Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2"

Так Наполеон принял меры предосторожности и против покушения, и против похищения, и теперь был уверен, что всегда будет вовремя предупрежден.

Что до войска, он распорядился тысячью человек столь же искусно, как некогда миллионом. Прежде чем покинуть Фонтенбло, Друо тщательно отобрал из солдат Старой гвардии, готовых последовать за Наполеоном, примерно 600 пеших гренадеров и егерей, сотню конников и два десятка моряков, всего 724 отборных солдата. Пройдя пешим ходом от Фонтенбло до Савоны и погрузившись на английские суда, они прибыли в Портоферрайо к концу мая. Наполеон, несколько опасавшийся, что их к нему не пустят, встретил солдат с радостью, в которую видны были и удовольствие от обретения старых товарищей по оружию и удовлетворенная предусмотрительность. Он как можно лучше расположил солдат в казармах, а лошадей отправил на пастбища Пианозы. Поскольку на острове не нашлось серьезного применения конникам, он превратил их в канониров и принялся с удовольствием обучать. Когда шесть десятков поляков, находившихся в Парме, получили разрешение сесть на борт в Ливорно, Наполеон оплатил фрахт и получил подкрепление в виде нового подразделения преданных солдат. Он принял и нескольких французских офицеров, умиравших от голода и пробравшихся к нему через Италию. Так его войско выросло примерно до восьмисот человек.

Наполеон нашел средство добавить к ним новое подкрепление. Во времена его правления охрана островов вверялась батальонам легкой пехоты, в которые зачисляли склонных к дезертирству новобранцев, непокорных, но крепких и храбрых. Два таких батальона, принадлежавшие 35-му легкому и состоявшие из провансальцев, лигурийцев, тосканцев и корсиканцев, держали гарнизон на острове Эльба в 1814 году. В ту минуту, когда они готовились к отплытию во Францию, Наполеон объявил, что оставит при себе тех, кто захочет поступить к нему на службу. Так он удержал около трехсот человек, в основном корсиканцев, которые были ему верны, за исключением нескольких дезертиров. В результате в его распоряжении оказались 1100 превосходных солдат регулярных войск, и к ним он добавил четыреста местных, организовав их следующим образом.

Остров Эльба располагал батальоном ополчения из четырех рот, весьма дисциплинированным и состоявшим из таких же хороших, как корсиканцы, солдат. Наполеон распорядился, чтобы ежемесячно 25 человек из каждой роты батальона несли охрану, а 75 оставались дома, что позволяло располагать сотней человек на службе и тремястами, готовыми прибыть по первому сигналу. Платили только этой сотне, следившей за порядком на острове и побережье. Так новая армия Наполеона доросла до полутора тысяч человек.

Это были вовсе не пустые занятия маньяка, забавлявшегося с солдатиками, вспоминая о былом величии; для Наполеона это было средством предотвратить акт насилия или депортацию. Наконец, если бы перед ним открылась новая будущность, эта маленькая армия помогла бы ему высадиться на материк и овладеть ситуацией, не рискуя быть остановленным горсткой жандармов или застреленным на большой дороге.

С теми же целями Наполеон обеспечил себя флотом. Он нашел в Портоферрайо бриг «Непостоянный», в довольно хорошем состоянии, на 60 человек экипажа, и шхуну «Каролина» ^{– на} 16 человек. В Ливорно он купил фелюгу «Звезда» ^{– на} 14 человек, и вестовые суда «Муху» и «Пчелу», которым вместе достаточно было всего 18 человек экипажа. В целом требовалось около сотни моряков, и с парой дополнительных фелюг, которые нетрудно было раздобыть, Наполеон получил бы средства для погрузки всех одиннадцати сотен человек. Моряков он зачислил на постоянное довольствие, а набрав небольшое число матросов на месте, мог за сутки полностью снарядить флотилию.

