Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2"

Англия также полагала, что нельзя оставлять Наполеона в такой близости от европейского побережья, и лорд Каслри изъяснялся по этому поводу без обиняков; но он считал препятствием договор от 11 апреля: ему нелегко было бы добиться от британского парламента одобрения подобного вероломства. Поэтому английский посланник хотел дождаться какой-нибудь ошибки Наполеона или его предполагаемых сообщников, чтобы получить возможность оправдания принятых против него мер предосторожности. А пока он не переставал требовать от Франции уплаты оговоренных двух миллионов, дабы европейские державы не оказались первыми нарушителями договора. Его коллеги из Вены обращались к Талейрану с подобными же просьбами, а Талейран тщетно передавал их Людовику XVIII.

Пруссия также не имела возражений против каких-либо мер предосторожности в отношении Наполеона. Настоящее препятствие было в другом: в великодушии, чести и, следует сказать, расчетах императора Александра. Этот государь был подлинным автором договора от 11 апреля, и его упрекали по этому поводу достаточно часто, чтобы он мог забыть о своей роли. Не впадая в колебания, он считал делом чести добиваться верного соблюдения договора, требуя то княжеского пожалования для принца Евгения, то сохранения за Марией Луизой герцогства Пармского, то порицая отказ французской казны выплатить 2 миллиона.

В итоге все, за исключением Александра, думали о мерах в отношении Наполеона, но не смели о них заговаривать, опасаясь, что огласка сделает их невозможными. Это был один из тех пунктов, о которых Меттерних говорил, что их решение нужно предоставить времени.

Низложение Мюрата и переселение узника Эльбы были самыми деликатными из итальянских дел, и когда державы впервые завели о них речь, Меттерних показался смущенным. Он заговорил об опасности осложнений в Италии при несоблюдении величайшей осторожности, чем вызвал не одну неприятную реплику Талейрана. Тем не менее, следуя географическому порядку, Неаполь оказывался последним из итальянских вопросов, и такая классификация была единственной уступкой, которой добились от французского представителя. При принятии такого порядка вопрос о Генуе и Пьемонте предшествовал всем остальным. Его и стали обсуждать в первую очередь.

В целом все были согласны выполнить Парижский договор и оставить Геную королю Сардинии в возмещение за Шамбери. Не беспокоясь о мнении генуэзцев, которые были против, комитет утвердил их присоединение к сардинской короне, пообещав обговорить гарантии свободы и торговли. Таким образом, комиссия, занимавшаяся Италией, покончила с делом Генуи за два-три заседания.

После этого настала очередь вопроса о порядке наследования в Савойском доме. Было очевидно, что трон опустеет, если не обеспечить его ветвью Савойских-Кариньяно, поскольку принцы основной ветви не имели наследников. Предлагаемый порядок наследования могла оспорить только Австрия, в надежде через брак перенести корону Сардинии на голову австрийского наследника. Но она не осмелилась бы признать подобное притязание, уже завладев большей частью Италии. Поскольку никто не возражал, пожелание Франции было принято и право наследования получила ветвь Савойских-Кариньяно.

Третьим по порядку вопросом стал вопрос о государстве Пармском. Испания, при поддержке Франции, требовала, чтобы в соответствии с происходившей в Европе репарацией Пармскому дому вернули его старое герцогство или Тоскану, которая под наименованием Этрурии была предоставлена ему Первым консулом по просьбе Карла IV. Ответить на столь обоснованное требование было нечего. Между тем, поскольку Этрурия в соответствии с тем же принципом была возвращена великому герцогу Тосканскому, оставалось только одно решение – вернуть королеве Этрурии Парму и Пьяченцу. Но что тогда станется с договором от 11 апреля и с Марией Луизой, дотация которой основывалась на этом договоре?

