вооружить и обучить многочисленных волонтеров, а Австрия наконец организовала свою армию, которая в январе еще существовала только на бумаге. Так Плейшвицкое перемирие, доставив коалиции политическое преимущество в результате присоединения Австрии, позволило ей еще и удвоить численность своих войск.

Силы коалиции распределялись следующим образом. Около 120 тысяч австрийцев находились в Богемии, построившись у подножия гор, отделявших эту провинцию от Саксонии, в полной готовности пересечь их проходы. Семьдесят тысяч русских под началом Барклая-де-Толли и 60 тысяч пруссаков под началом генерала Клейста ожидали заявления Австрии, чтобы перейти из Силезии в Богемию и сформировать вместе с австрийцами армию, которой назначалось обойти Дрезденскую позицию посредством марша в Саксонию. Целью этой армии, называемой Богемской, был Лейпциг. Из почтительности к Австрии верховное командование Богемской армией пожаловали князю Шварценбергу, который был обязан Наполеону маршальским жезлом, не заслужив его, и призван заслужить его в борьбе против Наполеона. К этой лести в отношении Австрии добавили еще род забот, не менее способных ее тронуть. Тайная статья договора о субсидиях, заключенного с британским правительством в Райхенбахе, оговаривала предоставление Австрии денежной помощи в случае ее участия в войне, и лорд Каткарт, прибыв в Прагу, уже эмитировал векселя в Лондоне, чтобы как можно раньше доставить ей финансовые ресурсы, в которых она нуждалась.

За главной армией шла Силезская. Она состояла из русских корпусов генералов Ланжерона и Сен-При общей численностью 40 тысяч человек, прусского корпуса Йорка численностью 38 тысяч человек и русского корпуса Сакена численностью 17–18 тысяч человек. В целом армия составляла около 100 тысяч солдат. Командовал ею Блюхер. Она должна была пересечь границу, разделившую войска воюющих сторон на время перемирия, перейти через Кацбах и Бобр и отвести французов, в случае отсутствия на месте Наполеона, к Бауцену.

Северная армия, собравшаяся вокруг Берлина, была третьей действующей армией, ею командовал королевский принц Швеции. Численность ее составляла в целом около 150 тысяч человек всех наций, в том числе: 25 тысяч шведов и германцев под началом генерала Штединга, 18 тысяч русских под началом князя Воронцова, 10 тысяч кавалеристов под началом Винцингероде, 40 тысяч пруссаков под началом Бюлова, 30 тысяч пруссаков под началом Тауенцина, предназначенных в основном для осады крепостей, и 25-тысячный сводный корпус генерала Вальмодена, включавший национальные контингенты мелких германских государств. Часть этой многочисленной армии должна была остаться перед крепостями Данцигом, Кюстрином и Штеттином, другая часть – наблюдать за Гамбургом, третья, наиболее значительная, составлявшая 80 тысяч человек, – направиться на Магдебург, перейти через Эльбу и угрожать левому флангу Наполеона, в то время как Богемская армия будет угрожать его правому флангу.

Три действующие армии общей численностью 500 тысяч человек дополнялись соединением в 25 тысяч для наблюдения за Баварией и подразделением в 50 тысяч, призванным противостоять принцу Евгению в Италии. Баварская и Итальянская армии доводили численность действующих войск коалиции до 575 тысяч человек. К этой массе следует добавить резервы. Австрия располагала 60 тысячами человек между Пресбургом, Веной и Линцем. Россия располагала в Польше 50 тысячами человек под началом генерала Беннигсена и 50 тысячами под началом князя Лобанова, готовых выдвинуться на линию, когда их присутствие станет необходимо. Пруссия рассчитывала еще на 90 тысяч рекрутов, завершавших обучение, что представляло последний резерв в 250 тысяч человек, предназначенный для восполнения потерь, которые война нанесет войскам, первыми вступившим в боевые действия. Хотя марши должны были вскоре проредить ряды многочисленных армий, следует сказать, что более 800 тысяч человек действительно присутствовали под знаменами и представляли собой огромную, не номинальную, а реальную силу, с которой вскоре и предстояло иметь дело Наполеону.

Теперь можно судить, до какой степени ошибся Наполеон, дав согласие на Плейшвицкое перемирие. Он думал, что за два месяца его ряды пополнятся двумястами тысячами человек, а ряды его противников – не более чем сотней тысяч. Случилось обратное, ибо он смог усилить свои войска не более чем 150 тысячами, тогда как коалиция усилилась почти на 400 тысяч, включая войска Австрии. Расчет оказался неверен. Тем не менее Наполеон использовал эти два месяца с поразительной энергией, а его планы всё еще могли расстроить все планы его противников.

Позиция на Эльбе, хотя ее легко было обойти, дебушировав из Богемии на Лейпциг, была тем не менее сочтена Наполеоном наилучшей и даже единственно допустимой. Дрезден, укрепленный настолько, насколько это было возможно после уничтожения стен, был центром операций и главным расположением французской армии. Там находились арсеналы Наполеона, его склады, сборные пункты и три моста. В семи – восьми лье на правом фланге, в том месте, где Эльба течет из Богемских гор в Саксонию, у него были Кёнигштайн и Лилиенштайн, укрепленные позиции с крепким мостом и складами, которые давали возможность произвольно маневрировать на обоих берегах реки. На левом фланге, в Торгау, расположенном пятнадцатью лье ниже Дрездена, Наполеон располагал укреплениями, продовольствием и мостами, как и в Виттенберге и Магдебурге. Последний пункт представлял собой к тому же огромную крепость с регулярными фортификациями, в которую он перевел, помимо огромных запасов боеприпасов и продовольствия, всех больных и раненых в весенней кампании. Поспешно подготовленная позиция в Вербене заполняла промежуток между Магдебургом и Гамбургом, а Гамбург прикрывал низовья Эльбы.