В то же время с помощью вестовых судов Наполеон наладил сообщение с Генуей, Ливорно и Неаполем, получая оттуда провизию, письма и газеты. «Каролина» служила для охраны рейда Портоферрайо, а на бриге «Непостоянный» он время от времени совершал прогулки под флагом своего маленького государства (белым, разделенным малиновой полосой, усеянной пчелами), приучая к нему английских, французских, генуэзских и турецких моряков.

Позаботившись о безопасности и о будущем, каким бы оно ни было, Наполеон задумал украсить свое пребывание, сделав его сносным для себя, своей семьи и своих солдат, улучшить благосостояние своего маленького народа и, наконец, распорядиться финансами так, чтобы их хватило надолго. По прибытии он поселился в ратуше Портоферрайо, а затем перебрался во дворец бывших губернаторов, обветшалый и тесный. Наполеон расширил дворец пристройками, дабы иметь возможность достойно принять в нем мать, сестер и даже жену, если та решится, против всякого вероятия, к нему присоединиться, закупил мебель в Генуе и постепенно сделал свое жилище пригодным к обитанию. Он построил также дом для офицеров своего батальона, дабы они находились под рукой и были размещены лучше, чем в городе.

Помимо резиденции в Портоферрайо Наполеон пожелал иметь летний коттедж и приказал построить простой и крепкий дом в прелестной долине Сан-Мартино, с видом на горы. Он распахал землю, устроил плантации и насмешил мэра, человека простого и не привыкшего угодничать, заявив, что вскоре посеет пятьсот мешков зерна. «Вы смеетесь, господин мэр, – сказал ему живо Наполеон, – потому что не знаете, как всё развивается и растет. В первый год я посею пятьдесят мешков, во второй сто, в третий двести, и так далее». Увы, на эту сельскохозяйственную затею Наполеону просто не хватило времени!

Подготовив себе жилище, он занялся столицей, населенной тремя тысячами жителей. Приказал расчистить и вымостить улицы и построить красивый фонтан; а также сделал пригодными для проезда карет две большие дороги, которые пересекали весь остров и из Портоферрайо вели в Портолонгоне – порт сообщения с Италией – и в Кампо – в маленький порт, обращенный к острову Пианоза и открытому морю.

Финансы не позволяли Наполеону выделить на работы больше 600–700 тысяч франков, и ему удалось уложиться в эту сумму, использовав для подвоза камня, мрамора, кирпича, цемента и дерева солдат, которым он платил за эту работу скромное жалованье.

Наполеон равным образом позаботился обо всем, что могло улучшить почву и помочь торговле острова. Он хотел покрыть остров тутовыми деревьями, чтобы развить производство шелка, и начал с того, что рассадил эти ценные деревья вдоль двух проложенных дорог. Рядом с Кампо имелись карьеры белого мрамора – он приказал приступить к их разработке. Солеварни и ловля тунца составляли два других источника дохода страны – Наполеон занялся улучшением их эксплуатации и качества продукта. Наконец, он уделил пристальное внимание железным рудникам, составлявшим главное богатство Эльбы. Шахты острова издавна обеспечивали руду превосходного качества, содержавшую более восьмидесяти процентов чистого металла. Но за отсутствием топлива ее невозможно было превратить в железо и приходилось продавать итальянским торговцам, готовым взяться за переработку. Наполеон возобновил добычу руды, сократившуюся к тому времени почти до нуля, и привлек для этого рабочих с острова.

Однако скудость финансов представляла для его предприятий труднопреодолимое препятствие. Жители острова, солдаты, европейская публика и, главное, Бурбоны не сомневались, что Наполеон увез с собой несметные богатства, ибо, когда речь шла об императоре, никто не верил ни во что, имевшее малые размеры, кроме собственных его физических размеров. При мысли о богатствах Наполеона враги тряслись от страха, а наивные подданные трепетали от радости. Но сокровища были химерой, ибо этого человека, самого честолюбивого из людей, менее всего заботило то, что относилось к нему лично. Он пришел к отречению, так и не задумавшись, на что будет жить вдали от трона. Сумев искусно сэкономить с цивильного листа 150 миллионов, которые потратил потом на чрезвычайные военные нужды, он впервые занялся подсчетами в минуту отъезда из Фонтенбло, и оказалось, что у него осталось только несколько миллионов, перевезенных в Блуа, львиную долю которых отобрал у императрицы комиссар временного правительства.