Мария Луиза, как мы уже говорили, проживала в Шёнбрунне и, из своих покоев прислушиваясь к шуму празднеств, чествовавших ее падение, как ни удивительно, почти досадовала на невозможность к ним присоединиться, до такой степени скука одолевала ее слабую и легкомысленную душу. Всецело покорившись воле отца и государей-союзников, она молила, чтобы взамен ей оставили обещанный сыну удел, разрешили там поселиться и забыть о блестящем сне, ослепившем на миг ее юность. Несомненно, жене Наполеона можно было пожелать более энергичных чувств, но если женщина, которую он взял в жены лишь из политических соображений, покинула его из слабости, он не имел права жаловаться на судьбу. Следует проявить снисходительность к женщине, которую короли и народы безжалостно принесли в жертву своему покою, сначала возведя на высочайший из тронов, а затем сбросив с него ради сиюминутных выгод, ничего не желая знать о ее чувствах, жизни и страданиях, подобно тому, как давят ногой муравья, даже не удостоив его взглядом.

Между тем, кто не испытывал сострадания к несчастной? Когда Меттерних говорил России, Англии, Франции и Испании, что невозможно требовать от императора Франца, пожертвовавшего ради общей политики уже многим, чтобы он ограбил еще и собственную дочь, все присутствующие смущались, даже представители Франции и Испании. Россия требовала исполнения взятых обязательств. Англия думала, как трудно их нарушить. Людовик XVIII уступил бы что угодно, лишь бы ему пообещали удалить Мюрата, а Фердинанд VII требовал (скорее из духа семейственности, нежели из привязанности к сестре), чтобы бывшей королеве Этрурии предоставили хоть лоскут итальянской земли. Вследствие подобного расположения умов подумывали о сделке: вернуть ей Парму и Пьяченцу, а Марии Луизе отдать часть Папской области, с обратимостью наследства Святому престолу. Но католический дух времени и желание обеспечить процветание Святого престола, который не мог обойтись без Папской области в деле восстановления финансов, противились такому решению. Тем не менее присутствовала явная готовность договориться по большинству итальянских дел, даже по делу Мюрата.

Комиссия, разбиравшая швейцарские дела, нашла их весьма запутанными. Десять кантонов, новых, образованных из ранее подчиненных территорий, и старых, но одушевленных духом справедливости, требовали сохранения девятнадцати кантонов и подтверждения либеральных принципов Акта посредничества. Они противостояли девяти другим кантонам, составлявшим партию старого режима, в которую входили вперемешку аристократический кантон Берн и такие демократические кантоны, как Швиц, Ури и Гларус. Эти девять кантонов требовали, чтобы им вернули территории, которыми они некогда владели, то есть перевели кантоны Во, Аргау и Тичино в подчиненное положение.

Поначалу Францию хотели исключить из этих щекотливых переговоров, потому что в Швейцарии хотели уничтожить ее влияние так же, как в Германии и Италии. Но, что странно, и Берн, по преимуществу аристократический, и Люцерн, и Фрибур – кантоны, где более всего силен был революционный дух, выказали сильнейшую привязанность к Франции, к Франции Бурбонов, разумеется. Это расположение проистекало из того, что многие швейцарские военные некогда служили во Франции, приобрели там звания, почести, состояние и сохранили в отношении нее подлинную признательность. Они весьма недвусмысленно настаивали на том, чтобы французский представитель вошел в комитет, разбиравший швейцарские дела, и им невозможно было отказать. Представлять французскую миссию в этом комитете назначили герцога Дальберга.

Вмешательство Франции возымело превосходные последствия. Когда кантоны, громче всех выступавшие за возврат к старому режиму, увидели, что Талейран и Дальберг, хоть и стараются ради них, но не решаются утверждать, что нужно возвратить в подчиненное положение Во, Аргау и Тичино, они были немало смущены и сочли, что их дело проиграно. И потому, когда император Александр, верный своим либеральным воззрениям, настоял на сохранении девятнадцати кантонов и принципов Акта посредничества, а Франция не оспорила справедливости подобного заключения, Берн и его приверженцы начали уступать, и стало возможным найти разумное решение. Договорились, что девятнадцать кантонов будут сохранены, принципы гражданского равенства продолжат главенствовать во внутреннем режиме конфедерации, четыре-пять главных кантонов будут поочередно наделяться федеральной властью, а Берн получит возмещение за жертвы, которых от него требуют. Денежные компенсации за территории, которые нельзя было вернуть в подчиненное состояние, предоставлялись и другим кантонам-жалобщикам.

Таким образом, итальянские и швейцарские вопросы постепенно решались и даже были большей частью уже решены, за исключением неаполитанского вопроса. При таком положении вещей только Саксония и Польша оставались предметами озабоченности, причем дело настолько осложнилось, что приближалось, казалось, к общему конфликту.