К счастью, еще до разграбления Наполеон успел послать гвардейских улан за 2,5 миллионами, распорядившись, чтобы Мария Луиза оставила себе 2,9 миллиона. Из них императрица сумела прислать ему еще 900 тысяч, что довело его состояние до 3,4 миллиона франков. Это и был единственный ресурс для жизни на острове Эльба, если он останется на нем до конца своих дней. Ведь годовая субсидия в 2 миллиона, обещанная договором от 11 апреля, так и не была выплачена, и Наполеону оставались только доходы с острова. А доходы эти были весьма невелики. Город Портоферрайо приносил около 100 тысяч франков въездной пошлины; сам остров приносил еще 100 тысяч франков прямых налогов. Рыбная ловля, солеварни, рудники в их нынешнем состоянии давали около 320 тысяч франков, что составляло в целом 520 тысяч. Муниципальные расходы Портоферрайо и других городков и расходы на дороги поглощали не менее 200 тысяч франков. А ведь Наполеону приходилось содержать дом, флот и армию, и эти предметы требовали не менее 1,5–1,6 миллиона франков. Следовательно, в год требовалась сумма в 1,2 миллиона, тогда как его состояние после расходов на строительство домов уменьшилось до 2,8 миллионов. Значит, не получая обещанной субсидии, он не сможет долго прожить на Эльбе, если не отпустит охрану, то есть последовавших за ним верных солдат. Не составив еще никаких планов, Наполеон тщательно следил за малейшими расходами, удивляя даже тех, кто более других привык к его любви к порядку, и вызывая в своем окружении упреки в скупости. На шестой месяц пребывания на острове он отказался от услуг ополченцев, сократил конюшни, оставив только кареты для матери, сестры и себя, а из верховых лошадей оставил только тех, что требовались для поездок по острову с Друо, Бертраном и несколькими сопровождавшими. Наполеон сократил также до скромного, хоть и приличного уровня содержание главных офицеров, не сумев, однако, заставить что-либо принять Друо. Тот говорил, что получает кров и пищу у своего бывшего генерала и ни в чем более не нуждается.

Так Наполеон обустроил свою жизнь на острове Эльба. Впрочем, его жизнь была спокойной и заполненной, ибо высокий ум покоряется суровой судьбе, особенно когда он заслужил таковую, и умеет интересоваться малыми предметами, потому что они, как и великие идеи, имеют свою глубину. Его мать, женщина жесткая и властная, но строго исполнявшая свой долг, сочла необходимым разделить судьбу сына и сделалась в Портоферрайо предметом почитания ссыльного двора. Принцесса Полина Боргезе, страстно любившая брата, также не преминула приехать, и ее присутствие было бесконечно приятно Наполеону. Она приложила все старания к тому, чтобы примирить брата с Мюратом, что оказалось не так трудно. Наполеон был не злопамятен, потому что знал людей. Он знал, что Мюрат легкомыслен, тщеславен, пожираем желанием царствовать, но добр и храбр, и простил его за то, что тот уступил чрезвычайным обстоятельствам. Раскаявшийся Мюрат, поняв глупость и неблагодарность своего поведения, послал на Эльбу выражение раскаяния, а Наполеон поручил Полине доставить в Неаполь вместе с его прощением совет соблюдать осторожность и держаться наготове в ожидании любых неожиданных событий, которые еще могут произойти.

Полина доставила Мюрату восхитившее его сообщение, а затем вернулась к брату. Она была центром маленького общества, состоявшего из знати острова, которая окружила Наполеона как своего государя. На острове открыли театр, и Наполеон приглашал в него всё это общество, а нередко и солдат своей гвардии. В театре он демонстрировал мягкость, вежливость, безмятежность и всяческое внимание к представлениям, будто не присутствовал некогда при шедеврах французской сцены в исполнении лучших актеров того времени. Он проводил много времени с Бертраном и Друо, то верхом объезжая остров и наблюдая за работами, то прогуливаясь с ними всюду пешком. Порой Наполеон вместе с офицерами всходил на борт большого полупалубного баркаса и совершал морские прогулки, узнаваемый и приветствуемый всеми моряками. Во время сухопутных и морских прогулок он вел беседы – веселые или степенные, в зависимости от обсуждаемых предметов, порой с молодой горячностью, но чаще с серьезностью обширного и глубокого ума. Наполеон не оставлял мысли написать историю своего правления и довольно откровенно обсуждал темные пятна своей карьеры, часто возвращаясь к непоправимому отказу от мира в Праге. Это была единственная ошибка, которую он признавал с легкостью.

Ведя мирную жизнь в мечтах о создании бессмертного исторического труда, Наполеон был почти счастлив, ибо с покоем соединял остаток надежды. Он тщательно прочитывал газеты и проницательно угадывал правду в противоречивых утверждениях журналистов, будто сам присутствовал на заседаниях кабинетов. Он полагал, что Революция, ненадолго остановленная в своем течении, уже возобновляла неодолимое движение. Старому режиму и Революции предстояли новые ожесточенные схватки, и среди этих волнений он должен был найти случай вновь выйти на сцену. Наполеон не знал в точности, будет ли еще царствовать; в любом случае, он был уверен, что не сможет царствовать так, как раньше, ибо умы, ненадолго оцепеневшие от страха, вновь обрели всю пылкость и независимость. Кем он станет, какую роль придется ему сыграть? Он не знал о том ничего, но, наблюдая неуклюжесть Бурбонов в Париже и притязания держав в Вене, думал, что мир еще не готов успокоиться, а в волновавшемся мире его место по-прежнему могло оставаться великим, как и он сам.

Наполеон был, как всегда, жаден до новостей и хотел узнавать их не только из газет. Он, конечно, посылал агентов на материк, и те рассказывали ему, что вся Италия поднимется при его появлении, если он пожелает там высадиться; но такая перспектива Наполеона не прельщала, ибо вовсе не с итальянцами надеялся он противостоять Европе. Он хотел получить известия из Франции, но не решался писать видным лицам из страха скомпрометировать их, а те, в свою очередь, хранили молчание из страха скомпрометировать его. О событиях в Вене Наполеон был осведомлен лучше: это не жена держала его в курсе, а секретарь и камердинер Меневаль, которому не изменили верность и усердие, часто посылал через знакомых в Генуе весточки о короле Римском и о конгрессе. Он получал эти сведения от госпожи Бриньоль, благородной генуэзки редкостного ума, преданной Франции и тщетно взывавшей к чувству долга Марии Луизы, чьей придворной дамой она являлась. Госпожа Бриньоль получала сведения от главных действующих лиц Вены, в частности, от герцога Дальберга, приходившегося ей зятем. Она внимательно следила за событиями и вовремя узнала о плане отправки Наполеона на острова в Атлантике. Меневаль не замедлил сообщить об этом плане Наполеону, преувеличив вероятность его исполнения, ибо, как мы уже говорили, все собирались покинуть Вену, так ничего и не решив по этому предмету. Меневаль рассказал также о скором роспуске конгресса и отъезде государей не позднее 20 февраля.