Лорд Каслри продолжал попытки повлиять на прусских послов, дабы отделить их от короля и императора Александра. Меттерних, вынужденный приспосабливаться к тактике лорда Каслри, ему содействовал с сожалением, ибо уступка Саксонии дорого ему обходилась и крайне не нравилась австрийцам. Тем не менее пламенные просьбы лорда Каслри и холодные советы Меттерниха возымели некоторое действие. Их мощные доводы, предназначенные особенно для военных, находивших водворение России в низовьях Варты весьма опасным, произвели некоторое впечатление на пруссаков, которые не замедлили повлиять на своего короля. По крайней мере Александру показалось, что он заметил некоторое влияние, и он крайне огорчился, ибо если бы удалось рассорить его с Пруссией, он остался бы один против всей Европы. В таком случае он был бы унижен в глазах поляков и вынужден выслушивать упреки от своих собственных подданных.

В таком досадном положении Александр прибег к объяснению с Фридрихом-Вильгельмом наедине, пригласив его на обед, и облегчил душу, высказав всё с крайней горячностью. Он напомнил о клятвах в дружбе, которые они дали друг другу в начале 1813 года, в минуту воссоединения на Одере. Он напомнил о преданности, с какой он, Александр, несмотря на советы вернейших подданных остаться на Висле и вступить в переговоры с Наполеоном, стремился помочь германцам и освободить их. Он сказал, что без этой преданности германцы и сейчас оставались бы рабами, а Пруссия имела бы не более 5 миллионов подданных; что подобным поворотом фортуны они обязаны только своему единству; что все державы коалиции хотят воспользоваться этой переменой, правда, исключив русских, которым ею и обязаны. Он сказал, что запереть русских на Висле – значит оставить их без награды за пролитую кровь, ибо после Московской катастрофы Наполеон предлагал им Вислу и они могли вернуться домой, не губя еще 300 тысяч солдат в войне 1813 года, избавившись от Великого герцогства Варшавского и обеспечив себе Бессарабию и Финляндию. Но теперь уже, видно, не помнят об их решении перейти через Вислу, и австрийцы, которых пришлось силой вовлекать в европейский крестовый поход и которые не пролили и четверти крови, пролитой русскими, одни хотят пожинать плоды победы. Не имея ни одной сожженной деревни, они не хотят вознаградить русских за руины спаленной Москвы. Дипломаты только делают свою работу, но государи, исполненные чести, такие как Александр и Фридрих-Вильгельм, не должны позволять неблагодарным их рассорить. Они всегда удачливы, когда едины, и неудачливы, когда разобщены, и потому должны верить в союз и, ради счастья их народов и собственного счастья, жить и умереть союзниками.

Фридрих-Вильгельм был весьма восприимчив к соображениям порядочности и постоянства в дружбе; вдобавок он чувствовал, что Германия обязана императору Александру, ибо если бы тот последовал совету Кутузова и вступил с Наполеоном в переговоры после перехода через Березину, исход событий был бы совсем иным. Он выказал чувствительность и к поистине необычайной горячности Александра (по собственному рассказу Гарденберга), ибо с некоторым суеверием относился к дружбе с ним. Растроганный до глубины души, Фридрих-Вильгельм бросился в объятия Александра и поклялся ему в верности. Но Александр сказал, что верности короля недостаточно без верности его министров, а в ней у него есть основания сомневаться. Позвали Гарденберга, и разговор, начавшийся с королем, закончился с премьер-министром. С последним объяснение получилось столь же бурным, и, после тщетной попытки сопротивления, министр был вынужден сдаться и обещал поддержать политику Александра и Фридриха-Вильгельма.

Идея, которую они намеревались защищать сообща, сводилась к передаче России наибольшей части польских провинций при одновременной передаче Пруссии всей Саксонии. В своих романтически-честолюбивых планах Александр особенно стремился завладеть Варшавой, которую при последнем разделе передали Пруссии, дабы отделить голову от туловища и превратить несчастную страну в труп. Александр хотел получить оба берега Вислы, чтобы обладать Варшавой, то есть головой и сердцем туловища, которое намеревался воскресить, и достаточной территорией на левом берегу, чтобы столица нового государства не находилась на границе. По этим причинам он желал получить всё герцогство Познанское, то есть оба берега Варты.