Все эти сведения произвели на Наполеона сильнейшее впечатление и побудили к глубоким размышлениям о его настоящем и будущем положении. Он уже не раз думал, что не может так и умереть на острове, что для него и для его славы лучше трагический конец, нежели вялая старость в тихой тюрьме острова Эльба. Видимая скука его товарищей по несчастью поощряла Наполеона в этих мыслях. Бертран страдал от изгнания чуть меньше после приезда семьи; Друо вел себя как обычно, так, как ведет себя простая добродетель при исполнении долга. Но не то было с другими. Когда прошла первая горячка преданности, солдаты и офицеры заскучали от праздности. Они часто выказывали эти чувства Наполеону и простодушно спрашивали: «Сир, когда же мы поедем во Францию?» Он отвечал им молчанием и дружеской улыбкой, но угадывал, что происходило в глубине их сердец, и понимал, что их терпение не сравняется с продолжительностью его изгнания. К очевидным настроениям солдат присоединялось и то простое соображение, что скоро он не сможет их прокормить, ибо оставшихся денег хватит лишь на то, чтобы оплачивать флот и армию в течение двух лет.

Одних этих доводов, не считая неукротимой энергии души, хватило бы, чтобы заставить Наполеона вновь устремиться навстречу великим приключениям. Размышления еще не привели его к точному плану в ту минуту, когда он узнал последние новости, но два мощных соображения поразили его тотчас. Во-первых, если государи собрались разъезжаться, значит, решение о нем уже принято, а значит, скоро будет исполнено. Во-вторых, коль скоро государи разъедутся по домам, представляется удобный случай предпринять революцию во Франции, ибо после отъезда им будет нелегко собраться вновь, а согласование действий издалека, путем переписки между кабинетами, будет медленным, неполным и слабым. Оба соображения были весьма весомы, но поскольку Наполеон всегда тотчас думал и о средствах исполнения, он нашел еще одну причину принять немедленное решение. Стояла середина февраля, и вскоре долгие ночи должны были смениться долгими днями. А для того чтобы ускользнуть с острова на флотилии, Наполеону нужны были очень длинные ночи. Этот довод оказался решающим, и 16 февраля Наполеон приказал на всякий случай завести бриг «Непостоянный» во внутреннюю гавань, чтобы его подремонтировали, покрасили в цвета английского судна и загрузили запасом продовольствия на несколько месяцев. В тот же день он предписал своему агенту на рудниках в Рио зафрахтовать два больших транспортных судна под предлогом отправки руды на материк.

Тем временем на острове получили сразу много газет после двухнедельного перерыва. С жадностью набросившись на них, Наполеон с удовлетворением обнаружил новые указания на брожение умов во Франции, ибо газеты содержали рассказ о процессе Экзельмана и доказывали, что военные созрели для революции. «Журналь де Деба», довольно точно осведомляемый Дальбергом о событиях в Вене, подтвердил сообщение Меневаля о скором отъезде государей, и это совпадение укрепило Наполеона в решении готовиться к отъезду.

В эту минуту ему и доложили о появлении в Портоферрайо неизвестного молодого человека, который утверждал, что прибыл с важным поручением. Молодым человеком оказался Флёри де Шабулон, о котором мы уже рассказывали. Едва высадившись в Портоферрайо, он попросил, чтобы его отвели к генералу Бертрану, и предупредил, что он посланец Маре. Поначалу Наполеон встретил Флёри с некоторым недоверием. Однако, присмотревшись, понял, что имеет дело с честным и пылким молодым человеком, а когда тот сообщил о некоем обстоятельстве, известном только Маре и императору, выслушал его со всем вниманием. Хотя Флёри не сообщил ничего нового, Наполеон был рад получить подтверждение от очевидца, к тому же передавшего собственные слова Маре. Его растрогало подтверждение горячих чувств армии и ее нетерпеливое желание уйти из-под власти Бурбонов. Это была серьезная причина поверить, что при первом же появлении прежнего вождя армия с силой проявит свои чувства, а отважной душе Наполеона, чтобы решиться, довольно было и предположения, основанного лишь на вероятности успеха.

Он отослал Флёри, не открыв ему своих планов, но намекнув на них. Опасаясь, как бы волнение молодого человека, впервые в жизни посвященного в важные тайны, не привело к огласке, Наполеон отправил его с некой миссией в Неаполь, предписав только по ее выполнении возвращаться во Францию к Маре, который и передаст ему новые приказы. К тому времени Наполеон уже должен был либо опрокинуть трон Бурбонов, либо пасть окончательно.

Никому не разгласив тайны, Наполеон в последнюю минуту всё же открыл ее Бертрану, преисполнив того радости, ибо генерал, не побоявшийся изгнания, страдал от него, даже несмотря на присутствие семьи. Наполеон объяснился и с Друо, тем самым поселив в верном соратнике тревогу. Этот герой и честнейший из людей спрашивал себя, простирается ли его долг до того, чтобы последовать за Наполеоном в предприятии, которое может навлечь на Францию ужаснейшие несчастья. Наполеон поборол его сомнения, рассказав о состоянии Франции, разделенной и раздираемой партиями, обреченной на скорое нападение тех или иных врагов, терпевшей недостойное отношение Европы и, напротив, имевшей шанс восстановить свое положение под могучей рукой, уже организовавшей ее в 1800 году.

Новые идеи Наполеона, его решимость не скатываться в пропасть войны и предоставить французскому народу свободу и широкое участие в управлении были дополнительными причинами надеяться, что Франции удастся обеспечить покой, единство, умеренную свободу и сильное положение – всё, что она могла иметь в первое правление Наполеона, если бы он сумел сдержать себя. Преданность довершила дело, и Друо покорился воле своего повелителя и занялся тайными приготовлениями к скорой экспедиции.

Под благовидным предлогом Наполеон призвал в Портоферрайо расквартированный на острове корсиканский батальон и приказал шить для него новое обмундирование. Лошадей польских улан, перевозка которых была бы затруднительна, он оставил на пастбищах Пианозы. Собрали примерно одиннадцать сотен здоровых солдат, в том числе восемьсот гвардейцев и триста корсиканцев, пьемонтцев и тосканцев из 35-го легкого. Никто из них не подозревал о задуманном предприятии; солдаты предполагали, что им намерены устроить смотр.

Плану бегства благоприятствовало еще одно обстоятельство. Англичане оставили для надзора за островом полковника Кэмпбелла, одного из комиссаров, сопровождавших Наполеона из Фонтенбло в Портоферрайо, и, дабы лучше скрыть его роль, поручили ему миссию при тосканском дворе. Кэмпбелл постоянно перемещался из Флоренции в Ливорно, а из Ливорно в Портоферрайо и был подлинным надзирателем, хотя и не казался таковым. В эту минуту он как раз покинул Портоферрайо и отправился в Ливорно. Бдительное око английской политики закрылось, остались только крейсеры, которые легко было обмануть.

Чтобы лучше сохранить тайну приготовлений, Наполеон за два дня до погрузки приказал наложить эмбарго на все суда, причалившие к острову, и перекрыл всякое сообщение по морю. Он приказал своему ординарцу Вантини конфисковать большое судно в порту, обеспечив себе средства (помимо уже имевшихся) для погрузки тысячи ста человек и четырех полевых артиллерийских орудий.

Наконец, еще раз хорошенько обдумав свое решение и план, сказав себе, что при таком состоянии Франции другие попытаются сделать то, что должен сделать он, но без таких же шансов на успех, и следует поспешить, пока ночи длинны. Наполеон назначил 26 февраля днем своего невероятного предприятия.