Скрепив узы с Пруссией, снова договорились, что Россия перейдет через Вислу и получит ее левый берег, поднявшись по нему весьма высоко. Тем не менее в Пруссии она должна была зайти в направлении Варты настолько далеко, насколько далеко зайдет Пруссия в центр Германии, то есть в Саксонию. Этот пункт предстояло урегулировать после того, как будет покончено с вопросом о Саксонии, и в зависимости от успешности этих переговоров. Что касается Австрии, Александр намеревался оставить ей Галицию, которой она обладала после первого раздела, и вернуть части Польши, приобретенные ею при втором и третьем разделах и включавшие левый берег Вислы до Пилицы и правый до Буга. В своих целях Александр был прав, ибо без этих частей Варшава оказалась бы на границе. Но это как раз значило требовать у Австрии всю ее долю герцогства, которую договорились вернуть прежним участникам раздела. Правда, можно было смягчить требуемую от Австрии жертву оставлением ей соляных копей Велички, обладавших для нее огромной ценностью; можно было сделать Краков вольным городом; можно было, наконец, переуступить Австрии богатый и многонаселенный Тарнопольский уезд, образующий Восточную Галицию и отданный Наполеоном России в 1809 году.

Тем самым, вновь придя к согласию, Александр и Фридрих-Вильгельм сделались только тверже в намерениях и решительнее в речах. Гарденберг, которого лорд Каслри надеялся поколебать, пообещав ему Саксонию на указанных условиях, не смог скрыть от представителя Англии обновления уз между Пруссией и Россией. Он сам рассказал о сцене между Фридрихом-Вильгельмом и Александром, заявив, что никогда не видел ничего подобного и что перед такой сценой сопротивление было невозможно. Англичанин понял, что обманулся в своих расчетах, а расчеты Меттерниха оправдались, ибо последний притворился, что жертвует Саксонией только после того, как убедился, что Пруссия не выполнит условий, на которых ей ее уступят. Лорд Каслри обратился к Гарденбергу с пылкими упреками, сказав, что тот должен скорее подать в отставку, чем сдаться, но не заставил его это сделать, и Пруссия осталась связанной с Россией крепче прежнего.

Неожиданное происшествие еще больше выявило просчеты английской дипломатии и вызвало настоящий кризис. Пруссия демонстративно оккупировала Саксонию и послала туда гражданских уполномоченных для установления прусской администрации. Случайная огласка, ставшая неизбежным следствием этих неосмотрительных действий, довершила скандал и довела противников альянса до последней степени отчаяния.

Князь Репнин, российский губернатор Саксонии, покидая эту провинцию, которой управлял со всем благоразумием, счел должным обратиться к саксонцам с прощальным посланием и в обнародованной декларации прямо объявил, что они перейдут под управление Пруссии вследствие договоренности с Англией и даже с Австрией. Он заявил также, что страна их не подвергнется расчленению, что они останутся, как им и обещали, подданными одного государя; что государь этот, Фридрих-Вильгельм, известный своими добродетелями, обеспечит их права и позаботится об их благополучии, как он уже позаботился о благополучии своих многочисленных подданных;

что они, несомненно, должны сожалеть о старом короле, который в течение сорока лет обеспечивал им самый сладостный покой, но судьба произнесла свой приговор, и он надеется, что после справедливых сожалений о Фридрихе-Августе они будут верны Фридриху-Вильгельму и своей покорностью и преданностью выкажут себя достойными его благодеяний.

Само чистосердечие этой декларации и превосходные чувства, которые она выражала, произвели огромное впечатление на всех германцев, собравшихся в Вене. Лорда Каслри и Меттерниха засыпали вопросами. Их спрашивали, правда ли, что Саксония сделалась прусской провинцией и что торжественно объявленный в Вене конгресс созывался, тем самым, для совершения узурпации, не менее гнусной, чем узурпации, в каких обвиняли Наполеона. Волнение умов дошло до предела, и лорд Каслри, опасавшийся, что Англия неправильно поймет интригу, уступавшую Саксонию ради сохранения Польши, вместе с Меттернихом, ничуть не сомневавшимся в отвратительном впечатлении, которое такая политика произведет на австрийцев, поспешили опровергнуть утверждения князя Репнина. Они опровергали их в беседах и в газетных статьях, утверждая, что русский губернатор Саксонии выдал за действительное то, что еще даже не решено и зависит от весьма трудных переговоров, далеких от завершения. Русские и пруссаки с величайшей язвительностью отвечали, что это игра словами, что ничего, конечно, еще не подписано, но Австрия в ноте, означавшей обязательство, уже согласилась на включение Саксонии в состав Пруссии на условиях, которые были ею полностью выполнены, а Англия не опротестовывала это включение. В разгар всех этих препирательств и опровержений новое происшествие такого же рода еще более усилило всеобщее волнение. Стала известна адресованная полякам прокламация великого князя Константина, в которой он от имени своего брата Александра призывал их объединиться под древним знаменем Польши, дабы защититься от угрозы их существованию и правам.

Последняя манифестация довершила всеобщее отчаяние. Противники пруссаков и русских задумались о том, что подобной дерзости следует противопоставить нечто большее, нежели статьи в газетах и речи в венских салонах, и без колебаний стали говорить, что нужно срочно готовить войска и распорядиться ими так, чтобы сдержать честолюбцев, притязавших на своевольный раздел Европы. Больше всех волновались баварцы и австрийцы: первые – потому что упразднение столь важного государства, как Саксония, было устрашающим примером для всех государей конфедерации, вторые – потому что тесный союз Пруссии с Россией и водворение этих двух держав у подножия Богемских и Карпатских гор было самым тревожным сигналом для их безопасности.

Как ни велико было желание избежать войны и не прибегать к помощи Франции, что в случае разрыва становилось неизбежным, сейчас об этом уже следовало подумать. Лорд Каслри получил инструкции, переменившие его позицию и всё поведение. Действуя до сих пор на манер британских послов, ни во что не ставивших ганноверские интересы, дорогие скорее правящему семейству, нежели всей нации, он вовсе не считался с печалями германских государей и в вопросе Саксонии, казалось, забывал, что был послом не только английского, но и ганноверского короля. Он основывал свое поведение на предположении, что английский парламент куда больше дорожит Польшей, нежели Саксонией. Однако ему не могли позволить долго следовать подобной тактике. Принцу-регенту отправили из Вены немало писем, в том числе и принцы Кобургские – Эрнст и Леопольд. Во время последних войн они примкнули к России, служили в ее армиях, но не забыли своего долга в отношении главы дома, саксонского короля, всегда защищавшего их от Наполеона. И в эту минуту они с достойной восхищения преданностью вступились за его дело. Эрнст находился в Вене, где ежедневно давал отпор гневу и угрозам Александра, Леопольд поехал в Лондон, где готовился, по слухам, вступить в брак с принцессой Шарлоттой Английской. Оба дали принцу-регенту почувствовать, как опасно жертвовать Саксонией, и Георг, в свою очередь, настоятельно попросил Сент-Джеймский кабинет категорически приказать лорду Каслри защитить Саксонию. Приказ был отдан и дошел до Вены в первых числах декабря.

Он прибыл как нельзя более кстати. Обязав лорда Каслри переменить поведение, приказ фактически помог ему в этом, предоставив для объяснения перемены совершенно естественный мотив. Английский посланник согласился с Меттернихом в том, что нужно категорически отказаться от жертвы и выказать решимость противостоять обоим государям-союзникам всеми средствами. Князь Вреде, активный и весьма сведущий представитель Баварии, настаивал на энергичных решениях. Он, как мы уже говорили, предлагал от имени своего двора по 25 тысяч человек на каждые 100 тысяч австрийцев, и хотел, кроме того, договориться с Францией, ибо без нее баланс сил оставался равным. При равном количестве и предположительно равном качестве войск исход войны оставался неясен, а кроме того существовал риск годами безрезультатно уничтожать друг друга на глазах Франции, остающейся зрительницей конфликта, столь для нее приятного. Дабы сделать исход войны решающим, нужно было вовлечь в конфликт и ее, приняв 100 тысяч французов, которые окончат спор, напав на Пруссию через рейнские провинции или Франконию. Несомненно, следовало опасаться, что Франция запросит за помощь высокую цену, но французская миссия, хоть ее и не спрашивали, предложила помощь бесплатно, притом с величайшей настойчивостью.