Перед отъездом он отправил в Неаполь послание с одним из вестовых катеров, служивших ему для связи с побережьем Италии. Сообщив Мюрату об отплытии во Францию, Наполеон поручил ему отправить курьера в Вену, дабы возвестить австрийскому двору, что в скором времени французский император будет в Париже, но прибудет туда с твердой решимостью сохранять мир и соблюдать Парижский договор от 30 мая 1814 года. Кроме того, он указал, какого поведения следует придерживаться королю Неаполитанскому. Мюрату рекомендовали срочно подготовить войска, сосредоточить их в Марке, где они уже были частично собраны, но не начинать самому военных действий и терпеливо дожидаться событий в Париже и Вене, а если придется сражаться, то скорее отступать, чем выдвигаться вперед, пока ему не пришлют помощь, – ибо чем ближе к Неаполю он будет биться, тем будет сильнее, а австрийцы слабее.

До середины дня 26 февраля Наполеон позволил солдатам продолжать работы, на которых они были заняты. После полудня он внезапно созвал их, приказал накормить, а затем собрал в порту с оружием и багажом, сказав им, что они погрузятся на суда. Хотя им не признались, что суда направятся во Францию, солдаты в этом не усомнились и предались шумным выражениям радости. Перспектива выйти из утомительной неподвижности, начать движение, действовать, снова увидеть Францию, вернуться к вершине могущества и славы привела их в восхищение, и рейд Портоферрайо огласился возгласами «Да здравствует Император!». Молчаливые и хмурые жители, загрустившие при виде сборов, ибо им казалось, что фортуна покинет остров вместе с Наполеоном, окружили оживленную толпу всходивших на борт. Многие из островитян, сдружившиеся с нашими офицерами и солдатами, трогательно прощались с ними, желая благополучного исхода их предприятию, и утешались мыслью, что если звезда Наполеона, как они были убеждены, снова воссияет на небе, то она непременно отбросит несколько лучиков и на их остров.

Наполеон не замедлил появиться в сопровождении Бертрана, Друо, генерала Камбронна и всего своего штаба, последовавшего за ним в изгнание. Он пообедал с матерью и сестрой и, несколько раз обняв их и напрасно попытавшись осушить их слезы, напомнил им, что своего рода чудо двадцать лет защищало его среди войн Европы. Он расстался с ними с сердцем взволнованным, но твердым, и появился на берегу, озаренный надеждой. При его появлении раздались новые воодушевленные крики, и вскоре маленькая армия, вознамерившаяся на виду у всей Европы завоевать Францию, погрузилась на суда. Около трехсот человек и весь штаб плыли на бриге «Непостоянном»; остальные разместились на шхуне «Каролина» и пяти других судах флотилии. В семь часов вечера, на глазах столпившихся на берегу жителей и матери с сестрой, прильнувших к окнам дворца, император вышел в море и взял курс на мыс Сент-Андре. Отплывая в этом направлении, флотилия хотела обойти Эльбу и подняться к северу между островом Капри и берегом Италии как можно дальше от пределов, контролируемых крейсерами. Дул южный ветер, и фортуна, казалось, благоприятствовала смелой экспедиции.

Вскоре начались превратности, случающиеся даже при самом блестящем успехе. Попутный южный ветер стал слабеть, и, когда Сент-Андре появился в виду, флотилия замерла в неподвижности. Смогли подняться лишь немного севернее в направлении Капри и к утру 27-го прошли только 7 или 8 лье. Флотилия находилась в тех самых водах, где крейсировали англичане и французы, и рисковала с ними встретиться. Капитан фрегата «Шотар», присоединившегося к Наполеону на Эльбе, капитан Тайяд, командовавший бригом «Непостоянный», и несколько моряков считали, что нужно вернуться в Портоферрайо и дождаться под парусами благоприятного ветра. Но это значило во избежание одной опасности подвергнуться опасности худшей, ибо, несмотря на эмбарго, наложенное на суда в Портоферрайо, до англичан могло дойти какое-нибудь сообщение и тогда Наполеон оказался бы заперт на рейде, захвачен с поличным при покушении на всеобщий мир и отослан на отдаленный остров не как государь, а как пленник. Поэтому он решил не возвращаться и ждать, когда снова подует южный ветер. Наибольшей опасностью оставалась встреча с французским крейсерством, состоявшим из двух фрегатов и одного брига. Но ведь был известен дух, одушевлявший экипажи, и наверняка можно было захватить их без единого выстрела, пойдя на абордаж с орлами и триколорами. Стали ждать, решив в случае появления французов выйти из затруднения посредством дерзкого нападения.