Доводы, приведенные Баварией, стали решающими. Было бы безумием не принять помощи Франции, которая предлагалась бесплатно и должна была быть весьма эффективной, хотя все и делали вид, что испытывают в этом сомнения. Повсюду распространялся слух о наших вооружениях, спровоцированный Талейраном, и Вена была переполнена письмами, присланными из Парижа, в которых рассказывалось о том, что там происходит. Письма говорили о внутреннем состоянии Франции и о недовольстве, возбужденном политическим курсом Бурбонов, но все они, упоминая дурные настроения армии, добавляли, что сама армия значительно увеличилась, никогда еще не состояла из лучших солдат и при применении вне страны будет столь же грозна, как в дни самой блистательной славы. Письма, адресованные русским и пруссакам, были менее благожелательны в отношении Франции, а особенно в отношении Бурбонов, но те, что исходили от Веллингтона и Винсента, послов Англии и Австрии, хоть и признавали политические ошибки династии, в один голос хвалили французскую армию и прекрасное состояние наших финансов, быстрое восстановление которых казалось необъяснимым.

Сомневаться в действенности помощи, которую могла предоставить Франция, более не приходилось. Однако союзники не спешили признаваться ей, что замышляют кампанию друг против друга. К тому же было известно, что Бавария всегда сообщит Талейрану достаточно, чтобы тот оставался наготове. Вследствие чего план приняли к исполнению в марте 1815 года; в нем, не сказав Франции и слова, располагали ее силами как уже предоставленными.

Согласно этому плану, задуманному Шварценбергом и Вреде, 320 тысяч австрийцев, баварцев, вюртембержцев, баденцев и саксонцев должны были выдвинуться двумя армиями через Моравию и Богемию. Первая, численностью 200 тысяч человек, под началом Шварценберга, – через Моравию на Верхнюю Вислу, а вторая, численностью 120 тысяч, под началом Вреде, – через Богемию на Одер. В это же время 50 тысячам французов надлежало вступить во Франконию, дабы помешать обойти Богемскую армию, и еще 50 тысячам – в рейнские провинции, чтобы действовать в Вестфалии сообща с голландско-бельгийской армией. Не вызывает сомнений, что в этом случае Пруссия была бы сокрушена, а Россия – отброшена далеко за Вислу. Англия до окончания войны с Америкой избавилась бы от поставок войск, при условии содержания членов новой коалиции, за исключением французов, уже не нуждающихся ни в деньгах, ни в военной помощи. Все эти планы, которые предполагалось обдумать тщательнее, если дело дойдет до их осуществления, оставались тайной англичан, австрийцев и баварцев; последние могли их раскрыть французам неофициальным путем.

Опираясь на эти планы, Меттерних, наконец, категорически объяснился с русскими и пруссаками и в ноте от 10 декабря заявил, что, ввиду единодушного мнения государств Германии, окончательных решений Англии и всех крупных европейских держав и особого мнения Франции, ввиду, наконец, невыполнения условий, поставленных Пруссии в минуту снисхождения к ее желаниям, Саксония будет сохранена в ее нынешнем состоянии, за исключением некоторых территориальных жертв, которые сочтены необходимыми для улучшения начертаний прусской границы и станут наказанием за ошибки, допущенные королем Фридрихом-Августом.

Решения Австрии, на сей раз самые твердые, вызвали в Вене величайшее волнение. Так можно было выражаться, только приняв взвешенное решение дойти до последних крайностей, подсчитав ресурсы, подготовив средства и завязав альянсы. Впрочем, с первого взгляда было ясно, что Австрия, Англия и Франция пришли к согласию и приняли решение действовать сообща. А если союзники все вместе едва смогли одолеть Францию, что же будет, если Пруссия и Россия останутся одни против Франции, Австрии и Англии? Партия двух северных держав была проиграна. Пруссаки, против которых и была направлена эта манифестация, почувствовали сильнейшее раздражение.

Германские государи, как северные, так и южные, почти все собравшиеся в Вене, также решили обнародовать совместную декларацию, имевшую целью протест против аннексии Саксонии Пруссией. Один только государь отстранился от этого единодушия, то был сын короля Вюртемберга Вильгельм, служивший с французами в России и блестяще воевавший то с нами, то против нас. Он пленился очарованием великой княжны Екатерины, которую хотел сделать своей супругой, и примкнул к русской политике. Этот принц, обыкновенно не соглашавшийся с отцом, использовал всё свое влияние, чтобы помешать задуманной декларации. Он пригрозил мелким государям гневом Пруссии, если они поставят свою подпись, и ему удалось их уговорить. Тем не менее результат оставался прежним, и комитет по германским делам заявил, что приостанавливает свою деятельность, пока не будет решена участь Саксонии.

Перед лицом такого мощного сопротивления Александр согласился, наконец, хоть и с величайшим трудом, на некоторые уступки. В начальной экзальтации российский император думал потребовать всю польскую территорию. От этой мысли он уже отказался, но был полон решимости требовать и добиваться любой ценой территории, составлявшей основную часть Польши, то есть бассейна Вислы от Сандомира до Торна. И Александр почти выиграл это своего рода пари, которое держал против всей Европы как из самолюбия, так и из честолюбия и рыцарского духа. А потому он был готов к некоторым уступкам, коль скоро основа его притязаний была спасена.

Основную уступку ему предстояло сделать Пруссии в виде Великого герцогства Познанского. Если бы Александр забрал всю польскую территорию, он подошел бы к самому Одеру, ибо эта территория простиралась почти до места слияния Варты с Одером и оканчивалась неподалеку от Кюстрина, Франкфурта-на-Одере и Глогау. Тем самым он оставлял на правом берегу Одера лишь узкую полосу для Силезии и вклинивался в центр прусской монархии, что весьма тревожило германцев и самих пруссаков. Те из них, кто не столько уступал самолюбию, сколько учитывал здравые географические соображения, находили, что страна больше нуждается в укреплении от Торна до Бреслау, нежели в расширении от Виттенберга до Дрездена. Оставляя пруссакам герцогство Познанское, то есть бо́льшую часть бассейна Варты, им уступали прекрасную территорию, и становилось возможным наметить между Польшей и Пруссией удобную границу. Грозное острие, направленное в бок Пруссии, было бы перерезано, а польская граница из-за этого не искажалась, ибо вокруг Варшавы оставалась еще довольно обширная территория. Из двух с половиной миллионов поляков, которых Пруссия могла потребовать за свою долю Великого герцогства Варшавского, она получала около миллиона, и по крайней мере столько же нужно было взять в центре Германии. Теперь, если бы в Германии, как и в Польше, пришли к единству, можно было, отделив только часть Саксонии, вернуть Пруссию к обещанному ей состоянию 1805 года.

В отношении Австрии приходилось больше требовать, нежели уступать, что не облегчало дела. Но здесь притязания России были действительно обоснованными, при допущении, разумеется, принципа восстановления Польши в качестве отдельного королевства. Австрия по-прежнему владела Галицией, плодом первого раздела, и Наполеон никогда не думал ее у нее забирать, не считая 1812 года, когда он надеялся разгромить Россию и создать Польшу французскую. Когда затея потерпела крах, Галиция осталась у Австрии, и ни самым экзальтированным полякам, ни даже Александру не приходило в голову востребовать ее у Вены. Но имелись провинции на правом и левом берегах Вислы, до Пилицы с одной стороны и Буга с другой, которые Австрия приобрела при последнем разделе и которые забрал у нее Наполеон для учреждения Великого герцогства Варшавского. Если бы их вернули Австрии, она стала бы обладательницей бассейна Вислы до самых врат Варшавы. В таком случае уже невозможно было бы говорить о восстановлении Польши. Австрия это понимала, поэтому с ее стороны не ждали серьезных возражений. К тому же ей могли предложить довольно значимые уступки, о которых мы уже говорили.

Таким образом, Россия приняла решение окончательно уступить герцогство Познанское Пруссии, что обязывало последнюю быть менее требовательной в Германии, и постаралась полюбовно договориться с Австрией относительно ее границы с Польшей. Она дала совет Гарденбергу обратиться к Австрии с весьма умеренным ответом и сделала всё возможное, чтобы добиться своих главных целей без разрыва, губительного для нее и для Пруссии и, несомненно, скандального для всех.