В полдень ветер окреп, и удалось дойти до Ливорно. Справа у берегов Генуи виднелся фрегат, слева в открытом море – еще один; вдали какой-то линейный корабль на всех парусах направлялся, казалось, прямо к флотилии. Пришлось пренебречь опасностями и возложить упования на фортуну. Продолжили плавание и внезапно оказались борт о борт с военным французским бригом «Зефир» под командованием капитан-лейтенанта Андриё, доброго офицера, часто встречавшего в море небольшой флот острова Эльба. Можно было попытаться захватить бриг, но Наполеон не хотел без нужды подвергаться опасности. Он велел гренадерам лечь на палубу, а капитану Тайяду, знакомому с капитаном Андриё, приказал вступить с последним в переговоры. Тайяд взял рупор, поприветствовал Андриё и спросил у него, куда тот направляется. «В Ливорно, – сообщил капитан, – а вы?» «В Геную», – отвечал Тайяд и предложил исполнить какие-нибудь поручения «Зефира», на что капитан Андриё заявил, что у него нет поручений в этом порту. «Как поживает император?» – спросил офицер королевского флота. «Отлично», – ответили ему. «Тем лучше», – заметил капитан Андриё и продолжил путь, не подозревая, кого только что встретил и какое великое событие проглядел.

К ночи военные суда, внушавшие тревогу несколькими часами ранее, исчезли, и флотилия взяла курс на Францию. День 28-го ушел на пересечение Генуэзского залива;

мореплавателям повстречался только один 74-пушечный корабль, который они поначалу приняли за вражеский крейсер, но вскоре обнаружили, что вовсе его не интересуют. Наконец, утром 1 марта, в навеки памятный, хоть и роковой для Франции и Наполеона день, с несказанным удовлетворением увидели берег. В полдень в поле зрения возник город Антиб и остров Сент-Маргерит. В три часа встали на якорь в заливе Жуан, и Наполеон, самым благополучным образом преодолев первые трудности своего предприятия, вновь поверил в благосклонность фортуны, а солдаты, не перестававшие верить в него, огласили воздух криками «Да здравствует Император!».

По сигналу и при пушечных залпах на всех судах подняли трехцветные флаги, солдаты нацепили трехцветные кокарды и спустили на воду шлюпки. Наполеон приказал пехотному капитану Ламурэ взять двадцать пять человек и захватить береговую батарею, расположенную посреди залива. Капитан передвинулся к ней в шлюпке и обнаружил только таможенников, обрадовавшихся известию о прибытии Наполеона и поспешивших к нему примкнуть. К берегу пристали с легко понятной радостью, и пока шлюпки сновали от судов к берегу и обратно, капитан Ламурэ задумал направиться на Антиб и захватить крепость, дабы обеспечить опорный пункт большой значимости.

Отважный офицер подошел к городу, приступил к посту, охранявшему ворота, и был очень хорошо встречен. Генерал Корсен, комендант Антиба, инспектировал в ту минуту остров Сент-Маргерит, и его заменял полковник Кунео д’Орнано. Узнав, что происходит, и стремясь исполнить свой долг, полковник впустил двадцать пять гренадеров, а затем внезапно приказал поднять подъемный мост и взял их в плен. Но гренадеры обратились к солдатам 87-го, державшим гарнизон в Антибе, и взволновали их до такой степени, что те начали кричать «Да здравствует Император!» и решили во что бы то ни стало сдать крепость Наполеону. Тем не менее полковнику д’Орнано удалось их успокоить и разоружить гренадеров: он обещал вернуть им оружие, когда события прояснятся.